Стас Колокольников
Удивительное свойство моряков жить под водой
− Пойду! − воодушевленно ответила Таня.
Илия посмотрел на них как на преступников. Будь он помоложе − другой отдушины, кроме катания на велосипеде и тебаиновых капель, у парня на ближайшие дни точно не нашлось бы. Но бывалый Илия всем видом показывал − потеряв в одном, в другом точно упустить. Найдет кого посговорчивее.
Вечером мы сидели с новыми друзьями у костра, варили похлебку из говяжьих костей и гоняли фляжку по кругу. Погода портилась. Всюду как неприкаянные духи шастали аборигены. Алкоголь действовал на них странным образом. Они совершенно переставали походить на людей какого-либо времени, от них оставались только бесхозные тела.
− Примерно таким я и представлял Эл-Ойын. Днем наивная этника, а ночью сплошная дичь. А почему выбрали именно это место? – не давал покоя любознательный юнга.
− Здесь двести пятьдесят лет назад двенадцать зайсанов решили просить подданства у белого царя, − хладнокровно докладывал Илия, наблюдая, как Таня жмется к Голодному. − Здесь же проходил и первый Эл-Ойын. А потом в разных местах.
− А кроме алтайцев кто еще празднует?
− Казахи, тувинцы и монголы. Если разбираешься в национальных костюмах, то легко различишь.
− Лучше пусть в людях разбирается, чем в костюмах, − встал штурман Голодный, вытащил из мрака огромную дровину и стал топором кромсать на части.
Далеко за полночь заморосило. Ночь окончательно сглотнула вчерашний день, и жаловаться было не на что − все остались при своем, и это немало. Правда, если быть честным до конца – каждый миг кто-то из живых существ теряет последнее.
Костер мы случайно развели над норками сусликов, подпалив хозяевам шкурки. Они пищали где-то под ногами. Малютки из семейства белковых пребывали в шоке: за несколько лет они уже позабыли про тысячную эл-ойынскую орду, разорявшую их метрополию руками и копытами.
Укладываясь спать на нижней палубе, я увидел во мраке и измороси двух алтайцев. Беспощадно пьяные они болтались в пространстве, как снулые рыбы. Пытаясь прислониться к чьей-то палатке, они упорно старались держаться на ногах, словно вот-вот должны были обратиться в «каменных баб».
− Сегодня читал, как во Владимире обнаружили партию паленой водки. Названия самые приятные: «Светоч», «Крепыш» и «Лейся, песня», − устраивался поудобнее в спальнике боцман.
− Ты это к чему?
− Половина праздников такие же паленые. За красивой вывеской проходит не пойми что с элементами художественной самодеятельности.
− Тебе здесь не понравилось, Макс?
− Здесь еще более-менее. Места нарядные. А люди пьют и едят везде одинаково, − ответил боцман.
− Здесь хорошо, − подал голос юнга с верхней палубы. − Праздник кочевой жизни. Хочется сняться вместе с табором и уйти в небо.
− Да в какое небо, − зевнул Беря, − в запой можно уйти. Мне праздники напоминают только о том, что работа достала почище каторги.
Дождь припустил сильнее, подгоняя сон, как лодку в реке. Уже сквозь дрему я слышал крики со стороны палатка, где маялись пьяные алтайцы. Потом всё стихло, и только вода смывала с мира его гримасы.
6
Накануне отъезда из города в письме родителей я прочитал: «Родина – это всё то доброе, что взирает на тебя из будущего, сынок». Не знаю, сами ли они пришли к такому выводу, но на меня из будущего взирала только вода. Огромный бескрайний океан. Глядя в окна УАЗа, я только его и видел во всем.
Корабль нырял из одного клуба пыли в другой. От села Ело, где в окрестностях проходил Эл-Ойын, мы двигались в сторону Чуйского тракта. Боцман сообщил, что вчера камнем пробило какую-то трубку, теряем масло. Неполадку можно устранить только на стоянке у большого перекрестка.
Починка была быстрой, через час мы уже решали: вернуться или пообедать у аржан су в километрах двадцати вверх по тракту.
Голосованием выбрали источник.
На перекрестке ловили попутку парень и девушка.
