Сергей Викторович Бычков
Куликовская битва. Одна строчка в летописи
От нечего делать я стал бродить по городу, но далеко уходить из русской слободы боялся. Город большой, так и заблудиться ненароком можно. Мне наудачу подружился я с сыном хозяина нашего постоялого двора – Василием. Ему лет пятнадцать было. Он мне и показал город. А он не маленький оказался. По словам Василия, чтобы пройти из конца в конец, чуть не целый день нужен. А однажды мы с ним за ворота ходили. Посмотреть золотых жеребцов. Так вот, рассказал мне Василий по секрету историю этих удивительных коней. Дело было так, у хана Батыя, кому Берке приходился родным братом, был сын по имени Сартак и внук Улагчи. Наследники Орды. Это означало, что Берке никогда не получит власть в случае смерти хана Батыя. Ох, и ненавидел их Берке. Спал и видел их смерть лютую. Батый состарился, захворал дюже, и дело быстро покатилось к его тризне. Тут то и случилось то, что должно было случиться в стае волков – в одну неделю умирают наследник Сартак и его сын Улагчи. Отравили горемычных ордынских князей. Кто? Даже вам, наверное, ясно.
– Деда, – с тревожной ноткой в голосе спросила Машенька, – а ты бы меня отравил за трон княжеский?
– Что ты такое говоришь? Как ты могла такое подумать, моя дорогая, – воскликнул Захарий, – я от последних лаптей откажусь, лишь бы вы все были здоровы и счастливы. А бабушка ваша? Разве она допустит такое. Она первая меня на куски разорвет, и псам цепным скормит, коль я антихристом, способным на подобное зверство окажусь. Беги, Машенька и поцелуй бабушку. Видишь, как она смотрит на тебя и радуется своей ненаглядной красавицей?
Машенька спрыгнула с колен Захария и устремилась у протянувшей к ней руки Ефросиньи. Следом за Машенькой целовать бабушку бросилась вся детвора, а Захарий под этот шум зачерпнул из лагушка ковш браги, выпил и довольный стал наблюдать, как Ефросинья по очереди целует правнуков.
Обласканные бабушкой внуки вернулись к Захарию, и он продолжил рассказ:
– Так вот, Берке, когда стал ханом Орды, то приказал отлить лошадей и поставить их охранять ворота своего города. Для него они означали души ненавистных ему даже после смерти Сартака и Улагчи и будто кто-то слышал, что когда Берке въезжал в город или выезжал, то всегда зло шептал жеребцам: Стоите ублюдки? Ну и стойте, служите славе моей.
Покрутились мы с Василием вокруг коней, поглазели вволю и пошли восвояси, а то стража уже коситься на нас стала. А на следующее утро слёг батюшка. Завсегда у него так было: попьёт вволю, а потом день-другой лежит плашмя и кряхтит бедолага да стонет от ломоты и тошноты похмельной. Ничего не ест, только квасом да рассолом отваживается. Дьяк Фёдор приходил опохмелять отца, да, видимо, не в коня корм, блевал батенька от браги, а встать с лавки и вовсе не мог. На третий день, слышу, зовёт он меня:
-Захар, подойди.
-Что, батюшка, ещё рассола? – спросил я, подошедши.
-Нет, сынок. Присядь подле меня и слушай со всем вниманьем.
Тут батюшка закашлял и в груди у него, горемычного, всё забулькало, словно в роднике.
-Не от браги болезнь моя приключилась, – начал он, – в груди стряхнулось что-то. Видимо, помру я здесь в земле поганой, не увидев родную сторонку.
-Что ты, батюшка, – испугался я,– Бог с тобой, что ты такое говоришь?
Тут дед Захарий сделал паузу.
-А где ковш-то, – поискав глазами, спросил он Ефросинью, – помянуть бы батюшку надобно.
Ефросинья, зная, что Захар не отстанет, покачала недовольно головой и подала ему ковш с брагой.
-Царство ему небесное, – проговорил Захарий, быстро перекрестил толи свой лоб, толи пузо Машеньки, выдохнул на внучку воздухом и выпил всё до последней капли. Похрустев поданным Ефросиньей огурцом, он прокашлялся и продолжил рассказ.
