Светлана Евгеньевна Андреева
Я запрещаю этому быть на Земле
Васенька
– Полегчало? – без всякого сарказма в голосе искренне поинтересовалась Заноза.
– Да, благодарю. Давай вернемся к теме рабства, – решила вернуть разговор в нужное русло я. – Итак, рой для умпалов противоестественная организация общественной жизни, потому что вне роя они прекрасно выживают. А в поселениях они как жизнь выстраивают? Тоже по принципу роя?
– Сначала, первые поселения пытались имитировать что-то подобное. Но быстро перешли к естественной форме сотрудничества и совместного проживания. Сейчас это совсем не похоже на рой. Они больше на нас в этом похожи. Это отдельные семьи, взаимодействующие с соседями, устраивающими совместные работы по обустройству территории поселения. У них очень низкий уровень тревожности, конфликтности, уровень рождаемости незначительно ниже, чем в городах, но зато детской смертности нет. В городах этот показатель просто ошеломляет! И вообще смертность у свободных очень низкая. Они здоровее, хорошо развиваются и… переходят на следующую стадию развития, как я уже говорила.
– Смертность, – вернула я её к нужной теме. – А из-за чего такая запредельная смертность в городах? Не может же такое количество особей выпадать из роя?
– Плохие условия, вредная, отравленная пища, ослабленное здоровье, большое количество гибнет на работах вне города.
– А свободные на работах вне города не гибнут? – уточнила я.
– Это Карина лучше меня объяснит, – вздохнула Заноза, – из-за чего городские гибнут за городом. А я тебе про свободных расскажу.
– Ладно, – я сделала пометку с чем пристать к Карине.
– Видишь? У них совсем по-другому всё организованно, – Саша показывала мне записи про жизнь поселения свободных. – Это жилища. Просторные, открытые. В них легко поддерживать чистоту и порядок. Они промываются накапливающейся здесь и здесь дождевой водой. И проветриваются хорошо, и солнцем прогреваются. А это жилища в городе. Тесные маленькие коробки, наставленные друг на друга. Никакого доступа солнца. Никакой влажной уборки. И такая скученность ослабленных, больных соседей. Эпидемии и высокая смертность неизбежны.
Вот как живут свободные. Они всё вот это сами возделывают, сами построили. И, тем не менее, у них достаточно свободного времени для общения. Васенька им песни поёт. А в городах они всё время заняты чем-то. Раздражены, часто конфликтуют. Там нет песен. Там скорее религиозные гимны. И поют их ущебры. Толпа умпалов иногда просто подпевает.
– А Васенька поёт свои песни.
– Да, свои, – подтвердила Заноза, и я не выдержала.
Я не смотрела на несуразного инопланетянина на экране. Я смотрела на Занозу. На то, с какой нежностью она смотрит на него. С какой интонацией она восхищается его успехами. Она рассказывала о нём как заботливая и гордая успехами своего чада мать.
Я ничего не знаю о ней. Я совсем не знаю её как личность. Она осталась в моей памяти как не вылезающая из библиотеки зануда, не интересующаяся ничем кроме своих исследований. Я не видела её ни на одной вечеринке, она не участвовала ни в одной нашей проделке, ни в одной студенческой акции. Она не встречалась с парнями, не ходила с нами рассказывать о профессиональной подготовке к детям. Она казалась мне сухой, лишённой способности влюбляться и испытывать нежные чувства. А сейчас она предстала предо мной тонкой и ранимой, переполненной нежностью и заботой о совершенно чуждом ей существе. И только сейчас я осознала, что вся её показная сухость и сдержанность – всего лишь защитный панцирь, защищающий её слишком тонко чувствующее всё, ранимое сердце. Я совсем не знала её такой.
– Васенька? – рассмеялась я. – Почему Васенька?
– Да просто, – улыбнулась Заноза. – Мне всегда нравилось это имя. Мама говорит, что когда я совсем маленькая была, утверждала, что замуж выйду только за Васеньку. Такая вот детская мечта.
– И ты нарекла умпала именем своего будущего мужа? Очень логично.
– Да я торчу на этой станции безвылазно уже почти четыре года, – улыбнулась Саша. – А здесь, как видишь, Васеньке взяться неоткуда. Никакого шанса замуж выйти.