− Открываю глаза, а прямо перед носом лежит суслик, тяжело дышит, грустно смотрит и пахнет как вчерашнее жаркое, − рассказывал Голодный об утреннем происшествии. – Ну я отнес его на холм, попросил прощения и пожелал его духу переродиться в человека. Через полчаса оттуда раздался радостный вопль молоденькой туристки: «Ой, смотрите, я суслика нашла! Он живой и не убегает! Идите все сюда!»
− Жесть.
− Возьмем ребят на перекрестке? – спросил Макс.
− Да.
Новые пассажиры, как полагалось автостопщикам, были дружелюбны и общительны.
− Я родом из Рубцовска. Егор, друзья зовут Ной. – Парень-казах с серьгой в левом ухе, как у прошедшего мыс Горн моряка, в глаза смотрел уверенно и выкладывал начистоту: − По профессии плотник, по призванию музыкант. Моя жена Юля, логист и художник. Живем в Москве. Работаю монтировщиков в театре «Et Cetera»
− Вот тоже художник, − кивнул на меня Беря.
− Маслом пишите? – спросила Юля.
− В основном карандашом на бумаге.
− У меня еще свое интернет-радио и курсы по окрашиванию в технике тай-дай, − сказала Юля. – Мы давно мечтали побывать в Горном Алтае. Вот, наконец, выкроили три недели отпуска.
− За три недели много чего можно успеть, − Голодный уставился на Юлю. – А чего автостопом?
− Опоздали на автобус до Онгудая, − ответил Ной. − Сели до Усть-Коксы. Сошли на перекрестке, отсюда, говорят, километров тридцать до Онгудая
− Ага. А в Онгудай зачем?
− Вообще, нам до Ини, к слиянию Чуи с Катунью, там друзья ждут. Вместе пойдем до Тюнгура, глянем на Белуху, потом на Мультинские озера и автобусом на Телецкое.
− Нормальный маршрут, − кивнул штурман.
− А из Барнаула полетим на Черное море на недельку, повялиться на солнышке, на песочке.
− Счастливчики! − воскликнул я. – Тоже планируем к морю после Алтая.
− Может, там и увидимся.
− А почему ты Ной? – спросил Игорёк. – Скорее, Цой. Похож.
− Строил я турбазу для сплавщиков на Урале, хозяева ее назвали «Ковчег». Я был бригадиром. Строительство затянулось на две зимы. Строители менялись, я набирал новых. Они и прозвали Ной.
− Есть желание заглянуть на Эл-Ойын? – предложил Голодный Юле. – Народный алтайский праздник, здесь недалеко. Вечером салют.
− Не, спасибо, − отмахнулась она. − Только сбежали от суеты. Устали от людей.
− Мы сами типичные горожане, две недели как вырвались на свободу, − юнга тоже не отрывал глаз от Юли. – Но Эл-Ойын не так уж плох.
− В следующий раз.
УАЗ обогнали три мотоцикла. Судя по безупречной экипировке – немцы.
− Служили со мной два брата близнеца, один нормальный, другой немного не в себе, − подмигнул Ной, когда ребята на двухколесных игрушках с воем пронеслись мимо. – До армии главной страстью братьев были мотоциклы. Каждую весну они открывали сезон гонками по деревенскому бездорожью. Тот из братьев, ставший потом не в себе, любил гонять с подмоченной головой. Голову застудил, но в армейку взяли. Мы спрашивали: «Зачем ты голову мочил, чудило?» А он, мечтательно, заикаясь, признавался, мол, когда волосы сосульками свисали со лба, они на скорости делали невообразимо красивое дзинь-дзинь.
− Ха-ха!
− А японцы утверждают, что езда на мотоцикле полезна для мозга, поддерживает его в тонусе, − подхватил тему Игорёк.
− Машины у японцев хорошие, но сами японцы мне не очень, − ни к кому не обращаясь, проговорил боцман.
− А что за путешествие у вас? Сначала Алтай, потом к морю, а потом куда? Просто катаетесь или с какой-то целью? – прехорошенькая, курносая Юля светилась, как солнце.
Улыбка не сходила с ее лица.
− У нас вроде как сухопутное плавание. УАЗ наш корабль, и мы открываем незнакомые нам земли. Конечной цели пока нет, − выложил наши планы Игорёк. – Я тут за юнгу, Фома – капитан, Макс за рулем, он боцман. Рядом с ним всегда штурман – Голодный, он здесь местный. И отважный маронир Беря.
