Светлана Евгеньевна Андреева
Я запрещаю этому быть на Земле
Ждать, ждать, ждать
Отчет готов. Задача решена. Как же медленно тянется время! Три часа сорок три минуты с того момента, как я должна была выйти на связь и отправить этот отчёт. Не могли же этого просто не заметить? Конечно, я не единственный источник информации для посла Шеломина, но не может же он просто не обратить внимания, что я не вышла на связь? Где же этот ремонтник?
Над замученной блёклой планетой висели только несколько бортов наблюдателей. Два из них были вызывающе близко к станции.
– Вас здесь быть не должно! – высказала я им. – А для военных бортов это тем более закрытая зона!
Как медленно тянется время. Я бесцельно блуждала по станции. Опять этот жуткий коридор. Осознание того, что наши наблюдатели и партнёры могут в любой момент расстрелять станцию, заставляло прислушиваться к каждому звуку. А в этих чужих ячеистых стенах звук искажался и звучал ещё неестественнее и настораживающе. Я развернулась и вернулась на нашу половину станции. Где же эти ремонтники?
В столовой было пусто. Уже четыре часа двадцать восемь минут. Константин! Ну, хоть ты вспомни обо мне! Время на подготовку к комиссии тает на глазах!
– А ты молодец! – раздался за спиной натянуто бодрый голос Ларисы. – Борис рассказал мне, как ты про подростков всё доказала.
– Да. Жаль, если теперь всё это передать не успею. Где эти ремонтники?
Я встала из-за стола и сделала вид, что рассматриваю картину. У меня ни осталось ни моральных, ни физических сил сдержать слезы. Было до ужаса обидно. Невыносимо обидно, что Константин так и не вспомнил до сих пор обо мне. И всё это зря.
– Не могу уснуть, – призналась Лариса. – И занять себя нечем. Пойду опять жуку мешаться.
Я кивнула, не рискуя повернуться к ней и дать ей заметить следы слёз. Я спасала видимость моего самообладания тупым разглядыванием этой картины в тяжёлой музейной раме. Залитая солнцем лужайка, ручей, пара деревьев и сельский домик. Этакая прянично – сладкая сказка о гармоничной спокойной жизни вдали от суеты мира.
– Любуешься на изыски нашего интерьера? – подошла сзади Лариса.
Может она и хотела произнести это с сарказмом, но взгляд её, так же как и мой, утонул в этом стереотипно – уютном представлении о родном доме.
– Она ведь это специально сделала, что бы компенсировать давление той чужеродной части станции, – наконец, догадалась я. – Весь этот перебор с картиной галереей и занавесочками, с вручную перекрашенным залом управления.
– Наверно, – пожала плечами Лариса. – Я не задумывалась об этом.
– Флоренс старается защитить вас даже от того, от чего защитить не может. Мамаша Флоренс.
– Мы бы не называли её так, будь она другой.
– Вам очень повезло с капитаном.
– Я знаю. Мы знаем.
Я запрещаю этому быть на Земле!
Шесть часов тринадцать минут. Ждать. Ждать. Ждать. Ждать, когда каждую утекающую минуту ощущаешь как сотни потерянных жизней беззащитных, брошенных в беде существ. Ждать, когда нельзя терять ни минуты. Ждать. Тягостное обессиливающее бездействие. Ждать и надеяться. Как это немыслимо тяжело, когда от тебя лично ничего не зависит! Когда бессилен хоть что-то сделать. И нечем занять себя. Потому что мы все отравлены передозировкой этих немыслимо бесчеловечных фактов. И никто больше не может говорить об этом. Обсуждать это. Картина, в которую сложились разрозненные кусочки фактов, и так раздавила нас своей немыслимой жестокостью. Мы не можем больше работать. И спать не можем. Просто не можем уснуть.
Мы как тени слоняемся по станции, ежесекундно готовые или к чуду прилета ремонтников или к смерти от наших заботливых коллег-наблюдателей.
Надо бы поспать, попросить доктора Ройзу, но… принять снотворное – это как сдаться, как струсить. И пропустить единственно возможное чудо явления ремонтников.
Саша сидела прямо на полу перед обзорным окном смотровой палубы. Планету почти не было видно. Только тонкий серп подсвеченного края. Я уселась рядом. Несколько минут мы просто молчали.
– Что ты слушаешь?
– Песни Васеньки.
– Песни?
– Хочешь послушать?
