Сергей Николаевич Огольцов
Блог, или Роман на слабо́
Первая зимовка по ту сторону гор проводилась в пионерской комнате двухэтажной школы. Прежде это был просто дом, но затем хозяина раскулачили или же он добровольно отказался от прав домовладения и в деревне появилась школа для обязательного среднего образования.
К моему приезду то или иное событие стало уже достоянием прошлого, а бередить детальными расспросами я воздержался.
Помимо меня в комнатушке на втором этаже зимовали также горн с барабаном и стол заваленный парой десятков книг—школьная, затрёпанная до дыр библиотека—и множество счастливой детворы в пухлых пачках плакатов из плотной бумаги завесивших две стены грамматической наглядностью Английского и Армянского языков. Третьей стены едва хватало для деревянной двери в школьный коридор, а четвёртая состояла из дощатого бортика метровой высоты под рамой балконно остеклённого переплёта.
Один из квадратиков стекла заменялся куском непрозрачной жести с дырой для торчащей наружу буро-ржавой трубы от жестяной печечки ростом по колено окружающим, на её собственных жестяных ножках всё того же же древнего оттенка.
Горн с барабаном безмолствовали на шаткой этажерке у двери, рядом с ними временно помалкивал увесистый колокольчик опоясанный литой надписью «Дар Валдая», пока не затрезвонит сигнал начала/конца урока/перемены.
Неподатливо сучкастые поленья я колол на дрова для печечки под их навесом во дворе, неподалёку от дощатого сортира на две персоны, с двумя дверьми, помеченными буквами Կ и Տ.
Топор постоянно слетал с топорища, школьный сторож Гурген хмыкал в свои проникотиненные усы, а директриса Сурфик объявляла, что из моей манеры колки дров неоспоримо видна интеллигентность.
Ей как видно импонировала безропотность моей реакции на поведение топора – ни единого матюка вслед упорхнувшей железяке ху́евой.
Вечерами печечка накаляла пионерскую до обомления, но к середине ночи холод пронимал даже сквозь ватный матрас поверх брезента раскладушки и утром я из неё вылазил в зимнюю холодрыгу горной местности…
Перевод Улисса был начат не сразу, ибо сперва я углубился—с опорой на Chamber’s 20th Century Dictionary—в Джойсов «Портрет Художника в Молодые Годы», под предлогом потеснее снюхаться со Стефеном Дедалусом, прежде чем в «Улиссе» он вольётся в триумвират основных персонажей.
Хотя, и скорее всего, просто растягивал удовольствие, смакуя воссоединение с мурашнёй…
Если же какое-то место и после Chamber’sа оставалось неясным, то в воскресенье я выезжал автобусом в Степанакерт для консультаций с БCЭС в библиотеке областного центра местной автономии.
На следующий год мне выделили ничейный дом. Однокомнатный, однако из двух этажей – на первом хранилище огрызков школьных парт и вдрызг проржавевшей жести труб и печечек.
С получки я постепенно прикупал листы фанеры из магазинчика Стройматериалы на городском базаре и прибивал их к балкам потолка откуда часто сыпалась земля наваленная там для теплоизоляции.
С началом учебного года и окончанием фанерного ремонта, в комнату подселили молодого педагога распределённого в деревню Сейдишен после педвуза в Ереване.
Артур носил очки и чёрные кудри умеренной длины, в школе преподавал Армянский, а дома на чисто Русском языке рассказывал мне про вековые раны Армении.
Он продержался почти два месяца, потом привёз из Еревана мешок подержанной одежды для подрастающих жителей деревни, в виде откупного, и больше я его не видел…
А когда выпал первый снег, пришлоь физически осознать, что зимовка с жестяной печкой, в которой нечего зажечь, будет совсем холодной. По этому поводу, взял я топор купленный в ходе ремонта и пошёл в лес.
На склоне, в чаще могучих буков что-то подвело меня к дереву не мельче прочих, но почти убитому широкой нишей пустоты проевшей комель чуть выше корневища.
Возможно дриаде этого дерево уже в печёнках сидел дефицит питания через оставшуюся треть ствола, потому-то и окликнула…
Не поймёшь на чём вообще держится.