− Как зовется? – спросил Ной.
− Кто?
− Корабль.
− Никак.
− У корабля нет названия? – удивился Ной. – Тогда это не корабль, а посудина.
− Забыли, блин! – воскликнул Беря.
− Может, «Золотая лань»? – предложил Игорёк. − А что? Так Дрейк переименовал флагманский «Пеликан» во время плавания. Примета дурная, но судно принесло ему удачу.
− Не надо никаких золотых ланей и антилоп гну, − возразил я.
− А как?
− Короли чеснока, − предложил Беря.
− Это еще почему? – удивился Игорёк. – Может, я не хочу плыть на короле чеснока. Я, может, хочу плыть на королеве яблок.
− А что, неплохо, − поддержал боцман, − я люблю чеснок.
− Я без чеснока вообще жить не могу, − улыбнулся маронир Беря беззубым ртом.
− Мне по барабану, называйте, как хотите, − сказал Голодный. − А против чесночного названия я ничего не имею.
− Давайте уж тогда на заграничный манер, «Garlic Kings» благороднее звучит, − настаивал Игорёк.
− Не, лучше на родном языке, и не «Короли чеснока», мы же не рок-группу создаем, а имя даем кораблю, − поправил я. − «Король Чеснока». С большой буквы.
− Давайте заодно и группу организуем, − Бере понравилась идея, и он распределил кому на чем играть: − Я на барабанах. Я когда в Магадане жил, с Геной Вяткиным дружил и с «Миссией: Антициклон» пару раз репетировал. Лёнька на гитаре, Фома будет петь. Сможешь?
Ткнул меня Беря.
− Смогу.
Макс и Игорек отказались выбирать инструменты из-за отсутствия слуха.
− Басиста найдем, а на клавиши возьмем симпатичную девчонку, как у «Дэнди Уорхол», − закончил набирать состав Беря.
− Вон поворот к аржан-су, − штурман указал боцману на съезд с трассы. – До Онгудая еще три километра. Может, с нами пообедаете, а, москвичи? Мы вас отвезем в Онгудай потом.
− Спасибо, мы перед вашим появлением в кафе на перекрестке перекусили, – вежливо отказался Ной. − Надо засветло добраться до стоянки друзей.
− Доберетесь, не волнуйтесь. Оставайтесь, − Голодный очень хотел, чтобы Юля задержалась.
− Поедем, − покачал головой Ной
Мы отвезли Ноя и Юлю в Онгудай. Нашли им попутную машину и повернули обратно.
− До свидания, чесночки! – помахала на прощание Юля. − Попутного ветра и хороших песен!
− Повезло казаху, девочка что надо, − резюмировал Голодный.
На обед беззубый маронир Беря приготовил что-то типа лабскауса: густую обильно приправленную перцем кашу из мелко порубленного хариуса, картофеля и маринованных огурцов. От обеда в восторге был только Беря. Мы перебрали и почистили экипировку, пополнили запасы пресной воды и тем же курсом вернулись на Эл-Ойын.
На праздничной поляне по-прежнему шумели люди, кружа между сценами и торговыми палатками с пивом и мясом. Самые восторженные лица имели артисты и участники конкурсов и состязаний. Остальные по большей части заняты собой. Покупая сочный беляш, я услышал, как одна торговка-алтайка рассказывала подруге:
− Мне уже за тридцать. Я на такие праздники приезжаю, чтобы последние разы от души потрахаться. Этой ночью со мной был молодой охранник. Он говорил, что живет в Барнауле. Но по его повадкам я поняла, что он тоже из деревни, а сказал, что из города, чтобы я пошла с ним. А мне всё равно, как мужик он оказался что надо.
Юнга и я по просьбе Голодного искали в толпе Таню, оставившую сувениры на смышленого подростка лет двенадцати.
− Подруга к Таньке приехала, − сообщил он. − Они пошли представление смотреть.
Пробираясь к сцене, Голодный наткнулся на знакомых из буддийского центра в Аскате. Они сделали ставку на велопрокат: взяли со скидкой дюжину велосипедов, наняли машину, привезли их на Эл-Ойын, ожидая больших прибылей. Однако двухколесный транспорт не вызывал у горцев такого энтузиазма как выпивка и состязания. Только двое юных метисов, не имея паспорта и залога, безнадежно терлись у проката. Единственным утешением прокатчиков был Илия, без устали крутивший педали в поисках новостей и одиноких женщин. Чуть поколебавшись, он-то и указал, где искать Таню.
