Виталий Ерёмин
Конкурс красоты в женской колонии особого режима
Катковой снова наложили швы. Врач настаивал, чтобы ее подняли в санчасть. Но менты велели оставить в карцере. Поднять – означало уступить ее требованиям. Ее руки опухли и почернели. Когда Мосина узнала об этом, она прошла весь путь своей подруги. Объявила голодовку, а когда ей сказали, что ее требование поднять Каткову не принято, тоже вскрыла себе вены на обеих руках. После этого все обитатели следственного изолятора принялись барабанить в двери. Назревал бунт. И только тогда перепуганные менты уступили – перевели Каткову и Мосину в общую камеру. Именно там Лариса выпила 40 граммов медного купороса. Спасти ее удалось только чудом.
Подполковник Корешков запаздывал на наблюдательный пункт по непредвиденной причине. Американка куда-то пропала. Сопровождавшая ее сотрудница ненадолго отвлеклась, и Мэри исчезла, будто сквозь землю провалилась. Сотрудница обязана была немедленно доложить начальнику. Что она и сделала. Корешков поднял на ноги весь персонал.
Американка была в это время в дальнем углу общежития, завешанном одеялами. Здесь жила Маня и ее подруга, у которой завтра истекал срок. Подруга устроила по этому поводу маленький гудеж. Вырвала пассатижами золотую коронку, чтобы купить у бырыги хорошего чаю и теофедрину.
Мэри тоже решили угостить чифиром. Но она отказалась. Даже один глоток мог плохо отразиться на ее хрупком организме и цвете лица. Маня и ее подруга принялись настаивать. От выпитой водки их хлебосольство стало переходить все границы.
– Как дела, америка? – говорила Маня. – Райт? Полный райт? Ёлы-палы, я за тебя рада. Только учти, ты тоже Маня! Так что пей и не выеживайся! А то обижусь. И запомни: мы можем последнее украсть и последнее отдать. А вы? Вы не такие!
Чем ближе подходил у старой зэчки срок освобождения, тем чаще она задумывалась, как бы раскрутиться. Годился любой способ. Почему бы не получить довесок за американку? Слава будет сопровождать Маню до последних ее дней.
– Ты не очень-то расходись, – предупредила Маню интердевочка, – Дипломатического скандала хочешь?
– А ты вали отсюда, – оттолкнула ее Маня.
Она обняла Мэри и внимательно всмотрелась в ее лицо.
– Слушай, америка, – воскликнула она неожиданно, – а я тебя где-то видела! – Маня повернулась к освобождающейся подруге. – Я точняк где-то эту овцу видела! Елы-палы, просплюсь – вспомню.
Мэри со страхом, смотрела Мане в глаза. Забыла даже спросить у интердевочки, что ей говорят.
А Маня в это время, кажется, что-то вспомнила:
– Она на Машку Стогову, царство ей небесное, похожа! – воскликнула она. – Или это мне спьяну мерещится?
Мэри украдкой показала Мане маленькую фотографию. И приложила палец к губам.
Старая зэчка обомлела.
– Елы-палы! – выдохнула она.
… Ветеран неволи Маня вместе с подругой была отправлена в изолятор. А Мэри с Корешковым направились в релаксацию. У входа они расстались. Американку проводили в комнату, где беседовали Леднев и Каткова, а начальник колонии занял свое место у секретного окна.
Ледневу оставалось спросить Каткову про Агееву. Где они пересеклись? Какие их связывали раньше отношения? Это был пробел в его предположениях. Но появившаяся неожиданно Мэри прервала разговор. Она начала фотографировать Ларису, предлагая ей принять ту или иную позу. При этом смотрела на нее с нескрываемой нежностью. Это просто невозможно было не заметить. Леднев начал беспокоиться. Если э т о видит он, то э т о могут сейчас видеть и менты. Потом американка совсем разошлась – попросила Михаила ненадолго выйти. Пояснила, что хотела бы снять Ларису не совсем одетой.
– Неужели ты не понимаешь, что о тебе подумают? – спросил Леднев.
– Так ведь никого нет.
– Но в любую минуту могут войти.
О том, что на них сейчас смотрят, он сказать не мог. Помнил, что Жмакова худо-бедно понимает английскую речь.
– Okey, – согласилась Мэри. – Тогда отвернись.
