Ясмина Сапфир
Убить нельзя научить. Книги 1 и 2
– Мы принимаем бой! – заявила я так, словно самолично поведу воинство Академии на крипсов.
– Ты моя воительница! – выпалил Вархар, окатив восхищенным взглядом. – Только не истреби их подчистую. Ты можешь! Сам видел. Раз-два – и пожар. Три-четыре – и межреберная невралгия. Пять-шесть – вверх тормашками подвесь. Семь-восемь – на полу пощады просят. Крипсы нам еще пригодятся. Мы на них мастерство боя оттачиваем и медицинские эксперименты проводим.
Стишок Вархара о моих «академических буднях» взбодрил всех.
Езенграс оскалился шире, давая фору не только акуле, но и Мастгури.
Видимо, приглашая меня по скайпу на работу, он использовал самую очаровательную из своих улыбок. Остальные рассудок кандидатов просто не выдерживал.
– Ну, если между вами мир и согласие… – и Езенграс подмигнул так, словно мы с Вархаром только что занимались чем-то до безобразия неприличным и до ужаса пикантным. – Давайте-ка наведем порядок в Академии. Вархар. Собери всех заведующих. Ольга, собери всех преподов. Не мне объяснять вам, что магнетики и электрики – наша главная сила. Водники и почвенники – лишь прикрытие, подмога. Ну и, конечно же, сообщите доктору Мастгури.
Езенграс подмигнул мне и задорно подвигал бровями.
– У нас будут пленные! – ректор оскалился так, что акула уже бы даже не вспотела, умерла от разрыва сердца. – А это значит что?
– Что у Мастгури будут живые пациенты! – задорно подхватил Вархар.
Я решительно заставила себя не думать о том, что планируют сотворить с пленными воинственные скандры. О том, на каком месте среди длинного списка их достоинств находится гуманизм. И есть ли он там вообще.
И меня наконец-то отпустила ностальгия по старому миру. Странно, забавно, но опасное приключение, маячившее на горизонте, отрезало ее напрочь.
А, скорее всего, отрезал Вархар. В тот самый миг, когда обнимал меня у окна.
Тогда прижимал меня к груди уже не воинственный скандр, не беспардонный начальник, не бретер и бахвал… Мужчина… Настоящий мужчина, каких поискать во всех пяти мирах.
И единственное, что омрачало мою радость и воодушевление, – Алиса. Мне все еще ни слова не сказали о том, поможет ли ей методика здешних экспериментаторов-медиков.
И на заднем фоне все время маячила тревожная мысль. Как она там, одна, без меня?
22
За следующие два дня я узнала много новых слов – цензурных и не очень.
Езенграс с утра до вечера муштровал преподов во дворе Академии, а на площади, позади крепости, муштровал аспирантов Вархар. И все бы ничего, но во дворах корпусов продолжали дрессировать студентов незабываемые Колокол, Генерал и Священник.
Лекторам приходилось либо наглухо закрывать окна, либо срывать связки, перекрикивая их.
Закрытые окна были чреваты метким попаданием в них того, что летало во дворах корпусов. Почти две трети стекол пали невинными жертвами военных учений. И все бы ничего, но пали они на студентов и преподов.
От стеклянной крошки все навострились уворачиваться сразу после того, как она настигла студента у доски. Вот он решает себе задачки, и вот уже пришпилен стеклянными «лезвиями», как ассистент метателя кинжалов. Инфополе проиграло мне все как фильм.
Конечно же, пару вел Мастгар – без него не обходилось ни одно самое веселое происшествие. Вместо того чтобы снять распятого на доске студента, он еще два часа водил всех полюбоваться чудо-зрелищем. Как на экскурсию.
И всякий раз, когда студент начинал дрыгаться и возмущаться, дотрагивался до стекла, вонзившегося между штанин парня, и ласково так обещал:
– Еще звук или писк, и карьера Фаринелли Кастрата тебе обеспечена.
Посетив «комнату оборзения» – так прозвали учащиеся аудитории, где вел занятия Мастгар – я уже ничему не удивлялась.
