Петр Мультатули
Император Николай II. Мученик

23 ноября/8 декабря 1908 г. австро-венгерское правительство официально заявило, что отказывается передать вопрос об аннексии на международное обсуждение. Вена поясняла, что могла бы пойти на созыв конференции лишь при том условии, если бы все её участники заранее обязались не возражать против совершённого ею акта. Германия безоговорочно поддерживала Австрию, о чём в тот же день, 23 ноября/8 декабря, Бюлов заявил публично^{291}.

Между тем Извольский сообщал Совету министров, что Германия готовит нападение на Францию. Николай II не верил в возможность в настоящих условиях войны между ними. Гораздо вероятнее было нападение Австро-Венгрии на Сербию, которую охватила волна народного негодования действиями австрийцев. Правительства Сербии и Черногории выступили с совместным заявлением протеста^{292}. Возросла вероятность войны Османской империи с Болгарией и даже Австро-Венгрией, так как в Стамбуле были сильно раздражены австро-венгерской аннексией. В этих условиях Государь считал, что самое главное – не допустить войны на Балканах. 15 декабря 1908 г. Николай II написал Вильгельму II письмо, в котором указывал, что «аннексия Австрией Боснии и Герцеговины вызвала в России взрыв негодования»^{293}. По мнению Государя, «единственная опасность политического положения в настоящий момент заключается в следующем: быть или не быть войне между Австрией и Сербией?»^{294}

Государь сообщил кайзеру, что Россия успокоила правительства славянских государств. При этом Николай II в письме к кайзеру подчеркивал: «Ты можешь себе представить, в каком затруднительном положении я бы очутился, если бы Австрия напала на одно из этих малых государств». Государь просил Вильгельма II «во имя нашей давнишней дружбы» дать понять Вене, что война на Балканах «представляет опасность для европейского мира»^{295}.

Вильгельм II тянул с ответом. Тем временем Николай II 17 декабря 1908 г. написал очередное послание императору Францу Иосифу, в котором спрашивал: ограничится ли австрийская политика «той смутой, которую она уже причинила, или же мы находимся накануне осложнений, ещё более опасных для общего мира». Царь писал, что «по сведениям, которые до меня доходят, Твоё правительство принимает военные меры в таком масштабе, из коего можно предположить, что оно готовится к возможному в ближайшее время конфликту с Твоими южными балканскими соседями. Если подобное столкновение произойдёт, то оно вызовет в ответ большое возмущение не только на Балканском полуострове, но также и в России, и Ты поймёшь, то особо трудное положение, в котором я окажусь. Избави нас, Боже, от подобной перспективы, которая положит конец всякой возможности сохранить хорошие отношения между Россией и Австро-Венгрией и может привести Европу к общей войне»^{296}.

В этом письме Государь был вынужден оправдывать действия Извольского, фактически признавая, что суть переговоров в Бухлау ему стала известна уже после свершившегося факта. Франц Иосиф не преминул заметить это Николаю II: «Я не могу, мой дорогой друг, скрыть удивления, что предложения эти не были предварительно представлены на твоё утверждение и стали Тебе известны после свершившегося факта в форме неожиданного и несвоевременно сделанного сообщения»^{297}.

Что касается Сербии и Черногории, то Франц Иосиф заверил Николая II в том, что его поведение «в отношении сербских стран продиктовано мне с осени моим долгом и предусмотрительностью. Я никогда не думал посягать на их независимое существование и не питаю никаких завоевательных стремлений, могущих причинить им вред».