Тюркское войско стремительно двигалось по долине с криками, потрясая оружием. Засмотревшись на костюмированное представление, я остановился. Воины под флагом с волчицей будто неслись между мирами. Было так правдоподобно, что я ощутил страх. Сердце стучало сильнее, меня словно затягивало вслед за ними.
Я не мог успокоиться даже, когда понял, что Таня с кем-то знакомит:
− Моя подруга Дина, журналистка республиканской газеты «Звезда Алтая». Умница, красавица, не замужем.
Улыбаясь, как ребенок, которого этим утром нашли в капусте, Дина протянула ладошку для знакомства. Дети с такими улыбками мужикам нравятся, особенно если детишки совершеннолетние и женского пола. Пожав мягкую ладонь, я сделал успокоительный вдох-выдох.
− Отметим знакомство, − подмигнул Голодный, поглаживая крутые бедра Тани.
Трапезу устроили на склоне, откуда можно наблюдать театрализованное представление. Горы давно расселись рядом, как старые друзья. Вечернее солнце дирижировало хорошему настроению. Даже красноглазые Илия и Беря, сдружившиеся по любви к гербариям, хоть и посматривали на мир с нелепой гримасой превосходства, благодушно кивали в ритм происходящего.
В сумерках народ внимал курултаю сказителей. Кайчи знали свое дело: от горлового пения, гипнотического звучания топшура и комуса я впал в транс, чувствуя себя то птицей, парящей над долиной, то водой, идущей стеной от горизонта с песней о конце времени.
Не успел я опомниться, как раздались выстрелы, и огромные бутоны салюта стали выпрыгивать из-за горы, расцветая в небе. Освещенные счастливые лица вокруг были похожи на негаснущие брызги от салюта.
7
Один мой друг, большой художник, держится мнения, что гений – это тот, кто дает пинка под зад сброду, налезшему в священные рощи жизни. Выходит, кто-то думает, что люди разделились до самого предела, не видят других как высшее творение и не хотят слушать их вопли страдания и ужаса.
Я лежал у реки, сопел, кряхтел и причитал о тяготах жизни. Вчерашний визит нимф Метэ и Космос, описанных Эразмом Роттердамским в «Похвале глупости», оставил помимо приятных воспоминаний тошноту и головокружение. Чтобы избавиться от них я окунулся в ледяную воду, но это не помогло.
Дина гуляла по берегу, не замечая меня. Наблюдать за ней оказалось занимательно. Она осторожно прыгала с камня на камень, пробовала стоять на одной ноге, потом и вовсе улеглась на самый огромный гладкий камень, похожий на морские валуны, которые крестоносцы бросали в Саладина. Полежала и пошла дальше.
Всё это время Дина что-то декламировала.
Когда она проходила близко, я свистнул. Радость Дины от моего появлении смутила меня и ее. Мы обменялись мнениями о погоде и замолчали. Стало слышно, как усиливается ветер.
− Вы куда теперь? – спросила Дина.
− Вверх по Чуйскому.
− Давно мечтала вот так с друзьями ехать куда-нибудь, не думая о времени.
− Да, это хорошо.
Снова стало слышно ветер.
− Что прочитал за последнее время? – спросила Дина.
Не хотелось признаваться, что за минувшие два месяца я чаще открывал бутылки, и знания вливались в основном через горло.
− Селина «Путешествие на край ночи», − вспомнил я последнее, что брал с полки. − А на Яломане нашел у Голодного в бане для растопки почти целую книгу Николая Дворцова «Дороги в горах». Забрал почитать.
Беседовать о литературе не хотелось, и я пошел другим путем:
− Чем еще увлекаешься, кроме своей газеты и чтения книг? Путешествовать нравится?
− Ты вчера это спрашивал.
− А, да… Ты говорила, что пишешь стихи и посещаешь литературные форумы.
− И путешествовать мне нравится.
− Да, вспомнил. Кроме Алтая ты нигде не была, зато как корреспондент газеты посетила самые отдаленные уголки республики.