Ледневу пришлось подчиниться.
Жмакова, Корешков и Гаманец молча наблюдали за работой американки. Прелести Катковой лишили их дара речи. Они не ожидали, что она так красива, если с нее снять зэковскую одежду. Майор искоса следил за выражением лица начальника колонии. Нет, он не ошибся в своих предположениях. Каткова занимала в сердце подполковника легко определяемое место.
Конечно, можно было предположить, что Николай Кириллович просто испытывает чувство гордости, что во вверенном ему учреждении содержится такая краля. Это вполне соответствует психологии тюремщика, считающего арестанта чуть ли не своей собственностью. Но нет. Тут было что-то еще.
– Что с кассетами? – спросил подполковник.
– Все под контролем, – ответил Гаманец.
– Сколько она уже отсняла?
– Сорок две штуки. Шлепает, не считая. Халява, сэр.
– Еще какая халява, – согласился Корешков. – Ты посмотри, что она вытворяет! – неожиданно вырвалось у него.
Поправляя кофточку Ларисы, Мэри задержала руку на ее обнаженной груди. Наверное, хотела, чтобы сосок попал в нужный ракурс. Тюремщикам это показалось странным.
– Ай да янки, – хрипло вымолвил подполковник.
Мэри сказала Ледневу, что съемка закончена. Психолог понимал, что время уходит, и спросил про Агееву. Каткова сказала, что встретились они на пересылке. В подробности вдаваться не стала. А Леднев не настаивал. Ему надоело чувствовать на себе чьи-то взгляды. А в том, что за ними наблюдают, он не сомневался.
– Ну, что? – сказала Жмакова. – Кажется, психолог решил помочь Катковой.
– С чего ты взяла? – спросил Корешков.
Жмакова пожала плечами. Недоумевала, как этого другие не поняли.
Она сняла трубку внутреннего телефона и приказала кому-то:
– Заберите Каткову.
Мэри должна была отснять подготовку женщин к конкурсу красоты. После обеда они с Ледневым отправились к Ставской. Репетиция шла прямо в ее кабинете. Каткова плясала чечетку. Увидев в дверях гостей, она без смущения продолжала выбивать дробь. У нее это получалось, как у заправского танцора. Тамара Борисовна была явно не в настроении, но это не мешало ей смотреть на Ларису с восхищением.
– Хорошо, – похвалила она. – За этот номер я спокойна. За другие номера – тоже. А вот социодрамы… Давайте текст.
– Какой текст? – сказала Мосина. – У нас импровизация. Мы интермедию готовим.
– Без текста вас не выпустят на сцену.
– Ну и не надо, – сказала Агеева.
Сегодня она выглядела совсем плохо. Кашляла чаще обычного. Было непонятно, как же будет петь.
Тамара Борисовна оглядела конкурсанток:
– Что? Ни у кого нет текста?
– Мы не писатели-сатирики, – сказала Каткова. – У нас мозги по ходу дела работают.
– Я сегодня по мозгам из-за тебя уже получила, – сказала ей Ставская. – Хочешь, чтобы меня после конкурса уволили?
– Ну что вы, начальница, – Катковой стало неловко: она поняла, что у Тамары Борисовны серьезные неприятности.
– Идите, пишите текст.
Зэчки вышли. Удивительно, но от их прежней вражды не осталось и следа. Неужели помирились? Или договорились держать себя в руках?
Тамара Борисовна предложила кофе. Мэри и Леднев не отказались. От кофе пахло духами. Но никто не удивлялся.
– У Катковой есть неснятые взыскания? – спросил Михаил.
– И не одно, – Ставская вздохнула. – Страсть как любим показывать свой характер. – Она даже не замечала, что так обычно говорят матери – о себе и о своем ребенке. – Вы хотите сказать, что может потребоваться хорошая характеристика? Я об этом уже думала. Я уговорю Корешкова, он подпишет. Она вам все рассказала? Там есть за что зацепиться?
– Для обвинительного приговора требуются веские доказательства. Для оправдательного приговора достаточно сомнений, – сказал Леднев.
Тамара Борисовна покачала головой:
– Не про нашу систему это сказано.
– Попытка не пытка, – бесстрастно сказал Михаил.