Ни тому, что по коридору бродили студенты и лекторы с рамами на шее. Ни тому, что ни разу оконному стеклу не удалось никого порезать. Бронебойные затылки и носорожья кожа выручали население Академии получше иных рыцарских доспехов.
Первокурсники заметно погрустнели. Ректор сообщил, что «на войну» берут только со второго курса, а у «младшеньких» занятия продолжатся в «штатном режиме».
И, конечно же, «штатный режим» Академии сильно отличался от «штатного режима» в любом нормальном вузе.
Я не удивилась, когда на второе утро после обрушения Темной Башни по громкой связи вместо гонга прогромыхал голос Езенграса. Сигнализация наши уши еще щадила, ректор же, как и любой воинственный скандр, слова «пощада» не знал. В полуконтуженном состоянии я все-таки уяснила, что лекции и лабораторки переносятся в аудитории главного корпуса.
Наконец-то я увидела – что же это такое.
Проводить меня туда вызвалось сразу несколько кафедральных лекторов.
Предложения Суггурда, Лиции и Мастгара я отвергла сразу.
Суггурд с утра провожал меня в столовую окольным путем – он проходил около военных учений, а не в шаговой близости от них.
По дороге подчиненный энергично рассказывал о том, как полтора года назад на Академию напали маренги. «Назидательная», как презентовал сам Суггурд, история научила меня немногому. Я поняла, что каждые пару шагов нужно приседать, чтобы руки спутника пролетели над головой, а каждый третий шаг отклоняться вправо, чтобы его ладонь не заехала в ухо.
Мастгар пугал меня своим богатырским посвистом и разрушениями, которые он вызывал. Лиция заставляла изо всех сил напрягать слух и мозги в тщетной попытке угадать – что же такое она сказала.
Драгар еще отлеживался в медкорпусе, Далек готовился провести контрольную, а Слася должна была писать ее.
И мой выбор пал на Метаниллу. На кафедре ее прозвали «мадам Страшила». И вовсе не из-за внешности – Метанилла мало чем отличалась от других местных женщин. Из-за любви рассказывать всем, какие ужасы их ожидают.
Под эту раздачу попала и я перед своей первой лекцией.
Пока мы шли к главному корпусу, я узнала все самые страшные легенды Перекрестья и даже больше.
– А вы слышали, что в бронзовом крошеве может содержаться радиация? – восторженно и нараспев рассказывала «мадам Страшила», словно читала балладу: – И это крошево убивает всех! Даже таких, как Вархар. – Она выпучила глаза, покивала для пущего эффекта и продолжила: – А в одном из миров Перекрестья водятся смертельно ядовитые пауки. Хорошего антидота к их яду пока еще не нашли. Так, есть вещества, которые ослабляют действие. Но многие укушенные все равно умирают. В течение суток. Представляете, если они перекусают и перетравят всех на родине и приползут к нам? Так, погостить…
Метанилла понизила голос и зашептала:
– А вы слышали, что мужчины-скандры занимаются сексом несколько часов подряд? Даже их жены не всегда выдерживают. Наведываются в медкорпус и ложатся туда на недельку-другую. Здоровье поправить и передохнуть заодно. Имейте в виду, Ольга Искандеровна! – и мадам Страшила бешено закивала. Но быстро прервалась и продолжила изливать на меня байки из местного склепа: – А вы знаете, что между корпусных плит может притаиться черная плесень? Или, того хуже, зеленая гниль! Они только и ждут момента, чтобы наброситься на нас и отравить! Да-да! – закивала на мой недоверчивый взгляд Метанилла и взялась за прежнее: – А вы слышали, что электрическое поле из подпола не раз пыталось прорваться выше? И, того и гляди, подкрадется к кому-нибудь во сне. Нападет, пока противник беззащитен и ничего не подозревает. А еще-е! – Она подняла палец вверх и тут же приложила его к губам. Снова закатила глаза и вдруг заорала мне в ухо так, что на некоторое время оно отказалось слышать наотрез: – По ноча-ам в темной башне гуляют куски ауры студентов… Ну тех самых, что сошли с ума после наказания. Они кидаются на всех, кто проходит слишком близко, и поедают их мозги… – Метанилла изобразила то ли суриката на дозоре, то ли щенка, что танцует на задних лапах.
