Сергей Викторович Бычков
Куликовская битва. Одна строчка в летописи
-Русичи, братья, – стал читать грамоту князь, – мир вам и благословие! Твёрдо сражайтесь за земли русские и веру Христову. Если Бог за нас, то кто выстоит? А если смерть вам, братие, определена ныне, то не смерть эта, но жизнь вечная. Бога молим денно и нощно за вас, защитники отечества нашего. Да пребудет Господь с вами!
-Спасибо, друже мой Александр, – поблагодарил Пересвета Дмитрий Иванович, – скачи обратно и передай Сергию Радонежскому, что слова его укрепили сердца наши.
-Не могу, великий княже, – ответил ему Пересвет, – найди себе другого гонца, а я приехал, чтобы голову свою положить за землю отцовскую и за князя Московского.
Прослезился князь и просил его и воеводу Боброка Волынского план битвы готовить.
-Пересвета? – опять удивился Никита, – командовать?
-Да, милок. Кто же еще лучше него на Руси полки мог ставить? Разве что Боброк Волынский мог с ним в том посоперничать. Вот князь, светлая его голова, и попросил их помочи. Вечный ему почёт и уважение за это, не стал, кичиться своей родовитостью, не стал выпячивать своё я, а скромно сказал:
-Нет на Руси выше вас в искусстве ратном. Вам и вверяю полки русские и судьбу Руси, а я простым ратником сражаться буду.
Долго Пересвет с Боброком по полю Куликову ездили. Каждый кустик осмотрели, каждую кочку. И так решали полки поставить и эдак. Всё никак не могли прийти к обоюдному согласию. Как ни крути, как не поставь полки, а получалось, что не сдержать Мамая: и лучникам его обзор и обстрел наших позиций лучше не придумаешь, и конницы его летучей есть место, где смерчем можно по нашим полкам пройтись и разметать их играючи. Потом поехали к князю мысли свои излагать. Тут-то и высказал свой окончательный план Пересвет. Удумал он, хитрая голова, один полк в засаду поставить. Полкам левой руки приказать насмерть стоять, главному полку – умереть, но выдержать напор татарской конницы по центру, а полкам правой руки приказать стоять до сигнала, а потом, не спеша, отходить, уводя противника за собой. Иными словами, полки справа – приманка.
– Супостаты подумают, что дрогнула рать русская, – объяснил Пересвет свою задумку, – а коли так, то Мамай резервы последние бросит в прорыв, чтобы опрокинуть фланг и ударить в тыл главному полку. Как останется он без резерва, как увязнет его конница покрепче в полках правой руки, так засадный полк и ударит им в тыл по центру. Тогда – не зевайте, русские витязи, поднатужьтесь из последних сил, и не Мамай, а мы опрокинем его поганое полчище.
А засадный полк Пересвет воеводу Боброка попросил взять.
-Ты, брат, я знаю, – говорит он ему, – почувствуешь нужный момент и ударишь верно – не рано, но и не поздно. Уповаю на тебя, все мы будем уповать на тебя, ибо исход сражения от засадного полка зависеть будет. Сумеете вогнать ордынцев в страх – разобьём басурман. А нет, так и думать об этом не хочу и боюсь.
Восхитились все разом – и великий князь, и Боброк, и князья да бояре. На том и порешили. Сам Пересвет Главным полком командовать взялся. Долго полки разводили, а разведя, приказали не покидать определённого им места. А вскоре и Мамай с ордой подошёл. Встали в полуверсте и костры запалили. Наступила ночь пред битвой.
Ох, и тяжёла была эта ночь, Никитушка! Тяжело смерти своей ждать. Невыносимо!
Захарий замолчал, видимо, вспоминая события той ночи.
-Никто не спал, – начал опять Захарий, – да и какой мог быть сон? Утром сражение и Бог только знает, уцелеешь ли ты к его концу. Ордынцев пришло видимо-невидимо, как саранчи библейской. Как светил небесных в небе без числа, так и костров ордынских было без счёта.