На самом деле история Ларисы Катковой тронула его. Он чувствовал, что готов ради этой девушки в лепешку расшибиться. Пусть хотя бы год ей скинут, а лучше все три, что остались.
Но он знал также, что психолог не должен входить в чье-то положение, пока не получит объективных результатов. Пребывание в колонии подходило к концу, а он главный свой интерес так до сих пор и не удовлетворил.
– Тамара Борисовна, – обратился он вкрадчиво, – скажите, если не секрет, сколько в вашем отряде истеричек.
– Каждая вторая, – не задумываясь, отвечала Ставская, окидывая Леднева недоумевающим взглядом.
– А за счет чего отряду удается постоянно перевыполнять план?
– Ах, вот вы о чем! – отрядница поняла, наконец, к чему он ведет. – Я тоже когда-то относилась к этому вопросу с отвращением. А зэчки надо мной посмеивались: вам не понять, вы не любили. Теперь я в этих тонкостях разбираюсь. Самая страшная тягота неволи, Михаил Владимирович, – половая изоляция. По корану, если муж не посетил жену в течение двух месяцев, она имеет право подать на развод. А тут женщины не имеют мужчин годами. Они хоть и преступницы, но у них тоже есть гормоны. Я уж не говорю о том, что преступники – тоже люди. Им и любить кого-то хочется, и чтобы их кто-то любил. На свободе женщина чувствует себя полноценной, когда она замужем. То же самое здесь, когда у нее есть половинка, семья. Понятно, что это суррогат семьи. Но сколько это слово ни закавычивай, смысл не поменяется. Я ни от кого и не скрываю: большая часть моего отряда разбилась на такие семьи. Я этого не поощряю, но и не преследую. Считаю это бессмысленным садизмом.
– Но женщина так устроена… – сказал Леднев. – Она склонна разрушать чужое семейное гнездо.
Ставская и не думала это отрицать:
– Естественно! – воскликнула она. – Большинство пар – взаимщицы. Надеюсь, вам не надо объяснять, что это такое. Но немало и таких «семей», где есть ярко выраженные «мужчины». Они ведут себя, как настоящие мужики. Паразитируют, меняют партнерш, поколачивают «жен». А некоторые «жены» готовы даже на преступление пойти, только бы ублажить «мужей». Воруют на фабрике материал, меняют его на чай или теофедрин. На почве гомосекса немало невротических расстройств и преступлений. Но нельзя с этим бороться теми методами, которые нам предписывают сверху.
– Значит, Мосина иногда надоедает Агеевой? – спросил Михаил.
Ставская удивилась:
– Надо же! Как вы заметили? Глядя на вас, я вообще удивляюсь, как вы можете разбираться в женщинах.
Вечером за ужином Мэри была молчалива. Совсем плохо ела.
– Я тебе проиграю, – сказала она надтреснутым голосом. – Мои снимки не отразят всего. И никто на моем месте этого бы не сделал. Ни один мужчина. Это невозможно.
«Она все время соревнуется с мужчинами, подумал Леднев. – Что ж, это правильно. Иначе не станешь первой среди женщин».
– Лариса сказала, что ты хочешь ее освободить. Это правда? – спросила Мэри.
– Шансов маловато, но я попытаюсь.
– Но у тебя есть семья.
Ах, вот, что у нее на уме. С какого потолка эти подозрения? Он и эта Каткова… Что между ними может быть общего? Как у Мэри вообще зародилась эта мысль? Неужели это ревность? Бог мой, неужели?! А почему нет? Если предположить это, тогда многое непонятное становится вполне объяснимым.
– Ты не так меня понял, – поспешила добавить Мэри. – Я хотела сказать, что мы привыкли быть прагматичными. И когда человек что-то делает для другого человека, совершенно ему незнакомого, это выглядит странно, даже подозрительно. Кажется, что это только видимость благородства.
Ледневу эти слова понравились еще меньше. «Надо же, каким тварями они нас считают», – подумалось ему.
– Ты сейчас о каких людях говоришь? – решил уточнить на всякий случай. – Об американцах? О русских?
– Нам гораздо проще проявлять заботу о ком-то. Мы меньше заняты своими проблемами.
Помолчав, Мэри сказала:
– Завтра меня повезут в другую колонию.