Между тем германские верхи пытались воспользоваться ситуацией, чтобы, с одной стороны, успокоить Россию, а с другой – оторвать её от Антанты. 18/31 декабря 1908 г., во время Новогоднего приёма в русском посольстве в Берлине, начальник Большого штаба генерал-фельдмаршал Гельмут фон Мольтке, поздравляя представителя Государя графа И. Л. Татищева с наступающим новолетием, сказал: «Желаю нам обоим, чтобы наступающий год протёк мирно. Нам с Россией делить нечего и между нами нет таких причин, которые требовали нарушения наших добрых отношений. Увеличивать ваши владения вам нет надобности, а если бы мы отвоевали у вас Польшу, то создали бы себе большие внутренние хлопоты. Однако мы союзники Австрии и должны её поддерживать, но если бы война началась, и мы бы дрались с вами и Францией, то это была бы катастрофа, равняющаяся уничтожению Европейской культуры. Исход войны никогда вперёд предусмотреть нельзя, и только одна Англия, которая в войне не приняла бы никакого участия, извлекла бы из неё существенную пользу»^{298}. Мольтке не знал, произнося эти речи, что ещё осенью 1908 г. Император Николай II знал о планах наступательной войны Германии против России^{299}.

9 января 1909 г. Государь получил наконец ответ от кайзера Вильгельма на своё письмо от 15 декабря, в котором кайзер утверждал, что для Германии австрийская аннексия была столь же неожиданной, как и для России. Кайзер жаловался, что политика России «постепенно всё более и более отклоняется от нас, всё теснее примыкая к комбинации держав нам враждебным»^{300}. Вильгельм II объяснял «величайшую сдержанность» германского правительства к предложениям Извольского «стремлением русской политики опереться на Англию и Францию», которое «особенно проявилось во время теперешнего кризиса»^{301}. Главная мысль, которую Вильгельм II проводил в своём письме, заключалась в том, что если бы Россия обратилась с самого начала к Германии, то «мы бы подали мысль о предварительных конфиденциальных переговорах между кабинетами. Такие переговоры доставили бы нам ни один случай оказать России ценные услуги. Если бы Россия вовремя посоветовалась с нами, то дела не оказались бы в таком запутанном состоянии». Кайзер выражал уверенность, что Австрия не нападёт на Сербию и что, несмотря на многочисленные серьёзные затруднения, удастся уладить дело мирным путём.

О том, как на деле Вена и Берлин собирались «улаживать дело мирным путём», стало ясно в ближайшие месяцы. На антиавстрийское движение, поднявшееся в Сербии, Вена ответила военными приготовлениями. Эренталь выдвинул план раздела Сербии между Австрией, Болгарией и Румынией^{302}. Тем не менее Вена не была готова одна начинать войну против Сербии из-за опасения русского вмешательства. Ключ от мирного решения конфликта лежал в Берлине, а не в Вене. Нужно было воздействовать на кайзера с тем, чтобы тот оказал давление на австрийские правящие круги. Николай II написал Вильгельму II 30 декабря/12 января 1909 г. очередное письмо. Царь пояснял, что Сербия и Черногория «принадлежат к славянской расе и исповедуют ту же религию, что и мы. Вот почему национальное чувство России так всецело на их стороне. По отношению к Германии нет никакой враждебности». Николай II указывал кайзеру: «лишь Ты один в состоянии помочь нам всем, оказав дружеское воздействие на Вену в смысле смягчении курса её политики»^{303}.

Однако кайзер был глух к просьбам Николая II. Наоборот, Вильгельм всемерно поощрял агрессивные действия своего союзника. 13/26 февраля 1908 г. Германия оказала большую помощь Австро-Венгрии в заключении договора с Турцией, по которому последняя, в обмен на 2,5 млн фунтов стерлингов, отказалась от своего суверенитета над Боснией и Герцеговиной^{304}. В январе – марте 1909 г. шла активная переписка между Мольтке и Конрадом о взаимодействии в случае начала войны Австрии с Сербией или Россией. Мольтке обещал австрийскому командованию военную помощь и в случае прямого нападения России на Австрию, и даже в том случае, если Россия вмешается в австро-сербский конфликт^{305}.