− Ага.
− Это очень круто.
− А ты стихи пишешь? – не унималась Дина.
− Стихи… – растеряно проговорил я.
− Ты вчера рассказывал, что будешь сочинять песни для вашего ансамбля.
− Да?..
К стихотворцам я относился болезненно. Мало кто понимает, что величайшая поэзия в безмолвии и безмятежности.
− У тебя вид человека, который привязан к слову, − сказала Дина на мое замешательство.
− Могу написать рекламную статью. Могу ради шутки зарифмовать пару строк. Как-то пробовал даже подзаработать на рифмованных праздничных обращениях. Обещали хорошо платить, и я взялся с энтузиазмом, уверенный, что выдам за час десяток эпиталам. Пол дня гипнотизировал чистый лист и понял, не мое. Расслабился и выдал напоследок, − я посмотрел на внимательно слушавшую Дину, подумал, куда меня несет, и продекламировал с выражением: − На пятидесятилетие брату. Ты думал, будешь вечно молодым. А жизнь всё обратила в пепел, дым. И понял − отвалял ты дурака. И рядом всхлипнули: пока..
− Несмешно, – серьезно сказала Дина.
− Несмешно, − вздохнул я. − В общем, как говорится, можешь не писать – не пиши. Вот я и не пишу. Только письма друзьям. А ты?
− У меня пишется само собой, − пожала плечами Дина. − Иногда думаю, как это глупо, наверное, но ничего не могу поделать.
Шум бьющейся о камни воды отделял сознание от слуха. Мы разговаривали, а я слышал, вернее, улавливал, как жизнь мчит по камням вместе с водой, уносится вдаль, чтобы вернуться, подхватить и унести нас.
− Ты меня слушаешь? – спросила Дина.
− Я тебя… чувствую.
Дина задумалась, полагая, будто сказано нечто важное. Может, так оно и было. Многим словам верить нельзя, но бывает они отпирают любые двери.
На велосипеде подъехал Игорёк. В горах с каждым днем он все меньше походил, как прежде, на Колю Сверчкова, улизнувшего вместе с гениальным дядей от реальности в африканское путешествие. И всё больше на морского волка. Он не просто передвигался, а словно плыл в окружающем пространстве.
− Эл-Ойын закончился, все разъезжаются. Победитель в борьбе куреш укатил на новенькой призовой «пятерке». «Король Чеснока» стоит в излучине реки Урсул, команда на пляже наслаждается тишиной и солнцем. Нам достались гитара и сломанный велосипед, который Голодный, как видите, уже починил, − доложил Игорёк.
− Гитара − это хорошо.
Игорёк кивнул. Я ему подмигнул.
− Давай поговорим стихами, − предложила Дина, глядя в удалявшуюся спину догадливого юнги.
− Чьими?
− Своими. Экспромт. Что в голову придет.
− Любишь экспромты и поэтические батлы?
− Ага.
По мне, глупее занятия не придумать, все равно что надувать мыльные пузыри, выдавая их за идеи.
− Дурацкое занятие, но попробую, − я глядел в глаза Дины и видел, как в них отражается небо и облака. − Как раскрытыми страницами говорю с тобой небом, облаками и птицами. Строчки − поезда с незнакомыми лицами, запятая – солнце с ресницами. Сгодится?
Дина кивнула, задумалась и продекламировала:
− О, кажется, я знаю, знаю тот язык. На нем шумят сирени в мае, звенит родник. На нем общаются все крыши в часы дождя. И каждый раз я снова слышу в нем… тебя.
Сердце мое прыгнуло в горло, и оно издало призывный звук – нечто среднее между брачной песней марала и кличем дельфина. Слов больше не было.
8
Жить нужно так, как будто мы уже в раю: всему радоваться, всё понимать и всё прощать. Нет ничего лучше, и нет ничего сложнее и проще. Парадокс? Но сложно, если ты один. Если же опираться на дружеское плечо в момент душевной слабости, то можно выйти за пределы любого ада.
Мы провели еще день на стоянке и стали собираться в дорогу.
− Фома, можно с вами? Я знаю окрестности и всё кругом, и у меня еще три дня командировки осталось, − просила Дина.