Мои уши уже категорически отказывались слушать этот нескончаемый поток параноидального бреда, а нервы требовали показать им ту самую ауру. Утверждали, что встреча с ней нанесет рассудку гораздо меньший урон, чем общение с Метаниллой.
И вот когда я уже готова была броситься наутек в первую попавшуюся арку, мы свернули к козырьку с надписью «Главный корпус».
Венчала внешне пятиэтажное здание стройная пятигранная башенка с флюгером в виде сфинкса. Интересно, на какой высоте она на самом деле?
Газонные кусты возле главного корпуса выглядели особенно квадратными. Камни дорожек – особенно ровными. Дверь в корпус… особенно тяжелой. И, к сожалению, не только казалась…
Несколько минут я дергала ее в тщетной попытке открыть. Чуть позже, несмотря на мои гордые возражения, к истязаниям ручки присоединилась Метанилла. И тоже без особого успеха.
Так бы мы и дрыгались возле двери всю мою практику, если бы мимо не проходил Генерал. Что он делал возле Главного корпуса в самый разгар военной подготовки, никому не ведомо.
Генерал остановился и несколько секунд наблюдал за нашим танцем возле закрытой двери.
– А-а-а… Что вы тут делаете? – спросил шепотом, подойдя поближе. У воинственного скандра не укладывалось в голове, что кому-то не под силу открыть самую обычную бронзовую дверь. Она и шириной-то была всего-навсего в шесть ладоней.
Мы с Метаниллой переглянулись. Рассказать ему о своем позоре или соврать прямо в глаза? Мысли сотрудницы явно потекли в том же русле, что и мои собственные. Недолго поиграв со мной в гляделки, Метанилла изобразила полукивок-полупоклон. К сожалению, в последние дни я стала до ужаса хорошо понимать жесты сотрудников. «Вы начальница, вам и ответ держать», – что-то в этом роде молчаливо произнесла Метанилла, бессовестно вручив свою честь в мои слабые, человеческие руки.
– Э-э-э… зарядку мы тут делаем… Отжимаемся стоя! – нашлась я после недолгой паузы.
Генерал окатил нас пораженным взглядом единственного глаза, и я испугалась, что он и его сейчас лишится. Уж больно сильно тот выкатился из орбиты.
Покачав головой и поцокав, Бурбурусс усмехнулся и махнул на нас рукой:
– Женщины! Разве так отжимаются?
Не говоря больше ни слова, он схватил Метаниллу за шкирку, прижал к стене и принялся учить отжиматься. Смотрела бы и смотрела, как сотрудница расплачивается за то, что кинула меня «на рельсы» любопытства Генерала. Жаль, у меня вскоре начиналось занятие.
Метанилла пыхтела и сопела, отталкиваясь от стены, Бурбурусс удерживал ее на полусогнутых локтях и толкал назад. Дрожащими руками, вся в испарине, сотрудница едва спасала лицо от каменных объятий стены десятки раз. Но потом я, словно бы невзначай, спросила у Генерала:
– А ты не мог бы открыть мне дверь? Руки заняты.
И повертела перед его носом тоненькой пластиковой папкой с планом занятия. Это и сгубило смешливую Метаниллу. Тяжелая длань Бурбурусса толкнула ее к стене в самый неудачный момент – Метанилла как раз захихикала. Поздно опомнилась, попыталась дернуться назад, но сопротивляться длани воинственного скандра под силу, наверное, только его жене. Метанилла расстроенно всхлипнула и с размаху штурмовала лицом каменную кладку. Генерал добродушно отпустил подчиненную, чтобы открыть непокорную дверь, и обнаружилось, что корпус все же пострадал больше Метаниллы.
На камнях остался толстый слой пудры. А также – помада, тени, тушь и еще невесть что. Казалось, на стене корпуса кто-то нарисовал портрет женщины ну очень легкого поведения. Что самое поразительное, лицо Метаниллы менее размалеванным от этого не стало.