– А Горга? Борис? Влад? Горга, по-моему, неровно дышит к тебе. Такими влюблёнными глазами на тебя смотрел.
– Горга влюблён во всех девушек сразу. Но ты не подумай чего, – спохватилась она. – Горгуша очень славный мальчишка. И умница.
– Но когда он так смотрит, с ним очень не просто поддерживать деловой рабочий настрой.
– Вот именно.
– Как его с такими глазами до работы в миссии допустили? Это очень отвлекает.
– И всё же, Горга не Васенька, – философски заметила Саша.
– А умпал, значит, Васенька, – я оценила взглядом изображение чудовища на видео. – Нет, я не спорю, вы неплохо смотрелись бы вместе. Но, знаешь, думаю, у вас ничего не выйдет.
– Да и мама будет против, – заметила Заноза с улыбкой.
– Твоя или его? – уточнила я.
– Думаю, обе.
И мы рассмеялись.
– Саша, почему ты выбрала эту миссию? Это же край вселенной! – не выдержала я. – Не из-за надежды выйти за Васеньку же!
– Ну… вообще-то из-за него! – многозначительно кивнула Заноза. – Просто я не думала, что буду заниматься совсем не тем, что планировала.
– То есть? – потребовала я продолжения.
Она не стала заставлять себя долго упрашивать:
– Когда миссию закрыли, по правилам, Вайло должен был нейтрализовать все последствия вмешательства в жизнь этой цивилизации. То есть, вернуть всех изъятых в рой. А это для них равносильно приговору к смерти. И это стало очевидно уже после возвращения в города первых четырёх изъятых. Их просто сразу же убили. В течение первых же суток. Все четверо возвращённых были забиты своими же соплеменниками. Они их обратно не приняли. Они их убили!
И Вайло нарушил приказ. Он оставил их всех в поселениях. Формально, приказ звучал «обеспечить возвращение всех изъятых в поселения». А они и так уже образовали собственные поселения к этому моменту. Так что, Вайло просто взял на себя ответственность за трактовку этих слов по своему пониманию. Команда его поддержала. Но если бы он не сделал этого, изъятые умпалы не получили бы возможности развиваться и размножаться вне роя. И мы никогда бы не узнали, что они гарапцалы.
– Ты знала об этом? Знала, и поэтому напросилась сюда?
Она кивнула.
– Откуда?
– Вайло преподавал у нас два курса. А потом его перевели. Я вела проект под его руководством. И уже после его ухода из университета летала к нему на консультацию. Он помогал мне готовиться к защите проекта. И мы как-то поспорили об этических нормах и строгости правил. Я тогда яростно защищала строгость регламентов. А он улыбнулся и сказал, что только реальная жизнь излечит меня от юношеского максимализма. Потому что в жизни никогда ничего не бывает однозначным и подходящим для шаблонных регламентов. Тогда он мне и рассказал о них.
Я смотрела на Занозу и не узнавала её сейчас. Черты лица её смягчились и она совсем не была сейчас похожа на того сухаря без чувств и эмоций, которым я её себе представляла. Воспоминания пробудили какой-то внутренний свет в ней, и он буквально струился из её печальных глаз. Я совсем не знаю эту женщину. Я ничего о ней на самом деле не знаю.
– И ты прилетела сюда продолжать дело учителя?
– Нет, – покачала головой она. – Я собиралась исправить его ошибку. Я прилетела сюда доказать, что он был не прав так обошедшись с тщательно разработанными правилами. А обнаружила насколько сильно свободные умпалы отличаются от умпалов в рое. Что они прекрасно обходятся без роя. И что они здоровее, умнее, более развиты, не имеют проблем с размножением и питанием. А значит, рой для них противоестественная организация общества!
Да, это на Занозу похоже. Это же надо быть настолько упрямой, что бы напроситься в миссию на край вселенной, только ради того, что бы доказать профессору, что он не прав. Или дело совсем не в упрямстве?
– А ты не думаешь, что это привязанность к твоим питомцам умноженная на чувство первой любви к профессору, открывшему для тебя этих несчастных, заставляет тебя видеть то, чего нет? – я спровоцировала её на признание. – Ты пытаешься доказать, что они наследники великой цивилизации. А это просто мимикрия. Что если эта физическая форма просто самая оптимально приспособленная к местным условиям? Вот они и повторили её.
