Ян Тихий
Проклятье из Тридесятого царства
– Маша, – позвал девушку Фил. – Мы с Ханом уходим. Ты все еще хочешь остаться?
– Я… – Маша осмотрелась, – Не знаю… Я бы вернулась в замок. Так устала… Это было сильным потрясением для меня. Я хочу обратно вернуться в тот сад… Мне там хорошо…
Маша обернулась и посмотрела на Змея.
– Я не хочу домой. Мне здесь хорошо, – глядя на светловолосого юношу, сказала она.
– Маша, – присоединился к разговору Хан, – посмотри на меня. Ну же!
Девушка обернулась.
– Я знаю, что обидел тебя тогда… Прости меня! – выпалил Хан.
Маша округлила глаза. Она слегка разомкнула губы, но так и не произнесла не слова.
– Я виноват. Но я сожалею о том, что так произошло, что не ответил тебе тогда взаимностью. Твое проклятие, на самом деле, – мое. Я должен был тебя спасти. Я обязан вернуть тебя. Если ты не вернешься сейчас, ты не вернешься никогда. Я себе этого не прощу. Маша, знаю, что многого прошу, но… пойдем со мной. «Пожалуйста», —он протянул ей руку. – Ты нужна мне.
Маша еще несколько секунд смотрела на него. А затем положила свою ладонь на его.
Приподнявшись, Мара вслед за Филом и Ханом пошла к мосту.
Ратибор вяло помахал им рукой вслед.
– Так, я пойду первым, – Фил взял у Маши сумку и достал из нее полотенце, гребень и мочалу, – Держи, Хан, это твое. Если я правильно понял, без этого не вернуться. Пойдешь за Машей. Мало ли что.
– А мне? – спросила Маша, глядя на незнакомые ей предметы.
– Тебе не нужно это, – сказала подошедшая Мара. – Ты – душа, а все эти вещи нужны для тела.
Фил и Хан поблагодарили Мару за помощь.
– Я еще вернусь через пару дней, не скучай, – подмигнул ей Фил.
Мара нахмурилась. Она и не думала скучать, ей вполне хватило впечатлений.
Помахав всем рукой, Фил бодрым шагом направился к мосту, в центре которого плавно сгущался серый туман.
Маша ступила следом за другом на первую деревянную перекладину моста.
– Маша, – окликнул ее Змей
По телу пробежала мелкая дрожь, девушка обернулась.
– А, да. Извини, забыла, – Маша сняла с шеи кольцо на красной нитке и протянула ее Змею.
– Маша, – повторил он еще раз, принимая кольцо обратно, – извини, если обидел тебя.
– Ничего, я уже не сержусь. Пока, Змей.
Девушка уже приготовилась уходить, но Змей взял ее за руку и, чуть наклонившись, шепотом произнес:
– Я хочу, чтобы ты знала. Мое настоящее имя Май, -
Маша улыбнулась и так же шепотом ответила:
– До встречи, Май.
Ее рука выскользнула из теплой ладони Змея. Девушка поднялась на мост.