– Я не понимаю на гарапцалском.
– Это Пашка их перевёл, – протянула мне микронаушник Саша. – Он тогда сказал, что они так согласуются с нашим восприятием, что мы могли бы считать их своими.
Это был голос Пашки. Солнечный, бодрый, и полный восхищения. За одно это уже следовало слушать эти песни. Даже, если не прислушиваться к словам.
Вспомни! Мы звёзды на нити низали.
Мы свету тех звёзд нас нести приказали.
Чужие миры как цветы раскрывались.
Мы были как дети. Мы в счастье купались.
Вспомни! Никто встать не смел рядом с нами.
Нам не было равных. Мы были Богами.
И не было силы, что б нас удержала.
Любая планета пред нами дрожала.
Вспомни! Мы были горды и беспечны.
И верили глупо, что так будет вечно.
Но тысячи солнц на дома наши пали.
И небо сгорело. И мы проиграли.
Вспомни! Как смело шагали мы с вами
По нитям, натянутым между мирами.
И звёзды всё ждут, когда мы отзовёмся.
Мы вспомнили кто мы. Мы скоро вернёмся.
– Знаешь, я четыре года дома не была, – прервала наступившую тишину Саша. – У меня за это время племянники родились. Двойняшки. Потешные такие девчонки.
Я улыбнулась. Как хорошо, что она способна думать о хорошем. А меня совсем заклинило на проблемах.
– Они на Земле родились! – гордо заявила она.
И столько достоинства, гордости, вызова было в её словах, что я невольно расправила плечи.
– Они живут на самой счастливой планете во вселенной! Я не понимала этого, – улыбнулась Саша, но в её глазах блеснула слеза. – На Земле нет всего этого!
Она внезапно вскочила на ноги и с вызовом крикнула в бездонную черноту космоса:
– На Земле нет и быть не может вмешательства в зачатие ребёнка! Потому что только мать и отец могут решать, когда и сколько детей они готовы зачать! На Земле нет и быть не может голода! Потому что Земля изобильна и Природа всегда даёт больше, чем необходимо! На Земле нет и не может быть вредной, отравленной пищи! Потому что это даже пищей называть нельзя! На Земле нет и не может быть платы за еду и крышу над головой! Потому что это простые естественные потребности! Потому что это просто необходимо для жизни! На Земле нет и не может быть принуждения к нелюбимой работе! Потому что это насилие! Это сбивает предназначение, калечит судьбу! На Земле нет и не может быть всего этого страха, агрессии, унижений! На Земле нет и не может быть рабства! Нет и не может быть! Потому что это – бесчеловечно! Это наш мир! И это нам решать каким он будет! Я запрещаю этому быть на Земле!!!
Я поднялась и встала рядом с ней.
– И я запрещаю этому быть на Земле! – крикнула я в бездонную тьму.
– И я запрещаю этому быть на Земле! – прозвенел справа голос Карины. Она, растирая по щекам слёзы, стояла в проёме двери.
– И я запрещаю этому быть на Земле! – раздался с противоположной стороны голос Бориса.
– И я запрещаю этому быть на Земле! – вышел из-за его спины Лукас.
– И я запрещаю этому быть на Земле! – встала рядом с ними Лариса.
Они все пришли, услышав её приказ вселенной. Я взглянула на Сашу. Она стояла прямая и спокойная. Всё так же с вызовом глядя в бездонную бездну космоса. По щекам её бежали слёзы. Но она улыбалась.
– И я запрещаю этому быть на Земле! – неожиданно твердо и уверенно прозвучал голос доктора Ройзы.
Прощание
– А как бы мы сообщили? – звонкий голос мамаши Флоренс заставил меня вздрогнуть и открыть глаза. – У нас же связи нет!
Я что уснула? Прямо в кресле на смотровой палубе? Даже не помню когда и как! Я уснула!
– А я что сделаю? – проворчал недовольный не знакомый голос в ответ. – Кто же знал, что у вас весь блок срезало? Вот если бы плата от вспышки на Солнце выгорела, так это бывает. Тогда бы я быстро починил.
Я вскочила на ноги. Прилетел! Ремонтник прилетел!!! Скорее! Скорее! Прилетел, миленький!
– И что? – допрашивала его мамаша Флоренс, когда я влетела в зал, – Мы опять без связи? Ничего сделать нельзя?
– Так что же я сделаю? Блок-то у меня откуда? Кто мог подумать, что вот так… не район боевых действий всё-таки.