Я не знал, что и сказать. С одной стороны я был рад ее присутствию, с другой − женщина на корабле не лучшая традиция. Морской закон гласил: «Если баба на борту, быть на дне, а не в порту». Кто-то в это не поверил и стопушечный «Рояль Джордж», гордость Британии, пошел на дно еще в гавани − среди тысячи жертв опознали двести портовых женщин.
− Мы едем до конца Чуйского, там какое-то время. В три дня не уложимся.
− Ну и что, я из Кош-Агача или Акташа на автобусе уеду.
Если бы мои верные спутники залили мне уши воском, я бы ничего не отвечал, а только улыбался. А так выложил как есть:
− Место у нас, конечно, найдется. Я очень хочу тебя взять, но, если честно, не могу решать один.
Я посмотрел на команду. Беря пожал плечами:
− Кто против, кэп?
Игорёк продолжал улыбаться. Перебиравший струны штурман Голодный подмигнул нам:
− Места в океане хватит всем.
− Собираемся. Поехали, − подытожил Макс и полез в кабину.
− Новичков всегда брали на самые тяжелые работы, драить палубу или обслуживать трюмный насос, − сообщил Игорёк, когда мы все расселись по местам и тронулись. – Поэтому их и называли трюмными крысами.
− Не хочу быть трюмной крысой, я буду вам еду готовить, − улыбнулась Дина.
− Ну да, кок из нас так себе, − обернулся боцман.
− Знаешь, как питались на кораблях пираты? – спросил юнга.
Дина покачала головой.
− Команда делилась на группы, у каждой свой ответственный за питание. Бочковой. У Колумба, в лучшие времена, в пайку входили сало, сыр, масло, вино и сушеный виноград.
− Неплохо, − сказал штурман.
− А так основной пищей моряков, если никого ограбить не удалось, были сухари да пересоленное мясцо. Когда совсем было плохо, хлебали потаж, супец из кухонных отходов. Черпали по очереди. Кто сбивался, тому ложкой по рукам.
− Бедняжки, без сладкого жили, − Дина достала из рюкзака шоколадку.
− Деликатесом считалось «собачье пирожное», − взяв свой кусочек продолжа Игорёк. – Это сухари, перетертые с салом и сахаром.
− Поесть от души это хорошо, − заметил Беря, взяв добавку шоколада. − Да вот только, чем вкуснее жратва, тем потом отвратительнее воздух.
Дина, ничуть не смутившись, понимающе кивнула.
«Король Чеснока» вырулил на тракт и взял курс на Монголию. Для нас это был еще один уверенный шаг по территории свободы.
9
Люди сходятся легко, если у них общая дорога и один котелок. Собственность выдавливает из человека свободу, и ему больше некуда деваться, кроме как держаться за свое барахло. Хотя и в этом случае свободу можно убедительно имитировать, как это делают многие из тех, кто при деньгах. На самом деле это просто дорогостоящий танец со смертью. Только если поделиться последним, ждет настоящая дорога и настоящая жизнь.
Оставляя по бортам села, елани и урочища, «Король Чеснока» уверенно двигался вперед. Горы окружали, как кромки гигантской корзины, из которой не хочется выбираться. Дина без устали убеждала, что ее взяли не зря, и рассказывала местные истории, одну забавнее другой. Здешний цирк ничем не отличался от прочих.
− А вы знаете, что у нас в республике всего один город, наша столица. Когда у нас говорят «поехал в город», подразумевается единственное место – Ойрот-Тура, Ула-ла, он же нынешний Горно-Алтайск.
− Знаем, − сказал штурман Голодный. − Чем меньше городов, тем лучше. Если бы так было везде, люди сходили бы с ума повеселее, как у нас здесь.
− А как у вас здесь сходят с ума? – спросил юнга.
− По-доброму. Душевно.
− А в городе как?
− Осатанело.
− Философ, − заметил боцман.
Дина улыбалась своим мыслям:
− Я прочла много поэтических посвящений Горно-Алтайску, но запомнила самое исчерпывающее. − Дина многообещающе посмотрела на нас. − Выйду я на Тугая, посмотрю на Ула-ла, Ула-ла как Ула-ла, Тугая как Тугая.
− Тугая это что? – спросил юнга.
