Петр Мультатули
Император Николай II. Мученик

Тарифы за проезд в поезде не повышались в течение 10 лет перед 1913 г., а если взять динамику с 1885 г., то даже снижались: начиная с 1894 г., тарифы снизились на 20 %.

Россия все более становилась богатым, сытым и процветающим государством. Исторические факты упорно свидетельствуют, что русский народ никогда, ни до, ни после, в своем большинстве не жил лучше и богаче, чем при Императоре Николае Александровиче.

Однако возникает вопрос: если вышеприведенное утверждение верно, то в чем же были причины социального недовольства, сыгравшего немалую роль в успехе революции? Весьма глубокое замечание по этому поводу принадлежит доктору ист. наук Б. Н. Миронову: «Русские революции не имели объективных предпосылок с точки зрения марксистско-ленинской теории; они являлись в первую очередь политическим и культурным переворотом; их причины надо искать не в провале, а в успехах модернизации, в трудностях перехода от традиции к модерну, в политических практиках, в особенностях политического дискурса»^{234}.

Глава 3. Боснийский кризис

Две балканские провинции, Босния и Герцеговина, с 1482 г. входили в состав Османской империи. Они были населены в основном боснийцами, сербами и хорватами. После того как Османская империя потерпела поражение в войне с Россией 1877–1878 гг., встал вопрос о будущем её владений на Балканах. Берлинский конгресс признал за Австро-Венгрией право оккупировать Боснию и Герцеговину. В главе XXV трактата говорилось: «Провинции Босния и Герцеговина будут заняты и управляемы Австро-Венгрией»^{235}, хотя формально они по-прежнему считались владениями султана. В 1897 г., когда Петербург и Вена договаривались о дальнейшем сохранении status quo на Балканах, австрийский министр иностранных дел граф Агенор Голуховский пытался склонить Петербург к следующей формулировке: «Вопрос об обладании Боснией, Герцеговиной и Новобазарским санджаком не может быть предметом какого-либо спора, причём правительство Его Императорского и Апостолического Величества сохраняет за собой право оккупации и содержания гарнизонов – право аннексии»^{236}.

Однако министр иностранных дел граф М. Н. Муравьёв выразил несогласие русского Правительства с этими намерениями и заявил австрийской стороне, что «аннексия этих двух провинций подняла бы более широкую проблему, которая потребует специального рассмотрения в надлежащее время и в надлежащем месте»^{237}.

В начале ХХ в. в руководстве Австро-Венгрии сложилась группа сторонников активизации политики на Балканах. Присоединение Боснии и Герцеговины представлялось этой группе важным шагом по пути укрепления власти императора, создания противовеса венграм за счёт славянского населения, превращения Австро-Венгрии в ведущую силу на Балканах. К 1907 г. политическое влияние сторонников аннексии Боснии и Герцеговины резко возросло. Главной движущей силой в этом вопросе в 1908 г. стал министр иностранных дел барон Алоиз фон Эренталь. Военный агент в Вене полковник М. К. Марченко сообщал, что в «основу решимости провести аннексию легло непоколебимое убеждение барона Эренталя, что Россия, не оправившаяся ещё после Японской войны и внутренних волнений, не окажет серьёзного сопротивления, и согласится на соучастие при условии получения тех или иных гарантий»^{238}.

Кроме того, в Вене понимали, что ослабленная потрясениями Турция не сможет препятствовать аннексии. С другой стороны, нужно было спешить, так как Стамбул мог позвать на помощь Лондон, что серьёзно осложнило бы реализацию австро-венгерских устремлений. Таким образом, план Эренталя сводился к возможно быстрой безнаказанной аннексии Боснии и Герцеговины. России в обмен на поддержку этой аннексии австрийцы были готовы дать обещание оказать помощь в обладании Проливами и Константинополем. В Хофбурге^{239} были убеждены, что Берлин поддержит его в вопросе аннексии всей своей мощью, а поэтому там действовали в заданном направлении уверенно и спокойно. Эренталь рассчитывал представить аннексию Боснии и Герцеговины осуществлённой якобы с позволения России, что, по его мнению, скомпрометировало бы её в глазах всего южного славянства и подорвало бы её влияние на Балканах^{240}.

