Виктор Фёдорович Цокота
Звезда бессмертия
В этот момент что-то словно рвануло “Юлию”. Застопорив на какую-то долю секунды ход, тримаран резко изменил курс, пошел влево, в темную дымную полосу. Когда, повинуясь командам Аксенова, он выскочил наконец опять на подветренную сторону, Андрей Иванович снова увидел на корме замедлявшего ход катера машущего руками Гарькавого.
– …есь… е-е-т! – кричал подполковник, стараясь перекрыть своим сильным голосом шум мотора, и в тот же миг оглушительный взрыв потряс воздух.
Аксенов увидел, как на месте первого катера высоко в небо взметнулось необычно яркое, несмотря на ясный солнечный день, голубовато-белое пламя. Клубы пара, потоки воды, искореженные остатки катера – все перемешалось в этом хаотичном, страшном ливне.
…Прочитав ответную радиограмму шефа, Макашев как-то сразу успокоился. Казимир, как всегда, был прав. Рисковать жизнью без пользы не стоит. Взорви он это суденышко – построят новое, еще получше “Юлии”.
Но самому ему после взрыва при теперешней ситуации не выбраться, не уйти. Нет даже одного шанса из ста. Слишком уж много собралось тут крепко натренированного народа, чтобы таких, как он, живьем брать… А доставив добытые с огромным трудом, с явной опасностью для жизни (Казимир несомненно это засвидетельствует, ведь ему и самому сейчас не сладко – дай бог ноги унести из Киева!) фотопленку и магнитную запись, он не только сразу через пару ступенек поднимется по служебной лестнице, но и удвоит счет в банке. Обещанные в премию доллары – не миф. Хозяева щедро платят за хорошую работу. Можно будет тогда и давнишнюю мечту о собственном уютном бунгало осуществить, и родителей там пристроить. Маются на скудной пенсии отца старички. Не скопили на черный день ни гроша. Широко жили, когда могли работать на хозяев, не откладывали на старость. Все надеялись свои маетки вернуть… Он умнее. Он давно понимает, что ни маетков, ни фольварков своих им уже не видать никогда, если даже и осталось теперь от них что-нибудь… А вот насолить подлым хлопам за хороший куш он может и должен. Пусть помнят грязные свиньи, что есть еще на земле настоящие сыны великой Речи Посполитой! И каждую такую работу здесь, в совдепии, он и дальше будет выполнять со всем рвением, решительностью и отвагой, на какие только способен! Хозяева не могут упрекнуть его в малодушии. Он честно зарабатывает свой хлеб. И отец его, и покойный дед – граф Волдимар Опатовский могут гордиться им, его работой разведчика.
Ведь и в этот, третий, раз здесь все сделано отлично. Им как-то сразу несказанно повезло. И ему, и шефу. Удачно проскользнули темной штормовой ночью через восточную морскую границу. Все было рассчитано специалистами со знанием дела, с научной точностью и обоснованностью – направление и скорость ветра, непроглядная темень, температура воздуха, время… Оторвавшись в нейтральных водах от рыбацкого сейнера, они поднялись на добрую тысячу метров над морем и ровно через три часа приземлились в тридцати километрах от берега, неподалеку от маленькой станции-как раз на пятидесятой параллели. А с первыми лучами солнца след их, как считали оба, и вовсе окончательно затерялся.
Теперь ищи, не ищи – все равно не найдешь…
А еще через час-два возвращающиеся с удачной весенней путины рыбаки, немного подгулявшие на радостях у своего товарища, живущего в небольшом поселке, что в трех километрах от станции, спокойно уселись в местный рабочий поезд, следующий из Ванино в Комсомольск-на-Амуре. Там они за день побывали в бане и парикмахерской, обновили свой довольно потрепанный гардероб, заменили рыбацкие жестяные сундучки на довольно элегантные чемоданы и вечерним поездом отправились в Хабаровск.
Весьма правдоподобно огорчившись отсутствием свободных мест в хабаровской гостинице, два командированных инженера-строителя из Красноярска, специализирующиеся на монтаже уникального теплового оборудования, на что, обычно, уходит у них никак не меньше месяца, вызвали явное сочувствие сердобольной горничной, которая и взяла их к себе на квартиру, “пока освободятся места”.