Жирный кусок тонального крема с пудрой вперемежку вздрогнул и плюхнулся со стены на землю. Невдалеке приземлился кот. Шерсть его стояла дыбом, а когти готовились долго и доходчиво объяснять – насколько их владелец не в восторге от вынужденного полета.
Кот осторожно подошел к тональному крему, ткнулся в него носом, принюхался и оглушительно чихнул, подскочив на месте. Остатки косметики Метаниллы плюхнулись прямо на спину животного. Кот подскочил как ужаленный и бросился наутек. Со спины его улыбалась алой помадой и подмигивала длинными ресницами очень густо накрашенная женщина.
Генерал без усилия дернул дверь, и та распахнулась настежь.
Я не сдержала облегченного вздоха.
До занятия оставалось целых двадцать минут – достаточно, чтобы поближе познакомиться со знаменитой доской объявлений. Я столько про нее слышала, что просто жаждала увидеть воочию.
Зрелище не обмануло ожидания. Правильно говорят – лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать.
Темно-бежевая доска располагалась напротив двери и простиралась на всю стену первого этажа.
На самом верху, по центру доски, на четырех кнопках размером с мою ладонь каждая висел клочок ватмана. Вот именно не кусок, а драный клочок, со следами чьих-то зубов, словно отрывали его не без их помощи.
На клочке красовалась надпись заглавными жирными буквами: «ДОСКА ОБЪЯВЛЕНИЙ. ТАЙНОЙ ИНФОРМАЦИИ. СМЕХОПАНОРАМА».
Вся стена ниже была завешана этой самой «тайной информацией», по сравнению с которой настоящая «Смехопанорама» выглядела просто жалко.
Под заголовком «Угадайка» в хаотичном порядке были разбросаны студенческие записки вроде: «Я тебя ублю», «Я тобой позавтракаю», «Я тебя не могу», «Ты всегда со мной в душе»…
Рядом, под заголовком «О времена, о нравы», висели полотнища шпаргалок одного и того же автора. Во всех формулах знак плюс заменяло скромное слово «полюс». Равно – уже более кровавое «рана», разделить – жестокосердное «разделать», а минус уже совсем нескромное – «минет». И словно бы ответом на последнее предложение знак умножить заменяло трагичное «не можеть».
Ближе к верхнему правому углу было пришпилено мое заявление, с заголовком:
«Не уволюсь, так развлекусь!»
Я даже не обиделась.
Во-первых, рядом с моим заявлением висело вархаровское – весь кусок ватмана. Чуть ниже под ним философски сообщалось «Хорошего заявления должно быть много, или Проректорских опусов мало не бывает».
Во-вторых, мой скромный опус нервно курил в сторонке по сравнению с заявлением на отпуск, под заголовком: «Вот что бывает, если препод не отдыхает».
«Я категорически и совершенно категорически требую отпустить меня в отпуск по трем причинам», – эмоционально начиналось заявление. Дальше шли вовсе не три причины, а штук двадцать пять, среди которых затесались:
«3. Нервная чесотка от одного вида студентов с риском академической эпидемии.
7. Повышенный аппетит на занятиях. Что приводит к ужасным, не побоюсь этого слова, трагическим последствиям. Студенты заливают слюной все электрические цепи, глядя, как я алчно поглощаю один бутерброд за другим. А это, в свою очередь, приводит к последующим взрывам и порче казенного имущества. Не говоря уже о драке за случайно забытый мной на столе бутерброд с ветчиной. После нее в лаборатории не осталось ни одного целого стула – студенты колотили ими друг друга. Ни одного целого стекла – каждый, завладевший бутербродом, стремился выброситься в окно со своей законной добычей».
Похоже, выходить в окно, не заботясь о том – открыто оно или закрыто – тренд Академии Войны и Мира.
«11. Нервные махи головой, из-за чего коса тоже мотается из стороны в сторону. Именно поэтому половина студентов вверенной мне группы ушли с занятия с фингалами, а вторая половина – с более серьезными повреждениями. Бедняги пытались уклониться, забыв, что сидят за партами, а на партах стоят установки. У многих сломались челюсти, у некоторых – вылетели зубы.