Михаил вспомнил: она будет снимать роды рецидивистки. Что ж, можно не сомневаться, это будут потрясающие кадры. В особенности для тех, кто разбирается в тонкостях жизни женщин-заключенных. Зэчка, которая провела большую часть жизни за решеткой, осталась женщиной, сохранила стремление стать матерью, нашла себе мужика, умудрилась ему отдаться. Это ли не удивительно?
– Ты поедешь? – спросила Мэри.
Нет, Ледневу нужно было еще раз перечитать дела Мосиной и Агеевой. И изучить, именно изучить, дело Катковой, сделать необходимые выписки. На это дня не хватит.
– Извини, я буду очень занят, – сказал Михаил.
Он был уверен, что Мэри снова обидится. Но она ответила неожиданно мягко, с улыбкой:
– Я понимаю.
Глава 18
На другой день Леднев, зашел первым делом в спецчасть. Но личных дел там ему не дали. Сослались, что нет на то распоряжения.
Это было более, чем странно. Помнится, Корешков распорядился, что психолог может читать любой дело в любое время.
– Значит, что-то не так сделали, – сказала начальница спецчасти.
Леднев пошел к Ставской. Кто еще мог объяснить ему, что происходит? Но у Тамары Борисовны было то же предположение.
– У нас тут кругом флажки, Где-то вы заступили за линию.
Корешкова на месте не было: уехал с Мэри. День пропадал зря. Ставская сказала, что она помнит дела своих подопечных до мелочей. Что интересует конкретно?
Леднев сказал, что он хотел бы своими глазами прочесть текст приговора Катковой. Тамара Борисовна вынула из письменного стола несколько листков убористого машинописного текста.
– Вот копия, читайте. Можете даже взять насовсем.
– А можно, я задам несколько неудобных вопросов? – спросил Леднев.
Тамара Борисовна посмотрела на него с понимающей улыбкой. И ответила в тон:
– А хотите, я скажу, что вас интересует?
– Хочу! – азартно поддержал Михаил.
– Во-первых, не завела ли я шуры-муры с Катковой, так? Так! Во-вторых, нет ли чего у Катковой с Николаем Кирилловичем, так? Так! И, в-третьих, в чем корень конфликта между Катковой и Мосиной.
Леднев развел руками:
– Все правильно.
Тамара Борисовна поднялась из-за стола, прошлась по кабинету. Юбка цвета хаки в обтяжку. Ножки стройные.
– Знаете, – сказала, поймав взгляд Михаила, – Раньше нам разрешалось входить в зону в гражданской одежде. И я видела: женщины смотрят на меня с завистью. Нет, не так говорю. Когда нам запретили ходить в гражданском, я заметила, что женщины стали лучше на меня смотреть. Так вот, Михаил, как вас по батюшке?
– Владимирович.
– Так вот, Михаил Владимирович, семьдесят процентов женщин у нас страдают грибковыми заболеваниями. Так говорят наши врачи. Но на самом деле, процент, думаю, гораздо выше. Теперь давайте прибавим сюда, что все мы здесь, сотрудники, друг за другом присматриваем. А за нами и друг за другом присматривают осужденные. Тут ни один секрет долго не держится. Ни один! Так что для тайной любви тут никаких условий. Никаких!
– Зачем тогда вы закрываетесь с Катковой? – спросил Леднев.
– Сидим, чай пьем. Кормлю ее чем-нибудь вкусненьким. Представьте, что дверь будет открыта и ворвется Брысина. На другой день вся зона будет знать. А еще могу сказать, что мне просто интересно беседовать с Ларисой. Ни с кем мне здесь так не интересно, как с ней. За последние два года она очень изменилась. Стала мягче, перестала нарываться на нарушения режима. Это тоже приятно, когда видишь, что спасаешь человека.
– Как же это вам удается?
В глазах у Ставской заблестели слезы:
– Когда ее ловят на чем-то, я просто не выдерживаю и плачу.
– И все?
– Нет, не все. Знаете, как женщины жалеют друг друга? Они гладят, ласкают.
– Разве можно в этих ласках удержаться, не зайти далеко? – в лоб спросил Леднев.
– Можно, – твердо сказала Ставская.
– Это вы про себя говорите. А Мосина, Агеева и Каткова? Они могут?