Глава 17. У каждого есть свой секрет
У окошка было удобнее всего: свет падал прямо на ткань, чего не скажешь о свечке или лампе. Стул был слишком высоким, но в этом и вся прелесть – можно весело болтать ногами, которые не достают до пола. Оторвав взгляд от вышивки, Варя заметила, что нянька осуждающе косится на ее неловкое «рукоделие». Дурацкие красные нитки все время путались и затягивались в узелки. С черными почему-то такого не происходило. Черные нитки хорошие, а красные плохие. Сейчас бы во двор да с другими детьми в догонялки или прятки. Варя знала по меньшей мере пять мест, где можно прятаться так, что никто не найдет. Старший сын поварихи Яков ни разу ее не нашел, а ему, между прочим, уже целых десять лет! Но старая нянька не отпустит во двор – сегодня день занятий и завтра тоже. Но если придет папа… Играм быть. Папа добрый, он все разрешает. Варя не видела отца два последних дня. Он ушел на службу и пока не вернулся. Папа – военный, поэтому часто не бывает дома, иногда подолгу. Варя вонзала иглу с ниткой в одно и тоже место полотна, превращая стежок в нелепый жирный узел. Папа не возвращается, а вдруг с ним беда? Но пока его нет, приходится слушаться нянек, а у Вари их аж две: Яра – старшая (девочка называла ее «старая няня») учила грамоте, манерам и рукоделию, Рада – младшая (все во дворце звали ее «цыганка» из-за смуглого оттенка кожи) следила за распорядком дня, одевала и причесывала, рассказывала сказки на ночь. С цыганкой складывались у Вари дружеские отношения, с Ярой же вообще ничего не складывалось – чересчур суровая, ей не нравилось все: неаккуратная вышивка, шарканье ногами, корявый почерк, грязные руки, сутулая спина. Но больше всего старая няня осуждала отцовское попустительское воспитание и потакание всем Вариным капризам, поэтому всячески старалась компенсировать своей строгостью эти ужасные, по ее мнению, педагогические ошибки.
Со двора донесся лай собак. Варя резко вскочила со стула, сбросив полотно с неоконченной вышивкой на пол.
– Стой, избалованное ты дитя! – громко приказала старая нянька.
– А вдруг это папа?
Варя в окно наблюдала за тем, как распахнулись ворота, и во двор въехала колонна из нескольких всадников, которую возглавлял ее отец: высокий мускулистый мужчина с короткой стрижкой и с серьгой в левом ухе.
– Папа! Па-а-а-п-а! Папа вернулся! – Варя была вне себя от радости.
Теперь оставалось степенно дожидаться, когда он поднимется наверх в светлицу. Нянька велела вернуться на свое место и закончить часть начатой вышивки. Время будто затаилось вместе с Вариным дыханием. За стенами светлицы послышались шаги, которые становились все более отчетливыми, и затем резко прекратились у самой двери. Девочка вслушивалась в каждый шаг и старалась не подавать виду, что сердце из груди вот-вот вырвется наружу. Дверь распахнулась.
– Папа!
Полотно с вышивкой соскользнуло с маленьких колен на холодный пол.
Мужчина, пригнувшись, сделал шаг сквозь низкий для его роста дверной проем навстречу бегущей к нему дочери. Подхватив ребенка на руки, отец крепко прижал ее к своей могучей груди. Он улыбался, чувствуя себя абсолютно счастливым. Няня, приветственно кивнув, молча покинула светлицу, оставив отца и дочь наедине.
– Папа, почему так долго? – строго поинтересовалась Варя, подняв на него хмурый взгляд.
– Пришлось задержаться, кроха. Эта вылазка была нелегкой.
– Что с твоей шеей? Ты ранен? – спросила девочка, с тревогой глядя на наложенную на затылок отца повязку. Про царапины, порезы и ссадины можно было не спрашивать – они были всегда и удивления уже не вызывали.
– Да так… Задело немного. Заживет, ты же знаешь.
Дочь снова крепко обхватила руками папины плечи, в маленький детский нос ударил сильный запах костра.
Отец, пригнувшись, не выпуская ребенка из рук, поднял полотно с незаконченной вышивкой. Он принялся внимательно рассматривать результаты стараний своей дочери. Варя спрятала глаза. Ей было стыдно за свое «рукоделие».
– Это ты вышила? Сама? – удивленно спросил он.
– Ага, но у меня плохо пока получается.
– Что ты! Очень красиво, Варя, – похвалил ее отец, – я тобой горжусь.
– Нет, ты смотри сколько узлов. А этот стежок какой-то жирный получился…
– А что это будет? Платочек?
– Нет, рушник. Но тебе вполне за платочек сгодится.