12. Случайные ежедневные опоздания на работу из-за непомерной слезливости на нервной почве. Не могу же я, мужчина, истл, явиться на занятие весь в слезах от своего жалкого вида. Синяков под глазами и унылого оскала».
И это я еще далеко не все пункты зачитала.
Ближе к нижней части доски шли цитаты из лекций под названием: «Чему мы их учим».
Нежная:
«Если погладить кота по шерсти много-много раз, он ответит вам током любви».
Трогательная до слез:
«Если электрический провод закоротить, он замкнется в себе…»
Двусмысленная:
«Силу трения проще всего изучать на личном примере, ощущая, как тела нагреваются, потираясь друг о друга».
Многообещающая:
«Не бойтесь раскалить диэлектрик добела, он проводит вас в ток…»
Страстная:
«Деформация – это проникновение твердого тела в мягкое с обязательным нагревом мягкого внутри…»
И уже совершенно бесстыдная:
«Энергия дефлорации вычисляется по формуле…»
И, наконец, отчаянная:
«Если сломать проводник пополам, полупроводник получить сложно, а вот от меня по башке – запросто».
Жаль, я не успела прочесть выдержки из докладов и жалоб преподов под заголовком «О времена, о нравы».
Уже первые нарезки запомнились надолго.
«Глава 7. Рационализаторское приложение студентов.
Доклад о хождении студентов в позор…
Доклад о хождении студентов в зазор…
Доклад о хождении студентов в кругозор…»
Слово «дозор» у автора хронически не получалось.
«Лобовым ударом я открыл студентам глаза на все моменты импульса сразу».
«Мне пришлось трижды взрывать горючие смеси, чтобы студенты начали заикать простые правила».
«Если вы в химической лаборатории, и что-то взорвалось, первым делом проверьте – остались ли вы живы. Вторым делом проверьте – все ли части тела на месте… И если даже вы не выжили, не отчаивайтесь! Найдите позитивный момент. Вам не придется сдавать зачеты и экзамены».
«Я составил план лабораторных роботов…»
«Я подорвал занятие, только чтобы сбегать в буфет за водой…»
«В аудитории парил порядок…»
«Я порвал студента, чтобы вставить ему формулу…»
«Студент слишком долго вытирал с тоски…»
Под заголовком «Что может быть скромнее?» висели семь сканов тех самых частей тела, которые, по заверению Вархара, он очень даже часто мыл.
Над ними красовалось пояснение, набранное ну очень жирным, очень красным и очень наклонным шрифтом.
«Однажды семь первокурсников Академии Войны и Мира» поспорили, у кого больше… сами знаете что. Чтобы сравнение вышло честным, отсканировали все под лозунгом: "Техника не краснеет". А следом сканировал свои документы… ректор».
Слава богу, «досье» на преподов висело на другом конце доски-стены, далеко о того, что обнаружил Езенграс в памяти сканера.
Меня особенно впечатлили рассказы о наших способностях.
Про себя любимую прочла первой.
«Скромная, где-то даже тихая женщина, обладающая лучшими в Академии приемами по: выдиранию проректорских волос, драки на шпильках и тычков в ребра. Любые ваши молнии она с легкостью засунет вам в… туда, куда захочет. Мебель на скаку остановит, в горящий корпус войдет. Филигранно владеет техникой вывешивания студентов под потолок и лучше всех умеет считать до шести».
Следующим я нашла глазами Вархара и похихикала на славу.
«Мужчина хоть куда! Легко выбросит любого в окно, разденет толпу танцоров за считанные минуты. Одевать не предлагать! Сочтет за оскорбление и подарит вам ожерелье из ваших же зубов. Владеет техникой подглядывания, подслушивания и телепатии при помощи загадочной энергии света, которая якобы везде. Всем, кто с ним общается и намерен сохранить хоть что-то в секрете, рекомендуем назначать рандеву в абсолютно черном теле».
Про Драгара писали мало, но прочесть это стоило:
«Летучий Голландец… ой… аспирант. Самый модный рыцарь Академии. На балы ходит в трениках и майках-алкоголичках, на турниры – в сапоге вместо шлема. Тех, кто после встречи с ним выжил и не умер от смеха, добьет электричеством».
