Полина Борискина
Поэма о солнце
Мама
В коридоре небрежно стянул с себя ботинки, а шапку, куртку и остальную одежду сразу кинул в стирку. Моя обувь была похожа на два сваленных в грязи валенка. Придется выкинуть. Зато в запасе были старенькие, но довольно практичные бежевые кроссовки Nike. Правда, по сравнению с моими родными гавнодавами – светлые тихонечко стояли на полке и трясли в ожидании первой уличной драки, где с меня их скорее всего просто снимут. Да и плевать, стану йогом – буду ходить босиком по стеклу.
Я взглянул на руки, они были полностью разодраны до локтей.
В одних трусах и грязных тряпочках, которые называются «носки», я зашел в комнату и встал перед большим зеркалом, чтобы посмотреть на себя во весь рост – до сих пор не знал, насколько плохо я выгляжу.
Распухшие сливы с красными и фиолетовыми трещинами вместо губ; модный румянец на правой щеке в виде продолговатой ссадины; запутанные пыльные крючковатые волосы возле ушей; синее растянутое по левой стороне ребер пятно до пупка и грязные ладони с запекшейся кровью между линий. Молод и свеж.
Я повернулся боком, из головы точно вверх торчали две шишки, которые делали меня похожего на Хеллбоя. Только вот ростом я был не 2 метра и весил не 230 кг. Но в остальном – вылитый Анунг Ун Рама. Я поднял руку в сторону и напряг бицепс – больше похоже на сломанную вешалку. Жалкое зрелище.
– Кушать! – крикнула мама с кухни.
– Сначала в душ схожу. Я пока не голоден, – крикнул я в ответ.
Отца снова не было дома, он много работает. Скорее всего, продлили смену. Хотя на его месте я бы тоже предпочел задержаться.
– Иди кушать! – она повторила.
Я выдохнул громче, чем обычно, и зашел на кухню. Я встал в дверном проеме в самом непрезентабельном виде – в чем мать родила – ну еще в серых трусах, и дырявом левом носке, который еще не успел снять.
– У тебя со слухом все нормально? – спросила мать, стоя спиной ко мне. Она выкладывала со сковородки мясные шарики мне в тарелку.
– Да, просто с пониманием не очень, – ответил я.
Мама развернулась в мою сторону.
– О господи, сын. Иди отмойся.
– Туда и планировал.
Мама сменилась в лице.
– Язык бы твой поганый…
– Согласен! – улыбнулся я в ответ и похромал в душ.
***
Я смотрел на выстреливающее водяными стрелами орудие пыток и не знал, как подступиться к нему, чтобы не умереть от болевого шока.
«Такс, давай как в вальсе: вперед правой, назад левой». – Я занял устойчивую позу, чтобы в случае неудачного погружения под душ, не поскользнуться на кафеле и опять не рассечь затылок. Слышал, если хорошенько повредить эту часть мозга, можно лишиться зрения. Я постоял еще с минуту, но так и не смог придумать подходящую шутку на этот факт – расстроился, но не сильно.
– Первому игроку приготовиться… – проговорил про себя. В носу все еще стоял тот ужасный приторный землистый запах.
Я настроил душ и, сжав глаза, встал под струю теплой воды.
Выдавил на ладонь синий гель для душа и растер по груди – защипало. Потом зажгло по всему тело. Я чувствовал себя первоиспытателем в экзотической процедуре пилинга живыми пираньями. Вода и мыло разъедало все трещинки, ссадины и царапины вдоль тела. Под ногами собралась красно-серая мутная жидкость – я стоял в луже из собственной крови, пыли, грязи и мыла с запахом лаванды.
Похлюпал пальцами по плитке, появились грязные пузыри.
Через 10 минут вода ощущалась, как вода, пальцы рук почти легко сжимались, а с волос перестали стекать комки грязи. Похоже, я больше не выгляжу, как трубочист.
Я аккуратно вытер тело неприятным махровым полотенцем, оделся в чистое и пошел на кухню. На тарелке меня ждали мясные шарики и луковое пюре.
– Мам, спасибо большое, но я не буду это есть…Слушай, ты сама сегодня все видела, – начал я. Хотелось рассказать матери все, чем поделилась с нами Лу.