С началом нового, 1908 г. Вена начала приводить в действие свои экспансионистские планы. 14 января Эренталь поручил послу в Константинополе поднять вопрос об австрийской концессии на постройку железной дороги через Новобазарский санджак. Эта османская провинция отделяла Сербию от Черногории. Согласно Берлинскому трактату, Австрия могла держать там небольшие гарнизоны. Железная дорога, в случае её строительства, создавала прямой путь для Австро-Венгрии до Салоник и укрепляла связь Центральных держав с Турцией, что было прямым нарушением русско-австрийских договорённостей 1897 г.^{241}

15 февраля 1908 г. Николай II принял австро-венгерского посла графа Леопольда фон Берхтольда и заявил ему, что он ценит дружбу с императором Францем Иосифом, и, хотя политика сотрудничества с Австрией никогда не была популярной в России, он готов продолжить её. Правда, заметил Царь, эту задачу «ему весьма затрудняют» (Николай II имел в виду высказывания Эренталя)^{242}.

19 июня/2 июля 1908 г. Извольский написал Эренталю записку, в которой заявил о готовности обсудить в «дружественном духе» вопрос об аннексии Австро-Венгрией Боснии и Герцеговины в обмен на признание Константинополя и Проливов сферой интересов России, правда, оговорившись, что оба вопроса имеют европейский характер и не могут быть решены соглашениями между двумя империями^{243}.

6/19 августа 1908 г. на совещании под председательством императора Франца Иосифа было принято решение совершить аннексию в ближайшее время. Опасения престарелого императора о возможной конфронтации с Россией поспешил развеять Эренталь, заверивший, что он сможет с ней договориться.

Чтобы прояснить ситуацию, Николай II поручил А. П. Извольскому вступить в переговоры с Эренталем^{244}. При этом, однако, Государь не уполномочивал своего министра вести переговоры по поводу возможной аннексии. Николай II вообще не упоминал о ней в разговоре с Извольским.

Однако А. П. Извольский и его давний приятель товарищ министра иностранных дел Н. В. Чарыков решили использовать появившуюся возможность для далеко идущей дипломатической комбинации. Не ставя предварительно в известность ни Государя, ни Совет министров, они думали в обмен на признание Петербургом аннексии Боснии и Герцеговины добиться от Вены признания особых прав России в Проливах. Извольский и Чарыков исходили из того, что вопрос об аннексии австрийским правительством решён, а потому противостоять ему бесполезно, учитывая, что за Австрией стоит Германия.

В августе 1908 г. Извольский отправился в своё обычное «осеннее» турне по Европе. Эренталь пригласил русского министра посетить Бухлау, где находился его загородный особняк^{245}. Там 2/16 сентября 1908 г. австрийский министр подтвердил, что аннексия Боснии и Герцеговины может быть провозглашена уже в начале октября. Эренталь заверил, что Извольский будет им «своевременно предупреждён об этом». Попытки Извольского добиться компенсаций для Сербии^{246} были отклонены Эренталем, так же как и требование русского министра поставить вопрос о созыве международной конференции для оформления намеченного пересмотра Берлинского трактата. Единственное, на что согласился Эренталь, это, не дожидаясь распада Османской империи, принять формулу России относительно Проливов, по которой все русские суда, включая военные, могли проходить через них, а на проход военных кораблей других государств продолжал бы действовать запрет.

На этом, собственно, встреча закончилась. Её результаты не были официально зафиксированы. Извольский утверждал позднее, что в Бухлау состоялось соглашение: Австро-Венгрия получала провинции, Россия – пересмотр вопроса о Дарданеллах. Эренталь в свою очередь это опровергал и утверждал, что никакого соглашения в Бухлау не было. Формально он был прав. Как пишет А. В. Игнатьев, «собеседники предпочли ограничиться неофициальным джентльменским соглашением, что оставляло каждому определённую свободу трактовки»^{247}. Сторонами не были уточнены ни сроки аннексии, ни время выдвижения Россией вопроса о пересмотре статуса Проливов, ни процедура оформления предполагаемых изменений в Берлинском трактате. Не был в достаточной мере соблюдён баланс интересов в части компенсаций^{248}. О договорённости не было сообщено ни Императору Николаю II, ни председателю Совета министров П. А. Столыпину.