Три дня они отдыхали. Бродили по городу вместе и поодиночке, старательно наблюдая, нет ли “хвоста”.
Ходили в кино и театр, заглянули на базар, в магазины. Дома вели себя скромно, угощая хозяйку тортом “Сказка”, и, не скупясь на похвалы, пили ароматный чай, который она заваривала.
В субботу квартиранты дождались наконец свободного номера. Правда, не в городской гостинице, а в квартире для приезжих специалистов строительного треста, но очень хороший.
– Даже министры в нем жили. И не один раз, – пояснил гостеприимной хозяйке старший из “инженеров”. – Так что вы уж не обессудьте, мы переберемся туда. Неудобно как-то вас стеснять. Это же не на деньдва, на целый месяц. И спасибо вам огромное.
Он вынул деньги, подал ей…
– Это вам за хлопоты.
– Так много? – искренне удивилась хозяйка, глядя на хрустящие десятки.
– Какое же тут много, – ответил “инженер”, положив деньги на край стола. – В гостинице за “люкс” вдвое больше насчитали бы. А у вас мы ничуть не хуже отдохнули.
Вечером того же дня два “геолога-отпускника” заняли места в мягком вагоне пассажирского экспресса “Хабаровск-Москва”.
И здесь им опять повезло. Когда колеса состава застучали наконец по рельсам, в купе вошли двое военных с одинаковыми портфелями в руках, в одинаковых плащах-накидках, в зеленых фуражках пограничников. Высокий худощавый майор и немного грузноватый для своих лет прапорщик. Оба приподнято возбужденные, раскрасневшиеся, довольные жизнью, собой и веселыми проводами, которые устроили им на вокзале хабаровские друзья.
Да и как им было не радоваться! Из этакой вот глуши, где целых пять лет службы прошло среди пустынных сопок, где на сто километров окрест знаешь кличку каждого дворового пса, откуда не только невесты – любящие многодетные жены уезжают в первую же неделю, и вдруг – в Киев! В город юношеской мечты, город-сад, где древние храмы гармонично сочетаются с зеленью парков и садов, с великолепием современных зданий – театров, дворцов культуры; спортивных комплексов, а величественные холмы Правобережья с неоглядной заднепровской далью…
– Нет, Юра, это надо вспрыснуть как следует! Только в поезде мужикам и отдохнуть, и встряхнуться можно. Пойдем, дорогой, в вагон-ресторан, пока не набежало туда нашего брата полным-полнешенько. Он шестой от нашего, я заметил. А билеты ребята и без нас проводнику отдадут. И постель получат, если нам, грешным, задержаться придется.
Майор порылся в карманах и положил на столик проездные документы.
– Мы до Куйбышева. Хочу Юрке Тольятти и Жигули показать – места моей молодости. Там службу в органах начинал. Оттуда и на Сахалин попал. Жаль, что родные не дожили до этого дня. Умерли и мать, и отец. Оба в один год… Юра вот тоже без родных. И холостяки мы оба. Погуляем со старыми дружками пару дней. Вот сюрпризик-то для них будет! Ушицы волжской отведаем – сейчас самое время. Пивка настоящего жигулевского попьем. Нигде на свете такого нет! С девушками над Волгой посидим. Мечта! – усмехнулся он, кивнув на прапорщика. – Может, и приглянется Юре какая. Тогда женю. Честное слово, женю парня. Солидности-то у него хоть отбавляй… Да ты не смущайся, а то я сам женюсь! – звонко расхохотался он. – В общем как успеем за два дня. А потом самолетом прямо в Киев.
Он уже открыл дверь в купе, но вдруг снова повернулся к “геологам”, дружелюбно улыбаясь.
– Извините, не представился. Корецкий. Никита Фролович. Прошу в дороге без церемоний звать просто Никитой. Мы ведь, наверное, одногодки, – окинул он взглядом Казимира.