Весной 1909 г. Германия считала себя готовой вступить в войну как против России, так и против Франции. Но для Берлина также было выгодно и то, если бы Россия отступила. Этим, по мнению германского руководства, она показала бы свою слабость и скомпрометировала себя в глазах балканских народов. Поэтому кайзер, Бюлов и Мольтке всячески подстрекали «военную партию» в Вене действовать решительнее. 7/20 февраля Эренталь известил Бюлова, что мобилизация и выступление против Сербии назначены на середину марта. Сербии будут предъявлены требования: отказаться от притязаний на компенсации, от протеста против аннексии и дать заверения, что она не питает агрессивных замыслов против Австро-Венгрии. Если Белград не удовлетворит этих требований, Австрия предъявит ему ультиматум, а в случае его отклонения последует война^{306}.

Между тем в Думе и в прессе шла яростная кампания в поддержку Сербии. Газеты помещали самые провокационные сообщения, которые могли дать повод австрийцам к эскалации конфликта. Так, «Русское Слово» 10 февраля 1908 г. писала: «Из Вены. Вчера отправлено на сербскую границу 50 000 солдат. В общем на границе Сербии расположено уже 200 000 человек. Ввиду намерения австрийского правительства удвоить число войск на днях ожидается призыв запасных. В здешней печати циркулируют слухи, будто уверенность Сербии и ее вызывающий образ действий по отношению к Австрии объясняются негласным обещанием поддержки Россией на случай войны. По уверениям газет, в Петербурге победила дипломатическая партия, стоящая за активное вмешательство России в балканские дела»^{307}.

4/16 марта 1909 г. Император Николай II писал Императрице Марии Феодоровне: «Австрийские дела продолжают приносить всем большие неприятности. В пятницу вечером у меня соберётся Совет министров. Нужно потолковать о мерах, которые будет нужно принять у нас в случае войны Австрии и Сербии. Например, не позволять добровольцам ехать на войну, крепко держать газеты в руках, чтобы они не агитировали. Конечно, если на нас не нападут, мы драться не будем»^{308}.

Николай II как никто знал, насколько Россия, только-только начавшая выходить из последствий войны с Японией и смуты, не готова к новому военному противостоянию, да ещё с такими мощными державами, как Германия и Австро-Венгрия. Государь хорошо понимал, что Германия не только не содействует мирному разрешению конфликта, но наоборот, всячески толкает Австро-Венгрию на войну. Об этом Николай II писал Марии Феодоровне уже после событий: «Нам со всех сторон было известно, что Германия совершенно готова к мобилизации. Против кого? Очевидно, что не против Австрии»^{309}.

По мнению русского Главного штаба, основанного на анализе мобилизационных мероприятий Австро-Венгрии, последняя с января 1909 г. была готова вести войну против большой державы, под которой, безусловно, понималась Россия^{310}.

26 февраля/9 марта Австро-Венгрия в ультимативной форме потребовала от Сербии признания аннексии Боснии и Герцеговины, открыто угрожая ей войной, демонстративно начала военные приготовления и сосредоточила свои войска на сербской границе. На стороне Австро-Венгрии решительно выступила Германия. 8/21 марта 1909 г. посол Пурталес предложил русскому правительству «германское посредничество», которое фактически было ультиматумом России. Германия соглашалась повлиять на Австро-Венгрию не нападать на Сербию. За это от России требовали: заранее признать аннексию Боснии и Герцеговины, отказаться от требования созыва международной конференции по боснийскому вопросу и воздействовать на Белград, чтобы он принял условия венского кабинета. «Мы ожидаем точный ответ – да или нет, – говорилось в послании Пурталеса, – всякий уклончивый, условный или неясный ответ, мы будем вынуждены счесть отклонением от нашего предложения. В таком случае мы бы отошли в сторону и предоставили бы событиям идти своим ходом; ответственность за все дальнейшие последствия пала бы исключительно на г. Извольского»^{311}.