Про Мастгара:
«На редкость музыкальный преподаватель. Его мелодичный посвист знаком всем, кто не получил после него сотрясение мозга. Предметы, восхищенные его «музыкой ветра», падают с полок и шкафов в невероятном количестве. Падают и преподы со студентами. Правда, вот уже много лет остается загадкой – причиной тому восхищение мелодией Мастгара или удары по голове предметами, снесенными его лихим посвистом».
Текст про Мастгури был краткий, зато меткий:
«Если вас ударил ток, это местный Доктор Шок».
Про Метаниллу:
«Однажды черной причерной ночью шла черная причерная преподша. Навстречу ей бежала зеленая призеленая плесень и черная причерная гниль. Они давно точили свои зелено-черные когти и зубы, чтобы выцарапать преподше мозг, а потом съесть его на завтрак… Продолжение этого занимательного триллера слушайте по знаменитому академическому радио "Метанилла и ее ужасные истории"».
Не знаю, кто придумал этот шедевр для разрядки после академических будней, но Нобелевскую премию дала бы ему сразу, вне конкурса.
23
Лаборатория главного корпуса отличалась от нашей только несколькими лишними метрами и дополнительным окном.
Так же, как и на моей кафедре, дальняя стена ее была выложена сейфами. И, на них, разумеется, красовались очередные саркастические надписи ярко-красным маркером.
«Кто придумал – тот и взрывается».
«Осторожно! Не вздумайте применить эти формулы в домашних условиях! Если не умрете от смеха, погибнете от взрыва».
«Никогда не верьте формулам в студенческих контрольных. Многим это стоило частей тела».
Наши, физические, показались мне гораздо интересней. Как и занятие со скандрами, если относиться к их «особенностям» не с ужасом, а со здоровым чувством юмора, без которого в Академии не прожить и дня.
Занятие прошло не так плохо, как ожидала. К моей огромной радости, считали истлы намного лучше скандров. В поражающую силу электротока верили без экспериментов. И лабораторию разрушали гораздо скромнее.
Пострадало вдвое меньше калькуляторов. Сломалось втрое меньше столов и установок. Только четыре методички отправились в последний путь – в мусорное ведро. И лишь половина расчетов потребовала моего срочного «хирургического» вмешательства.
Усталая, но довольная покинула я аудиторию, чтобы заняться другими, насущными делами.
Весь оставшийся день мы с женщинами кафедры – то есть я, Лиция и Метанилла – включали защитные энергетические купола по всему корпусу. Если верить коллегам, купола пропускали только «массированный стихийный удар». Я так поняла, пробить их можно было лишь, если сотни электриков, магнетиков или водников объединят усилия.
Мы приезжали на этаж и планомерно обходили аудитории, каждый раз нажимая на черные кнопочки, в углу, у самого потолка.
Слова Вархара о том, что любую местную преподшу впору использовать по непрямому назначению – в качестве стремянки, я восприняла как шутку. Но в шутках проректора, как выяснилось, доза шутки не тянет даже на гомеопатическую.
Ткнув пальцем в первую же черную кнопку, Метанилла без предупреждения подхватила меня и усадила к себе на плечи. Но даже с ее великанского роста мои руки никак не дотягивались до нужной высоты.
Тогда, тоже ни слова не говоря, Лиция подскочила и посадила на себя Метаниллу. И что удивительно, ни та, ни другая даже не шелохнулась. Словно держали на плечах годовалого ребенка.
Скандрины поражали мое воображение все сильнее. Цирк Дюссалей уже разорвал бы все контракты, вернул зрителям билеты и уехал опозоренным.
Увы! Даже такой акробатический этюд не помог нам добраться до волшебной кнопки в совещательной аудитории. Меня поставили на пол. Лиция кивнула Метанилле, и та подозрительно огляделась вокруг.
Мадам Страшила схватила со стола заведующего кафедры увесистый булыжник. Я еще долго гадала – зачем он тут, с какой целью лежит рядом с лампой. Камень напоминал те, что привозят с моря туристы, – гладкий, опоясанный белыми кольцами. И я предположила, что этот сувенир оставил кто-то из предшественников.