Каждый из нас, конечно, понимал, что завтра он может погибнуть. И совсем не хотелось верить в это: как это тебя вдруг не станет на свете белом? Кто-то будет продолжать жить, а ты – нет. Как это твоя жена, твоя родня, твоя землица родная – все и всё будут жить по-прежнему, но… без т-е-б-я ! И смерть твоя не когда-то ещё будет, а вот она, костры в ночи жжет и точит свою косу. Пройдёт несколько часов и… Страшно и жутко было до трясучки в руках и дурноты внутрях. Молились мы, что б укрепить себя. Всю ночь молились и вспоминали своих родных.
Вот, что хочу отметить Никита про Литовию и Рязань. Без вины виноватые люди оказались. Нехорошо это, стыдно так о людях думать, что они против Руси пошли.
– Как же, Захарий Иванович, – воскликнул Никита, – вы же сами сказывали, что Ягайло и князь рязанский Олег обещали помочь проклятому Мамаю Русь на коленях держать.
– Чего скрывать, была вражда Никитушка промеж князей наших, – ответил ему Захарий. – Каждый их них хотел первым быть и Русью править. На первородство своё ссылались в борьбе за власть, а про саму Русь, про народ русский думать забыли. Опомнились они Никитушка и за головы хватились, только когда Мамай грозной тучей над землёй нашей завис. Всё как на Руси ведётся: Пока гром не грянет, мужик не перекрестится. Ты думаешь, случайно они опоздали на помощь Мамаю подойти? Нет, Никитушка, не случайно. Мне лично князь Олег говорил, что он не Иуда Мамаю служить. Ягайло я не знал и не видел ни разу. Что он думал в тот момент, я не ведаю, но если бы ты знал, если бы ты видел, сколько мужиков Литовских, Брянских, Смоленских, Витебских и Рязанских в Главном полку состояло, ты бы как и я поверил, что не случайно помощь Мамая опоздала. Более того Никита, вспоминая то время, я всё больше и больше склоняюсь к мысли, что случись беда и разгроми Мамай нашу рать, не дошёл бы он до Москвы. Не позволили бы полки Ягайло Мамаю далее в Русь продвигаться! Встали бы они на его пути и бой приняли. А случись бы и им нашу печальную учесть разделить, полечь в бою, то полки князя Олега их бы место на поле брани заняли. Так – то вот Никитушка, ибо в первую очередь поднялись на борьбу за землю отцов не князья наши, не бояре и прочая белая кость, а весь русский народ. Народ добрый в своей мужицкой сути. Народ, который всегда помогал другим народам. Народ, с которым лучше дружить, ибо если великому терпению народа придёт конец, если кто-то будет попирать его достоинство, то кто тогда устоит, когда он возьмёт в руки оглоблю и будет беспощадно гнать врага до его логова, где и вобьёт осиновый кол в его могилу.
Помню кузнеца-бородача из Суздаля и трёх его сыновей. Я тогда к ним прибился на ночь. Кузнец всё Бога поминал, а сыновья скоморошничали, чтобы, значит, спрятать своё волнение. То над одним братом подшутят, то над другим.
-Будя вам баловать, – серчал на них отец.
Он переживал за них, но виду не казал, а всё вторил:
-Как зарубимся, робята, гурьбой держитесь. Плечо к плечу. Ты, Никола, и ты, Василий, за Кузьмой – то зорко приглядывайте. Младший он среди вас и неразумный ещё. Коли мы вместе – никто нас не побьёт. Вместе же и батьку побить можно.
-Тебя побьёшь, – гоготали они, – токмо, если всей слободой на тебя навалиться. Когда ты пьяный и связанный. Или мамку с бабушкой на тебя пустить, только они одни и могут с тобою справиться.