-Ты думаешь, я – простой купец? – спросил меня отец. – Ты думаешь, воск привёл меня в Сарай Берке? Нет, сын мой! Соглядатай я князя нашего Дмитрия Ивановича и послан сюда быть его глазами и ушами.
Услышав это, внуки Захария восхищённо загалдели, будто первый раз слушали деда.
-В уме ли мой батюшка? – подумалось мне. Наверное, брага совсем его разум помутила. Соглядатаем себя назвал, виданное ли дело. Когда я поменьше был, так старец Макарий, известный всей слободе сказальщик историй, рассказывал нам пацанам, что соглядатаи – люди дюжие и хитрые, спасу нет. Всё, что им князь не прикажет – выведают и куда надо проберутся. Хоть в царство самого Кощея. А уж драться умеют – семеро на дороге соглядатаю не становись: как капусту порубит.
А батюшка мой? На коня без моей помощи усесться уже не мог. А про меч я и не говорю: отродясь меча-то я в его руках не видывал. Как же он собирался семерых в капусту рубить? Или на полном галопе из лука, стрелу за стрелой в цель без промаха посылать. Ась?
-Ты лежи, батюшка, – говорю я ему, – вот дьяк Фёдор придёт, вы опохмелитесь, и Бог даст тебе здоровья к утру. А потом в баньке попаришься, что купцы в складчину за храмом соорудили, и хворь твою как рукой снимет.
Батюшка понял, что я в неверии, усмехнулся и говорит:
– В Москву, сынок, собирайся. Пришла беда великая: Хан Мамай Русь разорить решил. Сведения верные, недаром мы с дьяком Фёдором знатного татарина Махмуда всё это время в корчме поили. Тесть его при Мамае состоит и поведал своему зятю тайну жуткую, а он нам по пьянке и открылся.
Сейчас Фёдор должен прийти. Он наш человек, его не бойся. Он и поведает тебе, как до Москвы добраться и кому слово молвить.
-Как же я тебя здесь оставлю, – насмелился я возразить ему,– что мне матушка скажет? Не поеду без тебя! Хоть ругай меня, хоть пори – не поеду!
А он говорит: – Молчи, не обо мне речь, все мы в руках божьих. О Руси перво-наперво думать надобно, о матери городов наших.
Тут и дьяк Фёдор заявился.
-Мир дому сему, – проговорил он, входя в горницу. – Что, Петрович, не полегчало?
-Нет,– поднимая голову с лавки, ответил ему отец.– Я думаю, уже и не полегчает.
-Толковал с Захарием?
-Поведал главное, – закашлявшись, прохрипел батюшка.
Стою я перед дьяконом, а сам поверить всему не могу. Соглядатай князя, бесстрашный воин и слуга отчизны, и миролюбивый дьяк Божий одуванчик – одно лицо? Разве это возможно? И где он в таком случае свой меч прячет? Неужели под рясой? Али под алтарём в храме? А он смотрит на меня пристально, аж мурашки по телу побежали. По шее, по спине и даже ниже спины.
-Разумеешь ли, Захарий, на что идешь? Всякое по пути может случиться, всего не предусмотришь.
Кивнул я ему, разумею мол, а он и говорит мне:
-Не мёд, сын мой, тягло соглядатское. Тяжела и опасна ноша быть глазами и ушами князя московского. Троих надёжных людей за два дня в Москву отправил – не прошли. Никого из города не выпускают. Хитры ордынцы – внезапностью хотят князя взять, вот и заворачивают всех в Сарай – берегутся, проклятые. Но ордынцев пройти – это ещё полдела, главное – до Москвы добраться. А дорога-то до Москвы длинная, лихих людишек на ней – словно лешаков в тёмном лесу: и убить могут, и в рабство продать.
Вспомнил я рассказ старца Макария о смелых соглядатаях и расхрабрился:
-Пройду! – говорю с твёрдостью в голосе. – Умру, но пройду!
-Умереть-то не мудрено, – поучает меня дьякон укоризненно,– дойти надобно.