– Пожалуй, – согласился шеф. – Только внешность часто бывает обманчивой. – Я родился в сорок пятом… Кожухов, – поднялся он со своего места, протягивая руку. – Николай Тимофеевич. Геолог. Руководитель поисковой партии.
– Ого! – выразил свое восхищение майор. – Так я на целых десять лет моложе вас. А я в душе, честно говоря, думал, что вы помоложе меня года на три. – Вслед за ним склонил чубатую голову прапорщик.
– Юрий Макашев.
– Волдимар Опатовский. Геолог.
Это вырвалось произвольно, само собой. Шеф метнул в его сторону быстрый взгляд.
И как все-таки его тогда угораздило? От шляхетской гордости? Или от лютой ненависти к этим самодовольным хамам в офицерских мундирах? Скорее – последнее. Что знают они о Киеве, об Украине, где его, Волдимара, деды и прадеды владели тысячами десятин земли, роскошными маетками и фольварками, домами, сахарными и спиртовыми заводами, вершили судьбами и распоряжались жизнью бесчисленных своих хлопов!
…Он быстро разобрал рацию, неслышно опустил ее детали в воду. За ним последовал и портативный магнитофон, и прибор направленного прослушивания. Пленку и магнитную запись аккуратно сложил в герметичную капсулу, надежно закрыл и спрятал ее на груди. Потом достал из личного чемоданчика плоский пакет – мину большой разрушительной силы и мощного термодействия. Положил ее возле двигателя. На всякий случай разыскал в кабине дымовую шашку. Отнес на корму.
“Уходить надо по дну залива, – решил он. – К зарослям камыша. Это далековато, но зато надежно. Сразу не хватятся там искать, тем более что всем доподлинно известно, что на катерах нет ни единого акваланга или облегченного водолазного прибора. Их и действительно нет, но зато есть большой медный котел. Перевернутый кверху дном, надвинутый аккуратно на голову, он вполне сойдет за малый водолазный колокол, даст возможность дышать под водой минут пятнадцать, а его медная тяжесть не позволит всплыть преждевременно.
Идти надо строго на северо-запад, – отметив направление, передвинул он на запястье светящийся диск компаса с водонепроницаемым корпусом. Да, Казимир будет очень доволен, – пощупал он еще раз капсулу на груди. – Ведь это наша общая победа. Ему, конечно, перепадет от хозяев побольше… Тогда, в поезде, он был тоже доволен. Никак не отреагировал на явный мой промах. Даже несколько подбадривающих слов сказал”.
– После института за три года парень первый раз в отпуск выбрался. Да еще и с солидной премией. Нашел кое-что приличное на трудной дальневосточной земле, пояснил прапорщику.
Улыбаясь каким-то своим мыслям, Казимир, как только майор и прапорщик вышли тогда из купе, сразу засуетился, быстро раскрыл свой чемодан и стал доставать из него, ставя поочередно на столик баночку сардин, маслины, кусок балыка, лимоны, бутылку “Боржоми”, свертки со всякой снедью.
– Двое до Куйбышева, двое до Москвы, – весело сказал он проводнику, отдавая билеты. – Чайку нам всем, батя, сварганьте покрепче. Да и сами по свободе приходите, – щелкнул пальцем в шею за подбородком. – А в Куйбышев мы когда прибываем?
– Через три ночи – двадцать четвертого мая в четыре утра по московскому или в шесть по местному времени. Постель всем нести?
– Зачем же нести? Вот парень помоложе заберет. У вас ведь и так хлопот хватает, – протянул шеф ему пятерку. – А ты, батя, как управишься, непременно заходи. Мы долго спать не будем. Сдачи, дружок, не надо…
В двенадцатом часу ночи проводник, передав дежурство напарнику, побывал в гостях у приветливых пассажиров.
Все четверо были в дорожных спортивных костюмах, все моложавые, крепкие, мускулистые.