Извольский немедленно доложил о немецком ультиматуме Государю. Николай II понимал, что в случае отказа от германских требований Россия неминуемо будет втянута в большую европейскую войну, к которой она не была готова. Действия Германии, а также имеющаяся оперативная информация убедительно доказывали, что она стремится к войне. Для России было жизненно важным предотвратить войну, что стало для Государя приоритетной задачей. Особое совещание под председательством Николая II, при участии П. А. Столыпина, военного министра генерала А. Ф. Редигера, морского министра вице-адмирала С. А. Воеводского и А. П. Извольского, сделало единодушный вывод: Россия в настоящий момент воевать не может. Поэтому Николай II 9/23 марта 1909 г. телеграфировал Вильгельму II, что Россия принимает германские требования. «Последнее предложение князя Бюлова, – писал Николай II кайзеру, – переданное нам через Пурталеса, выражает, по-видимому, желание Германии найти мирный исход из настоящего затруднительного положения. Я этому сердечно рад и предписал Извольскому проявить полную готовность пойти ему навстречу. Надеюсь, что благодаря Вашей сильной поддержке и Вашему влиянию в Вене нам удастся благополучно уладить это осложнение»^{312}.

Однако ответ Николая II не означал капитуляцию перед Германией и Австро-Венгрией. В том же письме Николай II предупредил кайзера, что если он не окажет достаточного влияния на Австро-Венгрию и та начнёт войну с Сербией, то отношения России с германскими империями серьёзно ухудшатся. «Мы делаем и сделаем всё от нас зависящее, чтобы успокоить Сербию, – продолжал Государь, – но Эренталь, со своей стороны, должен говорить в более примирительном тоне. ‹…› Мы слышим из Вены, что он и Эстергази^[2], оба желают войны. Я не могу понять, что может выиграть Австрия при таком исходе; уничтожение Сербии не прибавит ей лавров, а материальных выгод принесёт ещё меньше. С другой стороны, если бы даже нам удалось локализовать войну, что будет нелегко, ввиду возбуждения, которое она вызовет в моём народе и в других местах, то последствием её было бы нарушение status quo на Балканах, а, следовательно, наступление эры всеобщей тревоги и волнений в Европе. Во всяком случае, исчезнет всякая возможность какого-либо согласия между Россией и Австрией в будущем. ‹…› Окончательное отчуждение между Россией и Австрией безусловно повлияет также на наши отношения с Германией, и мне не нужно повторять Вам, как глубоко это меня огорчило бы»^{313}.

Объясняя причины своего согласия на германские условия, Николай II сообщал матери: «На прошлой неделе у меня состоялось заседание Совета министров по несносному вопросу о Сербии и Австрии. Это дело, тянувшееся уже 6 месяцев, сразу осложнилось для нас тем, что мы можем помочь делу и предотвратить войну, если мы дадим согласие на знаменитую аннексию, а если мы откажемся, последствия могу быть серьёзными и непредвиденными. Раз вопрос был поставлен ребром – пришлось отложить самолюбие в сторону и согласиться»^{314}.

Между тем германские империи настаивали на согласии Сербии с их условиями. В письме Царю от 14/27 марта Вильгельм II окончательно отказался от участия в каком-либо посредничестве в достижении компромисса с Австрией. Более того, кайзер считал, что война между Австро-Венгрией и Сербией стала почти неизбежной. «Я убеждён, – отмечал он, – что даже сегодня правительство императора Франца-Иосифа хочет избежать принятия военных мер против Сербии, но я боюсь, что Австрия, в конце концов, будет вынуждена сделать это благодаря угрожающему поведению Сербии. Вследствие этого я бессилен оказать какое-либо давление на венское правительство»^{315}.