Я думал, с чего начать и какие лучше подобрать слова. В этом нужно быть очень осторожным, чтобы не спугнуть. Родители всегда очень скептически воспринимали новую и информацию. Особенно сложно было опровергнуть советские закостенелые теории, которыми они жили и бредили. Родители хуже детей, ей-богу. Ты им доказательства на тарелке протягиваешь, а они смахивают ее рукой на каменный пол под звуки работающей передачи «Жить здорово» на заднем фоне. «Бац!» и на тебя снова смотрят, как на шарлатана с улицы или клоуна.
«Но я ведь лучшего для них хочу».
Мать положила железную лопатку в раковину, развернулась ко мне и медленно начала сливаться с красной фарфоровой кружкой «любимому папе!».
На меня смотрели грустные и уставшие глаза на чьем-то злом лице.
– Мам, эту дрянь вообще есть нельзя. Пожалуйста, давай выбросим, я объясню…
– Я уже приготовила, – не разжимая губ, проговорила мать.
– Я ведь не просил, – спокойно произнес я.
– Сел быстро и поел! – крикнула мама и ударила вафельным полотенцем себе по ноге.
– Я не стану это есть. Слушай, отец Лу сказал…
Мама быстро подошла к столу, схватила горячую тарелку и запустила ее в холодильник. Мясные шарики разлетелись по паркету, один отскочил мне в ногу. А коричневый соус и пюре кляксой растеклись по маминым подарочным магнитикам.
– Ты неблагодарный и бесстыжий. Почему ты есть это не будешь? Похудел так сильно, стал похож на наркомана. Может ты поэтому без аппетита?!
Полминуты мы смотрели друг на друга без единого намека на взаимопонимание.
Потом ее выражение лица сменилось, словно она нашла разгадку всем тайнам вселенной.
– Покажи свои руки!
Она покраснела, как рак.
– Мать, ты совсем из ума выжила? – крикнул я.
Она подбежала ко мне, вцепилась в мои запястья и развернула внутренней стороной, оставив своими ногтями новые царапины поверх старых – не заживших.
– Не трогай меня! – одернул я руки. – Ненормальная что ли совсем! – я отскочил от нее.
– Что ты со своей едой прицепилась! Стоит это того? А? Скажи мне?! – продолжал я кричать.
– Что ты скрываешь от меня, – она прищурилась и язвительно улыбнулась. – Я читала твой серый дневник.
– Что… Зачем. Ты рылась в моих вещах?
– Вы с этой Лу, наверное, вместе этим занимаетесь. Где берете! Кто вам продает?
Лицо мамы покрылось испариной, с висков покатились капли пота и затекли в ее улыбающийся рот. Она небрежно сняла с себя шерстяную кофту и кинула на стул.
– Да о чем ты вообще, мам, – промямлил я.
Я не понимал, в чем я виноват.
Мама продолжала что-то кричать, но я уже не слушал, что именно она говорила. Я старался не цепляться за слова, которыми она бросалась. Она продолжала ритмично открывать рот и брызгаться слюнями на пол, выплевывая очередные ругательства в мою сторону. Я не мог ничего ответить.
А я ведь так и не рассказал ей о том, что произошло ночью. Перед глазами снова лежал этот голый мужчина в пыли, он не дышал и не двигался, не мог ничего сделать, кого-то позвать на помощь – я почувствовал себя точно так же. Мама меня не слышала, она больше не видела меня и не замечала, я не мог двигаться, говорить. Не помню, дышал ли вообще.
– Прекрати, – тихо произнес я. – Пожалуйста.
Через секунду в меня прилетела тяжелая горячая рука. Шлепок оглушил работающий справа телевизор.
Я не помню, как дошел до своей комнаты, как оделся и собрал вещи. Я стоял уже на пороге с огромным полупустым чемоданом и грязным паспортом в руке, открывал дверь ключом.
Кто-то позади меня пытался отобрать мои вещи, они падали, я снова их поднимал.
Кто-то кричал мне в спину.
Кто-то начал плакать.
Кто-то закрыл за мной дверь.
Желтые таблоиды
Прохладно было идти без шапки. Наверное, впервые за два месяца оставил ее дома.
Я шел вдоль синего забора куда-то вперед, волоча за спиной чемодан. Ручка была оторвана, поэтому мне пришлось тащить его в полу сгорбленной позе.
Я не был уверен, что именно успел закинуть внутрь, но по весу ощущал примерно 2,5 грязных носка, пару футболок, брюки и, если удача на моей стороне, чистые трусы.
«Дневник».
«Черт».