Не смотря, на ворчливый голос, мужичок оказался живчиком с игривыми масляными глазками. Которыми в данный момент он с явным одобрением оценивал размах занимаемого солидной фигурой мамаши Флоренс пространства.
– И что я буду без связи делать?
– Так полечу сейчас за блоком для тебя, королевна. Куда деваться?
– Девчонку с собой забери, – кивнул на меня капитан.
– Которую? – масляные глазки оценивающе скользнули по мне.
Я кивнула Флоренс и побежала за своими вещами.
– Больная что ли? – услышала я вслед вопрос ремонтника.
– Хуже! – ответила Флоренс. – Журналист!
– Да никто её не менял! – возмущенный голос Бориса заставил меня притормозить у зала управления. – Мы приняли станцию в полной исправности.
– Говорю же, – проворчал ремонтник, делающий записи в своём журнале, – не родной этот блок. Что я не узнаю, какой меняли, какой нет? Этот точно меняли. Другого завода сборки.
– По журналу проверь. Никаких замен в рубке управления у нас не было, – возразил Борис. – Мы станцию с этим блоком уже приняли.
– Ну… главное работает. – Смирился ремонтник.
– Улетаешь? – Борис печально улыбнулся. – Рад буду следующей встрече.
– Я тоже, – улыбнулась я.
– Глазки они строят! – проворчал ремонтник. – Расписывайся давай и мне лететь пора.
Я побежала в зал к Флоренс. Саша, Лукас, Лариса, Карина и Ройза – все они были здесь.
– Саша! Полетели со мной! – бросилась я к Александре. – Ты специалист! Тебе надо выступить перед комиссией!
– Я не могу, – покачала головой Саша. – Я как член миссии должна оставаться на станции до официальной эвакуации команды.
– Они даже наши обещания используют против нас! – простонала я.
– Да. Но мы никогда, ни за что не станем такими как они, – с неоспоримой уверенностью ответила Саша. – Мы люди.
Лариса уткнулась в плечо Ройзе и расплакалась.
– Спеши, Дара, – кивнула мне Саша.
Я, напоследок обвела их взглядом. Какие же они все вымученные, осунувшиеся, похудевшие.
– Не знаю, что ты тут делала, – перехватила мой взгляд Флоренс, – не знаю, что вы там раскопали, но половина моей команды в лазарете! А остальные еле ноги ворочают!
– Флоренс, – попробовал остановить закипающую жену Ройза.
– Что ты сделала с моими людьми!?! – заорала она на меня. – Такой ущерб миссии даже взрыва планеты нанести не может! Вон с моей станции!
Она свирепо указала мне на дверь, но губы её предательски задрожали, руша образ грозного палача.
– Флоренс… – я бросилась к ней и обняла крепко-крепко.
– Только не начинай объяснять, что вы там задумали! – попыталась сохранить строгий тон капитан, но руки её уже поглаживали меня по плечу и спине. – Я всё равно не пойму. Ты уж постарайся успеть. Посмотри, что с моей станцией стало. Что с моей командой стало. Смотри, на что мои цветики пошли, что бы ты успела отстоять нашу миссию. Все как призраки ходят, еле живы. Иди, деточка, спеши. Спеши!
Я обняла их всех и побежала к шлюзу.
Часть третья. Успеть передать отчёт
Плата за оккупированную связь
Пилот уже заметно нервничал, когда я буквально вбежала в его колымагу. И начал отстыковку как только за мной закрылась дверь шлюза. Это наши непрошенные наблюдатели позволяли себе фокусы с двойной нумерацией бортов дублёров. А мы обязаны строго соблюдать график прилёта и отлёта.
Пилот сразу предложил мне проспать время перелёта в резервной капсуле, пригрозив перспективой всю дорогу выслушивать нытьё Клама младшего, обладателя масленых глаз. Но терять время было сейчас непозволительной роскошью. Я так рассчитывала, что смогу переслать отчет прямо с борта ремонтника! Почему они не прилетели на судёнышке побольше? У этой посудины такие ограниченные возможности для связи с Большим Космосом! Я разослала по всем адресам связи сообщения о том, что вышлю отчёт, как только доберусь до первой станции. Пытаться дозвониться до кого-то с борта этой колымаги, было невозможно.