16/29 марта 1909 г. в Австро-Венгрии была объявлена частичная мобилизация. Пять корпусов были сосредоточены на сербской границе. 18/30 марта перед угрозой неминуемого военного поражения сербское правительство признало, что аннексия Боснии и Герцеговины не нарушает её прав. В Германии и Австро-Венгрии наступило всеобщее ликование, а в России и в Сербии – всеобщее возмущение. Как писал С. С. Ольденбург: «Русское общественное мнение было плохо осведомлено о ходе переговоров, и когда в газетах 14 марта появилось сообщение об австрийском вопросе всем участникам Берлинского договора и о заранее данном согласии России на аннексию, в печати и в думских кругах поднялась целая буря. Спрашивали – почему Россия всё время требовала международной конференции и теперь признала аннексию раньше, чем менее в этом вопросе заинтересованные Англия и Франция? Писали о “дипломатической Цусиме”. Изображали происшедшее, как унизительное поражение России»^{316}.

Николай II писал Вдовствующей Императрице, что «у нас в обществе не хотят понять, что вопрос стоял так грозно несколько дней назад! ‹…› Кроме дурных людей в России никто теперь не желает войны, а, по-моему, она была очень близка. Как только опасность её прошла, сейчас же начинают кричать, что мы унижены, оскорблены и т. п. Из-за слова “аннексия” наши патриоты готовы были пожертвовать Сербией, т. к. в случае нападения на неё Австрии, мы не могли ей ничем помочь!»^{317}

Несмотря на весь свой внешний эффект, победа германских империй в Боснийском кризисе была во многом мнимой. Присоединение к Австро-Венгрии двух провинций, чьё население было настроено враждебно к австрийскому царствующему дому, лишь ослабило империю Габсбургов. Русское влияние на Балканах не только не было подорвано, но наоборот, принципиальное нежелание Государя идти на сговор с Австрией способствовало поднятию авторитета России в Сербии и Черногории. Кроме того, этим балканским государствам, кроме России, не к кому было обращаться за помощью от австро-германских агрессоров.

Ф. Пурталес, получив через Извольского согласие России с германскими условиями, телеграфировал своему правительству: «Не исключено, что это поворотный пункт. Теперь наступит новая ориентация русской политики в смысле сближения с Германией!»^{318} Но Пурталес жестоко ошибался.

Грубое вмешательство Германии в пользу Вены, полное игнорирование кайзером просьб Николая II о воздействии на неё привели к резкому ухудшению русско-германских отношений. Государь пришёл к окончательному выводу о нежелании кайзера строить равноправные отношения с Россией. Вся дальнейшая политика Николая II в отношении Германии не несла в себе и тени дружественной откровенности. «Форма или приём германского правительства, – писал Николай II матери, – их обращение к нам, был груб, и мы этого не забудем!! Я думаю, что этим ещё раз хотели отделить нас от Англии и Франции, но опять это не удалось. Такие способы приводят скорее к обратным результатам»^{319}.

Однако на самом деле Николай II был разочарован и в действиях Антанты, не оказавшей никакой помощи России. Тем не менее он понимал, что продолжать прежний курс балансирования между блоками становилось всё труднее. Причиной этому была заданность германских империй на войну, так ярко проявившаяся в дни Боснийского кризиса. Тем более что после отставки летом 1909 г. рейхсканцлера Б. фон Бюлова его место занял ненавистник России Теобальд Бетман фон Гольвег, ставший впоследствии одним из активных поджигателей Первой мировой войны.

Глава 4. Император Николай II и П. А. Столыпин

Либеральное сообщество ещё с дореволюционных времён сумело навязать лживый миф о «слабом» и «завистливом» Царе, который всеми силами мешал «сильному» и «талантливому» Столыпину проводить реформы и все время мечтал отправить «великого реформатора» в отставку. Опровергая эти домыслы, Великая Княгиня Ольга Александровна утверждала: «В некоторых книгах, прочитанных мною, утверждается, будто мой Брат завидовал своему премьер-министру и делал всё, что в его силах, чтобы повредить Столыпину. Это подлая ложь – как и многое остальное»^{320}.