Извольский активно использовал поддержку своих действий со стороны представителей думской оппозиции, в частности А. И. Гучкова. Министр писал Чарыкову: «…ещё раз с особенной настойчивостью считаю долгом обратить ваше внимание на необходимость подготовить общественное мнение и печать. Необходимо воздействовать не только на “Новое время”, но и на другие органы. Хорошо бы переговорить с Гучковым, и, если возможно, то и с Милюковым, который только что был на Балканском полуострове»^{249}. Чарыков сообщил Извольскому в Париж 20 сентября: «Гучков, ознакомленный мною с сущностью дела, обещает полную поддержку своей фракции. Печать в достаточной мере в наших руках»^{250}.

В связи с этим нельзя исключать, что усилия Извольского были заодно с либеральной думской оппозицией, которая в случае успеха авантюры с Проливами присвоила бы все лавры себе. Не могут не настораживать и контакты Извольского с Гучковым. Именно в это время Гучков установил тесные связи с захватившими власть в Стамбуле младотурками, у которых он перенимал «революционный опыт». «Посетив Турцию, – говорилось в секретном сообщении Охранного отделения, – после прошедшего там государственного переворота, Гучков решил последовать примеру “младотурок”, которые, по словам Гучкова, являются теми же октябристами»^{251}. Гучкову, как и Извольскому, всегда был нужен успех любой ценой. Кто знает, не закладывались ли тогда связи Гучкова не только с военными, но и с дипломатами? Связи, сыгравшие немалую роль в феврале 1917 г.

Между тем авантюру Извольского во время его европейского турне ждал полный крах. Извольский стремился получить от других держав такое же согласие на изменение режима Проливов, какого он добился от Эренталя. 13/26 сентября в Берхтесгадене русский министр встретился со статс-секретарём иностранных дел Вильгельмом фон Шёном, которого пытался убедить в изменении статуса Проливов для России. В ответ Шён в малообязывающих выражениях дал понять Извольскому, что Германия не будет против этого возражать, но в свою очередь потребует компенсаций^{252}.

В Италии, куда Извольский прибыл 16/29 сентября, его, казалось бы, ждал успех: министр иностранных дел Томазо Титтони к плану Извольского отнесся положительно, заявив, что в обмен на это Россия даст своё согласие на захват Италией Триполи.

Между тем 16/29 сентября император Франц Иосиф, зная о состоявшейся в Бухлау договорённости, направил Николаю II письмо, в котором сообщал, что «повелевающая необходимость общего положения» заставляют его «приступить к аннексии Боснии и Герцеговины». Австрийский император выражал уверенность, что Николай II благожелательно отнесётся к той мере, «которая нам внушается необходимостью и которую предвидели и приняли без возражений Твои покойные Отец и Дед»^{253}. Примечательно, что Франц Иосиф ни словом не обмолвился о состоявшемся соглашении Извольского с Эренталем.

Между тем 19 сентября/2 октября Н. В. Чарыков сообщил о результатах встречи в Бухлау П. А. Столыпину. Тот был крайне возмущён, что Извольский ведёт переговоры втайне от Правительства. Кроме того, Столыпин был категорически не согласен с затеянными Извольским торгами о компенсациях^{254}. Совершенно неожиданно Чарыков поддержал Столыпина и выступил против линии Извольского, которую же совместно с ним и готовил. Позже Чарыков объяснял перемену своих взглядов тем, что он боялся отставки Столыпина, которая почему-то в его представлении была неминуема, если бы позиция Извольского была бы поддержана Государем. А в случае отставки главы Совета министров, писал Чарыков, произошла бы неотвратимая «победа реакции»^{255}. Эти лукавые объяснения не имели под собой, разумеется, никаких оснований.

21 сентября Н. В. Чарыков доложил Государю о результатах встречи в Бухлау. Со слов Чарыкова, Николай II был чрезвычайно доволен итогами переговоров. Он якобы принял точку зрения Извольского и заметил, что, в случае изменения режима Проливов в пользу России, «…нечего хлопотать о Константинополе», и добавил, что успешное решение было бы «решением векового вопроса»^{256}.