Ставская задумалась, глядя Михаилу прямо в глаза. И неожиданно спросила:
– Вас никогда не насиловали?
Леднев неловко рассмеялся и покачал головой: что за нелепый вопрос? Но Тамаре Борисовне было не до смеха.
– Вы же психолог. Вы не заметили ничего общего у этих трех женщин? Мосина и Агеева были зверски изнасилованы. И не одним мужчиной, а целой группой. Они этого не скрывают. А Каткова скрывает. «Штык» ее изнасиловал и только потом женился, когда она забеременела. А потом всячески издевался, опять-таки в постели.
«Она во всем верит Катковой, – подумал Леднев. – Или передо мной разыгрывает спектакль, будто верит». Его в который раз охватило чувство, что он ничего не успевает сделать. Ни выслушать, ни понять. А время летит. Это только для зэчек время тянется медленно. Если вдуматься, нет для них худшего врага, чем время.
Мэри вернулась к обеду. Она была еще задумчивей, чем накануне вечером. Ей снова подали вареники с черникой. Но на этот раз она ела без аппетита. Не интересовалась, чем в ее отсутствие занимался Михаил. И не торопилась еще что-нибудь снимать. Похоже, роды рецидивистки произвели на нее сильное впечатление.
– Ты опять в шоке? – спросил Михаил.
– Кроме родов, я снимала свидание, – сказала Мэри. – Это была интересная сцена. К женщине приехал муж. А она в это время была на свидании со своей родственницей. Она была записана в ее личном деле, как тетя. А оказалось, они просто раньше вместе сидели.
– Как ты это поняла? – спросил Леднев.
– Мистер Корешков объяснил. Я сфотографировала и мужа, и тетю, и эту заключенную. Это будут интересные снимки. А еще сфотографировала, как эту женщину обыскивали после свидания. Ее завели в комнату, где стояло гинекологическое кресло. Там стояла надзирательница – рука в перчатке, все стерильно… Ты понял?
Леднев понимающе кивнул.
– Это тоже будет интересный снимок.
Мэри давала понять, что в ее работе тоже есть успехи. Хотя это почему не особенно ее радовало.
– А что же роды? – поинтересовался Леднев.
Американка улыбнулась, она ожидала этого вопроса.
– Родилась девочка. Рост полтора фута, вес восемь фунтов. Во мне было столько же. Сегодня вечером мы выпьем за нее, ладно?
Михаил не узнавал Мэри. В ее лице не было прежней жесткости и странной смеси простоты и высокомерия. Он сказал ей, о чем сейчас думает.
Мэри сказала с мягкой улыбкой:
– Среди американок тоже встречаются русские бабы. И среди американок тоже встречаются страдалки.
Леднев только головой покачал. Кажется, Мэри делала успехи в русском языке.
Вечером Корешков устроил, как он выразился, мини-банкет. Тюремщики рады любому случаю гульнуть. Но тут был особый случай. Подполковнику хотелось оставить о себе хорошее воспоминание. Он строго-настрого велел быть Ставской. И ни на минуту не отпускал ее от себя. Демонстрировал дружелюбие. Мало ли с кем общается этот психолог, работающий в газете, и эта американка. Николай Кириллович, несмотря на чин и должность, был провинциал. А все провинциалы всегда с гостями настороже.
Стол был накрыт все там же, в релаксации. Играла музыка, какой-то джаз. Угождать гостям – так угождать. Снова клюква и брусника, настойки из северных ягод. И под такую выпивку – сибирские пельмени с лосятиной.
Мэри пила и закусывала, не отставая от хозяев. А те удивлялись, с чего она такая веселая, если ей устроили от ворот поворот раньше срока?
– Я вас не узнаю, – сказал ей Корешков.
И все сотрудники к нему присоединились: Жмакова, Гаманец, Ставская: они тоже не узнают. Мэри глянула на Леднева, спрашивала взглядом: и ты тоже? Михаил мелочно не отвечал. Что-то прокручивал в голове, какие-то смутные догадки.
Выпили сначала за Мэри и дружбу России с Америкой, потом – за Леднева и в его лице за всех коллег. Хозяева не без оснований тоже считали себя психологами. Потом Михаил поднял тост за гостеприимных хозяев и поблагодарил за радушный прием. И настал, наконец, черед Мэри сказать тост.