Император Николай II приметил П. А. Столыпина на заре его чиновничьей карьеры, следил за его успехами и принимал личное участие в его служебном продвижении. Этого не дано понять большей части наших исследователей, которые всерьез предполагают, что молодой предводитель уездного ковенского дворянства, каким стал Столыпин в 1889 г., смог «сам» пройти путь до могущественного министра внутренних дел и председателя Совета министров Российской Империи. Писатель и публицист С. Ю. Рыбас вопрошает по поводу карьерного роста Столыпина: «Возникает вопрос: кто рекомендовал? Но на него нет прямого ответа»^{321}. В этом случае ответа и не будет, так как Рыбас, как и многие другие, практически сводит на нет роль Императора Николая II в судьбе Столыпина. Отсюда постоянные поиски лиц, «кто рекомендовал» его Государю (Плеве, Горемыкин и т. д.). Между тем роль Николая II в карьерном росте Столыпина была решающей, причём даже в том случае, если на Столыпина обращали внимание Государя и приближенные. Смешно и наивно искать лиц, «рекомендовавших» Петру Великому Меншикова, Екатерине II – Румянцева, Суворова, Потёмкина, Александру I – Сперанского, Александру II – Ланского и Милютина. Человеку, мало-мальски понимающему систему Самодержавной власти, ясно, что кто бы ни рекомендовал то или иное лицо Самодержцу на государственную должность, решающий выбор оставался за ним. То же самое было и со Столыпиным.

Уже 14 мая 1886 г. ему Высочайше было пожаловано звание камергера Двора Его Императорского Величества. 26 июля 1899 г. Столыпин утверждается в звании члена сельского хозяйства в сельскохозяйственном совете Ковенской губернии на 1901 г.^{322} Нет сомнений, что это назначение было сделано Государем с дальним прицелом подборки кадров для будущей аграрной реформы. С самого начала своей карьеры Столыпин изучал вопросы сельского хозяйства именно по воле Государя. При этом будущий глава Совета министров в особых «рекомендациях» для Николая II не нуждался. П. А. Столыпин был выходцем из старинного дворянского рода, родственного Лермонтовым. Его отец, обер-камергер А. Д. Столыпин, герой Освободительной войны 1877–1878 гг., закончил жизнь в должности коменданта Кремлёвского дворца. Его прекрасно знал и уважал Император Александр II, в свите которого тот состоял. Мать П. А. Столыпина, урожденная княжна Горчакова, была прямым потомком святого Князя Михаила Черниговского, замученного в Орде за «стойкое стояние в Вере Православной» в 1246 г. Тесть Столыпина, обер-гофмейстер, действительный тайный советник Б. А. Нейдгардт, был почётным опекуном Опекунского совета учреждений Императрицы Марии. Супруга П. А. Столыпина, О. Б. Нейдгардт, была фрейлиной Вдовствующей Императрицы Марии Феодоровны. Так что какие Царю ещё нужны были рекомендации? Как верно пишет П. А. Пожигайло: «На всех ступенях административной службы П. А. Столыпин показал себя в качестве творческого, волевого и твердого администратора, способного оперативно реагировать на вызовы времени, инициативно и энергично решать поставленные задачи. Известно, что Всеподданнейшие доклады П. А. Столыпина неизменно получали одобрение Николая II. <…> Если даже допустить, что Николай II внял рекомендациям относительно П. А. Столыпина “со стороны”, то в данном конкретном случае Царь сделал правильный выбор»^{323}.

30 мая 1902 г. Император Николай II своим Указом повелел: «Ковенскому Губернскому предводителю дворянства, Двора Нашего в звании Камергера, Статскому Советнику Столыпину Всемилостивейше повелеваем быть Исправляющим должность Гродненского Губернатора, с оставлением в придворном звании»^{324}.

15 февраля 1903 г. именным Высочайшим Указом Столыпин назначен на должность Саратовского губернатора, в которой он пробыл вплоть до 8 июля 1906 г., когда волей Государя он был назначен на должность министра внутренних дел. Несомненно, что главную роль в этом назначении сыграли не чьи-либо «рекомендации», хотя они, конечно, были, а весьма эффективная деятельность Столыпина по наведению порядка в Саратовской губернии во время аграрных беспорядков.