Надо продумать, как ещё я могу связаться с послом, если я не застану его по тому самому резервному адресу, который я бережно хранила с момента нашей встречи. Я опоздала на эту встречу с ним. Уже опоздала. Пока мы долетим, я уже опоздаю. Но надо успеть переслать ему отчёт.
Уже через пару часов я пожалела, что не приняла предложение неразговорчивого пилота. Теперь я, в благодарность за право пользоваться каналом связи ремонтника с большим миром, вынуждена была выслушивать жалобы Клама младшего, как он и представился, на не сложившуюся личную жизнь, на то, что эта работа не даёт ему шанса встретить ту самую женщину всей его жизни. Что женщины избегают его и не считают его намерения серьёзными, а он ведь готов жениться практически на каждой из них. Тактично поддакивая его откровениям и занятая своими мыслями, я не сразу поняла, что это его попытка завязать отношения со мной. Меня аж холодный пот прошиб, когда я, наконец, осознала цель этих мелодраматичных историй о неблагодарных возлюбленных.
Вот чего я никак не могу понять, так это схемы ухаживания, когда мужчина выставляет себя жалким и несчастным. Что он от меня при этом ожидает? Что я усыновлю его или отправлю в центр милосердия для оказания психологической помощи?
Видя, что я игнорирую его намёки, и все попытки разжалобить меня не достигли цели, Клам за два часа до прилёта буквально выставил меня из кабины управления, заявив, что я, оккупировав канал связи, мешаю ему отчитываться о неполадках на станции. Ему, видите ли, не хватило тех двух часов, которые он всем по порядку хвастался, как обнаружил какую-то не родную плату в блоке управления станцией. Отсутствие ретранслятора как-то отошло на второй план рядом с этой сенсацией. Наверно потому, эту проблему он обнаружил сам. А теперь я оккупировала связь!
Ладно, с этим было трудно не согласиться. Потому что я за это время действительно разослала сообщения куче народа, пытаясь разыскать посла, и выяснила как мне быстрее добраться до зала Совета с небольшой пересадочной станции, к которой мы сейчас летели.
Я полечу туда сама. Если мне не удастся связаться с послом дистанционно, то я сама полечу туда. Времени в обрез. До заседания Совета считанные часы. И от этих часов зависит судьба целой цивилизации.
Нет подтверждения
Проклятье! Константин! Ты почему не отвечаешь?
У меня три минуты до вылета, а подтверждения о получении отчета нет ни с одного из адресов! И моя команда сейчас спит. Они увидят мою просьбу переслать отчет, когда я уже буду на Вессаве. Посол не отвечает ни по одному из номеров. Это понятно. Он может уже находится в иномирье. Но Константин почему не отвечает?
Ладно, я сделала всё, что могла. Мне нечего делать на этой ремонтной станции, надо лететь дальше. Я попробую связаться с Послом на следующей пересадочной станции.
На этой станции хоть связь лучше. Но что толку? Я не могу ни до кого дозвониться! Автосекретать уверил меня, что получил все трижды продублированных файла моего отчета и обязательно перешлёт его Константину, как только он выйдет на связь. Так же, он подтвердил, что Константин постоянно поддерживает связь, но сейчас летит на Вессаву, поэтому, вне доступа.
Посол, скорее всего уже в иномирье. В этом искажённом пространстве, защищающем членов Совета от любых воздействий извне. Поэтому, ему дозвониться я тоже не могу. Ни по одному из известных мне номеров. А что, если они так и не получили мой отчет? Если они ничего ЭТОГО не знают? И всё, через что я заставила пройти команду миссии – напрасно?
Обезумевшие от боли глаза Горги вновь встали перед моим взором. И бледное лицо Карины. И вымученная, с покрасневшими глазами Флоренс. И скорчившийся от боли Влад с переломанными рёбрами. И покрытый бинтами как мумия Пашка. И бледная, осунувшаяся Саша, выкрикивающая приказы чёрной бездне космоса. Неужели это всё было зря? И щашуры безнаказанно успеют спрятать все следы своего преступления?
Четыре минуты до вылета. Что ещё я могу сделать?
Я последний раз набрала номер Посла. Гудки. Гудки…
– Алло?
Голос был не Виктора. Это был какой-то ребёнок.
– Алло! Мне очень надо поговорить с Виктором! – почти закричала я в трубку. – Вы можете соединить меня с ним? Это очень срочно!
– Его сейчас нет. Он не на связи, – ответил детский голос.