Отец рассмеялся. Вообще, он редко это делал. До появления в его жизни Вари – никогда. Но только дочь могла заставить его улыбаться, и даже смеяться. Она – его отдушина и радость. Она – его дом, где его любят и ждут. Дочь называла его «папа Сержа», а для остальных он – Серый Волк, убийца-наемник, истязатель и палач. «За что мне такой подарок? – постоянно думал он, – я не заслужил такого счастья. Я не заслуживаю любви этой маленькой девочки. И кто я ей? По сути – никто. Пусть себе говорят, что Варя подкидыш, на самом деле, наоборот – это меня подкинули ей. Всего за три года мы, брошенные всеми, стали крепкой, дружной семьей. Двое чужих людей стали самыми родными на свете. Я, озлобленный монстр, который сделает все ради счастья своей единственной любимой дочери».
– Вышью его для тебя, будешь носить мой платок с собой. Но я другой начну, чтобы новый сделать лучше и аккуратнее.
– Нет, не надо другой. Хочу этот с узелками, – улыбнулся папа Сережа.
Варя пожала маленькими плечиками:
– Ну раз ты так хочешь…
– Кроха, мне пора на царский совет. Я позже к тебе приду. Если хочешь, я поговорю с твоими няньками, и они отпустят тебя играть.
– Нет, я останусь здесь. Мне нужно вышить тебе платок.
Отец усадил Варю на стул, пригладил рукой выбившиеся из косы волосы, поцеловал ее маленький вздернутый носик.
Когда отец вышел, Варя еще долго смотрела на закрытую дверь. Детскую голову уже давно посещали взрослые переживания. Ей нравилась эта новая жизнь: любящий папа, няньки, жизнь во дворце, всеобщее внимание. Но иногда грудь сжимали тоскливые воспоминания про маму Лору и прежнее имя. Такие мысли способны рвать на части.
***
Фил ступил на мягкую землю, устланную прелой листвой. Вдруг он резко почувствовал жажду и голод. Ноги подкосились, и парень рухнул на колени, едва успев выставить руки вперед, чтобы избежать падения лицом. Голова дико кружилась. К Филу кто-то подбежал и сунул в лицо бутылку с водой. Парень принялся жадно пить.
– Ляг здесь… Обопрись сюда… – говорил ему знакомый голос, будто в тумане, – Вот, жуй, полегчает.
Фил почувствовал, как ему в рот пытаются положить кусок какой-то еды. Парень без раздумий принялся жевать что-то жесткое, напоминающее кусок вяленного мяса, но совершенно без вкуса и запаха. Прошло минут пять, прежде чем Фил пришел в себя. Головокружение начало плавно отступать. Парню снова захотелось пить. Он поднял голову, чтобы попросить у рядом стоящего еще немного воды и увидел перед собой улыбающегося Стравинского. Он был свеж, как майская роза, его лицо светилось счастьем так, будто он сорвал джек-пот.
– Еще водички? – услужливо спросил Стравинский.
Фил кивнул. Он все еще не в силах говорить.
– Пей, пей, – приговаривал Стравинский, – вернуться из Тридесятого царства – непростая задача. Вы не ели и не пили три дня, вот теперь организм наверстывает упущенное. Там это не так явно ощущается, как здесь. Видишь, я подготовился к твоему возвращению…
– К моему? – перебил его Фил. – Где Хан? А Маша?
– Эмм… – Стравинский заметно нервничал, – Скажу сразу: я здесь не причем.
– В каком смысле? – Филу все еще тяжело было говорить. Но тревога и волнение уже начали придавать ему некоторые силы.
– Маша, думаю, в порядке. Скорее всего, уже очнулась в больнице и вместе с семьей празднует свое выздоровление. А вот твой друг… – Стравинский сжал губы бантиком и отвел взгляд в сторону.
– Что «мой друг»? – раздраженно спросил Фил.
– Видишь ли… Я говорил, что с мостом шутки плохи. Переход в иной мир подчинен строгим магическим законам, один из которых гласит: покинуть Тридесятое царство можно лишь однажды.
– Я не понимаю, при чем здесь Хан?
– Все ты понимаешь. Не прикидывайся дурачком, Филипп Катков.
– Ты намекаешь на то, что Хан уже там был? Был в Тридесятом царстве, а значит, уже однажды его покидал?