Однако имеются сведения о совершенно иной реакции Николая II на переговоры в Бухлау и о его неосведомлённости о действиях Извольского. В. Н. Коковцов вспоминал, что в октябре 1908 г. П. А. Столыпин сообщил ему, что «имел длинный разговор с Государем и узнал от него, что никаких полномочий он Извольскому не давал, да тот их и не спрашивал». При этом Николай II был «глубоко возмущён этим инцидентом и прямо сказал Столыпину, что ему просто не хочется верить, чтобы Извольский мог сыграть такую недопустимую роль, которою он поставил и себя, и Государя в совершенно безвыходное положение, так как, если даже оправдается версия, что он обусловил наше согласие содействием нам Австрии в разрешении в нашу пользу вопроса о проливах, то всё же мы останемся в самом невыгодном для нас положении: всякий просто скажет, что мы помогли Австрии вытащить каштаны из печки без всякой для нас пользы, так как для всех ясно, что никакой реальной помощи мы от Австрии не получим, да и не от нее зависит разрешение такого “Мирового вопроса”. Столыпин сказал мне, что Государь два раза отметил, что ему, в особенности, противно, что всякий скажет, что русский министр получил от своего Государя полномочие без всякой надобности обещать нашу помощь Австрии в присоединении Боснии и Герцеговины, когда это дело всех подписавших Берлинский трактат, и мы должны быть последними, кто мог бы брать на себя какое-либо решающее участие в таком деле»^{257}.

В данном случае не верить В. Н. Коковцову у нас нет никаких оснований в связи с его полной незаинтересованностью в вопросе. О своей неосведомленности о соглашении Извольского – Эренталя Николай II писал в письме к кайзеру от 15 декабря 1908 г.: «Извольский не успел мне сообщить об этом деле. Я был на “Штандарте» и ничего не знал о том, что должно произойти»^{258}.

Совершенно несерьёзными представляются умозаключения английского историка Алана Тэйлора, который считал, что Николай II отвернулся от Извольского из-за страха перед возможной отставкой П. А. Столыпина, которого, по Тэйлору, «не интересовали Проливы», но «очень беспокоили настроения славян», поэтому, дескать, «он пригрозил отставкой, и Николаю II пришлось сделать вид, будто ему ничего не было известно о планах Извольского»^{259}. Эти измышления опровергаются фактом встречи 21 сентября 1908 г. Императора Николая II и П. А. Столыпина в Царском Селе, в ходе которой последний посчитал, что действия Извольского недопустимы и рекомендовал Государю отозвать его из заграничного турне. Столыпин также предлагал не поддерживать аннексии Боснии и Герцеговины и обратиться к державам с предложением о созыве конференции по пересмотру Берлинского трактата. Для того чтобы не обидеть Османскую империю и балканские государства, Столыпин высказался за то, чтобы предусмотреть им компенсации^{260}. Николай II согласился со Столыпиным, и Извольскому было указано, что в случае аннексии Боснии и Герцеговины никаких переговоров с Австрией не вести, а заявить ей протест^{261}. Чарыков признавал, что «проблема была улажена благодаря исключительно Императору»^{262}. Одновременно Государь поручил Чарыкову подготовить развёрнутые соображения по русско-турецкому сближению. Таким образом, мы видим, что как только Государю стало известно о планах сговора Извольского с Эренталем, он этот сговор запретил. Тем не менее поездку Извольского в Париж Николай II решил не прерывать: нужно было максимально узнать позицию европейских держав, а кроме того, не создавать у них впечатления возможности своевольных действий Извольского.

23 сентября/6 октября Чарыков представил Государю проект созыва международной конференции по пересмотру Берлинского трактата. Он предусматривал значительные компенсации Османской империи за отторжение от неё двух провинций: отмену ограничения суверенитета Турции в Македонии и в Малой Азии, прекращение выплаты России контрибуции за проигранную войну 1877–1878 гг. В обмен на это Стамбул должен был взять на себя обязательства не возражать против превращения Болгарии в независимое королевство, открыть Проливы для военного флота России и других черноморских стран при соблюдении безопасности турецкой территории. Намечались компенсации и для Сербии с Черногорией^{263}.

Николай II одобрил представленный проект: если бы Стамбул поддержал инициативу России, то это было бы веским аргументом в диалоге с французами и англичанами.

Между тем прошло довольно много времени с момента получения Государем письма от австрийского императора, а он не спешил на него отвечать. Николай II объяснял это Чарыкову тем, что собирается «зрело обдумать проект» своего ответного письма, «вдохновляясь мыслями, высказанными в разговоре с Вами и со Столыпиным 21 сентября»^{264}.