− Самая большая гора в черте города. Ой, смотрите! Село проезжаем! Здесь живет известный псевдометеоролог! Раз в квартал он пишет отчет о количестве осадков, о состоянии своей несуществующей метеостанции, о здоровье личного состава. И шлет заказным письмом в нашу газету. Его считают сумасшедшим, и письма кроме меня уже никто не читает.
− Жалеешь его? – понял я.
− Ага. Одинокий пенсионер, очень хочет быть полезным. А мне не трудно прочитать.
− Тогда пиши ему в ответ. Мол, большое спасибо, всё отлично, данные приняты к сведению. Продолжайте следить за осадками.
− Да, я так и пишу! Всё хочу заехать к нему, поговорить. Нет, только не сейчас!
− А то бы заехали узнали про погоду на неделю, − настаивал штурман.
− А еще из этих мест известный детский поэт Жуков, − перевела разговор Дина и вздохнула: − Его зашибло мешком картошки.
− О, Господи, как? – расстроился я.
− Возвращался с поля в кузове, груженном молодой картошкой. Машина упала на бок, и засыпало писателя мешками.
− Не надо о грустном, − попросил я.
− Из жизни уходят и более нелепыми способами. – сказал Игорёк − Один мужик отработал пятнадцать лет в снеголавинной службе, а погиб в городе от упавшей сосульки. А двое других столкнулись лбами, когда ехали в тумане на встречу друг другу, высматривая дорогу, высунувшись в окно.
− А у нас в Майме весной мужик поссорился с женой, запер ее в бане, жена там и угорела насмерть, − вспомнила Дина.
− Ужас, − негодовал я, − хватит, перестаньте.
− Смерть ничего не значит, если ты с ней не за одно, − сказал штурман.
− Я сегодня в местной газете читал, − Беря сделал большие удивленные глаза. – В онгудайскую больницу в большом количестве обращались мужики с надорванным, извиняюсь за плохой французский, очком. Выяснилось, что все они ходили к одной местной страстной бабенки, которая в момент оргазма рвала мужикам булки. Гхы-хы!
− Ты о чем? – я сделал глаза как у Бери.
− Везде такое чтиво любят, − махнула рукой Дина. – У нас этим газета «Листок» славится. Там прочитал?
− Не знаю. Это был обрывок, он ушел в дело.
−Дурацкая газетенка! – разошлась Дина. − Главный редактор бабник, я его знаю. Он всем новым сотрудницам предлагает тайно сожительствовать на съемной квартире.
− Сам, наверное, пострадал от этой бабы. Взял и написал в отместку, − сказал Голодный.
− Если хотите узнать что-то дельное из жизни Алтая, читайте нашу «Звезду Алтая». У нас там половина официоза, зато без похабщины. А в субботнем номере стихи публикуем.
− Тоже пишешь? – сбросил Игорёк.
− Не надо про стихи, − попросил я.
− А еще лучше самим проехаться по республике и понять что к чему, − недовольно посмотрела на меня Дина.
− Окей, − кивнул Беря, − уже едем.
− Кей на алтайском воздух, – извлек откуда-то разговорник Игорёк.
− Полиглот, − похвалил я
− Скажи что-нибудь местном наречии, − попросил Беря.
Юнга помахал разговорником:
− Мында… мында кандый.
− Чего? – засмеялся Беря.
− Здесь красиво, говорю.
− Местные многие не любят, когда приезжие на алтайском языке пытаются говорить, − предупредила Дина.
− Почему?
– Считают это издевкой.
− Странно. С чего бы это? – заинтересовался новой темой Игорёк.
− Воспринимают как посягательство на национальное. Думают, русские только и могут, что посмеяться над языком, над внешностью и обычаями. Есть такие, кто считают русских неблагодарными гостями на их земле.
− Да ладно! – возмутился Игорёк – И это после того, как двести пятьдесят лет назад их спасли от истребления!
− А неприличные слова знаешь? – проявил здоровый интерес к знаниям Беря.
Подумав, Дина наклонилась к его уху и что-то прошептала:
− Котох и болох, − повторил довольный маронир.