– Я не намекаю, а прямо тебе об этом говорю. Да, он там был.
– Невероятно… Как? Я не понимаю… – Фил снова почувствовал дрожь в коленях. – Ты знал?
– Не знал, но догадывался.
– А он? Он Сам знал, что не вернется?
– Думаю, знал. Тем более, что я его лично предупредил.
– Почему он пошел за мной? Почему не рассказал мне? Зачем скрыл от меня правду?
– Понятия не имею. Спросишь его сам. У каждого есть свой секрет.
Повисла пауза. Фил потирал рукой переносицу, ему казалось, это поможет унять головную боль. Он думал о Хане и его поступке. Его не в чем обвинить, кроме преданности другу. И ясно, почему Хан скрывал свою тайну: Фил бы принялся решать проблему своего друга вместо того, чтобы сконцентрироваться на главной задаче – спасти Машу. Хан, наверняка, знал все изначально. Он ушел в Тридесятое царство, чтобы помочь своему лучшему другу и никогда не вернуться обратно.
– Давай-ка, дружочек, ближе к делу. Верни мне то, что обещал принести.
– Как ты нашел меня? Как узнал, что я буду здесь именно в это время? – спросил Фил, игнорируя вопрос Стравинского.
– Догадался.
– Ладно, можешь не отвечать, я и так знаю. Зеркало, да? – спросил Фил, устало посмотрев на собеседника.
– Раз знаешь, то зачем спрашиваешь? – неправдоподобно возмутился Стравинский. – Вернемся к нашим баранам: где обещанные вещи?
И тут парня будто осенило. Фил вдруг понял, что в войне между Моревной и царевичем пока побеждает Стравинский. Он первым нашел «курьера», принудил действовать в своих интересах и сейчас получит заветные предметы, уже имея на руках шкатулку, которая, по слухам, может разнести в щепки целую армию.
– А какой у тебя интерес в этой войне? – неожиданно для них обоих спросил Фил.
Стравинский на долю секунды растерялся, за тем, собравшись, ответил:
– Война? О чем ты вообще? Меня там давненько не было. А что случилось? Неужели кто-то поссорился?
– Угу, Моревна и Иван царевич. Знаешь таких? Я по твоей милости попал в передрягу и теперь, скорее всего, долго не проживу, – вспомнив о проклятии ответил Фил.
– Да что ты! Ай-ай-ай, – досадно покачал головой Стравинский.
– Ага, и поэтому, обещанные вещи тебе не отдам. Вернее, отдам, но не бесплатно.
– И чего ж ты хочешь от меня?
– Шкатулку. Ту, в которой куклы соломенные. Помнишь такую?
– Конечно помню. Но зачем она тебе?
– Меня проклял Седой Ворон. Не знаю, что за заклятье, но в случае, если я не принесу им шкатулку или вступлю с кем-то в сговор, то мне капут, – Фил театрально закатил глаза, обхватив двумя руками свою шею.
– А-а-а-а, ясно, – задумчиво протянул Стравинский, – я слыхал о таком, да. Не завидую тебе, конечно.
– Спасибо, утешил.
– Ну, раз тебе так надо, то ладно. Шкатулку я тебе отдам. Но сначала верни мне три предмета.
– Нет, сначала шкатулка.
Стравинский глубоко вздохнул, затем правой рукой потянулся куда-то в сторону. Фил обратил внимание, что у ближайшей сосны находится знакомая замшевая сумка. Стравинский вынул из нее ту самую шкатулку. Без сомнения: это была она.
Фил снял с плеча тканевую сумку, выудив из нее три заветных предмета для бани: гребень, полотенце и мочала.
– Для начала давай вернемся домой? Я без шкатулки не смогу вернуть нас в город.
Фил молча кивнул. Ему очень хотелось домой. И теперь парень снова наблюдал знакомый ритуал с поджиганием кукол. «Интересно, кто такой этот Стравинский, – мысленно рассуждал Филипп, – что ему нужно и почему он так легко согласился отдать предмет, за которым сейчас охотится все Тридесятое царство? Что-то здесь не так…».
