Юджин Роган
Арабы. История. XVI–XXI вв.

Глава 4
Время реформ

13 апреля 1826 года к французскому паруснику «Трюит», пришвартованному в Александрийской гавани, подошел молодой исламский богослов. Он был одет в халат и тюрбан университета аль-Азхар, древнейшего и самого престижного мусульманского духовного учебного заведения, учрежденного в Каире в 969 году. Взойдя на трап, Рифаа ат-Тахтави остановился. В первый раз в жизни ему предстояло покинуть египетскую землю. Он ехал во Францию в качестве проповедника, сопровождающего большую группу молодых египтян, которые по указу Мухаммада Али-паши направлялись на учебу в Европу. Его ожидали пять лет вдали от родины.

Оказавшись на борту корабля, ат-Тахтави разглядел своих спутников. Все они были очень разными: 44 человека в возрасте от 15 до 37 лет. Самому ат-Тахтави (1801–1873) на тот момент было 24 года. Только 18 членов этой «египетской» миссии были арабами. Остальные говорили по-турецки, что отражало национальное многообразие Османской империи, где Египет был всего лишь одной из провинций, – помимо арабов там были турки, черкесы, греки, грузины и армяне. По указу правителя Египта эти люди должны были изучить европейские науки и языки и по возвращении применить свои знания для проведения реформ в родных землях.

Ат-Тахтави родился в знатной семье исламских судей и богословов в небольшом городке в Верхнем Египте и с 16 лет изучал исламское богословие. Одаренный многими талантами, он был приглашен преподавать теологию в университете аль-Азхар, а в 1824 году поступил на государственную службу, став проповедником в одном из пехотных подразделений новой армии низами. Благодаря этой службе и поддержке со стороны высоких покровителей его включили в состав престижной миссии, отправлявшейся в Париж. Это назначение предопределило всю его дальнейшую жизнь.

С собой в поездку ат-Тахтави взял чистую тетрадь, в которую скрупулезно записывал впечатления о Франции. Его интересовало все до мельчайших подробностей: как французы строят дома, как зарабатывают на жизнь, как отправляют религиозные обряды, каким транспортом пользуются, как устроена их финансовая система, какие у них отношения между мужчинами и женщинами, как они одеваются и танцуют, как украшают жилища, что едят и каковы их застольные обычаи. Ат-Тахтави изучал жизнь французов с любопытством и уважением, но в то же время с объективной беспристрастностью. На протяжении многих веков европейцы путешествовали по Ближнему Востоку и писали книги об экзотических нравах и обычаях местных народов. И вот теперь, впервые в истории, египтянин описывал для своих соотечественников экзотическую страну под названием Франция^[97].

Его отношение к этой стране было полно противоречий. Как мусульманин и османский подданный ат-Тахтави был убежден в превосходстве своей веры и культуры. Он считал Францию страной неверных, где «нет ни одного подданного-мусульманина», а местные жители «только называются христианами». Однако увиденное не оставило у него сомнений в научно-техническом превосходстве Европы. Он с огорчением писал, что в странах ислама «отсутствуют многие науки»^[98]. Чтобы дать читателям некоторое представление о пропасти, разделяющей исламский мир и западную науку, ат-Тахтави счел необходимым написать, что европейские астрономы «привели доказательства шаровидной формы земли», и углубиться в разработанные ими способы вычисления широт и долгот. Ат-Тахтави осознавал, насколько исламский мир отстал от Европы, и считал, что тот должен – и имеет право – заимствовать научные знания и современные технологии у Запада, поскольку развитие европейских наук начиная с эпохи Возрождения опиралось на прежние достижения арабско-мусульманской науки. «Они признают, что мы были их учителями во всех науках, признают наше первенство». Ат-Тахтави считал, что, заимствуя у европейцев материальную культуру, османы берут то, что принадлежит им по праву^[99].