– Да, я знаю. Но мне очень надо успеть передать ему информацию! Это очень важно! От этого зависит судьба целой цивилизации!
– Цивилизации? – удивлённо переспросил детский голос.
– Да, – заплакала я, – их просто убьют. Убьют всех, кто может научить умпалов жить как свободные гарапцалы! Понимаете?
Отчаяние взяло вверх. Я рыдала. Я сбивчиво, задыхаясь от обуревавших меня эмоций, рассказывала про все те ужасы, что мы обнаружили на планете, и эти картины вставали перед моими глазами во всей их беспощадной неизбежности. Я жаловалась моей случайной собеседнице на всё, что пришлось пережить команде станции, не все эти бесчеловечные открытия. Мне просто надо было выговориться.
И только выплеснув всё это из себя и выплакавшись, я сообразила, что наделала.
– Прости меня, – прошептала я в трубку. – Пожалуйста, прости меня.
– Вы не плачьте, – ответил мне детский голос, – всё будет хорошо. Я передам папе.
Великий Космос! Что я наделала!?! Я выплеснула всю эту грязь на психику маленького беззащитного ребёнка! Мало я людей этим искалечила? Теперь ещё и этот малыш на моей совести! Да ещё и дочь Посла. Что я наделала?
– Вам нужна помощь? – заботливо осведомился дройд.
– Нет. Ты мне точно ничем не поможешь, – покачала головой я.
– Вам нужна медицинская помощь?
– Нет, – вздохнула я, вытирая слёзы.
– Позвольте, я провожу вас к более удобному месту ожидания вылета. Полагаю, вам не очень удобно сидеть здесь на полу.
– Ты же задолбишь меня своей заботой, пока я не соглашусь, да?
– Простите, не понял вопроса, – Вежливо ответил дройд.
– Хорошо, проводи меня. Мне нельзя опоздать на этот рейс.
Сорок две минуты
– Как на сорок две минуты позже!?! Нет!!! Мне никак нельзя опоздать! – У меня в глазах потемнело от отчаяния.
Обычное дело. Курс скорректирован из-за помех. Такое сплошь и рядом случается при дальних бросках. Но сорок две минуты! Сейчас они стоили слишком дорого. Я прибуду на станцию, когда совещание уже двадцать восемь минут будет идти. Когда посол уже двадцать восемь минут будет находиться в многомерности, и я не смогу с ним связаться! Эти сорок две минуты решали судьбу целой цивилизации. Они оставляли их в рабстве ещё как минимум на три месяца, до следующего сбора Совета. А за эти месяцы изменится слишком многое. Невозвратимо изменится! Уж щашуры об этом позаботятся!
Эвакуируют поддельных жрецов, свободных умпалов просто убьют. Замолкнут их песни, и некому будет обучать остальных, как быть свободными. Даже добившись их освобождения, мы не сможем освободить их от навязанного мировоззрения. Потому что те, кто знает правду, будут убиты. Сорок две минуты. Сорок две минуты лишили некогда великую и могущественную цивилизацию шанса на возрождение. Великий Космос! Что мне теперь делать?
Ну, вот и всё. Единственное, что я ещё могу сделать, прилететь на спутник лично и постараться связаться с Шеломиным в перерыве совещания. Если мне удастся вызвать его на спутник в этот самый перерыв. Если он получит мою заявку на встречу до начала заседания. И если сочтет нужным тратить этот перерыв на перелёт и общение со мной. Ему может быть просто не до этого.
По-другому мне до него не добраться. У Совета самая лучшая из всех возможных форм защиты от постороннего вмешательства. На их спутнике развёрнуто многомерное пространство. Если ты не можешь существовать в этом пространстве, то не можешь и попасть в него. Как всё просто. Не дорос до жизни в многомерности – автоматически не можешь в него попасть.
Поэтому, единственный мой шанс на встречу – если Посол выйдет ко мне из многомерности. Или не ко мне, но я успею его перехватить до того, как он в это пространство уйдёт. Надеюсь, моя заявка на встречу с ним, придёт на спутник раньше нашего убийственно опоздавшего рейса.
И как с этим жить?
Зал ожидания не был пуст. Но он был так огромен, что я всё равно чувствовала себя в полном одиночестве. Может дело в этих огромных стёклах. Они создают впечатление, что у зала и вовсе нет стен. А значит, нет конца.