Пили душистый крепкий чай, шутили, смеялись, рассказывали, как водится, анекдоты. Двое из четырех были военными. Он видел на вешалках кители. Но кто – поди разбери. Все три дня до Куйбышева ехали душа в душу. Завтракать и обедать ходили вместе в вагон-ресторан. А ужинали у себя. Пили. Но без перебора. Крепкие ребята, не слюнтяи какие-нибудь, что после стакана вина шум на весь вагон поднимают…
Так, примерно, должен был он отвечать на вопросы следователей днем двадцать четвертого мая. В этот день на рассвете двое из четырех за час до Куйбышева пришли к проводнику за билетами. Уже с вещами. В широких плащах-накидках. Дождь в окна тогда хлестал.
Вот и одели люди плащи. Что ж тут такого. Да, да. Плащи энти и штатские, и военные носят. А в каком звании они были – кто ж его знает. Под плащем-то не видно… Позавтракали плотно. И его, знамо дело, угостили. Совестливые. Старых людей уважают. А тех двоих, что остались, просили не беспокоить. Им-то до Москвы ехать. Пусть, дескать, себе отдыхают спокойно после позднего ужина.
Да, он пил из своей кружки. А они прямо из фляжки. По очереди… Двое других до Москвы не доехали. Видно, вышли где-нибудь раньше. Мало ли что взбредет в голову отпускникам. Они и билеты свои не взяли. Зачем им? Чай не в командировку, отчитываться не надо…
Следов они с Казимиром не оставили. Времени было достаточно. Уже к двум часам ночи обезображенные до неузнаваемости кислотой, совершенно раздетые, трупы майора и прапорщика были выброшены за окно.
Их одежду и немногие вещи они с Казимиром унесли с собой. Казик еще в первый день за обедом в вагоне-ресторане исподволь сумел выяснить, что свой основной багаж оба отправили в одном контейнере малой скоростью прямо в Киев. Отыскал он среди документов и квитанцию на его получение. Стаканы с остатками отравленного вина, бутылки, недоеденные бутерброды, окурки – все полетело за окно. Потом тщательно протерли тампонами каждый сантиметр купе.
Из Куйбышева улетели первым рейсом. В Киеве неожиданно легко устроились в чудесной гостинице с загадочным названием “Лыбедь”, расположенной почти напротив агентства “Аэрофлота”, куда прямо с Бориспольского аэродрома привез их автобус. И тут же, неподалеку от гостиницы, разыскали военный универмаг. Ровно в четырнадцать часов в новых, с иголочки, мундирах, свежевыбритые, подтянутые, они пошли на прием к начальнику управления кадров.
– Похвально, очень похвально, товарищи, – тепло приветствовал он их, бегло заглянув в документы. – Мы вас, признаться, дня через четыре, не раньше, ждали. Вы там, на Сахалине, чем больше занимались, Никита Фролович?
– Морским транспортом, товарищ полковник. Корабли. Катера. Рыбацкие сейнеры. В основном – поиск контрабанды. За пять лет всего три стоящих случая… Прапорщик Макашев служил вместе со мной.
– Не скромничайте, Никита Фролович. Наслышаны о вашей знаменитой интуиции, умноженной на научный подход. Да и о подвигах прапорщика у нас уже многие знают. Рад сообщить вам первый, что за последнюю вашу операцию вы оба награждены орденами Красной Звезды. Завтра Указ в газетах будет опубликован. Поздравляю, – сердечно пожал обоим руки и стал в сторону, подтянутый, торжественно строгий, словно ожидая от них чего-то.
Прошла секунда, другая, и вдруг оба вспомнили, поняли, чего от них ждет седоватый полковник с несколькими рядами орденских ленточек на левой стороне груди. Сделав шаг вперед и застыв по стойке “смирно”, оба четко произнесли:
– Служим Советскому Союзу!
Полковник снова усадил их в кресла.
– Нечто аналогичное нашли мы для вас и у себя. Мне поручили передать вам, товарищ майор, чтобы вы принимали водно-транспортный отдел. По субординации начальником его должен быть подполковник, но я уверен, что это звание вы получите очень скоро. Изучайте, пока лоции Днепра, Десны, Дуная, Южного Буга, Черноморского и Азовского бассейнов. Начальство наше сейчас в отпуске. Будет через восемнадцать дней. Тогда и награды вам вручат. Это в компетенции председателя комитета. А заместитель две недели с английской правительственной делегацией будет занят. Так что знакомьтесь пока спокойно с людьми, с Киевом. Осваивайтесь на новом месте. В вашем подчинении четырнадцать офицеров. Прапорщика Макашева оставьте в своем отделе.