Однако, не отвечая Францу Иосифу, Государь руководствовался не только этим соображением. Через несколько дней после получения письма от австрийского императора Чарыков ознакомил Николая II с секретными документами, которые хранились в архиве МИД и касались Берлинского конгресса. Николай II сообщал Вдовствующей Императрице Марии Феодоровне, что из этих бумаг, он «узнал, что после бесконечных споров с Австрией, Россия согласилась на присоединение Боснии и Герцеговины в будущем! И об этом же согласии данном тогда Анпапа^[1] пишет мне старик император. Fichue position!!! Я получил его письмо две недели назад и до сих пор ещё не ответил. Ты понимаешь, какой это сюрприз и в каком неудобном положении мы очутились. Я никогда не думал, что существует такая секретная статья и ничего не слышал об этом от Гирса и Лобанова, при которых эти события происходили»^{265}.

Строго говоря, секретная статья, о которой писал Николай II, относилась не к Берлинскому конгрессу, а к секретному дополнению к договору о «Союзе трёх императоров», подписанному 6/18 июня 1881 г. Его основные положения разрабатывались ещё при жизни Александра II, но подписан договор уже при Александре III. Статья 1 Приложения гласила: «Австро-Венгрия сохраняет за собой право аннексировать Боснию и Герцеговину в момент, который она признает подходящим»^{266}. В результате Царь вынужден был отказаться от ноты протеста Вене по поводу аннексии Боснии и Герцеговины.

Между тем 23 сентября/5 октября в Петербурге австро-венгерский посол сообщил о предстоящей «свободе действий» в Боснии и Герцеговине и передал памятную записку с предложением выступить совместно о признании Болгарии самостоятельным королевством^{267}. 24 сентября/7 октября вышел указ императора Франца Иосифа о присоединении Боснии и Герцеговины. Николай II в послании Францу Иосифу указал, что это было сделано, «предупредив нас всего лишь за 24 часа и не посчитавшись ни в малейшей степени с моими возражениями»^{268}.

Ночью 25 сентября/8 октября Николай II получил телеграмму от адмирала Ф. В. Дубасова, извещающую, что «Босния и Герцеговина присоединены к Австрии, как имперские земли, с обещанием в будущем постепенно очистить Санджак. К сербской границе стянуты части VII, XV корпусов»^{269}. Чуть ранее в Париже о состоявшейся аннексии из газет узнал и Извольский. Вена поставила весь мир перед совершившимся фактом. Одновременно пришло известие о провозглашении Болгарией независимости.

Между тем Извольского в Париже ждало новое горькое разочарование. Как сообщал посол А. И. Нелидов, Франция «безучастно… взирает на международные события, когда она к ним непосредственно не причастна и когда не затронуты самые чувствительные для неё материальные интересы»^{270}. А эти «материальные интересы» Парижа были связаны в тот момент гораздо больше с Австро-Венгрией, чем с Россией. Ещё во время Альхесирасской конференции Париж обещал поддержку Австро-Венгрии на Балканах в обмен на её поддержку в Марокко. По словам Б. М. Шапошникова: «Новые столкновения в этом вопросе с Германией были не исключены» и поэтому «лишаться будущей поддержки Австро-Венгрии в споре с Берлином Франция не хотела»^{271}.

Президент Французской республики Арман Фальер отреагировал на аннексию Боснии и Герцеговины в самом сердечном тоне, а министр иностранных дел Стефан Пишон отнёсся к идее Извольского о международной конференции весьма скептически. Кроме того, во французских правящих кругах были недовольны сепаратными переговорами Извольского с Эренталем. Франция выступила за уважение суверенитета Турции и настоятельно советовала согласовать этот вопрос с Лондоном^{272}.

Положение Извольского становилось весьма щекотливым. Он собирался ехать в Лондон, но Совет министров вновь требовал его возращения в Петербург. 25 сентября Извольский писал Чарыкову: «Благоволите доложить Государю, что отказ мой от поездки в Лондон, где в воскресенье у короля назначен в мою честь официальный обед и где меня ожидают с нетерпением для установления соглашения о созыве конференции и её программе, мог бы произвести нежелательное впечатление, вызвав превратное толкование, особенно опасное при настоящих критических обстоятельствах. Ввиду милостивой резолюции Его Императорского Величества, решаюсь ехать в пятницу в Лондон, и затем в кратчайший, по возможности, срок, вероятно прямо в Париж, Берлин, Петербург»^{273}.