Николай II нашел в Столыпине твердого, мужественного и умного помощника, который ставил во главу угла не свои личные амбиции, а интересы Царя и России. Императора Николая II и П. А. Столыпина связала большая личная симпатия – явление крайне редкое в истории последнего царствования. Столыпин был единственным министром, которого Николай II так долго бессменно оставлял в его должности. Однако фигуру Столыпина нельзя отделять от исторического контекста начала ХХ в. Нельзя забывать, что он всю свою жизнь находился на службе у Императора Николая II, был незаурядным, талантливым администратором, выдающимся государственным чиновником, но не самостоятельным государственным деятелем. Свои решения Столыпин должен был согласовывать с Государем, а чаще всего – просто выполнять его указания. Столыпин это делал всегда, или почти всегда, талантливо, добросовестно и точно. Не случайно Николай II, жалуя Столыпину чин статс-секретаря, писал ему в рескрипте: «В лице Вашем Я нашёл выдающегося исполнителя Моих предначертаний»^{325}. Это хорошо понимал и сам Столыпин, когда говорил: «Я, прежде всего, верноподданный моего Государя и исполнитель его предначертаний и приказаний»^{326}.

Особая творческая смычка Царя и его министра особенно проявилась во время их совместной работы по проведению в жизнь Аграрной реформы. Эта работа проходила в полном удивительном взаимодействии и взаимопонимании обоих. А. П. Столыпин, сын Петра Аркадьевича, писал: «Летом 1906 г. в Петергофском дворце, когда подготовлялась аграрная реформа, Царь работал с моим отцом целые ночи напролет. Вникал во все подробности, давал свои суждения, был неутомим»^{327}.

12 августа 1906 г. на Столыпина было совершено покушение. Трое анархистов-максималистов, переодетых в форму жандармских офицеров, смогли пройти в переднюю министерской дачи на Аптекарском острове, где натолкнулись на генерал-майора А. Н. Замятина, ведавшего охраной Столыпина. Генерал, подоспевший швейцар и офицер охраны пытались задержать неизвестных. Но те с криком «Да здравствует свобода! Да здравствует анархия!» бросили свои портфели, в которых находилось три бомбы, содержащие более 20 кг взрывчатки. Мощные взрывы разрушили большую часть дома. Сами террористы, начальник службы охраны премьера генерал А. Н. Замятин и швейцар, пытавшиеся остановить злоумышленников, были разорваны на части. Двое детей Столыпина – пятнадцатилетняя дочь Наталия Петровна и трехлетний сын Аркадий – были тяжело ранены. Дочь от взрыва выбросило на мостовую, и она попала под ноги лошадей, запряженных в ландо, на котором приехали террористы. Ее ноги накрыло какой-то доской, которую топтали обезумевшие от боли лошади. После этого Наталия Петровна еще в течение двух лет не могла передвигаться. В результате теракта было убито свыше 30 человек. В числе погибших оказались бывший пензенский губернатор, крупный чин МВД С. А. Хвостов и управляющий канцелярией московского генерал-губернатора А. А. Воронин. Среди убитых были женщины, одна – на восьмом месяце беременности. Другая, вдова, пришла хлопотать о пособии вместе с маленьким сыном, ручку которого после взрыва нашли в саду.

Глава Правительства не пострадал: кабинет, в котором Столыпин находился во время теракта, был единственным помещением, которое не затронул взрыв.