Раздался громкий хлопок.
***
Тело ломило, как после долгого дневного сна. Фил оторвал голову от мягкой подушки. «Сколько же я спал? Блин, где я?». Парень был уверен, что колдовство перенесет его домой к бабушке. Но никак не ожидал оказаться в доме самого Стравинского. Как Фил догадался, кому принадлежит жилище? Да запросто: сразу с двух противоположных стен небольшой светлой спальни на него смотрели по паре глаз Стравинского с гигантских черно-белых фото на холстах. Петр Иванович себя любил, ценил и уважал. На одном из таких фото Стравинский позировал в стиле «ню». Фил брезгливо отвел глаза в другую сторону.
Спальня была обустроена стильно и дорого: панорамное окно с видом на небоскребы, тончайшие занавески, серые тяжелые шторы. На прикроватной тумбе ваза с живыми желтыми розами, белоснежное постельное белье в тон белоснежным стенам. Паркет из натурального светлого дерева укрывал ковер с серо-черным геометрическим узором. Длинную полку над кроватью украшали причудливые долговязые глиняные статуэтки в тон ковру и стенам. «Модник-хороводник», – сделал вывод Фил, оценив обстановку. Свесив ноги с кровати, парень сидя осматривал комнату в поисках сумки. Тут он невольно услышал звуки какой-то мелодии, доносившийся из другой части, по всей видимости, огромной квартиры. Встав ногами на теплый паркет, Фил поплелся в поисках источника музыки, и заодно, хозяина квартиры. За дверью спальни находилась просторная и такая же белоснежная гостиная. «В такой квартире нужно носить солнцезащитные очки и медицинский халат, а вместо тапок – бахилы», – подумал парень. Фил на мгновение прислушался. Источник мелодии точно находился за одной из дверей. Филипп уверенно зашагал к приоткрытой двери, что находилась прямо напротив спальни. «Это скрипка», – понял парень. Фил аккуратно заглянул за дверь. Эта комната была отведена под библиотеку или кабинет. У окна стоял письменный стол с компьютером, рядом стул. По периметру комнаты расположились книжные стеллажи высотой от пола до потолка, которые под завязку были набиты книгами. Центр кабинета-библиотеки заняла кожаная софа цвета темного шоколада, рядом с ней стоял стеклянный журнальный столик, на котором педантичной стопкой покоились виниловые пластинки. На фоне этой книжной романтики разливалась совершенно очаровательная и живая мелодия. Она заставляла вибрировать самое тонкое – струны души. Стравинский играл словно бог. Скрипка сливалась воедино со смычком и музыкантом, порождая истинную гармонию музыки и, казалось, Вселенной. Складывалось впечатление, будто играет не одна скрипка, а сотни. Звук был объемным и мягким. Стравинский грациозно выводил каждую ноту, закрыв глаза, он, будто, старался прочувствовать каждый звук, пропуская его через себя. Филипп замер, наслаждаясь концертом одного скрипача. Выдающегося скрипача. Наблюдение за изящными движениями смычком гипнотизировали его сознание, заставляя погрузится в настроение мелодии, едва заметно покачиваясь телом в такт. Мыслей нет, только звуки музыки. Мелодия плавно раскачивалась, как море, от штиля до бури. В ней было все: надежда и отчаянье, любовь и ненависть, жизнь и смерть.
Смычок скользнул по струнам в последний раз. Мелодия выпорхнула в приоткрытое окно. Стравинский замер, не открывая глаз. Тишину прервали аплодисменты Фила.
– Это было невероятно!
Стравинский открыл глаза и гордо произнес:
– Я знаю.
Музыкант подошел к софе, на которой лежал раскрытый футляр. Стравинский бережно сложил скрипку и смычок, закрыл крышку, звучно щелкнув замками.
– План на сегодня такой: сейчас завтракаем, собираем вещи и отправляемся в Тридесятое царство.
– Так скоро? Мне нужно увидеться с бабушкой!
– Ты соскучился?