Рубить пришлось не слишком долго, прежде чем, с нарастающе-прощальным треском, оно повалилось, но не на землю, а на соседний бук. А это вынуждало карабкаться на недорухнувшее и вновь рубить его, уже срубленное, на неоднократные куски, чтобы те, уже по отдельности, падали до самой земли: вершина, середина, комель.
Картинка бля*дь! ни в одном цирке не увидишь – только у нас, единственный раз! Магия Топорной Акробатики!
Мужик вознёсся на воздуси, одной рукой цепляется за ствол метрах в восьми над уровнем склона, второй дорубывает паразитически навалившееся дерево, стараясь при этом, чтоб отделённые куски не сдёрнули с собою в падение на твердь корней арены…
А уж как все части четвертованного бука сверзились на склон, палач топор свой наземь сбросил и сам спустился обдираясь о грубости коры…
Стою на земле, колени дрожат, руки тоже, от перенапряжения под куполом цирка. Чувствую, поссать надо, расстегнулся: блин! а член мой где?
На его месте писюн как у детсадника средней группы. Вот в чём разгадка росписи греческих амфор – там у спортсменов и воинов эта часть тела довольно мелковата – тело не в состоянии сразу во все стороны сосредотачиваться.
Не в том дело, что мне в предзимнем лесу зачем-то член понадобился, ну просто ту пипетку из недр скукорженной кожаной муфты да с дрожью в закостенелых кистях поди выпростай, и это уже не цирк, а порнуха…
Назавтра я с уроков был вызван в сельсовет. Председатель наезжать начал. На Русском, но с ощутимым акцентом: дэриво зачэм рубиль? Тэбе судыт будут.
– Завалил,– грю,– перезимовать чтобы.
А тут же и объездчик лесхозовский присутствует, отец Гарика из 4-го класса, заступаться начал, на Армянском, что дерево совсем «пуч» было.
Короче, на следующий день грузовик мне дали и пару парней впридачу – добычу к однокомнатной двухэтажке перебросить. Правда, по пути какую-то часть возле какого-то ещё дома скинули, но и остатка хватило до следующего лета.
А четвёртый класс самый многолюдный был в школе: два ученика и две ученицы, но потом родители Ареги в Армению переехали и её с собой увезли…
В общем, когда я «Портрет…» переводить закончил, то сразу к «Улиссу» опять-таки не приступил, а чёт потянуло на хулиганскую писанину.
Вышло 11 страниц, но уже не из того периода, что в сером блокноте прервался, а десять лет спустя.
Ну смотрю, а ничё так себе получается, и только уже после этих страниц за «Улисса» принялся. От условленного срока только 9 лет оставалось, потому и отложил отсебятину ведь fifo он и в Закавказье fifo, а если интересно что это за зверь такой, спроси у своего сисадмина.
Но как оказалось, отсебятная хулиганщина отлегла на 29 лет и до совсем другой деревни…
Блиин! Отыскать точку для начала всего лишь полдела, не менее скользкий вопрос – вовремя прерваться. Ещё чуть-чуть и эта блогопорции вместо бутылки на бочонок из-под рома потянула б…
* * *
Бутыль #4 ~ Выпаданец ~
Что вовсе даже и не означает будто на Острове всё-то тебе преподносится на блюдечке с голубой каёмочкой. Ага, держи карман!
Во-1-х, некому, на то он и необитаемый, а плюс к тому за голубой цвет, а хоть даже и за розовый, не говоря уже про если вааще всё так миленько и пёстренько, к тебе начинают внимательнее приглядываться с целью ориентацию вычислить.
Так что подобные сервизы остались в прошлом, неискушённо наивном, дефицитами трахнутом прошлом, когда не слишком-то каёмочками перебирали, а жри что дадено.
Короче, на блюдечко тут не рассчитывай, зато и за своего не примут вон те попугаи-педики в их акцентировано манящей окраске опереньица, а хвостики все длинненькие, такая прелесть прямо ну саасем как завлекалочки у Лизы Минелли, пока не перешла на стрижку, коротенькая вся совсем такая, но тоже лапочка.