Я становился.
«Я забыл дневник».
«Возвращаться не стану».
Решил, что это уже не имеет никакого значения. Пошел дальше.
Я понятия не имел, куда вообще иду.
Слева по каменной плитке грохотали колесики сломанного чемодана в такт моим шоркающим шагам, а справа доносились отрывистые крики вперемешку со смехом и визгом. Я периодически улавливал слова и слышал некоторые фразы, но смысла в них не было. Голоса были вроде женские, а вроде мужские. По-моему, кричал ребенок. Хотя…разве дети так кричат? Понятия не имею.
Тело все еще болело в нескольких местах, и особенно щекотно зудел затылок, периодически давая о себе знать пульсирующими метками выстрелами в мой мозг.
Я с трудом посчитал, сколько часов спал за эти два дня – обошелся пальцами одной руки. Что ж, в любом случае сейчас в моей голове было куда меньше прескверных мыслей. Может это от недосыпа или от сотрясения, кто знает. А может я давно стал дурачком, и мне все это сейчас кажется. Хотя это вряд ли – выходят какие-то слишком скучные локации для шизоидного бреда. Я может и нудный тип, но псих бы из меня получился интересный. Точно в этом уверен.
Читал, что многие гении использовали сон для реализации своих творческих планов. Какие только изощрения не придумывали художники, поэты, музыканты. На уроках культуры еще в школе, помню, рассказывали: известный чудик Сальвадор Дали спал с железным ключом в руках. Во сне он выпадал, и тот просыпался от грохота – поле чего сразу бежал рисовать образы из сновидений. Потому у него часы и растекаются на картинах, как сыр в микроволновке. А может он просто не с этой планеты – я бы, например, на его месте трижды подумал, прежде чем надевать костюм аквалангиста на лекцию по сюрреализму. Он тогда чуть не помер, между прочим. У людей там, наверное, и так мозг плавился, а тут еще параллельно – шоу с задыхающимся водолазом.
Я как-то плохо всегда понимал современное искусство. Ну не нахожу я в нем особых смыслов, подтекст уловить не получается. Сюрреалисты, кубисты, модернисты, баянисты, онанисты… столько в мире чепухи. Люди скоро совсем в кротов превратятся – не хотят замечать мир вокруг себя, живут в извечных поисках потаённого, мистического, надумывают себе что-то, изобретают или же создают произведения искусства из пачки салфеток, клея и спермы.
Я не хотел бы так жить. Ведь если вечно искать, можно и не найти.
Нудное равнодушие в моей голове медленной спиралью перерастало в приятное расслабление и легкую заинтересованность прогулкой.
Я повернул направо, продолжая идти вдоль синего забора, и увидел по обеим сторонам дороги два больших подсвеченных рекламных щита. Они были залиты краской, словно кто-то плеснул на них из ведра. А поверх засохшего желтого фона красными потеками было неровно накарябано четверостишие. Я не сразу понял значения написанных фраз на первом таблоиде:
И кто, скажите, зверь на самом деле?
И почему противен этот век?
И просто человечнее нас звери,
И зверя нет страшней, чем человек.6
На втором щите было написано только одно предложение – тоже красным цветом:
Мы скоро ляжем вместе с ними рядом
Я вспомнил утреннюю площадь и полицейский участок, располагавшийся рядом с местом взрыва на мясной фабрике. В голове все прояснилось: потекшие слова на рекламных щитах обрели ясный смысл и мрачное послевкусие. Мне не хотелось снова читать это, что было довольно сложно. На темной дымной улице таблоиды кричали ярким желтым цветом – трудно не развернуться, не обратить на них внимание.
Я решил пойти в противоположную сторону и преодолеть еще пару километров. Рекламные щиты скрылись за поворотом, но оставили желтую светящуюся тень на мокром асфальте проезжей части.
Синий забор наконец заканчивался, я подходил к мосту – пришло время определиться со следующим пунктом назначения. – «Не буду же я шататься всю ночь со сломанным чемоданом в руках, ожидая появления патрульной машины».
Трюковой велосипед
Выбор пал на памятник возле дома Лу. Правда, идти было далековато, но я никуда не спешил.
На перекрестке я вспомнил, что почти сутки не выходил на связь. Достал телефон из кармана, покрутил в руках, но включать его не стал. Я боялся обнаружить на разбитом экране тысячу пропущенных от Лу с Нилом и еще десяток сообщений с угрозами от матери на десерт.