– Дело не в этом. Мне нужно ее увидеть, она же, наверняка, уже извела себя, беспокоясь обо мне.
– Ничего подобного. О твоей бабушке я позаботился, – поспешил утешить его Стравинский.
– Как это понимать?
– Я лично вручил ей сверхсекретное письмо из ФСБ, которое гласит, что тебя направили на суперэлитную засекреченную практику, исключающую наличие контакта с вешним миром.
– И что? Она поверила?
– Еще бы! Даже прослезилась от гордости за своего успешного внука. Если хочешь, можешь ей позвонить под предлогом небольшого перерыва в задании.
Стравинский протянул Филу трубку.
Парень решил проверить, насколько правдива прозвучавшая история. Да и соскучился он по бабушке, если честно.
Все сказанное оказалось правдой. Валентина Матвеевна, едва услышав внука, принялась его расхваливать. Бабушка еще ни разу так не гордилась Филиппом даже, когда тот поступил в университет. Она была счастлива, как никогда. Ведь именно будущее сверхважного человека для государства – это именно то, о чем мечтала бабушка для своего внука. Соответствовать таким ожиданиям крайне тяжело.
Фил нажал красную кнопку. Он испытал странное чувство. Бабушка думает, что ее внук – секретный агент ФСБ, а на самом он – курьер. Да, магический, но курьер! Иначе это никак не назвать. В книгах и фильмах, за частую, главный герой – это некий избранный: великий маг или правитель, отважный воин или коварный злодей. А он – курьер, доставщик. Профессия, безусловно, важная, но не престижная, увы.
– А ты со мной собрался что ли? – спросил Фил Стравинского.
– Да, пойдем вместе. Я сложил нам вещи. В прихожей стоит твой рюкзак, в нем теплая одежда, фонарик, спички, вода и наша еда.
– Ты же говорил, что тебе нельзя обратно.
– Теперь, когда ты пронес мне те самые предметы – можно, – Стравинский мерзко захихикал.
– Зачем они тебе? Что ты хочешь с ними сделать?
– Провести обряд, который позволит мне проникнуть в Тридесятое царство без разрешения Яги. Она не поймет, что это я.
– Это как? Почему нельзя просто пройти? Ты же из Тридесятого царства, она должна тебя впустить.
– Все не просто. Меня изгнали, поэтому вернуться, как все, мне нельзя. А так, как тебе нужна шкатулка, то ты отдашь, мне вещи, необходимые для обряда. Иначе – умрешь. – Стравинский улыбнулся во все тридцать два крупных зуба.
– Хитро. Но мне, откровенно говоря, все равно, что ты там задумал. Я принесу шкатулку, дальше хоть трава не расти.
– Ложь. Не все равно. Ты не знаешь, что тебе делать. Филипп, твоя ошибка в том, что ты заранее не продумываешь свои шаги и их последствия. Вот и получаешь по заслугам.
– Сейчас, как раз-таки, продумал. Посуди сам. Последствия моих действий – катастрофа. Мало того, что я принесу туда опаснейшее оружие, так еще и тебя проведу. Даже не знаю, что из этого страшнее: ты или шкатулка. Я уже смирился с тем, что Яга не на того поставила. Если, конечно, она не планировала уничтожить Тридесятое царство, – сказав это, Фил грустно улыбнулся.
– Ох, Филипп, ничего ты не понимаешь. Тебя ведут, а ты идешь. И, при этом, продолжаешь рассуждать о фатальности и судьбе. Нет. Все, что происходит с тобой – это результат твоих мыслей и поступков. Только твоих.
– Тебя послушать, так можно сделать вывод, что я сам во всем виноват. Но, как бы, не так! Это ты отравил Машу! Ты отправил меня в Тридесятое царство! Из-за тебя меня прокляли! И из-за тебя я вынужден нести шкатулку, которая убьет сотни людей….
– Продолжай так думать, Филипп, мне это удобно, – совершенно серьезно произнес Стравинский, – Ладно, хватит. Нам пора, нас заждались.