Даже если придётся ползти из последних сил. И надеяться тебе будет не на кого. На себя рассчитывай, на свои силы и на милость Божью. Не руби с плеча, коль попал в беду ненароком, а думай. Будешь думать – так тебе и ангелы в помощь. Ну, да ладно, как говорится: Бог не выдаст, свинья не съест. Перекрестил он меня и добавил: – А за батюшку свого, Ивана Петровича, не беспокойся – приглядим. Сейчас матушка Пелагея должна прийти, травки принесёт, заговоры почитает, смотришь, и войдёт Петрович в силу.
А теперь слушай, что мы с твоим батюшкой надумали, чтобы из города тебе вырваться. Завтра караван из Сарая на Казань двинется. Третий день уже собираются. Шёлк повезут из Индии, пряности и многое другое. Богатый караван. Стражником при караване один русский служит, Андрей Залядов его кличут. Сговорились мы с ним, он тебя с собой вместо сына возьмёт, за охранника. С хозяином каравана он перекалякал. Оружие и лошадь добрую мы тебе уже справили. Бог даст, дойдешь с караваном до Казани, а там, на Владимир поворачивай. Как доберёшься до города – сразу к воеводе правь.
-И что? – спрашиваю я, – всё воеводе и передать, что вы мне поведали?
-Боже тебя упаси сын мой,– перекрестил меня Фёдор, – никому ни слова!
В нашем соглядатском деле никому доверять нельзя. Никому! А вдруг он продался басурманам и служит им как Иуда библейская? Моргнёт он прикормленным лихим людишкам и тем упырям не составит большого дела тебя ножом по горлу чиркнуть и тело в кустах прикопать. Не верь никому Захарушка. Скажешь, что ты гонец самого князя Дмитрия Ивановича. Возвращаешься из Золотой Орды с хорошей весточкой о том, что цены на скот в Орде дюже упали и самое время князю туда купцов направить за выгодою верной. Попроси у него коня свежего и охрану надёжную для своей души. Мои люди скажешь ему в пути поотстали: у кого конь пал, у кого с живот расслабился, а кто просто занемог неизвестно от какой хвори.
-Как же! Охрану! Так воевода меня и послушает,– говорю я дьякону.– Кто воевода и кто такой Захарка Тютчев!
– А заупрямится если воевода, передай ему, – с угрозой в голосе сказал дьяк Фёдор, – что заглавный дружинник великого князя Семён Мелик голову с него за измену снимет. И вот что, не корчи из себя большого человека. Или человека, который много секретов знает. А то заведешь песню, как дитя малое, мол, соглядатай я князя Дмитрия Ивановича и грудь колесом выгнешь из гордости скоморошьей. Помни главное – зачем ты послан и будь твёрд. Не дойдёшь до Москвы – значит, все наши труды здесь напрасны. Значит зря мы свой хлеб ели, коли в нужный момент не смогли выполнить свою службу. Христа ради помни про это сын мой, а мы молиться за тебя будем. Дальше вот что, как только в Москву попадешь – сразу прямиком к боярину литовскому Семёну Мелику. Это он соглядатаев голова. Я Руси через него служу, батюшки твой у него в подчинении и ты тепереча в наши ряды влился. При князе его найдёшь. Передашь ему такие слова: весточку я тебе от дьяка Фёдора и купца Тютчева из Сарая Берке привёз. Тёмник Мамай собирает войско для разора Руси. Ему обещали помощь князь Рязанский Олег и князь Литовский Ягайло. Первого сентября Мамай ждёт их рати на реке Воронеж, чтобы в союзе, атаковать земли русские. Запомнил?
– Запомнил, – ответил я ему, повторяя в голове нужные слова.
– Да хранит тебя Господь наш! – Осеняя меня крестом, подвёл итог дьяк Фёдор.
Поцеловал я батюшку и отправился на другой день в путь. С тяжёлым сердцем поехал. Как будто чувствовал, что никогда больше батюшку не увижу. Как мне потом передали, помер батюшка на третий день, как я в Москву отправился. Перед смертью впал он в беспамятство и матушку мою, жену свою верную, всё окликивал. Видимо свой последний наказ хотел ей дать. Или покаяться в чём. Только Богу теперь это ведомо.