Американка встала, соблюдая местный обычай:
– Все, что я видела в эти дни – для меня, как сон, – губы ее неожиданно дрогнули, она готова была разреветься. – Я кажусь себе кошкой, которая гоняется за своим хвостом. Даже не знаю, чем это кончится. То ли мне надоест гоняться, то ли я вырву себе хвост. Но все равно я вам благодарна. Вы дали мне возможность досмотреть этот сон до конца. Наверно, я уеду с чувством, что сама тут сидела.
Когда Леднев перевел, все еще какое-то время смотрели на него с недоумением. То ли он не так понял американку, то ли она выразилась слишком туманно. В какой-то момент Михаил сам усомнился, все ли правильно он понимает. Нет, похоже, он ни в чем не ошибся.
Все были уже разогреты спиртным, и разом загалдели. Леднев едва успевал переводить для Мэри ответные пожелания.
– Если хотите досмотреть свой сон, приезжайте через две недели, – сказала вдруг Ставская.
Корешков, Жмакова и Гаманец обомлели.
– Николай Кириллович, – сказала Ставская, – пригласите наших гостей на конкурс красоты. Чего вам стоит?
С лица подполковника все еще не сходило удивление. Но он справился с этим чувством и сказал бодро:
– А что? Это идея! И у Тамары Борисовны будет стимул, и красоток наших. Тут только одна заковыка. Не мне решать, можно ли нашим гостям приехать сюда еще раз.
Корешков смотрел на Леднева: вот, мол, если психолог договорится в Москве с кем надо. Но улыбка у начальника колонии была при этом такая вымученная. И Жмакова с Гаманцом смотрели с такой тоской. Господи, читалось в их глазах, неужели это еще не конец?
Подполковник начал что-то говорить Мэри на своем ужасном английском. Она внимательно вслушивалась в его речь. Она отключилась от других звуков, это было видно по ее сосредоточенному лицу. «Пора», – сказал себе Леднев. В эту минуту он болтал со Ставской о рецепте приготовления настойки из брусники.
– А вчера утром я убил свою бабушку, – сказал он негромко.
Естественно, все обратили внимание на эти слова. И это было понятно само по себе. Но чего ради так удивилась Мэри? Брови вскинула вверх, так удивилась. Неужели стала понимать по-русски?
– Так шутил президент Рузвельт, когда хотел привлечь к себе внимание большого застолья, – пояснил Леднев. – Я, собственно, что хотел сказать. Если уважаемые хозяева настаивают, мы приедем.
Потом обратился к Мэри на английском:
– Ты выдала себя, дорогая.
Американка ответила, не задумываясь:
– Было бы странно с моей стороны ехать в Россию, не изучив хотя бы сотни слов. Я выучила больше, Майк, потому что готовилась к этой поездке несколько лет. Ну и что из этого следует?
Леднев ничего на это не сказал. Ясно, что Мэри никакая не шпионка. Хотя ясно также, что приехала она в эти места не только ради очередного фотоальбома. А вот для чего? Это предстояло допетрить.
Корешков налил еще в рюмки и сказал Ледневу, тонко улыбаясь:
– У нас такие гости не так уж часты. Поэтому интересно посмотреть на себя их глазами. С чем уезжаете, с какими выводами?
«Все ясно, – подумал Михаил, – За пленки он спокоен. Его тревожит, что я напишу».
– У меня не выводы, у меня вопросы, – сказал он. – Вопрос первый: нужно ли до такой степени ограничивать человеку свободу? И вопрос второй: может ли вообще человек держать за решеткой другого человека?
Гаманец нехорошо усмехнулся. Корешков задумчиво поводил вилкой по пустой тарелке:
– И что вы предлагаете?
– Ничего.
– Вы делаете одну очень важную ошибку, – вкрадчиво сказал Корешков. – Вы считаете преступника таким же человеком, как вы, равняете себя с ними. Разве эти правильно? Разве это справедливо?
Леднев задумался. Если он начнет сейчас говорить все, что думает, они наверняка крупно поспорят, может, даже поссорятся. К чему это, если придется еще раз приехать? Нет, лучше расстаться по-доброму.
Он предложил перенести этот разговор. Сослался на то, что еще не привел в порядок все свои впечатления и мысли. Корешков не возражал.