Книга ат-Тахтави, названная «Извлечение чистого золота из краткого описания Парижа, или Драгоценный диван сведений о Париже»^[100], безусловно, интересна тем, что предлагает взгляд египтянина на повседневную жизнь Франции 1820-х годов, но наиболее важной ее частью был проведенный им анализ конституционного правления. Ат-Тахтави перевел все 74 статьи французской конституции – Конституционной хартии 1814 года – и подробно проанализировал ее ключевые положения^[101]. Он считал, что именно в конституции кроется секрет поразительного прогресса французского общества. «Мы познакомим тебя с ними [законами], – писал он, – […] чтобы ты знал, как их умы пришли к заключению, что справедливость и беспристрастие суть гарантии благоденствия королевств и спокойствия их жителей, и как правители и подданные достигли согласия ради того, чтобы их страна процветала, знания умножались, богатства копились, сердца радовались и никто не жаловался бы на притеснения»^[102].

Подобное восхваление конституционного правления требовало по тем временам немалой смелости. Это были новые опасные идеи, не имевшие корней в исламской традиции. Как признавал ат-Тахтави, большинство принципов французской конституции «отсутствуют в Книге Великого Аллаха и в Сунне Его Пророка»^[103]. Ратуя за столь опасные нововведения, он рисковал вызвать не только осуждение мусульманских богословов, но и гнев египетского паши и османского султана. В конце концов, конституция уравнивает в правах короля и его подданных и вводит разделение полномочий между монархом и избранным законодательным органом. В Египте Мухаммад Али установил жесткий авторитарный режим, а Османская империя была абсолютной монархией. Сама идея представительного правления или ограничения полномочий монарха могла быть воспринята правящими элитами как чуждая и подрывная.

Больше всего реформист-богослов был впечатлен тем, что французская конституция закрепляла права простых граждан, а не привилегии элит. Он предлагал читателям вдуматься в наиболее важные, по его мнению, статьи, в которых утверждалось равенство всех граждан перед законом и право каждого человека «занять любую должность и получить любой чин». Возможность такой социальной мобильности, утверждал он, «побуждает каждого человека к получению образования, которое дало бы ему возможность занять должность более высокую, чем его нынешняя. Таким образом их знания умножаются и их цивилизация не топчется на одном месте». Трудно представить себе более революционную идею в жестко иерархическом обществе, каким был османский Египет в XIX веке.

Но ат-Тахтави пошел дальше, восхваляя закрепленное в конституции право на свободу слова. Французская конституция, объяснял он читателям, «поощряет каждого человека высказывать свое мнение, свои познания и все, что ему приходит на ум». Любой француз может высказать свои взгляды в «ежедневных листках новостей», называемых «журналат» и «газетат». Так многие читатели впервые узнавали о газетах, которых в те времена в арабоязычном мире не существовало. Ат-Тахтави подчеркивал важность того, чтобы простолюдины имели доступ к прессе, «ведь известно, что ничтожному может прийти на ум то, до чего не додумается великий». Но главная польза прессы, по мнению богослова, заключалась в том, что она заставляла людей отвечать за свои поступки. «Если кто-то совершит дело, неважно, хорошее или дурное, но серьезное, журналисты пишут о нем и доводят до всеобщего сведения, поощряя тем самым совершающих добрые дела и обуздывая злонамеренных».

Но, пожалуй, самым дерзновенным выпадом против османских политических традиций стало подробное и одобрительное описание Июльской революции 1830 года, приведшей к свержению короля Карла X и Бурбонской династии. Суннитско-исламская политическая мысль утверждала обязанность подданных повиноваться правителям, даже деспотическим, в интересах общественного порядка. Но ат-Тахтави, который стал очевидцем этой политической драмы, встал на сторону народа, когда Карл X фактически отменил действие конституции и «пренебрег законом, в котором закреплены права французского народа». В попытке восстановить абсолютную монархию Карл X распустил Палату депутатов, ограничил свободу прессы и свободу слова, запретив публичную критику монарха и его правительства. Египтянин с большим сочувствием описывал вооруженное восстание «противников тирании» против своего правителя. Всесторонний анализ Июльской революции особенно примечателен тем, что ат-Тахтави фактически одобрил право народа на свержение монарха ради сохранения своих законных прав^[104].