-Будя баловать-то, – улыбался кузнец и тут же строил сурьёзное лико, – плечо к плечу, робятки, держитесь. Что мы матери, скажем, коль потерям кого? Вместе ушли от неё, вместе и вернуться должны. …Видел я их Никитушка, когда по полю ходил после битвы… Все четверо рядышком лежали убиенные. Гурьбой, плечо к плечу, как батюшка учил, а вокруг тьма ордынцев побитых…Огляделся я, Никитушка и мне стало ясно, как смерть они приняли. Первым младший погиб – Кузьма. Он лежал на спине и его взгляд был устремлён в небо, а на лице застыло удивление, словно он не верил, что уже умер. А лица его братьев выражали великий гнев. По всей видимости, смерть младшего брата пробудила в них такую ярость к врагу, что ордынцы валились от их ударов снопами. Жалко ребят. А взгляд отца, богатыря русского я не видел, он на животе, лицом вниз лежал. Руки его были раскинуты в стороны, словно он хотел прикрыть и защитить ими сыновей от ударов врага. Долго не могли его взять ордынцы. Кровью ордынской, с ног до головы богатырь был залит, словно он их зубами рвал. Его кольчуга от многочисленных ударов разошлась в нескольких местах, шлем был прогнут на затылке, а меч выщербился от костей противника. Окружили его. Ему бы отойти со всеми, но он не захотел оставлять тела сыновей. И только подло, со спины, его убили сильным ударом копья под лопатку. Умирать буду Никита, их вспомню, героев земли русской.
… Так и прошла ночь, а утром туман густой упал. В шаге ни зги не видно. Тут опять Пересвет нашей рати услугу великую оказал. У ордынцев – то, как заведено, было? Когда рати сближаются, их искусные лучники начинают обстрел противника. Тысячи и тысячи стрел, словно тучи тёмные, взвиваются в воздух, и не было никому спасения от этих калёных жал. Кольчуги не могли сдержать эту заразу, латы насквозь пробивались. Ещё и битвы не было, а треть войска побита, а треть поранена.
Как только посветлел восток, Пересвет обратился к Дмитрию Ивановичу: – Княже, посмотри, какой туман опустился на войско наше. Видимо сам Бог нам в помощь. Прикажи передовым полкам без промедления перейти в атаку! В тумане противник нас не видит и не сможет применить свои дьявольские луки. Многие жизни, княже, спасём этим. А может и исход битвы. Решай!
-Спаси, боже, люди своя! – помолился Дмитрий Иванович и отдал приказ наступать.
В шесть утра, взяв в сотоварищи, туман, посланный самим Господом, наша рать неожиданно для Мамая зачала побоище. Семён Мелик (я при нём состоял) повёл свой сторожевой полк первым, а мне приказал скакать к воеводе Волынскому и быть в засадном полку при нём. Я только потом понял, что он жизнь мою спасал, отослав из места горячего. Из его-то полка ни он сам, ни один его ратник не выжили – все до одного соколы ясные крылья на Дону-реке навсегда сложили.
– Стойкий мой страж, крепко охраняем, был я твоею стражею, – горевал Дмитрий Иванович о Семёне после битвы.
Ефросинья плакала, жалобно всхлипывая при этом. Любава же словно окаменела и, только слёзы текли по щекам, делая мокрое пятно на груди всё больше и больше. А Захарий всё рассказывал и рассказывал:
– Опешили ордынцы от неожиданной атаки, но ненадолго. Воины они справные, быстро очухались, и начался ад кромешный. Их конница, смяв Сторожевые полки, смерчем набросилась на Передовой. Казалось, что это не ордынцы, а само небо обрушилось на русскую рать каким-то дьявольским по силе ураганом и пройдёт совсем немного времени и защитники Руси будут навечно утрамбованы в родную землю. Крики раненых и брань сражающихся смешались с лязгом оружия, и превратилось во всё заглушающий, зловещий гул. Густые брызги крови, словно родники, залили пожухлую траву своей святой жидкостью. Валились русские витязи, как трава скошенная. Конница Мамая в час оттеснила наши полки на утрешние позиции, а Сторожевые и Передовой полки полностью пали под яростным натиском басурман. Все до единого человека. Вступил в сечу Главный полк и полки по всему фронту – от Непрядвы и до Смолки. Это несколько вёрст, Никитушка! Вёрст, где на каждом метре ежеминутно умирали тысячи воинов с обеих сторон.