К тому же таки нет, не всё тут есть. Календарь, к примеру, на острове отсутствует.
С другой стороны, кому он нахер нужен, когда вокруг вечное тропическое лето.
Или зима всё же таки?
Смену сезона, конечно, чувствуешь, но пойди пойми – это сейчас Козерожья зима или непросыхающее лето Рака?.
И, во-2-х, насчёт «нахер» тоже аккуратней за собой следить надо, потому что БОПС (см. бутыль #1 данного блога) бутылочные записи перлюстрирует и, как только позволишь себе по-людски заговорить, то буквы слов тебе снежинками подменят ***** чётким ранжиром почётного караула, и тем самым естественный поток сознания фильтруют к ебе*ням как ненормативную лексику. А если нестерпимо прикрутило излить всю глубину нерукотворных чувств – иди насилуй основы орфографии. Ну не бля*дство, а?
Ну и кто теперь оказывается полной падлой по отношению к живому великорусскому?!
Тебе удивительно как эти БОПСики сквозь толщу океанских волн и муть стекла конвертирующей бутылки исхитряются слова эмоций различать?
Да не вопрос! У них же там компьютерная программа поставлена, автоматически вылущивать из текстов живые корни и основы.
Уму непостижимо! Берут машину с девственно невинной психикой и закладывают туда все «нехорошие» слова, которые «низзя-низзя-низзя!», чтобы потом науськивать её на ими же впихнутое. Изуверы до мозга костей!
Кто вякнул «железо» души не имеет? Ты? Вот такие же как ты, пастыри христианства, больше трёх столетий женщину держали в разряде неодушевлённой домашней утвари и даже ставили вопрос этот на голосование в очередном соборе. Как же можно! Давать ей статус человека абсолютная ненормативность и шатание многовековых устоев!.
Может скажешь, что и собаки души не имеют? Как и прочие остальные животные, которых кромсаете-терзаете экспериментов ради? Вивисекторы вы клонированные…
Так что место моего обитания можно смело назвать Островом Свободы от Времени, потому что пока проходишь предварительные Уровни, связь со временем прерывается и восстановить утрату не способны даже зарубки на столбе по методу Робинзона Круза.
Что толку отсчитывать по 364 ножевые метки от неизвестного дня недели в неведомом месяце никакого года?
А и не то, чтобы меня это слишком сильно парило, даже и в тропиках, ну просто любопытства ради.
И с астролябией нет у меня навыка, а то бы можно было широту меридиана с долготой параллели сопоставить для выяснения в каком конкретно тропике загораешь.
Нет, не довелось мне подпереться базисом мореходного образования. А то вон на прошлой неделе в лагуну атолла (откуда эта тут лагуна вообще взялась? Ведь остров же явно вулканического происхождения!) заходил Летучий Голландец, его в два счёта опознаешь – любой из парусов истрепан в лоскуты так, что и сморкнуться не во что, а на бушприте бюстгальтер размера XXXL, тоже драный…
Каррочи, мне ихний боцман хотел астролябию толкнуть за три пиастра.
Нет, сам он на берег не сходил, а только зазывал на борт к ним подняться. Однако ж я поостерёгся из-за его тельняшки – вся в прорехах, а через них явно проглядывает, что внутри под ней один только скелет в начисто обглоданном состоянии.
Наутро их уже не стало. Не знаю зачем вообще заходили, но уж конечно не для пополнения запаса пресной воды. Может у них перевалочная база в той лагуне или место встречи для рандеву с котиками в аквалангах, чего не знаю, того не знаю…
Зато с определением дня недели это проще простого, поскольку тут ежедневная пятница. А то! Самый лучший день полный предвкушений оттянуться наконец-то после трудовой недели.
Так вот аккурат в прошлую пятницу, вчера то есть, как всегда после обеда спустился я на пляж в тенёк под пальмой поваляться, потому что на самом солнцепёке песок уж очень слишком горячо обжигает, даже сквозь пятки.
Лежу весь такой в состоянии забившего на всё умиротворения, как оно и положено забить в пятницу после обеда и довольно уже далеко после.