А с караваном-то дьякон Фёдор хорошо придумал: никакой задержки не было. Поверили басурмане, что я из охраны каравана. Перед Казанью, вечером, моргнул мне Андрей Залядов, и растворился я в темноте. По ночам старался ехать, чтобы не угодить супротивнику в руки.
-А разбойники, деда? – С любовью заглядывая в глаза деда, спросила правнучка Мария,– как же ты их-то, нехристей минул?
-Встречались души тёмные, – распрямив плечи, ответил Захарий, – пять или шесть раз за всю дорогу. Да только внученька, где им с соглядатаем самого князя справиться? Как рубану, Машенька я мечом, так пять-семь лиходеев зараз валятся, а, то и десяток, если поднатужусь. Силой меня Бог не обидел, а коня, что дьякон Фёдор дал, никто догнать не мог. Птица, а не конь!
Ефросинья в этом месте рассказа всегда укоризненно качала головой, подозревая мужа в злостном хвастовстве, а дети поднимали радостный визг и наперебой лезли целовать деда.
Ну, а у Владимира-града, я уже и не хоронился, перецеловав внуков, продолжил Захарий, – сам к дружинникам охранным подъехал.
– Ведите к воеводе, – говорю, – да побыстрей. Гонец я и спешу очень в град стольный.
А они ребята понятливые. Видят с дальней дороги человек, ну и проводили без задержек ко двору воеводы.
-Кто такой? – спросил он меня грозно, – откуда и куда путь держишь?
-Гонец князя Дмитрия Ивановича Захарий Тютчев. Из Орды путь держу, из Сарая Берке. В Москву мне необходимо. Коня бы сменить и охрану мне надобно.
Пригласил он меня в избу, накормил, и спать хотел уложить, только я супротивничал.
-Покушать можно, – ответил я ему, – а спать недосуг. Поверьте на слово воевода, дело не терпит задержки. Любая проволочка может князю дорого стоить.
Понял он, что дело сурьёзное, позвал дружину надёжную и наказал им:
-Свезёте гонца в Москву. Да чтобы волоска с его головы не упало. Жизнями своими отвечаете за его безопасность.
А с такой дружиной, что не ехать? И глазом моргнуть не успел, как Москва родимая, на радость душе моей, церквями замаячила посреди полей и перелесков.
В Москве передал я всё, что мне наказано было, слово в слово Семёну Мелику. Выслушал он меня со всем вниманием, вопросы разные поспрашивал. Проверял видимо, не засланный ли я ордынцами человек. Поверил мне. Сразу лицом хмур стал. Спасибо сказал за службу верную, а сам к князю поспешил. Я же полетел до дому, но не успел и Фросю с маманькой облобызать, как дружинники Князя Великого по душу мою примчались. Назад, к князю кликнули…
В этот момент на дворе возник шум. Захарий прервал рассказ и ждал, кто и с какой новостью войдёт в избу. Шум нарастал и наконец, в горницу вбежала взволнованная жена старшего сына:
-Батюшка, батюшка! Дружинники князя Василия по твою душу прибыли. К Князю кличут. Прямо сейчас.
Вслед за ней на пороге появился дюжий дружинник. Придерживая рукой саблю, он расправил усы, низко поклонился Захарию и произнёс:
– Захарий Иванович, князь Василий Дмитриевич челом тебе бьёт и просит милостиво прибыть к нему в палаты без промедления. Собирайтесь.
-Что, старая, – выпятив грудь колесом, воскликнул Захарий, повернувшись к жене,– не ты ли говорила, что для службы я уже стар? Князь меня кличет! Послужу ещё отечеству! Встану с князем рука об руку против врагов земли русской. Где моя сабля? Василий, седлай Гнедка, живо.
Дружинник заулыбался, глядя на боевого деда и, состроив серьёзное лицо, произнёс:
-Саблю бы не надобно, да и лошадь седлать погодите. Телега ко двору подана, с соломой и подушками. Как приказано, с великим почётом довезём до палат княжеских.
-Я, старый рубака – да на телеге? К самому князю Василию Дмитриевичу да на подушках? – возмутился Захарий, – боитесь, что упаду? Да я вас, молокососы, еще десять раз на Масленице обскачу. Василий! Седлай коня, я сказал.