Я положил мобильник обратно в левый карман и нащупал смятую сигарету. Она, к счастью, оказалась целой. Я порылся еще – ничего больше. Зажигалку я не нашел. Она, видимо, в какой-то момент умыкнула через дырку.
Рядом заиграла знакомая мелодия – звуки доносились со стороны моста, где проходил старый тоннель. Через него можно было попасть сразу в центр города, получилось бы удобно и быстро. К тому же полицейские там бывали редко – вариант соблазнительный. Но репутация у этого места была не самая приятная: туда либо неформалы стекались выпить пакетированного вина под странную музыку, либо бомжи шли помирать. А сегодня – мало ли, кто решит окочуриться.
Не знаю, насколько хорошая идея – спускаться вниз в поисках зажигалки, но попробовать стоило. Я присел на корточки, чтобы получше разглядеть место, но это было бесполезно, ни черта не видно – темно, как в танке. Внизу дорога не освещалась, только в тоннеле горел тусклый свет. Я включил фонарик на телефоне и двинулся в сторону каменного спуска.
В траве рядом со ступеньками что-то лежало – издалека было похоже на корзину из супермаркета. Я подошел и увидел серебристый потертый трюковой велосипед с наклейкой голой женщины на раме. С 5 лет о таком мечтал – по двору разъезжать, прыгать везде в кепке козырьком назад. Но из всего этого у меня была только наклейка с суперженщиной в черном бикини.
Было решено принять от вселенной этот долгожданный подарок судьбы и немного прокатиться. Я поднял железного коня и уверено сел. Под ним лежал белый расстегнутый рюкзак с железными баллончиками внутри и сахарной булочкой в боковом кармане.
«У граффитистов лучше велики не угонять», – подумал я, но все равно не оставил своего желания провести тест-драйв.
Я опустил правую ногу на педаль и на какое-то время совсем перестал ощущать холод и неприятный запах улицы. Побитые фонари и разломанные лавочки больше не казались такими уродливыми, даже напротив – стали гармонично сливаться с урбанистическим пейзажем этого спокойного места. Замерзали только зубы – немного позже я обнаружил растянутую улыбку до ушей на своем лице.
Я раз за разом наматывал пыльные круги, пытаясь подпрыгнуть хотя бы на полметра вверх. На третьем повороте у меня наконец получилось выполнить опасный трюк – проехать на заднем колесе целых 3 метра и в конце затормозить на пробуксовке. Вышло очень стильно и ловко, как мне показалось. Теперь можно было и покурить.
– Понравилось? – сказал кто-то очень низким голосом.
Я тут же развернулся с выражением лица самого бездарного вора трюковых велосипедов.
– Очень, – радостно бросил я в темный угол, из которого послышался вопрос.
– Рад за тебя.
Я наконец пришел в чувства. Улыбка с трудом сползла вниз к подбородку.
На месте оставленного рюкзака с баллончиками стоял невысокий светлый парень в тонкой клетчатой рубашке. Он недоверчиво и слегка смущенно разглядывал похитителя своего транспорта, параллельно доедая сахарную булочку.
– Это, кстати, мой, – не меняя интонации произнес владелец велосипеда, прожевывая кусок.
– Я его не собирался угонять, – сказал я, все еще стоя на одном месте.
– Ладно, – быстро произнес парень, закинул рюкзак на плечо и развернулся в сторону спуска.
– Стой! – крикнул я. – Извини, уже возвращаю назад.
Моя нога почти ровно перелетела через раму и узкое сиденье, я встал по левую сторону от велосипеда и медленно покатил его обратно.
– Чувак, здесь ветер, мне немного поддувает. Я иду вниз, там мои вещи, а ты…не убей его только, пожалуйста, – ритмично проговорил парень и развернулся к каменному спуску.
Мне стало очень стыдно за то, что меня вот так поймали с поличным – еще и официально разрешили покататься, хотя я даже не спрашивал.
Я положил велосипед на место и поднял свой чемодан. Снова вспомнил про сигарету.
– Эй! – крикнул я вниз, – не будет зажигалки?
– Будет!
– Мне спуститься?
– Ну да.
– Ага, ладно сейчас!
Обеими руками я схватил своего черного пузатого спутника и медвежьей походкой спустился по каменной лестнице. Быстро поднеся сигарету к огню, я затянулся и выдохнул вверх.