– Карина мне тоже самое сказала, – согласно кивнула Заноза, пропустив утверждение о её отношениях с преподавателем. – Поэтому мне и понадобилась эта консультация у зануды инфоэколога. Узнать может ли новый вид считывать информацию о прошлом вида вымершего как свою историю.
Вот так. Тихоня, зануда, и такие подробности о её личной жизни вскрываются.
– Да уж, эксперта ты нашла сомнительного, – вспомнила я напыщенного консультанта, увиливающего от прямого ответа на каждый вопрос.
– Времени нет искать другого, – вздохнула Саша. – Меня интересовало, что это в принципе возможно. Я найду толкового эксперта.
– Ну, упрямства тебе всегда было не занимать, – согласно кивнула я.
– Он поёт удивительные песни, – после паузы произнесла Заноза.
– Кто?
– Васенька, – передразнивая мой насмешливый тон, пояснила она.
– О любви?
– О подвигах. О великом прошлом их народа. О космических полетах. О Великих битвах. О странных и опасных чужих мирах.
– Но это может быть… хорошо развитая фантазия, – машинально возразила я, уже договаривая фразу понимая, что этого не может быть.
Заноза права. Кому как не мне, журналисту, знать как и при каких условиях наше сознание расширяется новой идеей. В мире Васеньки того, о чём он поёт, просто не существовало. И нет аналогов, способных натолкнуть на эти идеи. Нет ничего, даже отдалённо похожего на межзвёздные перелёты и космические Битвы. Есть уличные драки в городах. А военных столкновений, битв нет вообще. Их слишком мало, что бы у них возникали конфликты и войны из-за территорий или ресурсов. И ни то, что дальних перелётов нет, они даже в соседние города не путешествуют, судя по отчётам.
– Ты о чём задумалась? – Вернула меня к реальности Саша.
– А естественные враги у них есть?
– Хищники? Нет. Это тебе Карина отчет по всей местной живности готовит.
– И при этом, они боятся выходить за стены города?
– Да, – кивнула Заноза. – По их законам это осуждается. И, не знаю, чем их запугивают, но они боятся выходить именно из-за этих убеждений в опасности внешнего мира. Стены города – фикция. Это Филипп ещё доказал. Они не несут оборонительной функции. Они ни от какого внешнего воздействия защитить не смогут. Так, хлипкие декорации.
– То есть, стены нужны для удержания умпалов внутри города? – подытожила я. – Как в тюрьме.
– Убеждение, что им опасно выходить, держит их в этой тюрьме надёжнее стен, – Заноза тяжело вздохнула. – Они настолько сильно верят в это, что сами же растерзают любого, кто усомниться в этом. И у нас полно таких случаев самосуда зарегистрировано. Это зомбирование. Это же явный признак зомбирования, но комиссия каждый раз игнорирует этот факт. Они умирают в городах от голода, от невыносимых условий, но не догадываются просто уйти! Они зомбированы! Да так, что даже чувство самосохранения отключено.
– От голода? – я скользнула взглядом по отчету, отыскивая за цифру погибших от голода, и по спине у меня невольно холодок пробежал. – Ты имеешь в виду, что это столько отверженных?
– Нет, – покачала головой Заноза. – Сюда же относятся старики, дети, больные, все, кто сам не может за пищей в столовую сходить и за кем ухаживать не кому. И те, кто перестал ходить на работу.
– А при чём здесь работа?
Плата трудом за право жить
– Они перестают ходить на работу, а значит, теряют доступ к столовым. Еда здесь только для служащих.
– В каком смысле? – не поняла я.
– Почти все в рое прикреплены к какому-нибудь месту работы и столовой. Еду они могут получать только там. Остальным еду брать просто негде. Все, кто не прикреплён к какому-то производству – обречены на голодную смерть.
– Они не допускают кого-то к еде? – эта мысль была ещё абсурднее, чем яд в пище. – Почему? Её недостаточно?
– Более чем достаточно, – покачала головой Заноза. – Она портится, и они её выбрасывают. Но всё равно к еде допускают не всех.
– Подожди, я ничего не понимаю! Это же естественные потребности в пище, в крыше над головой, – непонимающе тряхнула я головой. – Как это их не допускают к еде? Бред какой-то!