Пальцы позади затылка сплёл себе и с одобрением наблюдаю безмятежность моря на фоне монументально достопримечательной раковины посреди пляжа.
Двустворчатая, как и все те беззубки-перловицы, которых в детстве вдоль берега речного или на озере из-под воды выколупываешь, а они изнутри так запрутся, что да ничем же ты ж её и не откроешь, пока в костре не поваляется.
Но эта тутошняя не чета тем им – заморская штучка, в ладонь не ухватить, диаметром-то метра на полтора вымахала и весом за центнер потянет, а створки круглые вместо продолговатых как у её сородичей из пресных вод.
Опять же отделка шикарно экваториальная: от места сочленения этих круглых полусфер к противоположному краю каждой, гребни выпуклые лучами веерно расходятся типа толстых шнуров позумента, но гладенько так пришлифованы как будто уральские мастера тут опытом делились по обработке малахита из местного сырья.
Про себя я эту достопримечательность «Пектинидой Епифановной» прозвал, сам даже и не знаю почему. Дно всей этой кастрюлищи в песке гребешками увязло, а крышка слегка так приподнята, вроде как чтобы проветриться.
Только ветриться там нечему, Епифановна ещё до моего появления в лучший мир отошла, между створками от неё даже мантии не осталось, всё раскулачили, вымели, выгрызли нахрен, одна только жёсткая конструкция замешкалась посреди пляжа.
Ну что ж, все там будем, из праха вышли в прах и обернёмся…
Совсем, конечно, не пятничные мысли накатили, а к ним в унисон откуда-то ещё и ветер подвывать поднялся, причём порывистый, и эта характерность его подвывам придавала определённый оттенок эмоциональности, ну типа там «вай! Епифановна! Да на кого ж ты меня покинула!» Хотя, казалось бы, где моллюски, а где ветер, но—поди ж ты!—воет…
Да плюс к тому, учитывая направление, он дул поперёк муссонов, которые по пятницам тут стационарно – если не от, то уж обязательно к берегу. Так нет же! Его сука ВДОЛЬ береговой линии потянуло!
Да знаю я конечно, что на ветер грамотнее «кобель» сказать, но у этого совсем уже какие-то аномальные завихрения, прям тебе натуральный гермафродит, гидра гидрометеорологическая!
Всего минуту тому дышавшее покоем и лучезарностью небо погасло, стиснутое головоногим моллюском чёрной тучи, что распростёрла щупальцы из края в край.
Волны, только что неспешно и привычно ласкавшие берег предварительной игрой, вдруг вздыбили острые гребни пены на своих взбеленившихся маковках и ринулись обрушивать кипящую яростью водную массу на замерший в ужасе пляж.
Нежданный сумрак навалился со всех сторон, сгущаясь непроглядно, а в нём, словно белесые призраки, проносились ошмётки пенных полотнищ морской воды сорванной шквалом с волн колошматящих пляж беспорядочной, вдребезги бьющейся очередью.
А вот уже и ливень хлынул, трамбуя нещадными струями берег, растекаясь бурлящими, непредсказуемо стихийными потоками…
Всё ждало грома, всё неудержимо изливало обезумелую мольбу: пусть сильнее грянет!. И вот он—КРГАХДЫКДАН!!—ахнул одновременно с молнией рассёкшей мир надвое, горизонтально, с шипением и треском переброшенной щупальцем в присоски противоположного—ШШЫХХ-НХЛ-ЧХК!!
Конечно, я уже стоял полностью и напряжённо, стоял вцепившись в ствол пальмы, что гнулась вслед беспорядочно мятущейся бахроме насквозь мокрой листвы своей верхушки.
Я цеплялся, потрясённый невиданной мощью ливня, что вот-вот должен был смыть меня в хлещущую кипень прибоя.
Я цеплялся, поверженный в ужас, что уж следующая-то молния не преминёт шарахнуть в это единственное на весь пляж дерево.