– Куришь? – любезно протянул я своему новому другу замусоленную Marlboro.
– Курю, но не сигареты.
– Круто, – смущено ответил я.
Возникла неловкая пауза.
– Мне типо с тобой постоять? – спросил светловолосый.
– Ну вообще, как хочешь… наверное.
Вблизи я смог рассмотреть его получше: очень грустное детское лицо, которое никак не сочеталось с хриплым низким голосом; светлые голубые глаза, уходящие уголками к вискам; белые прямые волосы, которые свисали почти до шеи, черные спадающие на правый бок брюки с дыркой на колене и красная клетчатая рубашка без трех верхних пуговиц. На него было холодно смотреть.
– Я Даниэль, – сказал он и выдержал недолгую паузу.
Парень осмотрел меня снизу верх
– Слушай круто… – продолжил граффитист. – И часто ты так с чемоданом гуляешь?
Я на минуту забыл про существование своего походного узелка, в котором мог даже сам уместиться.
– Нет, вообще-то только сегодня.
– Яясно, – протяжно ответил Даниэль. – Я внизу тусуюсь, если хочешь, пошли со мной.
Я одобрительно кивнул, и мы начали спускаться.
Чистое искусство
Мы подошли к тоннелю, завернули за угол и спустились еще на 10 метров к маленькой быстрой речке под мостом. На земле валялись 3 баллончика с краской, а на бетонной плите стоял желтый музыкальный проигрыватель. Даниэль нажал на круглую кнопку и заиграла классическая музыка.
– Красиво, – посмотрел я на разрисованную стену. – Твоя работа?
– Ага, – ответил молодой Бэнкси7 и начал укладывать разбросанные баллончики в свой рюкзак.
На коричневой стене акриловыми потеками засыхали три женских силуэта в белых платьях и того же цвета высоких гольфах до колен. Они держали друг друга за талию и пританцовывали, изящно отставив правую ножку в сторону. А та, что была посредине, стояла с поднятой вверх немного изогнутой рукой, призывая обратить на них внимание. Красный, белый, черный – чередовались цвета волос трех женщин слева направо. Этот рисунок не был похож на привычное яркое граффити: оно выделялось на фоне блеклой стены, одновременно сливаясь с местом, в которое меня привел Даниэль.
Не уверен, каким именно чувством я бы описал свои ощущения, но точно могу сказать, что было приятно смотреть на рисунок и разглядывать стройные высокие силуэты на коричневой стене. Да, именно приятно.
В этот момент ритмичная мажорная композиция сменилась другой – минорной. Я услышал скрипку, звуки клавиш, и чуть позже вступил контрабас.
– Не ты случайно щиты рекламные рядом с торговым центром разрисовал? – спросил я.
– Желтые?
– Да. Твоих рук дело? Трудно, наверное, было…
– Нет, не я. Вообще не понимаю, зачем это сделали. Я такое бы рисовать не стал и показывать тоже, – быстро проговорил Даниэль.
– Почему?
Он нахмурил брови и отвел лицо в сторону, приложив к губам указательный палец правой руки. Потом щелкнул двумя пальцами и развернулся к своему рисунку.
– Тебе нравится? – спросил он, взглядом указывая на трех женщин в белых платьях.
– Да… очень даже. Не видел раньше подобного стрит-арта в нашем городе.
– Воот, – протяжно начал он. – Как бы ты их описал?
Я подумал пару секунд и сказал первое, что пришло на ум.
– Эти девушки… – я старался подобрать самое верное описание, – они спокойные и красивые. Наверное, я бы пригласил одну из них потанцевать.
Даниэль тихо усмехнулся на правую сторону, но улыбка почти сразу исчезла с его лица.
– А те желтые таблоиды, понравились тебе?
Сразу после вопроса я почувствовал знакомый трупный запах, а перед глазами появился образ растянутой по земле собаки с желтой пастью.
– Они правдивые, но ужасные.
– А кому нужна эта правда?
Я пожал плечами.
– Тебе не нужна, мне тоже. Так в чем смысл? – продолжил он.
– Думаю, кто-то пытается достучаться до людей, изменить что-то или кого-то… – предположил я.
Мой собеседник тут же переменился в лице: было похоже, что он разочаровался в моем ответе.
Даниэль достал из портсигара самокрутку, поджег ее и начал курить, внимательно рассматривая результат изящных акриловых линий на коричневом фоне.