Вот ты, Никита, Челубея поминал. Правду молвит народ и я сам тому живой свидетель – было противоборство славного воеводы Пересвета с мурзой Челубеем. Токмо не в начале побоища, а в середине. Зело велик был ордынец. Редко такие богатыри нарождаются на этом свете. Высок был не в пример всем ордынцам и в плечах косая сажень. Дуб заскорузлый закованный в латы. А жеребец его! Всё понимал – куда шаг ступить, когда отпрянуть, помогая свому хозяину. Словно человек, а не конь борзой. Стал Челубей с товарищами прорывать Главный полк по центру, словно таран могучий. Падали русские витязи от ударов его сатанинских и сладу с ним не было. Один, другой,.. десятый. Смутились ратники русские, а поганцы заликовали, постылые. Богатыри русские, что покрепче да недалече бывшие, стали было пробиваться к Челубею. Чтобы сразиться с ним, с проклятым. Только Пересвет проворнее всех оказался. Сошлись два богатыря, яки громы небесные и пал Челубей от удара могучего, от копья в живот.
-А Пересвет? – прошептал Никита.
И он, герой земли русской, после страшного челубеевского удара копьём, обнял землю отцовскую, окропляя её своей кровию.
Видя, что ему не прорваться по центру, Мамай бросил часть резерва на полки левой руки. Там видимо решил удачу искать и там решил попытаться пробить защитные порядки русских. Но куда там! Войско левого фланга стояло, словно стена каменная. Ратники гибнут, а её не пробить. Тогда Мамай бросил резерв на полки правой руки. Дрогнули коломенцы от натиска дикого, но выстояли из последних сил, сохраняя боевые порядки, а потом, повинуясь трубному сигналу воеводы Микулы Васильича, попятились, словно боле невмоготу им держать натиск.
-Ага! – восторжествовал Мамай, – победа! Кончились силы проклятых русичей! Ещё чуть-чуть и побегут они до Дона широкого, где мы их топить будем, как котят беспомощных.
Возрадовался, умом убогий, и опрометчиво бросил туда остатки резерва. Все силы без остатка. Всё что имел.
Битва шла уже три часа. Больно было смотреть нам со стороны, из засады, как всё меньше и меньше становилось защитников земли русской. Князь Владимир (он был с нами в засаде) плакал. Все плакали и торопили воеводу вступить в бой на помощь своим братьям.
-Что мы здесь понапрасну стоим и смотрим, как братья наши под ордынскими мечами, словно снопы валятся? Какой прок в нас?
-Ждать, – скрипел зубами Боброк, – сам желаю быть там, душа моя там, но надо ждать! Поспешишь – Орду насмешишь.
Одному Богу известно, как он определил нужный момент для вступления в бой. Мне казалось, что уже поздно и ордынцы вот-вот прорвут ряды коломенцев, а там страшно и представить…
-Пришло наше время, братья, встать за земли русские и наказать подлых захватчиков, – прокричал воевода Боброк.– За Русь Святую не жалей живота своего! Вперёд, братья!
Налетели мы на тыл Мамая и пали ордынцы во множестве. Им бы резерв на нас бросить, защитить тыл свой, да все их люди в сражении. Дрогнули они и заметались, не понимая, что делать дальше. Главный полк, видя нашу стремительную атаку, воспрянул духом и из последних сил, истекая кровью, надавил по центру. Совсем плохо ордынцам стало – меж двух огней попали. И спереди бьют и сзади. По-русски говоря – и в хвост и в гриву. Тут и полки правой руки поднатужились, обходить противника вдоль Непрявды начали, а славные коломенцы – резерв добивать. Что тут началось! Закричали поганые в ужасе и побежали, яки ведмедь напуганный не разбирая куда. Своих лошаками мнут и давят, лишь бы ноги прочь унести. Э-э-эх! Разгулялась тут конница русская: пятьдесят вёрст по степи неумытых гнали и … умывали кровью.