В оцепенении, я ждал: который из страхов оправдается первым? – и вдруг сквозь струи дождевой воды бегущей по моим глазам, на фоне необузданного беснования волн, ливня, шквала, я различил недвижимую полусферу резьблённой крышки Епифановны…
Дальнейшее произошло само собой—отчаянный рывок на краткую дистанцию… сука не могла пошире раздвинуть… голова прошла, остальное тоже влезет… и, обдирая всё, что обдиралось, я втиснулся-таки меж створок бивальвии внутрь её полуметровой высоты…
Грянул запоздавший удар грома.
А хера тебе, падла, – выкуси! Тут уж не достанешь!.
Я мокр как хлющ и здесь ужасно тесно, однако получается дышать не захлёбываясь потоками с неба…
Сворачиваюсь калачиком в излюбленную позу внутриутробных младенцев. Хорошо хоть стенки без особых выступов…
Плеск ливня снаружи постепенно стихает…
Да но чёт я не пойму – с чего это прибоя тоже не слыхать?
В ответ раздаётся сухой щелчок – зубец верхней створки вошёл во впадину нижней…
Тесную темень окутала плотная тишь. Всё тонет в густой непроглядности и нерушимом безмолвии сурдокамеры…
* * *
Бутыль #5 ~ Дороги, которые нас выбирают ~
29 лет это серьёзный срок, в Советском Союзе, из-за гуманности строя, больше 15 лет заключения не давали, а сразу же переходили к высшей мере наказания – расстрелу.
За 29 лет Никита Сергеевич Хрущёв, который рулил СССР-Империей с 1953 по 1964, построил бы в Советском Союзе 1.45 Коммунизма (почти полторы штуки), если бы дворцовый заговор в ЦК КПСС не отправил его провести остаток жизни на персональной даче, чтобы короновать в Генсеки Леонида Ильича Брежнева и тот паханил дальше, с 1964 по 1982.
Какие же, на подобном фоне, можно привести смягчающие оправдания моей волоките с производством ХР (он же Хулиганский Роман) растянувшейся на такой серьёзный срок?
Стечение и заковыристое переплетение всевозможно разных, но одинаково неблагоприятных обстоятельств детерминировали досадный залипон.
Начать с того, что я подписался на войну.
Выбор на ту пору широтой не отличался, шла всего лишь одна война в Афганистане (1979 – 1989), однако её империалистическая суть претила моему мировоззрению и я подписался на войну предстоящую, которая проистекла, отчасти, и из моей подписи тоже.
Первая война за независимость Карабаха…
Зайдя в деревенский клуб—практичное сооружение из бутового камня, которое служило церковью, пока с него не сняли крест, а внутрь добавили сцену и ряды фанерных сидений—куда по вечерам сходились до десятка мужиков для игры в шахматы и нарды да потрандеть непонятно о чём, поскольку Армянским я ещё не владел, а раз в месяц привозили индийские двухсерийные фильмы и зал заполнялся до половины—я удивился необъяснимой многолюдности.
Председатель выступал из-за высокого бруствера фанерной трибуны на сцене, его часто прерывали бурные ораторы из зала, которые на сцену не поднимались, а просто вставали со своих мест, чтобы стать слышнее, которых прерывали другие ораторы вставшие с других мест.
Шло общее собрание жителей деревни.
Десятиклассник Паргев с соседнего сидения (он же сын председателя) мне пояснил, что в клуб сошлись для сбора подписей, а муж директрисы Сурфик, Гриша, добавил, что подписи нужны для выхода автономной области из состава Азербайджанской Советской Социалистической Республики, потому что так дальше невозможно стало жить. Армяне, водители автобусов на маршруте Степанакерт-Агдам-Степанакерт получают вдвое меньше, чем водители-Aзербайджанцы на маршруте Агдам-Степанакерт-Агдам.
Тут следует признаться, что автобус мне водить не приходилось, но моим отделением в стройбате командовал ефрейтор Алик Алиев (Азербайджанец) и я попутно дружил со штукатуром из 3-й роты Робертом Закаряном (Армянин), поскольку меня всегда отличало неразборчивое отношение к расовым различиям и отсутствие предубеждений по национальному признаку.