В избе поднялся переполох, и все принялись прихорашивать Захария. Шуточное ли дело, чтобы простого купца, к самому князю, в палаты покликали. Наконец, вся гурьба вывалила во двор. Как не уговаривал дружинник деда Захария ехать в телеге, тот ни в какую не согласился. Не послушался он и жену.
-В телегу сядь, Захарушка, – просила Евдокия, – упадёшь с коня-то и расшибёшься.
– Негоже Фрося воину на подушках, как размазня из киселя овсяного к князю являться, – успокоил её Захарий, – есть ещё пока силы с конём горячим справиться, постоять за отечество и седины свои не посрамить. Уводи деток в избу, чай не май месяц, просквозит ещё ненароком.
Сыновья помогли ему взобраться на Гнедка, а стражник кивнул своим товарищам и они подъехали с двух сторон вплотную к Захарию, чтобы он нечаянно не свалился с лошади. Так и тронулись с места.
-Деда к великому князю покликали, деда к великому князю покликали, – на всю слободу гордо орали бежавшие вслед правнуки.
-Что же князю от него надо? – весь день думала Ефросинья. – Какую службу может сослужить шестидесятилетний старик? Посольство? Какой из него уже посол, дунет ветер покрепче – повалится. Аль совет, какой ему нужен? Князь и у купца совет испрашивать будет? А почему нет? Пусть у Захарушки кости и старые и к непогоде ломотой его одолевают, а разум острый остался. Вон соседи завсегда за советом к нему обращаются.
– А вдруг и, правда, службу какую для него нашёл? – Испугалась Ефросинья, – пошлёт Захария куда-нибудь в дальнюю сторонку по делам княжеским и загинет он там, на чужбине, как батюшка его в Сарае Берке поганом? Не пущу! Пусть молодые себя покажут на службе государевой, а мой сокол, верой и правдой, покой давно заслужил.
Стараясь унять тревогу, Ефросинья стала перед образами на колени и долго молилась, прося защиты у Матери Божьей.
…Вернулся Захарий от князя, когда уже темень легла на двор. Вернее, его, пьяного до беспамятства, внесли в дом четверо дружинников, бережно уложили на лавку и, поклонившись, вышли.
Все поднялись и обступили мирно храпевшего Захария. Он спал, двумя руками прижимая к груди чужую, богато украшенную саблю. Золотом отливавшие ножны были усыпаны дорогими камнями, а в основании рукоятки сверкал огромный сапфир. Сыновья попытались вытащить из рук отца грозное оружие, но Захарий, как они не бились, так и не выпустил саблю из рук. Откуда у него такое чудо?
-Бог с ним, пущай так и спит, – сказала Ефросинья и заботливо укрыла Захария тулупом.
Как обычно после крепкой выпивки Захарий проснулся поздно. Сыновья уже давно ушли по торговым делам, а правнуков заботливая Ефросинья выгнала во двор, чтобы они не мешали почивать дедушке.
Застонав от боли в спине, Захарий поднялся с лавки и с удивлением увидел, что спал на сабле. Потирая задубевший бок, он заулыбался, вспоминая вчерашний день и босиком, но, не выпуская саблю из рук, пошёл на двор. Скоро он вернулся, отбиваясь в дверях от правнуков, желающих подержать дедушкину саблю.
-Отстаньте, бесенята, – нарочито строгим голосом выдворил он их из избы,– вот бабушка поправит мне здоровье, тогда и покажу вам подарок князя Василия, а пока играйте себе во дворе.
-Припозднился, мать, я вчерася, – начал он, усаживаясь на лавку к столу, – но держался молодцом. Прямо Илья Муромец вылитый.
Он не помнил, как попал домой и хитрил, стараясь прояснить ситуацию.
– Молодцом? Илья Муромец? – Возмутилась Ефросинья, но больше ничего не сказала.
– А честь, – заспешил Захарий, увидев сердитые глаза жены, – честь-то какая Фрося мне была оказана в княжеских палатах! Вот налей-ка мне, рыбка моя, медка, а то что-то голова не на месте, так я тебе расскажу, как меня князь Василий принимал. И не только меня одного.