– Да, – вспомнил он что-то и немного смутился. – Вы не против два-три месяца, пока сдадут наш новый дом, пожить вместе в одной квартире? Вы ведь оба холостяки… Вот и отлично! Ордер сегодня же можете получить в общем отделе.
…Он не помнил, что послужило толчком. То ли рев моторов повисших над заливом вертолетов, то ли неторопливо подходивший к катеру Гарькавый. Возможно, просто не выдержали нервы, а может быть, где-то далеко в подсознании уже сформулировалась четкая мысль о том, что теперь ему скрытно не уйти даже под воду, и мгновенно вслед за этой мыслью, теперь уже не подсознательной, а вполне определенной сработала защитная реакция – его реакция, много раз спасавшая в самых безвыходных, казалось, ситуациях: он машинально включил двигатель. Затем, увидев поданный с катера ракетами сигнал боевой тревоги, точным заученным движением одним ударом разбил капсулу дымовой шашки,
Путь к спасению найден! Единственный, один-единственный путь! Теперь все зависело от него, от его ловкости, от силы его натренированных мускулов, здоровья и выносливости легких, от его мужества и воли. Не обольщайтесь напрасными надеждами, дорогие “товарищи”, уже сам-то он себя никогда не подведет!
Направив катер к противоположному берегу залива, схватив обеими руками тяжелый котел, он уже свесил за борт ноги, готовясь соскользнуть с кормы в воду под прикрытием черного шлейфа. И тут злорадная звериная ухмылка разорвала в дикой гримасе его рот.
“Погодите, я устрою вам прощальный салют!”
Перегнувшись, Волдимар дотянулся рукой до плоского пакета. Включил часовой механизм.
“Минуту? Пожалуй, мало… Полторы будет в самый раз!”
И камнем ушел под воду.
Со страшным ревом что-то пронеслось справа от него.
“Катер Гарькавого”, – мелькнула догадка.
Он сделал несколько шагов вперед, но возникшая неожиданно под водой волна чуть не сбила его с ног. Почти рядом с ним, уклоняясь влево, мелькнул белый поплавок “Юлии”, напоминающий брюхо огромной акулы. Он взглянул на светящийся кружок компаса и пошел вправо, строго на северо-запад. Вот уже позади семьдесят шагов, девяносто… Где-то слева – оглушительный грохот. Страшно заломило в ушах, сдавило железными тисками грудь. Вперед, только вперед! Иначе – конец…
Он больше не считал шагов, чтобы не тратить на это последние силы, которые предательски покидали его. Воздух кончился. Наступало удушье. Еще шаг, еще хотя бы шаг…
Зеленые и желтые круги плывут перед глазами. Страшной тяжестью давит на руки котел. Он отбросил этот ненужный теперь кусок металла, и вдруг что-то упругое уткнулось ему в грудь. Камыш! Он дошел, он спасен!
…За окном стояла глубокая морозная ночь. Феофания спала, тускло мерцая редкими и ослабленными в этот поздний час огнями уличных фонарей. Олег зябко поежился, тихонько подошел к столу. Достав из пачки сигарету, старательно размял ее, а потом прикурил от изящной электрозажигалки.
Курить он начал в тот первый по-настоящему трудный в его жизни августовский день. До позднего вечера искали они тогда на берегу залива и в его водах то, что могло остаться после взрыва от катера и двух людей. Собрали в одно место рваные куски обшивки, оплывшие в страшном жару детали механизмов двигателя, спекшиеся бухты запасных тросов, разорванные, с обугленным содержимым банки консервов, прогоревшие остатки того, что было раньше кастрюлями, бачками, котелками, мисками, поварешками. Вблизи берега нашли пистолет подполковника Гарькавого с разорванной рукояткой. Видимо, в обойме от жара взорвались патроны. Однако ничего, что напоминало бы останки людей, обнаружено не было. И только утром следующего дня в ста двадцати метрах от места взрыва солдаты нашли в траве обугленный предмет, напоминающий кисть левой руки с часами на стальном браслете. Оплывшие стрелки показывали одну минуту шестого. Часы принадлежали подполковнику Гарькавому.