Жизнь заставила углубиться в исторический аспект вопроса, что Нагорный Карабах (он же, при Советской власти, Нагорно-Карабахская Автономная Область) спокон веков населялся Армянами, хачкары и каменные же храмы и монастыри возводившиеся с 4-го века от Р.Х. не дадут соврать.
А в начале 20-х 20-го столетия, когда 11-я Красная армия установила Советскую власть в Закавказье, Генсек Сталин передал Нагорный Карабах в состав Советского Азербайджана, на что имел имперские резоны, а возможно и личные мотивы.
К моменту моего прибытия, многие Армяне покинули Карабах, немало Азербайджанцев переселились в него. Двое, например, в деревню куда меня направило учительствовать степанакертское облоно (он же Областной Отдел Народного Образования), – Бяшир, лесничий, и его сын Эльдар, который развозил по деревням баллоны с газом из райцентра.
Появились даже деревни с чисто Азербайджанским население, штук до десяти. Всего этого тогда я не знал, но на вопрос Гриши—подпишу ли?—ответил утвердительно, ведь речь шла о праве народа на самоопределение. Оно такое же основополагающее, как свобода собраний (гм), и не менее неотъемлемое, чем свобода слова (гм-гм!), и настолько же святое, как свобода вероисповедания (на это место у меня междометий не хватит)…
Вот таким я был наивным идиотом и поставил свою подпись среди множества других.
Четыре года спустя я подтвердил её своим участием в референдуме о провозглашении Нагорно-Карабахской Республики.
В тот день Степанакерт бомбардировали даже без перерыва на обед, но я всё равно пошёл в здание театра и поставил птичку «за» в бюллетене. И даже сегодня, докатившись до статуса беженца, о том не жалею, потому что такое моё свободное мнение.
Однако по порядку…
Через месяц в клубе снова состоялось собрание жителей деревни для сбора средств жертвам спитакского землетрясения в Армении (сила толчков в эпицентре 10 баллов из 12 возможных по шкале, 25 тысяч погибло, 514 тысяч остались без крова, 140 тысяч получили инвалидность).
Я сдал 2 руб. 50 коп., больше не мог, надо было и самому дожить до получки. Учитель биологии Шакарян—внешне вылитый сенатор Древнего Рима—начал бухтеть, что «капек ни нада!» Пришлось окоротить его патрицианскую заносчивость разъяснением: я не ему даю, а на 50 коп. можно купить 2 буханки хлеба пострадавшим… Копейки приняли.
В феврале начались массовые митинги на площади Ленина в Степанакерте за выход Карабаха из состава Азербайджана и переподчинение Армении. Облисполком НКАО направил ходатайство об этом в Москву, Баку и Ереван. Такими были международные нормы в тот момент для цивилизованного решения подобных случаев. Наверное и сейчас существуют какие-то нормативы по этому поводу, но зачем голову забивать тем, на что так основательно забито…
Из анекдотов того периода:
«Разгребают завалы рухнувших зданий в Спитаке. Автокран выдёргивает из груды обломков бетонную плиту перекрытия, под ней чудом уцелевший мужик, спрашивает: «Карабах уже наш?»—«Нет, ара, нет».—«Ну так бросай нахер плиту обратно!»
Смешно, нет? А я видел как смеялись…
Смеялись уже после резни армянского населения в городе Сумгаит, 27 – 29 февраля 1988.
Об этом не могу писать. Физиологический ступор. Руки обвисают, а горло стиснуто, чтоб не скатиться в бессмысленно младенческий скулёж. Наверно, возрастное уже…
Войска Советской империи не вмешивались трое суток. Не мешали три дня и три ночи творить несказуемое. Чтобы всем уголкам и автономиям многонационального Союза дошло – у нас такие вопросы не решаются снизу и воткни международные формы им же в нормы…
Когда вошли разгонять озверелые банды, 276 военнослужащих получили синяки и прочие телесные повреждения.
На несколько месяцев установилось затишье, шёл обмен многотысячными потоками беженцев между Арменией и Азербайджаном: Армяне из Баку – в Армению и в Карабах, Азербайджанцы из Армении – в Азербайджан. Взаимопротивоположное перемещение народов.