Из-за нависшей тишины мне стало не по себе. Казалось – я ляпнул что-то неправильное или даже оскорбительное.
Мелодия снова сменилась.
– Почему классика? – спросил я.
– Мне нравится, – заинтересованно начал Даниэль. – Она делает меня счастливым. Клавиши и струнные создают микровселенную в моей голове, обтекают мой больной мозг, когда я устаю или не могу сосредоточиться. Я всегда ее слушаю: когда мне хорошо или плохо, или нормально, или никак. Она вытаскивает меня наружу, подбадривает. Классика, наверное – самая щедрая музыка, добрая, самая одинокая и поэтому безвозмездная.
Даниэль достал еще одну самокрутку и протянул мне. Я поджег и затянулся. Самодельная сигарета была очень приятная на ощупь: маслянистая и мягкая. Ее было легко крутить двумя пальцами.
– Что значит щедрая и одинокая? Как это относится к музыке?
– Слышал что-нибудь о чистом искусстве?
– Знакомо, – утвердительно произнес я, – но не совсем понимаю суть. Вроде в поэзии было что-то похожее: Тютчев и Фет, кажется, писали в этом жанре.
– Это не жанр, но ты близок. И да, они были представителями этого направления в творчестве, – сказал Даниэль и занял удобное положение на большом сером камне напротив своего рисунка. – Чистое искусство является скорее эстетической концепцией, формой восприятия и взаимодействия в мире, – он поднял обе кисти и начал жестикулировать в такт словам. – Поэты и художники, особенно музыканты – многие из них не хотят участвовать в событиях, которые разрушают общество. Они создают нечто отстраненное и прекрасное, намеренно игнорируя ужасы этого мира. Делают вид, что их это не касается.
– Разве это правильно?
– А разве это плохо?
Даниэль выдержал паузу и продолжил.
– Я нарисовал это, – он указал на стену, – после того, как увидел животных на площади. Я живу напротив. Утром вышел покурить на балкон, но опрометчиво взял с собой кружку с горячим чаем – она упала мне на ногу, когда я разглядел среди кирпичей полсотни маленьких трупов. По-моему, в мире слишком много херни. И если есть возможность хоть куда-то от нее убежать, спрятаться, не видеть и не слышать – я не стану упускать этот шанс. Посмотри на мой рисунок, – он развернулся лицом к стене, – разве он напоминает, как нам всем погано живется?
– Нет.
– Нет, именно. Я хочу любить, смотря на этих девушек. Молодость, красота и легкость – вот, что я вижу. Я это чувствую, а не переживаю. Улавливаешь разницу?
– Вроде.
– Так же с классикой. Я пропитываюсь положительными эмоциями, как губка, и уже не получится всосать лишнего. Я оставляю всю гадость за пределами, отстраняюсь от нее. Так живется проще. Да и мир кажется не таким скверным. Главное – внутри сохранить это тепло, понимаешь, чувствовать его, взращивать и подкармливать. А когда его станет слишком много, когда оно полезет из всех щелей – подари его кому-нибудь, поделись. В этом и есть секрет счастья. Тебе не будет жалко. Люди вообще не жадные – многие просто не знают об этом.
После того, как Даниэль закончил говорить – он затушил самокрутку и положил бычок в карман рубашки.
– Как оно? – спросил он, кивая головой на сигарету, которой со мной поделился.
Я среагировал на его вопрос только спустя минуту. В голове, как в старом любимом тетрисе с желтыми кнопками, аккуратно укладывались кирпичики информации, которую я только что узнал. Я чувствовал себя той самой губкой, которая стремительно поглощает все слова без остатка. Мне нравилось то, о чем он говорил.
– Какие у тебя планы вообще?
Я вернулся в разговор.
– Да никаких. Я просто гулял, и вот… оказался здесь.
Даниэль немного прищурил глаза.
– Могу познакомить со своими друзьями. Ты как?
Планов у меня действительно не было никаких. Да и, по правде говоря, мне хотелось поговорить еще о чем-нибудь с Даниэлем.
– Да, конечно. Я за!
– Супер, нам через тоннель. Только надо велек спустить.
– Я точно впишусь в твою компанию…? – неуверенно произнес я.
Даниэль повернулся ко мне и улыбнулся на правую сторону.
– Каждый может, если захочет. Вопрос лишь в желании.
Я принял этот немного абстрактный ответ за положительный и пошел следом за ним.