Государь полагал, что Извольский должен довести начатое дело до логического завершения. Кроме того, отказ от поездки в Англию, после всего происшедшего, действительно выглядел бы недружественным шагом. Поэтому Николай II разрешил Извольскому ехать в Лондон. Там министр встретился с тем же нежеланием помочь России, что и во Франции. Извольский попытался воздействовать на английское правительство угрозой омрачения дружественных отношений, с таким трудом намеченных во время Ревельской встречи русского и английского монархов. Выступая перед британским кабинетом, Э. Грей сообщил, что «Извольский заявил, что настоящий момент является наиболее критическим – он может укрепить и усилить добрые отношения между Англией и Россией или разорвать их совершенно»^{274}. Извольский предупреждал Грея, что без Проливов ему в Петербург возвращаться нельзя и что он будет заменен «реакционным» министром^{275}. Однако все его усилия не дали никакого результата.

26 сентября/9 октября Турхан-паша сообщил, что султанское правительство в целом согласилось с предложением России. «Против нашей формулы о Проливах Турция не возражает», – писал Чарыков Столыпину^{276}. Но при этом турецкое правительство просило Петербург добиться согласия Англии и Франции на созыв конференции. В действительности, по сообщению посла в Константинополе И. А. Зиновьева, младотурецкое правительство было «не особенно расположено к разрешению вопроса о Проливах в желательном для России смысле»^{277}.

26 сентября/12 октября Извольский в первый раз был вынужден публично признать, что ему было официально заранее сообщено австрийской стороной о намерении присоединить Боснию и Герцеговину. Он также признал, что обнадёжил Австрию, что Россия не сделает из этого факта casus belli^{278}.

Между тем Эренталь публично заявил, что аннексия совершена по сговору с Извольским. Попав в столь щекотливую ситуацию, министр 29 сентября 1908 г. просил в письме к Чарыкову помочь ему «отмыться» от своих же интриг: «Благоволите доложить Государю: речь барона Эренталя, с подлинным текстом коей я познакомился сейчас, является образцом иезуитства и выставляет в совершенно ложном свете результат обмена мыслей в Бухлау»^{279}. Извольский просил Государя разрешения выступить ему с разъяснениями в Государственной думе. Вскоре Н. В. Чарыков получил от Николая II телеграмму: «Обдумав предложение Извольского, нахожу, что его выступление в Думе полезно и лучше всякого другого способа для восстановления истины. НИКОЛАЙ»^{280}.

Уехав из Лондона и Парижа с пустыми руками, Извольский хранил последнюю надежду на обратном пути остановиться в Берлине и договориться с германским руководством. Однако в ходе переговоров с В. фон Шёном Б. фон Бюловом и императором Вильгельмом Извольскому дали понять: Германия будет поддерживать свою союзницу Австро-Венгрию всеми силами и средствами; конференция, если она состоится, должна свестись только к двум пунктам: признание аннексии Боснии и Герцеговины и независимости Болгарии; вопрос о Проливах может решиться для России положительно лишь в том случае, если она договорится об этом с Турцией^{281}. Берлинские переговоры означали полный крах Извольского. Бюлов писал по этому поводу: «В боснийском вопросе Извольский делал ошибку за ошибкой. Грубой ошибкой было то, что 15 сентября 1908 г. в Бухлау он не спросил Эренталя прямо и без обиняков, когда и в какой форме он намеревается предпринять аннексию Боснии и Герцеговины. Дальнейшей ошибкой было то, что, когда Эренталь поразил его аннексией, он не вернулся в Петербург, чтобы перед Думой и Царём мужественно защищать свою политику. Вместо этого он комичным образом объездил все европейские столицы»^{282}.

Сам Извольский в письме к Нелидову признавался, что в ходе своего европейского турне он убедился, как радикально изменилась ситуация в Европе: державы оказались разделёнными на две группировки: Германия и Австро-Венгрия – с одной стороны, Россия, Англия и Франция – с другой^{283}.

Вернувшись в Петербург, Извольский был подвергнут самой острой критике со стороны различных общественных и политических сил России. Саморазоблачения министра, его сговор с австрийцами против славян, согласие с захватом земель, на которые претендовала Сербия, вызвали бурю негодования среди русской славянофильской общественности. Извольский подвергся резкой критике и в Государственной думе, а патриотическая печать обвиняла его чуть ли не в предательстве. Все ожидали немедленной отставки Извольского. Он сам обратился к Государю с просьбой о ней. Однако Николай II не пошёл сразу на этот шаг. Французский посол Жорж Луи писал в своём дневнике, что Николай II «получил просьбу Извольского об отставке. Но Император не знает, кем его заменить»^{284}.