…Они уже совсем было собрались проложить свой путь к морю, когда Аксенов неожиданно вспомнил о медном казане, в котором варилась уха. Вещь большая, тяжелая, далеко отлететь не могла, а ее не нашли ни на берегу, ни на дне залива. Таня припомнила, что “прапорщик” после обеда чистил казан метрах в двухстах от “Юлии” с правой стороны от ее стоянки, если смотреть с берега на залив. Но и там казана тоже не оказалось. Больше того, нашелся солдат, который перед самой лекцией лично помогал Макашеву поднять казан на катер-камбуз.
Снова начались поиски. Через три часа специальный вертолет доставил более чувствительные приборы, и к двум часам дня третьего августа целый и невредимый казан был найден в шестистах метрах от места взрыва неподалеку от берега, у самой кромки камышовых зарослей. А под водой у берега – возле стоянки катера-камбуза – обнаружили детали рации, портативного магнитофона и еще какого-то прибора, назначение которого сразу не определили. На шкале рации враг второпях забыл даже передвинуть указатель волны, на которой работал в последний раз.
Вспомнив о неожиданном торможении “Юлии” во время преследования двух катеров, Аксенов вместе с Олегом тщательно проверили криптограмму автоматической записи команд и их исполнения системой управления корабля. Все сходилось: в шестнадцать часов пятьдесят девять минут тридцать секунд – за полторы минуты до взрыва – тримаран, предупреждая столкновение с чем-то или, скорее, с кем-то под водой, застопорил ход и резко изменил курс влево точно против того места, где обнаружили казан. До берега по прямой здесь было всего около двухсот метров.
Стало ясно – враг ушел. Почти сутки назад. Искать, преследовать его было делом не их компетенции. У них была своя, очень ответственная задача, и они поплыли дальше в сопровождении теперь уже шести кораблей эскорта. Катер подполковника Гарькавого взрывом выбросило на берег. Он требовал основательного ремонта.
Когда нашли обгорелый остаток кисти левой руки подполковника и эксперты осторожно стали снимать с нее стальной браслетик с часами, Олег отвернулся и даже отошел на несколько шагов в сторону, стараясь скрыть от окружающих внутреннюю боль и охватившую его дрожь. Кто-то из офицеров протянул ему тогда начатую пачку сигарет “Прима”.
– Покурите, Олег Викторович, помогает…
С тех пор он нет-нет да и выкурит сигарету. И всегда при этом видится ему просиявшее лицо Семена Тарасовича, слышатся тихо произнесенные им слова:
“Спасибо за доверие, товарищ генерал”.
Состав отряда сопровождения остался прежним. Возглавил его капитан первого ранга Николай Степанович Головченко-человек опытный, хорошо знающий свое дело и вместе с тем очень общительный, большой знаток искусства и страстный любитель музыки.
Один из динамиков дальней связи по рекомендации Василия Ерофеевича Балашова установили в рубке управления. Связь с Центром не отключалась теперь ни на секунду в любое время суток, И еще – исчезла, перестала существовать “Юлия”. Подняв паруса, утром четвертого августа из безымянного залива на широкий простор Днепра вышел тримаран “Семен Гарькавый”.
В Херсоне их ждал новый, как его назвал Аксенов, “острый” парус, заказанный четыре дня назад. Его детали подвезли на электротележке буквально через несколько минут, как только они пришвартовались возле выдвинутой на несколько метров в воду части гранитного парапета набережной, за которым на высоком постаменте гордо расправлял паруса бронзовый фрегат “Слава Екатерины”-памятник первому русскому кораблю, построенному на Черном море почти два с половиной века назад.