После пяти полных впечатлений лет, проведенных в Париже, в 1831 году он вернулся в Египет. И поскольку ат-Тахтави свободно владел французским, ему было поручено создать в Каире бюро переводов, в первую очередь, чтобы переводить на арабский язык специализированную литературу, необходимую для проводимых Мухаммадом Али реформ. Занимаясь переводческой деятельностью, ат-Тахтави нашел время просмотреть свои парижские заметки и подготовить их к публикации. Вероятно, чтобы избежать кары за опасные политические идеи, содержавшиеся в книге, в предисловии он отдавал щедрую дань заслугам Мухаммада Али. Опубликованная на арабском языке в 1834 году и впоследствии переведенная на османский, книга стала настоящим бестселлером. Предлагая объективное описание европейского прогресса в области науки и техники и глубокий анализ политической философии эпохи Просвещения, она ознаменовала собой начало эпохи реформ в османских и арабских землях.

В XIX веке, с расширением контактов с европейскими странами, турки и арабы были вынуждены признать, что Европа значительно превзошла их в военной и экономической мощи. Хотя большинство подданных Османской империи по-прежнему были убеждены в культурном превосходстве своего мира, реформаторы утверждали, что необходимо позаимствовать у европейцев полезные идеи и достижения, если османы не хотят оказаться под пятой у Европы.

Порта и вассальные правители в Египте и Тунисе начали с военной реформы. Вскоре стало очевидно, что содержание современной армии требует расширения доходной базы государства. Чтобы повысить благосостояние народа и увеличить потоки налоговых поступлений, начали внедряться новые административные и экономические практики, опирающиеся на европейский опыт. Расширялся импорт европейских технологий, чему немало способствовали и сами европейские капиталисты, искавшие новые зарубежные рынки сбыта для своих промышленных товаров и оборудования. Султан и его наместники в Тунисе и Каире охотно пользовались плодами европейского технического прогресса, такими как телеграф, железная дорога и пароходы. Разумеется, эти технологии были дорогим удовольствием, и образованные элиты в Стамбуле, Каире и Тунисе, все более обеспокоенные расточительностью своих правителей, заговорили о конституциях и парламентах как важном недостающем элементе реформ.

Каждый этап реформирования должен был укрепить институты Османской империи и ее арабских вассальных государств и защитить их от европейского вмешательства. Однако тут реформаторы серьезно просчитались, поскольку эпоха реформ открыла османский мир для европейцев. Неформальные рычаги влияния через консульства, торговлю и вложения капитала сменились почти официальным европейским контролем, когда сначала Тунис, затем османское правительство и, наконец, Египет не сумели выполнить своих финансовых обязательств перед иностранными кредиторами.

Эпоха османских реформ началась в самый разгар Второго египетского кризиса в 1839 году. Смерть султана Махмуда II и восхождение на трон его 16-летнего сына Абдул-Меджида I вряд ли были благоприятным моментом для начала серьезных перемен. Однако с могущественной армией Мухаммада Али, стоявшей на подступах к Стамбулу, Османская империя нуждалась в европейской поддержке как никогда прежде. Чтобы заручиться европейскими гарантиями своей территориальной целостности и суверенитета, правительство Османской империи считало необходимым продемонстрировать европейским державам свою способность придерживаться европейских норм государственного управления как ответственный член сообщества современных государств. Но Стамбул и сам осознавал назревшую необходимость реформ, поэтому реформаторы постарались закрепить успехи, достигнутые при покойном султане Махмуде II, и продолжить процесс преобразований при его преемнике.

Эта двойная мотивация – стремление с помощью демонстративных усилий завоевать симпатии европейцев и искреннее желание благодаря изменениям обеспечить выживание империи перед лицом внутренних и внешних угроз – характеризовала всю эпоху османских реформ. 3 ноября 1839 года в Стамбуле министр иностранных дел Османской империи Мустафа Решид-паша от имени Абдул-Меджида I огласил перед собранием высокопоставленных османских сановников и представителей иностранных государств знаменитый султанский указ о реформах. С этого указа начался период административных реформ, которые с 1839 по 1876 год должны были трансформировать государство в конституционную монархию с выборным парламентом. Этот период и сами модернизационные реформы стали известны как танзимат – буквально «упорядочение».