– Пищу, или вернее, то, что у них принято считать пищей, потому что ты уже знаешь, что она отравлена, – старательно объяснила Заноза, – получают только те, кто работает. Для того что бы получить доступ даже к такой пище, умпал должен работать. Он получает доступ к пище в обмен на труд. Это такая плата за возможность есть.
– Но это же естественная жизненная потребность! – возразила я. – Тогда получается, умпалы платят трудом за свою возможность жить?
– Верно. Можно и так это выразить, – Заноза задумалась над моей формулировкой. – Их вынуждают платить за их же право жить! Только потому, что они убеждены, что должны жить такой жизнью!
– Ты же говоришь, что за стенами города практически всё для них съедобно?
– Верно, – кивнула Заноза.
– А они травятся пищей в городах, да ещё и вынуждены что-то там делать ради этого на этих фабриках?
– Да, всё так и есть.
– Но где логика!?! – воскликнула я. – Право жить принадлежит им изначально! Едой их вдоволь обеспечивает планета! А они едят отравленную пищу и тратят жизнь на отрабатывание права получать этот яд!
– Они верят, что так и должны жить, – на глазах Занозы неожиданно сверкнули слёзы и я замолчала.
Вот уж не думала, что могу довести этот сухарь до слёз. Глаза её тревожно метались. Похоже, я натолкнула её на выводы, которые она сама не увидела.
– Так. Мне нужен перерыв, – попросила я, жалея и себя и её. – Я уже ничего не понимаю.
Заноза согласно кивнула.
Я прошлась по станции, пытаясь уложить у себя в голове эту нелепицу. С каждым новым фактом вся эта история всё больше переставала быть похожей на правду. Это какой-то бред воспалённого больного воображения! Кто поверит, когда я напишу об этом? Ограничивают доступ к еде! Заставляют работать за право доступа к еде!
Зачем ограничивать доступ других к еде? Это же твои собратья, которые окружают тебя и помогают тебе. И при недостатке еды, они будут отслаблены и больны. Или даже умрут. И тебе же придётся выхаживать их и заботится об их осиротевших близких. Кому в голову придёт лишать еды ближнего своего? Еда в обмен на работу! Замкнутый круг! Тратить жизнь на получение средства поддержания этой жизни! Что за нелепица!
Бесцельные блуждания по станции завели меня в ещё один коридор, состыкованный с чужеродной частью щашурской станции. Я остановилась. Здесь всё как какой-то сюрреалистичный кошмар! И факты и обстановка на станции. Край стыка не был ровно срезанным, он был срощен каким-то незнакомым мне способом. Из-за этого казалась, что щашурская часть станции, как опасная опухоль, дала метастазы на нашу территорию. Я резко развернулась и пошла прочь.
Мне срочно надо в спортзал скинуть напряжение. А потом побаловать себя чем-то сладеньким. Срочно! Иначе я с ума сойду от всего этого абсурда!
Я вошла в столовую и взяла себе стакан сока и пирожное. Вот так просто вошла и взяла. Так просто и привычно. Мне никогда даже в голову не могло прийти, что я могу быть лишена возможности прийти в столовую и взять всё, что захочу. И не имеет значения – где и кем я работаю. Я могу прилететь в любое населённое людьми место, на любую станцию. И просто войти в любую столовую и взять любую еду. Где есть люди, там и обеспечено снабжение их питанием. Это же естественно. Это же потребности первой необходимости. Как это меня могут не пустить? А если я голодна? Что мне тогда делать? Да и кто может не пустить? Это же для всех необходимо. И всем нужно, что бы люди были сыты, здоровы и обеспечены всем необходимым. Кому может быть польза от ограничения доступа к еде? Это открытая экосистема. На планете пищи более чем достаточно. Здесь же тоже есть особи, посвятившие свою жизнь любимому делу – выращиванию и приготовлению еды для других. И они производят всего в изобилии. Зачем ограничивать доступ к еде?
Так, мне нужно немного отдохнуть. Я совершенно не в состоянии понять логику построения этого общества. Как мне в этом абсурде разобраться? Мне через три дня надо Виктору Шеломину полный отчет о миссии предоставить. А здесь всё настолько нелепо, что в голове не укладывается! Я не понимаю этого! Не понимаю! Ещё и эти картинки с занавесочками! Почему здесь всё такое сюрреалистичное?