Целый день все трое напряженно работали. К семи часам вечера, когда наконец был закончен монтаж нового паруса и его включили в единую систему блока “ЭВМ-ПРАКТИКА”, на центральной набережной, как раз против их стоянки, собралась довольно большая толпа. Но ни один человек, кроме вездесущих мальчишек, не обращал внимания на стоящие у парапета беспарусный тримаран и несколько катеров – кого здесь этим удивишь. Все нетерпеливо смотрели вправо – на широкий разлив Днепра. С каждой минутой людей становилось все больше.
– Видимо, кого-то ждут, – сказал Аксенов, в который уже раз посмотрев в иллюминатор. -Корабль, наверное, какой-нибудь.
Они втроем только что поужинали в кубрике и теперь с явным удовольствием ели сочный холодный арбуз, купленный Таней еще утром и пролежавший до этого времени в холодильнике.
– Конечно, встречают какое-то судно, – согласился с Андреем Ивановичем Олег. – Наверное, с дальнего плавания. Тут ведь большой морской порт, ремонтные доки. Вы не отвлекайтесь понапрасну, увидим, когда подойдет, а то арбуз провороните… Вот спасибо Тане за эту вкуснятину. Прелесть просто! Давно не ел и не видел такого великана. Впрочем, чему удивляться, потянулся он за очередным куском, -Херсон на Украине ко всему прочему – отдельная арбузная республика. Не мешало бы захватить с собой десяточек таких красавцев.
Толпа на набережной заволновалась. Как бы подтверждая их предположение, на берегу послышались возгласы:
– Идет!
– Где? Где же? Я ничего не вижу!
– Да вот же, правее! Видите белое, вроде большой чайки у самой воды.
– Да, да, спасибо, теперь вижу! Ну конечно ето он! Команда “Семена Гарькавого” быстро поднялась на палубу.
Взглянув на речной простор, за которым угадывалось море, увидев распростертые уже высоко над поверхностью воды белые паруса довольно большого корабля, Андрей Иванович почему-то сразу заволновался, занервничал, выдавая это редкое свое состояние сбивчивой скороговоркой, при которой мысли его значительно обгоняли слова, а сами слова наскакивали одно на другое, и тогда из слов его понять что-нибудь было совершенно невозможно.
– Это же… Ну конечно! Я ведь знал… Как только не понял сразу! Здесь же постоянная стоянка. У “Славы Екатерины”… Это ведь “Друг”, – теребил он рукав рубашки Олега. – Знаменитый наш “Друг”!
Аксенов посмотрел на Олега и понял, что тот ничего не разобрал. Он нахмурился, сузил глаза, напрягся всем телом, а потом, как-то сразу расслабившись, улыбнулся и спокойно сказал:
– Это, Олег Викторович, знаменитый учебный парусный барк “Друг”, принадлежащий Херсонскому мореходному училищу, на котором много лет назад я проходил курсантом практику, а потом несколько лет служил.
Двухмачтовый барк тем временем все четче вырисовывался на фоне совсем еще светлого неба. Он походил на диковинную многокрылую птицу, плавно льнущую правым боком к волне. Крохотные фигурки матросов едва различались в белом оперении парусов.
– Вы знаете, – повернулся Андрей Иванович к Олегу и Тане, – когда-то очень давно, вас обоих тогда, пожалуй, еще и не было на свете, капитаном на “Друге” был Владимир Васильев. Замечательный человечище!
И какой моряк! В любой порт мира он всегда входил под парусами, без лоцмана и буксира. Это было у него вопросом чести. Так вот, Владимир Васильев оставил после себя изречение, которое стало крылатым среди моряков.
Аксенов на короткое время задумался, неотрывно глядя на приближающийся барк, потом опустил веки и тихо произнес:
– Если управление судном с механическим двигателем есть профессия, то управление парусным кораблем есть искусство.
Один из двух молодых офицеров, стоявших на корме соседнего с тримараном катера сопровождения, повернулся к Аксенову и, нарушив наступившую вдруг тишину, неожиданно спросил:
– Скажите откровенно, Андрей Иванович, для чего он сегодня нужен, парусный флот? И в чем, собственно, отличие жизни под парусами от жизни на море под парами или, скажем, под звуки мощных современных турбин?