Три основных его этапа определялись тремя документами: Указом о реформах 1839 года (Гюльханейский хатт-и-шериф), Указом о реформах 1856 года, подтверждавшим и расширявшим положения предыдущего эдикта, и Конституцией 1876 года. Указы 1839 и 1856 годов несли на себе явный отпечаток западной политической мысли. В первом документе излагалась программа реформ. Она состояла из трех пунктов: «обеспечение подданным нашим полной безопасности относительно их жизни, чести и имущества», создание «регулярной системы исчисления налогов» и изменение условий военной службы путем введения призыва и установления фиксированных сроков ее несения^[105].

Указ 1856 года подтверждал основные положения указа 1839 года. В свете охраны гражданских прав он предусматривал дальнейшую реорганизацию судебной и пенитенциарной систем. Телесные наказания были ограничены, а пытки запрещены. В указе были предприняты попытки упорядочить имперские финансы путем принятия ежегодных бюджетов, открытых для общественного контроля. Также предусматривались модернизация финансовой системы и формирование современной банковской системы «для создания фондов, предназначаемых к развитию источников материального богатства Империи», в частности благодаря строительству дорог и каналов. «Для достижения сей цели, – говорилось в указе, – изыщутся меры к воспользованию науками, искусствами и капиталами Европы и применению их к делу»^[106].

Однако полный объем реформ танзимат, проведенных между 1839 и 1876 годами, выходил далеко за рамки этих трех основополагающих документов. В середине XIX века основные институты османского государства и общества претерпели серьезную трансформацию. Для реформирования налоговой базы и обеспечения ее развития государство начало проводить регулярную перепись населения и ввело новые земельные отношения, заменив прежнюю систему аренды и откупа индивидуальным правом собственности на землю, которое больше соответствовало западным представлениям о частной собственности. Система административного управления провинциями была полностью преобразована, чтобы обеспечить прямые каналы управления из имперской столицы через столицы провинций, такие как Дамаск и Багдад, вплоть до уровня деревень.

Эти изменения требовали десятков тысяч образованных государственных служащих новой формации. Поэтому была создана новая система светских начальных, средних и высших школ, где обучение велось по программам европейского образца. Еще одним важнейшим достижением была кодификация османского права в рамках амбициозной задачи согласовать исламское право с западными законодательствами, чтобы сделать османскую правовую систему более совместимой с европейскими правовыми нормами.

Пока преобразования затрагивали только высшие эшелоны власти, подданные Османской империи мало интересовались происходящим. Но в 1850-х и 1860-х годах реформы напрямую коснулись жизни обычных людей. Опасаясь повышения налогов и набора на военную службу, османские подданные сопротивлялись любым попыткам занести их имена в государственные реестры. Родители не отправляли детей учиться в государственные школы, чтобы тех не призвали после учебы в армию. Горожане уклонялись от переписи населения, а крестьяне откладывали земельную регистрацию так долго, как могли. Тем не менее по мере роста численности и эффективности бюрократии население империи смирилось с одним из императивов современного государственного управления: ведением точного учета граждан и их имущества.

Султана процесс реформирования затронул ничуть не меньше, чем его подданных. Его абсолютная власть ослабла, поскольку политический центр тяжести переместился из султанского дворца в правительственную резиденцию Блистательной Порты. Основные законодательные и исполнительные полномочия перешли к Совету министров, который стал высшим правительственным органом империи, а великий визирь возглавил правительство. Султану теперь отводилась церемониальная и символическая роль главы государства. Эта эволюция государственного управления была закреплена и продолжена конституцией 1876 года, оставившей за султаном значительные полномочия, но учредившей парламент. В течение 37 лет османский абсолютизм был заменен конституционной монархией.