Кроме того, отставка Извольского сразу же после его возращения из европейского турне, означала бы признание Россией полного провала как в вопросе признания аннексии, так и в вопросе созыва конференции. Столыпин также рекомендовал Государю не увольнять Извольского, ибо его смещение могло выглядеть так, будто Россия собирается решать балканский вопрос военным путём. К тому же отставки Извольского активно добивался Вильгельм II. Немедленное увольнение министра означало бы поощрение бесцеремонного вмешательства кайзера в деятельность русского правительства.

Тем не менее Извольский продолжал упорно настаивать на своей отставке. 13 января 1909 г. Николай II «имел с А. П. Извольским серьёзный разговор», после которого Государь сообщил Столыпину, что больше министр иностранных дел просить о своём уходе не будет^{285}. Однако вопрос об увольнении Извольского был Николаем II в принципе решён. Речь шла только о выборе подходящего времени. Отставка должна была произойти в виде длительного отпуска с последующим назначением Извольского главой какой-либо миссии^{286}.

Неутешительный итог деятельности Извольского привёл Николая II к выводу, что в дальнейшем во главе МИД следует поставить не профессионального дипломата, а человека со стороны. Казус в Бухлау заставлял Государя взять под свой полный контроль деятельность министра иностранных дел, фактически самому возглавив министерство. В преемники Извольскому рассматривались кандидатуры И. Л. Горемыкина, Н. В. Чарыкова, гофмаршала императорского двора князя Н. С. Долгорукого и министра-резидента при Святом престоле С. Д. Сазонова. Временно руководство министерством перешло к Н. В. Чарыкову, который в апреле стал управляющим МИД^{287}.

После того как в Берлине и Вене стало ясно, что ни в Париже, ни в Лондоне Россия не получит поддержки, германские империи решили развить успех. Теперь уже Германия задавала тон на Балканах. Цель Вильгельма II была всё той же: оторвать Россию от Франции и Англии и максимально ослабить её. В свою очередь Вена рассчитывала продолжить экспансионистскую политику и при удобном случае разделаться с Сербией и Черногорией. Начальник австро-венгерского Генштаба Конрад фон Гётцендорф писал: «Самостоятельная Сербия и не усмирённая Черногория будут непримиримыми врагами при каждом шаге монархии, при каждом политическом обострении, постоянным очагом агитации для южнославянских областей»^{288}. Конрад считал, что, если «будет решено ликвидировать сербский вопрос оружием, тогда необходимо теперь же использовать все средства для подготовки к войне».

К границам Сербии стягивались австро-венгерские войска. В ответ на это в Сербии призвали резервистов, черногорское командование начало разработку планов обороны морского побережья, шла подготовка мобилизации в Румынии.

В этот момент, 22 октября/4 ноября, Николай II счёл нужным ответить на сентябрьское письмо Франца Иосифа, в котором, с одной стороны, осуждал односторонние шаги Австро-Венгрии, а с другой – спешил заверить императора, что Россия предпримет все меры для мирного разрешения конфликта. «Положение Боснии и Герцеговины, – писал Николай II, – вверенных Берлинским трактатом оккупации Австро-Венгрии, не может быть изменено иначе, нежели постановлением держав, подписавших этот трактат. ‹…› Со своей стороны, я от всего сердца готов служить укреплению монархических и консервативных начал, столь благодетельных для России и для Австро-Венгрии, и приложу все усилия для дружественного разрешения этих затруднений, чтобы тем сильнее укрепить традиционные узы, связующие обе наши империи»^{289}.

Однако поведение Австро-Венгрии и Германии не говорили об их стремлении идти навстречу России в преодолении конфликта. 15/28 октября 1908 г. в инструкциях послу в Петербурге Фридриху фон Пурталесу Бюлов указывал, что неудачи русской политики являются следствием поворота России в сторону Англии. Эта инструкция свидетельствовала, что главной целью Германии по-прежнему являлось стремление оторвать Россию от Антанты и тем самым максимально ослабить её и подчинить своей политике^{290}.