Сразу же после покушения Государь направил Столыпину телеграмму соболезнования, а на следующий день, 13 августа, написал письмо, исполненное состраданием: «Пётр Аркадьевич! Благодарю Бога, оставившего Вас невредимым рядом с тем страшным разрушением, которому подвергся Ваш дом. Верьте чувству нашего сострадания, которое мы как родители, испытываем, думая о Вас и о Вашей супруге, как вы оба должны мучиться за бедных деток ваших! Надо твёрдо уповать на милость Господа Бога, что Он сохранит и исцелит их. Тяжело сознание сколько ещё невинных жертв пострадало при этом! Вчера я был не в состоянии написать Вам несколько связных слов. Поздно вечером я принял Щегловитова, который был на месте взрыва час спустя; от него я получил первое описание и объяснение того, что случилось. Положительно Ваше спасение есть чудо Божие, иначе нельзя смотреть на него. Надеюсь Вы не сильно потрясены случившимся и можете продолжать работать, хотя забота о детях, понятно должна угнетать душу. Да поможет вам Господь во всех Ваших трудах и укрепит Вас и супругу Вашу. Убеждён, что горячее сочувствие благомыслящей России на Вашей стороне более чем когда-либо. Мысленно с Вами. Искренно уважающий Вас, НИКОЛАЙ»^{328}.

По распоряжению Николая II семья Столыпина была переведена на жительство в Зимний дворец. 13 августа 1906 г. взволнованный и тронутый царской милостью Столыпин написал письмо Николаю II: «Имею счастье доложить Вам, Государь, что все помыслы, стремления мои – благо России, что молитва моя ко Всевышнему – даровать мне высшее счастье: помочь Вашему Величеству вывести нашу несчастную Родину на путь законности, спокойствия и порядка. Вашего Императорского Величества Верноподданный, Петр Столыпин»^{329}.

11 октября Николай II писал матери: «Я все еще боюсь за доброго Столыпина. Вследствие этого он живет с семейством в Зимнем и приходит с докладами в Петергоф на пароходе. Я Тебе не могу сказать, как я его полюбил и уважаю»^{330}. Такие слова о своих министрах можно было услышать от сдержанного Николая II крайне редко.

В 1908 г., после всего пережитого в годы революции и в результате нервного перенапряжения, у П. А. Столыпина обострилась болезнь сердца, явившаяся осложнением на фоне перенесённой пневмонии. Николай II с тревогой писал Марии Феодоровне про Столыпина: «Оказывается у него сердце не в порядке, что, разумеется, представляло опасность при воспалении лёгких»^{331}. По настоянию Государя председатель Совета министров инкогнито отправился с семьёй в морское путешествие, для которого Николай II предоставил крейсерскую яхту «Алмаз». Путешествие подействовало на Столыпина весьма благотворно, и Государь с удовлетворением писал своей матушке: «Я видел Столыпина, у которого отличный вид. Плавание произвело на него самое лучшее впечатление»^{332}. 12 марта 1909 г. Столыпин писал Императору Николаю II: «Ваше Императорское Величество. Я не нахожу слов, чтобы выразить чувства, вызванные во мне милостивым ко мне вниманием Вашего Величества во время моей болезни. Вы знаете, Государь, что я не мастер, да и стесняюсь касаться этих вопросов, но есть вещи, которые не забываются и навсегда незабвенным останется для меня и жены то царственное отношение, которое Ваши Величества так человечески проявили к своему больному слуге. Я молю Бога, чтоб Он дал мне силы и возможность не словами, а делом отслужить своему Государю хоть частицу того добра, которое постоянно от Него вижу»^{333}.

Причем, в отличие от мифических образов «слабого царя» и «сильного Столыпина», именно Государь поддерживал своего министра во время принятия трудных решений. Что, собственно говоря, не вызывает удивления. Николай II имел гораздо больше опыта государственного управления, чем глава его Правительства, кроме того, обладал железной выдержкой и глубоким чувством ответственности. Николай II понимал, что Столыпин, столь неожиданно оказавшийся на вершине власти, не привык и часто морально не готов принимать многие решения. Характерно письмо, которое написал Государь Столыпину 20 февраля 1907 г., после открытия Второй думы, которого Столыпин весьма опасался: «Будьте бодры, стойки и осторожны. Велик Бог Земли Русской»^{334}.