Разумеется, любая широкомасштабная программа реформ сталкивается с неприятием и противодействием, особенно когда она пытается внедрить что-то абсолютно новое. Консервативные мусульмане резко осудили танзимат за неисламские нововведения в устройстве османского государства и общества. И самым взрывоопасным стал вопрос, связанный с изменением статуса немусульманских меньшинств, таких как христиане и евреи.

В XIX веке европейские державы все чаще использовали права меньшинств как предлог для вмешательства во внутренние дела Османской империи. Российская империя взяла под свое покровительство православных, составлявших здесь крупнейшую христианскую общину. Франция давно поддерживала тесные отношения с маронитской общиной в Горном Ливане, а в XIX веке взяла под официальный патронаж все католические общины. Британия не имела исторических связей ни с одной церковью в регионе, однако она представляла интересы евреев, друзов и крошечных общин новообращенных протестантов, формировавшихся вокруг протестантских миссионеров в арабских провинциях. Поскольку в силу своего географического положения Османская империя оказалась на перекрестье стратегических интересов европейских держав, последние изыскивали любые предлоги для вмешательства в ее внутренние дела. И проблемы с правами религиозных меньшинств открывали перед ними широкие возможности навязать свою волю Стамбулу – иногда с катастрофическими последствиями как для османов, так и для самих европейцев.

«Спор о святых местах» 1851–1852 годов наглядно показал всем сторонам-участницам, к чему может привести столкновение интересов великих держав на османском перекрестье. Изначально спор возник между католическими и греческими православными монахами по поводу прав и привилегий, касающихся христианских святынь в Палестине. Через какое-то время в него вмешались Франция и Россия, которые принялись отстаивать интересы опекаемых ими общин. Сначала османы уступили требованию французов, передав ключи от храма Рождества Христова в Вифлееме католикам. Чтобы не потерять лицо перед православными христианами, чьими покровителями они являлись, русские решили добиться для греческой православной церкви еще более весомых привилегий. Османы сделали аналогичные уступки русским, после чего французский император Наполеон III направил в Дарданеллы новейший паровой военный корабль, нарушив тем самым Лондонскую конвенцию 1841 года о статусе проливов, и пригрозил начать обстрел османских земель в Северной Африке, если Порта не отменит привилегии православным. Когда османы уступили давлению французов, русские своими действиями спровоцировали войну. То, что осенью 1853 года началось как русско-турецкий конфликт, вылилось в Крымскую войну 1854–1855 годов между царской Россией с одной стороны и коалицией в составе Британии, Франции и Османской империи с другой. Война унесла жизни более чем 300 000 человек, еще больше получили ранения. Последствия европейского вмешательства во внутренние дела империи под предлогом защиты религиозных меньшинств оказались слишком серьезны, чтобы Порта могла позволить этому продолжаться.

В указе о реформах 1839 года Стамбул предпринял попытку вернуть себе инициативу в вопросе защиты немусульманских меньшинств. «Эти императорские льготы распространяются на всех моих подданных, как мусульман, так и немусульман, без всякого исключения», – заявил султан в своем фирмане (указе). Султан и его правительство понимали, что им необходимо громко заявить о своей приверженности полному уравнению прав мусульман и немусульман, чтобы убедить европейские державы в том, что им больше не нужно беспокоиться о благополучии христианских и еврейских общин в Османской империи. Однако на пути к реализации провозглашенной политики равенства имелось серьезное препятствие – противодействие мусульманского большинства империи. Коран четко разделяет мусульман и последователей двух других монотеистических религий, и это разделение закреплено в исламском праве. По мнению многих верующих, попытки османского правительства игнорировать эти различия были равносильны тому, чтобы идти против воли Всевышнего и Его закона.

Тем не менее после Крымской войны османское правительство решилось на это, чтобы предотвратить дальнейшее вмешательство европейских «покровителей» религиозных меньшинств в свои внутренние дела. Указ о реформах 1856 года был приурочен к подписанию Парижского мирного договора, завершившего Крымскую войну. Бóльшая часть положений этого указа касалась прав и обязанностей османских христиан и евреев. Провозглашалось полное равенство всех османских подданных независимо от их вероисповедания: «Всякое отличие или наименование, имеющее целью унизить один класс моих подданных перед другим, ради веры, языка или племени, будет навсегда уничтожено из всех административных протоколов». Указ гарантировал всем османским подданным равный доступ к школам и государственным должностям, а также равную воинскую повинность без различия по религиозному или национальному признаку.