А потом тишина райская на поле Куликово упала. Победа!!!
… Сполз я с коня и долго лежал, отдыхаючи. Не было никаких мыслей, никаких чувств, никаких желаний. Словно это не я, а кукла деревянная. Только к вечеру, когда остатки Орды были уже далеко, я опомнился, пришёл в себя.
-Я жив! – заликовало сердце. – Победа! И я жив! Жив! Жив!
Зачали обниматься, прославлять князя Дмитрия Ивановича, Пересвета, других знатных воинов. Опосля стали ходить по полю и смотреть на уснувших навсегда героев, лежащих на залитой кровью траве с чувством вины оттого, что мы остались живы, а они погибли. Нашли Пересвета.
-Видите, братья, зачинателя своего, – обратился князь к воинам, – ибо этот Пересвет, пособник наш, благословлённый игуменом Сергием, и победил сильного и злого Мамая, от которого испили бы мы смертную чашу.
Восемь дней хоронили мы героев. Двести пятьдесят три тысячи русских воинов легли в могилы на берегу Непрядвы. Руки устали землю рыть, готовя погибшим почивальные места. А Пересвета князь приказал вести в Москву и похоронить в Симоновском монастыре.
По всей видимости, Захарий рассказал всё, что хотел. Он замолчал и отрешённо гладил кошку, забравшуюся к нему на колени.
-Я всё записал, Захарий Иванович, – взволнованно произнёс Никита. – Побегу в монастырь, прямо руки чешутся новую летопись писать. А потом, когда я её с митрополитом согласую, я приду её к вам зачитать.
Он быстро собрал свои дощечки и ушёл, а появился только через две недели, когда Захарий уж перестал его ждать.
-Написал, что ли? – спросил Захарий равнодушным тоном, изо всех сил пряча своё любопытство.
– Как и сказать-то не знаю, Захарий Иванович, – ответил Никита, – записал я всё, что вы мне поведали и к митрополиту понёс. Выслушал он меня внимательно и запретил летопись менять!
-Правду ищешь? – спросил он меня. – Пересвет – спаситель Руси? Нет! Пересвет был простым воином. Он, как и все павшие, в тот великий для Руси день, выполнил свой долг и внёс свою долю в победу всего народа. А главным человеком на Руси был великий князь Дмитрий Иванович. Он и победил Мамая! Так записано в летописи, так и оставим потомкам нашим. А вот Захария Тютчева ты внеси в летопись: заслужил он почести людской во веки веков.
-Внёс я, Захарий Иванович, – засуетился Никита, – вот послушайте это место:
*Князь же Дмитрий Иванович послал к нечестивому царю Мамаю избранного своего юношу, по имени Захарий Тютчев, испытанного разумом и смыслом.*
-И только-то? Всего одна строчка? – расстроился Захарий.
-Одна строчка, вы говорите! – воскликнул Никита. – Как бы я хотел быть одним только именем в летописи Руси! Да, Захарий Иванович Тютчев, о Вас всего одна строчка, но какая же это величайшая честь – даже одной строчкой быть вписанным в летопись Руси!
Пройдут тысячи лет, народятся многие поколения, но ваше имя, Захарий Иванович, будут знать, и прославлять благодарные потомки земли нашей!
-Слышь, Ефросинья? – уже радостно спросил Захарий. – Вон Никита говорит, что нас с тобой люди через тысячу лет помнить будут. Знай наших! За это, Фросюшка, даже и в постный день выпить не грех. По сему, голубка моя сизокрылая, налей-ка нам с Никитой медка. Да и Любаву кликни из светёлки, пусть снедь нам под мёд приготовит.
Они переместились к столу, а вошедшая в комнату Любава стала накрывать на стол.
– Вот ты Никита свои бесстыжие глаза, почитай две недели не появлял до нас, – сказал Захарий. – Ты, что не знал, что тебя здесь ждут. Не стыдно?
– Я, Захарий Иванович работу спешил закончить, – ответил Никита, – не поверите, ночами, как сова лесная сидел за столом при свечке.