Аксенов ответил не сразу. Он помолчал минуту, собираясь с мыслями, стараясь найти определение поточнее.
– Отличие, говорите вы? Как вам объяснить попроще?… Вот, представьте, начинается шторм. На современном теплоходе или военном корабле все свободные от вахты укрываются в помещениях. На них начинает работать судовая система жизнеобеспечения. А на паруснике в шторм одна команда: “Все наверх!”
– И, конечно, чтобы выполнить эту команду…
– Ее, молодой человек, прежде всего нужно уметь выполнить, – перебил Аксенов. – Представьте себя на мачте, на высоте современного двадцатиэтажного дома. Причем мачта эта раскачивается так, что реи едва не касаются воды… Вы, надеюсь, понимаете, что есть элементарный человеческий страх, который хоть и называют в последнее время более приемлемым набором слов, то бишь – “инстинктом самосохранения”, но который, тем не менее, в определенных ситуациях все-таки нужно преодолеть. Не мешает еще и уметь кое-что… На “Друге”, к примеру, да, да, на этом самом, что сейчас приближается, это самое “кое-что”, – сделал он ударение на последних словах, – почти две тысячи квадратных метров парусов, которые нужно перевести в требуемое положение – поставить, убрать или развернуть под другим углом буквально в считанные минуты. И здесь от умения, ловкости, бесстрашия одного моряка часто зависит жизнь всего экипажа.
Андрей Иванович вдруг замолк, устало провел ладонью по глазам, пригладил серебрящиеся, коротко подстриженные волосы.
– Но зачем же в наше время этот ничем не оправданный риск? – пожав плечами, не унимался молодой моряк. – Да и экономически такие корабли вряд ли рентабельны…
– Ну, это вы уж совсем напрасно так спешите с выводами, – усмехнулся Аксенов. – Я на ваше последнее замечание отвечу несколько позже. Что же касается риска, то, по-моему, именно он, этот самый риск, и двигает вперед наши познания о матушке-земле и вообще о вселенной. А паруснику в этом смысле сама природа уготовила необычную судьбу. Он поставлен на стыке двух стихий – ветра и моря. Именно их столкновение и есть главное для его жизни. Адмирал Нахимов в свое время говаривал, что самовар-с, – это он так называл появившиеся в то время пароходы, – самовар-с – весьма полезное изобретение человеческого гения. Но не приложу ума, – подчеркивал великий флотоводец, – как воспитывать на них находчивость и смелость моряков… Моряк парусного флота, молодой человек – это моряк вдвойне.
– Я понимаю, – улыбнулся офицер. – Вы до мозга костей романтик, безнадежно влюбленный в свои паруса, и вас тут не переубедишь. Но давайте отбросим на минуту личное – влюбленность, эксцентричность, романтизм, индивидуальные наклонности, пусть даже самые утонченные. Давайте позовем на помощь логику и, учтя фактор технического и научного прогресса, беспристрастно и не кривя душой ответим все же на заданный раньше вопрос – нужно ли в наши дни быть “моряком вдвойне”, нужно ли учиться риску, готовить себя к несуществующим теперь на флоте трудностям?
– Не думаю, что романтизм – порок, который следует немедленно искоренять, – пристально вглядываясь в надвигающуюся громаду “Друга”, спокойно ответил Аксенов. – Это во-первых. Что же касается трудностей службы на флоте, то они есть и теперь и будут, несомненно, еще очень долго. И создаем их не мы. Не помогает избавиться от них даже самая современная предупреждающая, -сделал он ударение на слове, служба погоды. Уклониться от неожиданного шторма, урагана, тайфуна, обойти их стороной пока порой бывает невозможно. А раз так – моряк должен постоянно быть в своей высшей физической и нравственной форме. Как хирург, как проходчик в особо опасном забое, как летчик-испытатель, как космонавт. От его знаний и умения, от навыков и сноровки зависит безопасность грузов, пассажиров, всего корабля. Вот почему он должен обладать недюжинными мужеством и отвагой, физической силой и ловкостью, помноженными на знания, опыт и железную волю, то есть быть моряком вдвойне.