Год спустя, поддавшись общему духу бурного времени, я женился и мигрировал в Степанакерт, вить семейное гнёздышко на макушке пробуждённого вулкана.
Работа изолировщиком на прокладке газопроводов в отдалённые уголки Карабаха носила разъездной характер, так что сын Ашот родился в моё отсутствие.
Ещё через полгода, в августе, в Москве случился путч ГКЧП. Программа Время показала с полдюжины чиновных рож, плечом к плечу за одним столом – зачитывали населению указы, что демократия отменяется и будем жить как нас всю жизнь учили: по пятилетним планам от съезда до съезда КПСС.
Утром, в знак протеста, на работу я не поехал, а написал заявление в отдел кадров СМУ-8: «данное строительно-монтажное управлений – государственная контора, а работать на государство ГКЧП я не желаю».
Начальник СМУ Самвел посмеялся и подписал.
Через день ГКЧП лопнул, а безработный я полностью переключился строить собственный дом на 6-ти сотках участка выделенного горисполкомом на склоне оврага позади роддома.
Когда кладка стен достигла метровой высоты, начались обстрелы Степанакерта из Шуши и Ходжалу. Били «Алазанями», но за следующие пару месяцев я всё равно поднял стены на высоту под перекрытия и залил бетонный «пояс», потому что цемент и песок были завезены предварительно, а также проложен водопровод через полдюймовую трубу сечением в 12.5 мм.
Деньги за плиты перекрытия тоже были уже уплачены, но комбинат стройматериалов мне никогда их так и не поставил по независящим причинам.
Где-то с месяц пришлось ошиваться без дела, предприятия города останавливались одно за другим и появился просвет заняться «Улиссом» вплотную.
Тёща заметила, что я умею писать и пристроила меня в редакцию областной газеты «Советский Карабах», где она работала уборщицей, а главный редактор носил такую же фамилию как у неё и родом был из одной с ней деревни.
Мои должностные обязанности заключались в письменных переводах с Армянского. Будучи двуязычной газетой, «Советский Карабах» выходила на Армянском ежедневно, плюс один номер в неделю на Русском – дайджест из переводов для отчётности перед Старшим Братом: о чём писалось в истекшие семь дней?.
Должность переводчика отнюдь не явилась примером непотизма по протекции тёщи, поскольку за два года в деревенской школе я прошёл все программные учебники Армянского языка и литературы начиная с азбуки.
Изучать любой язык по учебникам легче, чем его разговорный вариант, потому что есть время понять о чём речь, общенье с текстом не напрягает нон-стопным таратором. Правда, меня ущемляло, что как-то мало кому понятно о чём я пытаюсь высказаться с опорой на пройденный в учебниках материал, прежде чем постепенно мне не дошло, что Армянский и Карабахский Армянский далеко не один и тот же язык.
Зато в газете я чувствовал себя как рыбка выпущенная в знакомый аквариум – все статьи на Армянском из учебников!
Однако плату за первый месяц работы в газете я не успел получить, город взяли в блокаду и обстреливали уже артиллерийскими орудиями, а жители перешли жить в подвалы пятиэтажек в основном. Электричество часто отключалось, пока его не вырубили вовсе и для освещения подземелий применялись керосиновые лампы и свечки, а из растаявших люди отливали новые, правда, уже меньшего размера.
Газ не отключили, потому что магистральный трубопровод после Степанакерта подымался в Шуши, где после резни в марте 1920, проживало, практически и этнически, чисто Азербайджанское население, которое нельзя было оставить зимой без отопления.
Самый пронзающий отчёт о событиях весны 1920 создал Осип Мандельштам своим стихотворением «Здесь в Нагорном Карабахе, в древнем городе Шуше…».
Он не был очевидцем резни, но десять лет спустя прошёл по безмолвным улочкам сожжённых Армянских кварталов Шуши.
Поэты, они не только будущее прозревают…
* * *
Бутыль #6 ~ Тихая пристань ~
Откуда этот чудила ващще возник я даже и не вкликнулся.