Из-за своего очевидно европейского уклона процесс реформ с самого начала вызывал неоднозначную реакцию в османском обществе. Но до издания указа 1856 года он не вступал в прямое противоречие с Кораном, почитаемым мусульманами как вечное и несотворенное слово Божье. Идти против Корана означало идти против Бога, поэтому неудивительно, что указ вызвал резкое негодование благочестивых мусульман во всех имперских землях. Вот что написал один османский судья из Дамаска в своем дневнике в 1856 году: «В суде был зачитан указ султана, дарующий полное равенство и свободу христианам и содержащий иные нарушения вечного исламского права… Мусульмане посыпают голову пеплом. Мы молим Всевышнего укрепить нашу веру и сделать мусульман победителями»^[107]. Значение этой реформы османские подданные поняли сразу.

Реформы танзимата привели Османскую империю на опасную территорию. Преобразования, противоречащие верованиям и ценностям большинства населения, грозили привести к восстанию против власти правительства и насилию в отношениях между подданными султана.

Османский султан не был первым мусульманским правителем, уравнявшим мусульман, христиан и евреев. Мухаммад Али сделал это в Египте еще в 1820-х годах, хотя им двигала не столько забота о правах религиозных меньшинств, сколько желание обложить налогами и распространить воинскую повинность на всех жителей провинции независимо от их конфессиональной принадлежности. Во время оккупации Великой Сирии в 1830-х годах подобное насаждение равенства вызвало сопротивление со стороны местных ревнителей веры, но Мухаммад Али был достаточно силен, чтобы заставить замолчать недовольных и навязать свою волю. Глядя на реформаторские усилия Мухаммада Али, османы, вероятно, решили, что смогут сделать то же самое, не спровоцировав гражданские беспорядки.

Египетская оккупация также открыла арабские провинции Османской империи для европейской коммерции. Бейрут стал важным портом Восточного Средиземноморья, а торговцы из Европы получили доступ к удаленным от побережья новым рынкам, ранее закрытым для них, таким как Дамаск. В качестве посредников – переводчиков и агентов – европейцы использовали местных христиан и евреев. В результате благодаря своим связям с европейскими коммерсантами и консульствами некоторые христиане и евреи разбогатели, а многие также получили европейское гражданство и вместе с ним – иммунитет от османской юрисдикции.

В 1840-х годах мусульманская община Великой Сирии уже возмущалась привилегиями, которыми пользовались арабские христиане и евреи. Внешние силы нарушили хрупкое равновесие между общинами. Впервые в истории в арабских провинциях начались вспышки межконфессионального насилия. В 1840 году евреи Дамаска были обвинены в ритуальном убийстве католического священника и подвергнуты суровым репрессиям со стороны властей^[108]. В октябре 1850 года толпа мусульман в Алеппо напала на дома зажиточных христиан, в результате чего были убиты десятки и ранены сотни человек. Это стало беспрецедентным событием в истории города, а причиной было недовольство мусульманских торговцев, чьи дела шли неважно, в то время как их христианские соседи стремительно обогащались благодаря коммерческим связям с Европой^[109].

В Горном Ливане назревали еще более серьезные проблемы. Египетская оккупация 1830-х годов привела к разрушению сложившегося там политического порядка и вбила клин между маронитами, поддержавшими египтян, и друзами, не принявшими новых властителей. Когда после ухода египтян друзы вернулись в Горный Ливан, они обнаружили, что в их отсутствие марониты стали богаты и могущественны и завладели оставленными ими землями. Требование друзов вернуть землю и борьба за власть между общинами привели в 1841 году к вспышке межобщинной вражды, которая с перерывами продолжалась следующие два десятилетия, подпитываемая тем, что друзов поддерживала Британия, а маронитов – Франция.