– Это весь ваш ужин? – подсел ко мне доктор Ройза.
– Это способ справиться со стрессом, – призналась я.
– Если не поможет, рекомендую вам сеанс частотного восстановления, – посоветовал доктор с печальной улыбкой. – Всего пятнадцать минут.
– Спасибо, доктор, я стараюсь не пользоваться стимуляторами.
– Это просто снимет излишний эмоциональный фон. На какое-то время. Вам станет легче, – спокойно ответил он. – В условиях, в которых нам приходится работать, и в информации, с которой вам приходится разбираться, нет ничего естественного. Организм и психика не могут быть подготовлены к этому. Это не стимуляция, Дара. Это – компенсация неестественного уровня нагрузки.
– Пожалуй, вы правы, Ройза, – призналась я. – Мне нужна ваша помощь. Мне нужно продержаться в полной работоспособности ещё как минимум три дня.
– Тогда, пойдёмте.
Как капитан это выдерживает
– Я хотел попросить вас, Дара, – смущаясь, начал доктор, освобождая меня из капсулы частотного восстановления. – Вы, пожалуйста, Флоренс не заставляйте во всё это углубляться. Она прекрасная женщина, и умная, поверьте. Но, это не её сфера.
– Я понимаю, Ройза, – уверила его я, наслаждаясь тем ощущением спокойствия и свежести, что, пусть и искусственно, но смог вернуть мне его аппарат. – Не переживайте. Люди не обязаны быть экспертами во всём. А Флоренс, судя по всему, эксперт в самом главном направлении, в защите миссии от постоянных обвинений. Глупо требовать от неё большего.
– Спасибо вам, – печально улыбнулся Ройза. – Александра несколько излишне категорична в этом. Ей кажется, что если она сама что-то понимает, то и всем остальным это должно быть ясно. Она и остальных в этом убедила.
– Не переживайте, Ройза. Они могут бурчать, но авторитет капитана под сомнения не поставят. Я это вижу, уверяю вас. Ведь все её распоряжения выполняются, даже если люди считают себя в чём-то умнее её. А у меня нет сомнения в её компетентности. Я сегодня видела её отчёт на очередной запрос этих бесконечных комиссий. Мне бы её выдержку и самообладание.
Он гордо улыбнулся. Я развернулась у самой двери его лаборатории, осенённая догадкой.
– Постойте, вы её что, часами в этой капсуле держите? Не может же такая эмоциональная женщина не терять самообладания из-за столь нелепых обвинений? – я постаралась вспомнить формулировки длинного списка пустых претензий. – «Из-за неучтённого резкого изменения направления ветра, допущено отклонение траектории движения зонда на четыре десятых метра». Или вот это: «катер вышел из шлюза с опозданием на минуту и сорок три секунды». Кто в здравом уме выдвигает такие обвинения? Такое без разгрузочной капсулы просто не вынести.
– Она выдерживает, – печально ответил доктор. – Говорит, когда совсем худо будет, тогда и придёт. Не могу убедить её.
Звонкий голос мамаши Флоренс гулким эхом разнёсся по коридорам станции. Разработчикам звукоизоляции следует поработать над этим феноменом.
– Лукас! Просила же геоскан включить точно по графику!
– Да как я могу его по графику включать? – возразил недовольный мужской голос. – Это же навести надо точно, и прибить точно до заданной глубины. Толщина пород разная. Плотность разная. Геологические помехи. Погодные условия. Живность нужно отогнать. Да не возможно точно по графику технику включать и выключать! Нам результат нужен или имитация работы по графику?
– Вот завтра будешь диктовать мне, что в отчёте писать.
Я вспомнила список нелепых формулировок из обвинительного списка. И сейчас меня это рассмешило. Как вообще они умудряются работать под таким прессингом? И кто в здравом уме эти обвинения от них принимает? После сеанса у доктора мысли словно соскальзывали по мне, не затрагивая чувств и эмоций. Странное ощущение. Надо перестать хихикать как дурочка.
Ладно, пока я не утратила моё прекрасное искусственно восстановленное расположение духа, пойду познакомлюсь с Лукасом. И если его жалобы не убьют старания аппаратуры по моему восстановлению, я смогу прекрасно выспаться. Впервые за время подготовки к этому заданию.