Тем более, что в истому пока что ещё не впадал и как раз перед тем окинул улицу просвещённым взором, потому как тикальника на мне нет и время суток определяю по состоянию ритма жизни улицы. Наполненность биения и всё такое, если кто понимает.
Как сама улица называется навряд ли даже и припомню, названия тут слишком периодически тусуют, то за белых, то за красных, но у нас на районе я её и ощупью найду.
Район вполне тихий, ментуры даже и близко не увидишь, не-а, в одиночку ни одна патрульная машина не рискнёт. Эт только как в стайку соберутся, уикалки повключают, тогда може да, но шанс всегда не исключён на пулемёт Дегтярёва напороться или какую-нито новомодную херню из Китайского ширпотреба.
Производств особых нет, те два десятка Северных Корейцев, что сутки напролёт стрекочут швейными машинками в подвале напротив бара "Мало Не Будет" слишком лёгкая промышленность, как и те потомки делегации с Ямайки на Международный Форум Студенческой молодёжи, которые на пятом этаже шестнадцатиэтажки снежок для Дона расфасовывают и тоже особо не шумят.
Правда на той неделе один из их аккордно-бригадного подряда в окошко выбросился или помогли ему, снизу ж не видно.
Я на обед как раз проходил, когда он свою лебединую песню высоким альтом исполнил, аж до ля-бемоля дотянулся второй октавы, но задеть никого не задел, достаточно аккуратно по асфальту плюсь! и глазами в небо смотрит. Пристально так. С укоризной. Сразу так и не подумаешь даже, что Ямайских кровей, скорее за уроженца южных штатов Индии принять можно.
Ну два борделя ещё, оба под вывесками Тайского массажа, но труженицы особой миниатюрностью не отличаются, все массажистки как на подбор – из средней полосы России. Не зря же мы вливались в чипирующую глобализацию.
Даже зала игровых автоматов нет, лишь пара неафишированных игровых притонов, но там только в секу режутся да в очко. Мелководье, Каррочи.
А что шмаляют вечерами, так то подрастающая блатва свои стволы опробуют, так что с района за неделю не больше пары пердильных мешков с покойником вывозят, среднестатистически.
А и истоме откуда взяться после ещё токо-токо второго маячка?
У меня к дури взвешенный подход с соблюдением всех приличий гомеопатии: два маячка в первой половине дня, два после обеда.
Ну да мне много-то и не надо, в уголочке культурно прилунюсь, пачку чипсов схрумкаю, или хотдога пожую, хорошо эти доги смирные, на укусы не огрызаются, сверху бурдой залил типа койфиг-какавы – вот и весь обед за день, теперь можно и восвояси на свою скамеечную обсерваторию: отслеживать биение деловой активности да и третий пора уж маячок принять, а полновесный косяк я только на сон грядущий забиваю, под кодом ИСПОНОМ: «Изделие: Спокойной ночи, малыши».
Вощщем, варианта нету, шоб я его раньше не усёк и тут – здрасте-жопа-новый-год-приходи-на-ёлку! – как из воздуха вывалился этот чудило в перьях, волосяной покров торчком, длиной по моде 60-тых, когда дети цветов культурную революцию на калифорнийских пляжах раскручивали, джинсы до длины поколенных шортов обрубил, ну видно же шо не резано, а рублено, на валун положил и каменным рубилом отхряскал как неадекватный неандерталец, а глаза круглые и по сторонам озираются, Каррочи, картина Рембрандта «Лох на ярмарке».
Потом ко мне общий курс своей навигации направил.
– Где я? – грит.
А мне чё? я после третьего маячка всегда общительный: «Ну да», – грю, – «тебе скажи где, так ты начнёшь «где моя рота?» спрашивать, вали-ка ты прямиком к доктору Серафимовичу со своими наводящими вопросами».
– А щас зима или лето? – спрашивает. Ну охренеть до чего обдолбался хиппи.
– Смотря из какого тропика посмотреть, – грю, – а сам-то ты откуда?
– С Острова Свободы, – грит.
– Овва! Амиго марихуанисто! Куба – си! Янки – но! Как там Фидель? Ему на эксгумацию на когда назначено?