Доброжелательный Венуанец предложил мне отдохнуть в гостиничном номере. Ждать перерыва ещё почти три часа. Да, я знаю, что он не прилетит ни на минуту раньше. Но я не смогу уснуть. А изводить себя всеми этими мыслями в ограниченном пространстве комнаты отдыха ещё тяжелее, чем здесь, в этом просторном зале. К тому же, здесь меньше шансов, что я просто не прорыдаю всё это время.
Двадцать восемь минут. Я прилетела сюда всего через двадцать восемь минут после того, как именно из этого зала вышел Виктор Шеломин. Я опоздала на двадцать восемь минут. Двадцать восемь минут, которые лишили шанса целую цивилизацию. Я не знаю, как проходят заседания Совета Миров. Может вопрос с нашей миссией ещё не рассматривают. Может, его будут рассматривать после этого перерыва. А может, даже в самом конце встречи. И тогда есть хоть какой-то шанс, что с моим отчётом хоть ознакомиться успеют. Но может быть и так, что Шеломин прилетит и скажет, что решение уже вынесено. Ведь я опоздала на двадцать восемь минут.
Каково это будет жить теперь и всю жизнь знать, что это ты лишила шанса на свободу и самоопределение целую цивилизацию? Просто опоздав на двадцать восемь минут! Что вся наша миссия до конца боролась за них, на такие жертвы пошла, столько вынесла, что они всё это время работали под невыносимым давлением глупых запретов и изнуряющих своей бессмысленностью придирок и обвинений ради того, чтобы спасти ничего об их подвигах не знающих умпалов. А потом ты просто опоздала на каких-то несчастных двадцать восемь минут! И всё это теперь зря! Все их мучения и подвиги – всё зря! Всего-то надо было – передать отчёт. И у Васеньки и его собратьев был бы шанс. Как я буду жить, зная, что это я обрекла их на уничтожение? Как мне жить с этим?
Мы вспомнили кто мы.
Мы скоро вернёмся.
Конечно, мы потребуем пересмотра решения комиссии. Предъявим все эти факты из моего опоздавшего отчёта. Но, следующее заседание будет только через три месяца! И этого не изменить. При всём желании встречу Союза Миров не собрать раньше, чем в этой точке опять не пересекутся измерения Миров. Три месяца. Переживут ли свободные гарапцалы эти три месяца? Три месяца. Плата за мои двадцать восемь минут опоздания – три месяца самоуправства щашуров на беззащитной планете.
До чего же медленно тянется время. Мучительно медленно. Разрушительно медленно.
– Может, вы всё же отдохнёте? Поспите? – вновь подошёл ко мне Венуанец. – Вы уж простите, но ваш психологический фон слышат все присутствующие в зале.
Я оглянулась. Цеплагры. Кроме этой парочки во всём огромном зале уже никого не осталось. Похоже, доброжелательный Венуанец всех уговорил разойтись по комнатам отдыха.
– Я им мешаю? – наивно взглянула я ему в глаза, прекрасно зная, что он ни за что не ответит да.
– Нет, что вы, – предсказуемо отшатнулся от столь категоричной формулировки Венуанец. – Это ваше право, переживать за ваши интересы. Этот зал для этого и предназначен.
– Они могут отдохнуть в гостинице, если им неприятно моё соседство.
– Я предложу им, – улыбнулся Венуанец и бросил лишь мимолётный взгляд в их сторону. Но этого было достаточно, что бы сообщить мне, что это они его и послали с просьбой убрать меня отсюда. И Венуанцам Цеплагров любить тоже не за что.
– Или пусть терпят, – добавила я, добродушно улыбаясь ему.
Давать сдачи. Где, интересно сейчас тот парень с ожогами от контактов Феникса на лице? Пограничник. Как его звали? Валерий. Нет, Василий. Точно. Василий Терёкин. Как он был прав. Нельзя им такое прощать! Их надо постоянно ставить на место. Показывать, что мы им это не позволим. Я бы ушла из зала, если бы это были любые другие существа. Но, ни одной уступки щашурам и цеплаграм. Не нравится моё состояние – пусть уходят сами! Я в этом состоянии нахожусь не без их помощи. И пусть не сомневаются, мы не остановимся. Даже если следующее заседание Совета Миров примет решение не в пользу гарапцалов, мы опять его оспорим.
Я не могу теперь остановиться, пока не исправлю как смогу последствия этого моего опоздания. Этих судьбоносных двадцати восьми минут.