Османы решили воспользоваться вакуумом власти, чтобы усилить административный контроль над этой провинцией. Они отстранили от власти дискредитировавший себя род Шехабов, правивший с конца XVII века, и разделили Горный Ливан на две части: северная подчинялась маронитам, южная – друзам. Разграничивала их дорога Дамаск – Бейрут. Такое разделение не имело под собой ни географических, ни демографических оснований, поскольку марониты и друзы жили по обе стороны этой границы. В результате напряженность между двумя общинами только обострилась. Маронитская община также страдала от глубокого внутреннего раскола между правящими семьями, духовенством и крестьянами, что выливалось в массовые крестьянские восстания и еще больше осложняло ситуацию. К 1860 году Горный Ливан превратился в пороховую бочку. Друзы и марониты создали вооруженные формирования и приготовились к войне.

27 мая 1860 года трехтысячный вооруженный отряд христиан из города Захле выдвинулся на юг, чтобы отомстить друзам за нападения на крестьян-маронитов. На дороге Бейрут – Дамаск у деревни Айн-Дара их встретил небольшой отряд друзов численностью около 600 человек. В завязавшемся сражении друзы нанесли христианам сокрушительное поражение и перешли в наступление, разграбив несколько деревень. Битва при Айн-Дара положила начало кровопролитной войне на уничтожение. Марониты терпели одно поражение за другим, а друзы захватывали их города и деревни, устраивая то, что сегодня мы назвали бы этнической чисткой. По словам очевидцев, по улицам горных селений текли реки крови.

В течение трех недель друзы захватили весь юг Горного Ливана и долину Бекаа. Последним под их натиском пал христианский город Захле, находящийся к северу от дороги Бейрут – Дамаск. 18 июня он был взят, все защитники убиты, а жители бежали. Христианские силы были разбиты, и друзы стали полноправными хозяевами Горного Ливана. В ходе этой гражданской войны было уничтожено не менее 200 христианских поселений; десятки тысяч христиан погибли, получили ранения или остались без крова^[110].

События в Горном Ливане усилили межконфессиональную напряженность в Великой Сирии. После указа о реформах 1856 года и уравнивания в правах османских граждан всех вероисповеданий отношения между мусульманской и христианской общинами уже стали обостряться. Многие дамасские историки отмечали, что христиане с обретением равноправия изменились. Они перестали признавать за мусульманами традиционные привилегии, начали носить одежду, которую раньше могли надевать только мусульмане. Они становились все более уверенными в себе и дерзкими. «Дошло до того, – с возмущением писал один мусульманин, – что, ссорясь с мусульманином, христианин не только отвечал на оскорбления, высказанные тем, но и добавлял сверх того»^[111]. Мусульманам Дамаска такое поведение казалось непереносимым.

В этом с ними соглашались даже некоторые христиане. Михаил Мишака, уроженец Горного Ливана, находившийся на службе у правящего рода Шехабов во время египетской оккупации в 1830-х годах, перебрался в Дамаск и сумел стать вице-консулом относительно второстепенного по тем временам государства – Соединенных Штатов Америки. «Когда империя начала осуществлять реформы и провозгласила равенство своих подданных независимо от их религиозной принадлежности, – писал он, – некоторые невежественные христиане зашли слишком далеко в своем понимании равенства и сочли, что отныне никому не обязаны повиноваться и никого не обязаны почитать. Они решили, что теперь самый ничтожный христианин стоит вровень с самым высокопоставленным мусульманином»^[112]. Нарушая сложившиеся веками условности, христиане Дамаска невольно способствовали росту межконфессиональной напряженности, за что им пришлось дорого заплатить.

Мусульмане Дамаска следили за кровавыми событиями в Горном Ливане с мрачным удовлетворением. Они, отчасти небезосновательно, полагали, что ливанские христиане сами спровоцировали друзов своим высокомерным поведением, и радовались поражению христиан, нисколько не сожалея о кровопролитии. Новость о падении Захле «вызвала в Дамаске такое ликование и празднование», писал Мишака, что «можно было подумать, будто империя победила Россию». Растущая враждебность со стороны мусульман стала тревожить христиан Дамаска.