Счастливо уволенные из Академии вряд ли захотели бы вернуться сюда за забытым добром. Даже не так. Под страхом смертной казни вряд ли кто-то из них вернулся не то чтобы за сувенирным булыжником, даже за миллионом долларов или стопкой золотых слитков.
Мадам Страшила задумчиво взвесила камень в руке и кивнула Лиции. Тут бы мне насторожиться. Но усталость, как всегда в самый неподходящий момент, вырубила внимание напрочь.
Метанилла лихо замахнулась и… булыжник взмыл ввысь. Чуть-чуть не долетев до кнопки, на долю секунды повис в воздухе и ухнул вниз, прямо на голову неудачно заглянувшей к нам лаборантки. Она ойкнула, упала и выронила вазу с цветами.
Огромные ромашки рассыпались у ног лаборантки вперемежку с глиняными черепками.
Вода выплеснулась на пол, анакондой вытянулась в стыке плит и резво подползла к ногам Лиции. Та, как на грех, искрилась удивлением – во всех смыслах слова. Ток прошел по луже, по стене, и привычное мне горизонтальное пламя элегантно заскользило к кнопке.
Словно нарочно в аудиторию заглянул электрик. По данным инфополя, леплера Федерикка Паструма музыка ветра Мастгара осчастливила карандашами в прическе. А еще пилками для ногтей и скальпелями. Зачем они хранились в лабораторном шкафу, одному Езенграсу ведомо.
Теперь электрик ходил по кафедре только в металлической строительной каске, на резинке от треников. И лишь время от времени приподнимал головной убор, оттягивая резинку, чтобы почесать затылок.
Парадокс, но лицо Федерикка было самым женственным из всех, кто окружал меня в аудитории.
В руках он традиционно мял оригами. То ли это успокаивало нервы, то ли дарованная Федерикку Мастгаром прическа гейши все же подействовала на мозг электрика. И он внезапно обнаружил в себе неукротимую тягу к японской культуре.
– О! Горящая проводка! – весело констатировал Федерикк, подмигнул мне здоровым, ярко-голубым глазом и ткнул пальцем в пожар.
Кто-то мог предположить, что другой глаз электрика все время смотрит куда-то вправо из-за удара тока. В прямом смысле слова из-за профессиональной деформации. Но из кладовой инфополя уже поступили сведения о том, что виной тому деформация от удара Суггурда.
На заре своей карьеры в Академии Федерикк имел неосторожность отправиться с преподом-мельницей в столовую. По дороге туда он и заработал свое увечье, в дополнение к еще нескольким мелким повреждениям. Легкому сотрясению мозга, перелому челюсти и контузии. Что не помешало ему сначала плотно пообедать и лишь затем на неделю слечь в медкорпус.
Федерикк постоял несколько минут, любуясь, как языки пламени, задорно искря и трогательно потрескивая, подбираются к кнопке. И, почесав под каской затылок, резюмировал:
– Придется тушить.
Глазом моргнуть не успела, в руках Федерикка откуда ни возьмись появился огнетушитель, в половину человеческого роста. И даже не струя – бурный поток пены ударил в стену. Сравнить с ним можно было разве что водопад, организованный Вархаром в мой первый рабочий день в Академии. С тех пор я усвоила – тут ничего не делается наполовину.
Если тушат, то не только стены, но и горячие головы.
Если свистят, то до полного сноса крыши коллег и студентов, а также сноса всего, что попадется на пути.
Если лечат, то до «полного и безграничного исцеления» и… остаточного заряда.
Если раздевают взглядом, то догола.
А уж если обещают выбросить кого-то в окно, то выбрасывают в ближайшие сутки.
Огнетушитель изрыгал пену битых двадцать минут. Пламя давно погасло, жалобно выплюнув в воздух струйку сизого дыма. Но Федерикк держал огнетушитель как автомат и приговаривал:
– Видали? Сжиженная пена. Размеры минимальны, а сколько удовольствияяя…
Тем временем, уборщица ретировалась из лаборатории, так и не собрав ни ромашки, ни черепки. Словно подозревала, что дальше будет только хуже.