Уроки краеведения и языкознания продолжались до Большого Яломана. На его правом берегу, в полумиле от устья, «Король Чеснока» встал на адмиральский час. По соседству возвышалась гора пивных бутылок с кельтским названием «Пит». Чуть подальше, где, судя по номерам авто, отдыхали жители Кемерово, под громкую музыку у дымного костровища танцевали молодые женщины. Потом из облака дыма явился голый парень с приаповским достоинством. Он с гоготом окунулся в воду, криком оповещая мир, что дик и силён. А из динамиков ему пела, словно бежала навстречу, девушка: «Я сегодня не лягу рано спать! Ты позвонил, с тобой пойдем гулять!»
Значительность картины оценил только Игорёк и объяснил ее вакхический смысл. Посмеиваясь над увиденным, мы перекусили консервированными бобами, попили чая с сушеным виноградом, и после шести склянок снялись с якоря.
Мы искали не мудрость, мы искали простоту.
10
Если бы люди по-доброму, проще и веселее относились к себе, к нашему миру и к тому, что вход и выход один на всех, мы бы давно ходили босиком по траве и жили бы припеваючи, а не гнили, питаясь нефтяными отходами. Катастрофа за катастрофой и жизнь уходит на новый виток своей бесконечной спирали. Быть свидетелем великих изменений – странная участь. Если что-то и можно изменить, то только в себе.
«Король Чеснока» уверенно шел по ветру со скоростью в сорок пять узлов. Дорога вела в Белый Бом к знакомым Голодного, он имел с ними какие-то дела. До постройки Чуйского тракта в Белом Боме стояла огромная отвесная скала из белого известняка – одно из самых опасных мест на торговом пути. Две встретившиеся навьюченные лошади не могли разъехаться. Путнику приходилось заранее предупреждать, что дорога занята. Он оставлял лошадей, проходил вперед и клал на тропу шапку.
Если приглядеться, еще можно было угадать старый торговый путь.
«Король Чеснока» миновал кафе «Белый Бом», сошел с тракта на пару кабельтов и пристал к большому двору. В самом доме было тихо, чуть пахло полынью и скипидаром, муж с женой настороженно сидели у телевизора и смотрели передачу о мутантах Чернобыля. Показывали парня, у которого на шее были жабры. Он задумчиво и отстраненно смотрел на мир, а когда его спросили каково ему с жабрами, он сказал: «Отлично, скоро они пригодятся».
С трудом оторвавшись от экрана, хозяин пригласил к столу. Он принес сыр, чегень, тажур с арачкой и извинился за то, что вчера потравили клопов. От арачки Макс и Игорёк отказались.
− А нет ли у вас просто молочка? − спросил юнга.
− А мне водички, − попросил боцман.
Голодный пошептался с хозяином и вышел с ним во двор переговорить.
Команда расселась кто на чем. Игорьку досталась старое кресло-качалка. Сидя в нем с кружкой молока, он уподобился думательной машине Сальвадора Дали:
− Я понял, братцы. Надо забраться как можно дальше от цивилизации. Пожить самой что ни на есть дикой жизнью. И тогда станет всё ясно.
− Что всё? – почесался Беря.
− На что мы способны. И как быть дальше.
После кружки арачки меня потянуло спорить:
− Нынче многим повышенная гениальность покоя не дает. Они за всех думают и дают советы. А кто их об этом просил?
Юнга невозмутимо посмотрел на меня, как на очумевшего от скипидара клопа, и глотнул из кружки.
− Это на вас так отрава для клопов подействовала, − предположил боцман.
− Пойдемте на свежий воздух, − предложила Дина.
А мне захотелось попросить еще арачки и крикнуть: «Дайте силу нам полететь над водой, птицы! Дайте мужество нам умереть под водой, рыбы!».
Я открыл рот, но сумел только икнуть.
Отвлек телевизор. Он вдруг оживился, переключив наше внимание:
− Между икотой и жаберным дыханием у современных амфибий имеется прямое сходство. Ученые полагают, что возникающая у человека икота − это своего рода напоминание о жабрах, имевшихся у древних предков. Икота возникает при внезапных судорожных сокращениях мышц, используемых для вдыхания воздуха жабрами, в чем человек совершенно не нуждается. Единственные животные, которым используют эти мышцы − двоякодышащие рыбы и амфибии. В случае с человеком всё дело в сохранившихся нервных центрах мозга, отвечавших когда-то за движение жабр.
− Если бы мой папа был трансплантолог, я бы тоже попросил его пересадить мне акульи жабры, − допивая молоко, отозвался Игорёк.