Когда пена иссякла, а вместе с ней иссякло и удовольствие электрика, я растерянно оглянулась в поисках спутниц. Лицию и Метаниллу как ветром сдуло. Я уже собиралась лишить их премии за дезертирство. Где же это видано? Бросить начальницу наедине с маньяком-пеноманом? Но вовремя заметила, что гора пены, с человека высотой, подмигивает четырьмя до боли знакомыми глазами. Метанилла первой вырвалась из пузырчатого плена, Лиция – второй. Преподши отряхнулись так, что Федерикка засыпало по макушку, и мадам Страшила немедленно вернула себе булыжник.
– Сто-ой! – крикнула я.
Но сразу поняла – не остановить мне воинственную скандрину на пути к мечте. Метанилла метнула взгляд в непокорную кнопку, а следом за взглядом швырнула и камень. На сей раз снаряд достиг цели. Кнопка зажглась синим светом – купол включился.
– Видали? – гордо вскинула голову преподша.
Но булыжник и не думал завершать свое путешествие.
Бом-м… Бом-м-м…
Казалось, где-то рядом зазвонил колокол. Я огляделась и заметила, что пенная гора начала растекаться. Еще недавно она подмигивала нам единственным способным на этот подвиг глазом Федерикка. Но теперь и он скрылся внутри пузиристого холма, и новый звон возвестил о встрече каски электрика с плитами пола.
Я уже хотела броситься Федерикку на помощь. Но добрая Лиция, стряхивая с себя пенную шубу, решительно подула на него. От сногсшибательного ветра из щербинки в ее зубах, уже почти поднявшийся Федерикк рухнул на пол, как подкошенный. Колокольный звон повторился.
Несколько раз электрик наворачивался снова, и колокол продолжал звонить и звонить.
Оставив надежду уйти от нас на своих двоих, Федерикк встал на четвереньки. Всего три раза растянулся он на пути к спасению – к двери аудитории. А когда скрылся за ней, мы услышали многоэтажные пояснения, что уж лучше пять раз попасться на пути свиста Мастгара, чем один раз – на нашем пути.
Мы поразили Федерикка в самое сердце.
Когда все до единой кнопки засияли синим, у меня болели даже те мышцы, о существовании которых не подозревали самые передовые биологи Перекрестия миров. Но неутомимые скандрины оставались бодры и энергичны. И, конечно же, вызвались проводить меня до комнаты.
Если бы у меня только осталось хоть немного сил – душевных и физических. Я послала бы их… проверить отчеты, или просто сбежала – не впервой. Но ноги категорически отказались от такой тяжелой работы и трижды споткнулись, бессовестно угрожая опрокинуть меня на пол.
Сила духа оставила меня еще в тот знаменательный момент, когда мадам Страшила метала камень в кнопку. И я угрюмо побрела, зажатая между двумя скандринами, как в стальных тисках.
Слава богу, Лиция не пыталась завести беседу. Зато за двоих оторвалась Метанилла. Всю дорогу она рассказывала мне историю трех студентов. И периодически, для пущего эффекта, вновь изображала суслика в дозоре.
– Каждое утро после включения куполов они приходили на занятие без одной части тела, – заговорщически шептала Метанилла. – Сначала они пришли без правой руки. Затем без левой. Потом они пришли без правой ноги. Потом пришли без левой.
Спрашивать, как можно прийти без ног, я не рискнула. Чем быстрее закончит Метанилла свою сказку, тем лучше для моих расшатанных нервов.
– Потом студенты пришли на занятия без правого уха, – восторженно продолжала мадам Страшила. – Потом пришли на занятия без левого уха.
А пото-ом… – Она выдержала театральную паузу и закончила на минорной ноте, то есть почти басом: – Потом другие студенты клялись, что видели их призраки. Те блуждали поодаль от купола, держа в руках головы и ноги. Предупреждали всех не подходить к границе. Будто бы оттуда вылезает энергетический монстр и сжирает тех, кто слишком приблизился.
