Петр Ингвин
Ольф. Книга первая
Глава 5
Мой курс лежал в Ниццу. Игореха хорошо сработал. Явки, пароли… то есть адреса, состав семьи, увлечения – в полученной папке было все. Главное – два адреса, один – в центре, где с семьей жила сестра следователя, второй – на полуострове Антиб, рядом с виллами особ королевской крови и дворцами российских олигархов, чье жилье по роскоши и размерам превосходило первую упомянутую категорию. Это как Лазоревское на Черном море – относится к Сочи, хотя далеко не Сочи. Но здесь, на Лазурном Берегу, приоритет сдвинут в обратную сторону, для местных жителей в плане престижа Ницца рядом с Антибом – отстой.
При облете города стало жалко, что Челеста не со мной. Ницца мне понравилась. Ей понравилась бы тоже. Я искупался в холодной морской воде – здесь это нормально для осени. В смысле, для приезжих нормально, которые купались в условиях и не столь райских. Море и пляжная галька – как в том же Лазоревском. Факт купания свершился исключительно для пометочки: был в Ницце, купался. По аналогии: был в Париже, смотрел на город с Эйфелевой башни. Хотя в Париже на башне с девушкой и в Париже на башне без девушки – большая разница. Здесь то же самое. Но окажись я здесь с подружкой, вместо дел получились бы приключения, а дела требовали собранности, дерзости и полной самоотдачи. Об этом думалось, когда я летел сюда, но когда зеленые волны обволокли соскучившееся по удовольствиям тело, все забылось. Не хотелось быть одному, когда можно быть не одному.
Из нижнего белья у меня по-прежнему были только семейники, они выполняли роль обиходную, ночную и, если приспичит, плавательную. Приспичило. Купаться пришлось в самом безлюдном месте, а потом впрыгивать в обтекающем «плавательном костюме» прямо в корабль.
Набираясь сил перед главным действом, я совершил променад по набережной, полюбовался пальмами, поругался на невыносимых мигрантов, не оставлявших в покое ни на минуту. Хотелось подшутить над отдыхающими, которые крутились на колесе обозрения рядом с набережной, их проплывающие лица оказывались в нескольких метрах от невидимо замершего корабля. Найдись среди них соотечественники, я так и сделал бы, а сеять панику среди иностранцев, чьих слов и действий не пойму, не хотелось. Получится не прикол, а чистое издевательство. Ну, не мое это.
Итог прогулки: сюда обязательно нужно приехать вдвоем. Ницца – рай для романтиков. Показать бы этот уютный городишко Полине… Образ статной красавицы вытеснил остальные мысли. Челеста по сравнению с ней – птенец-недомерок, Сусанна – переспелый кичевый ширпотреб. Женщина, о которой мечтаешь, должна быть идеальной во всем. Полина устраивала по всем статьям. Золотая середина: красива без излишеств, чувственна, душевна. И говорит по-русски.
Даю слово однажды вернуться сюда с Полиной. Она будет в восторге. И я, раз уж прибуду с ней и (главное!) буду с ней, тоже буду в восторге. Вот цель, которая стоит всего корабельного всемогущества. Итог размышления: все-таки я неисправимый романтик. И вопрос напоследок: а нужно ли с этим бороться?
Собравшись с духом, я отправился в дом Сусанниных родичей.
По сравнению с соседями-олигархами госпожа Задольская жила скромно. Примерно как тот политик, у которого мы с Челестой побывали в Париже. Ну, чуточку шикарнее. Сделав облет, корабль завис у распахнутого окна второго яруса. Оттуда прямо на меня смотрела… Сусанна.
Нарисованная. Огромный портрет, повешенный в холле.
Вот и встретились. Подмигнув улыбавшемуся холсту, я достал бумажку и вывел карандашом: «Вниманию господина Задольского. Только обстоятельное, беспристрастное, всестороннее рассмотрение дела о случайной гибели вашего сына может дать шанс на дальнейшие добрые отношения. С надеждой на понимание и вашу всегдашнюю прозорливость. Очень ценящие справедливость деятельные доброжелатели». Получилось заумно и, одновременно, по-детски. Это непринципиально, важен факт. Скатанную в рулончик записку я прикрутил скотчем около наконечника стрелы, которая, пущенная через открытое окно, воткнулась прямо в щурившийся плутовством глаз бывшей подружки.
Мелко, подленько, гнусно. Однако, впечатление произведет. Как говорится, бей врага его же оружием.
И ведь никаких угрызений совести, что поступаю так же, как делал бы противник. Что это: с волками жить – по-волчьи выть? Почему я безвариантно выбрался путь запугивания и шантажа? А потому. Голливудские фильмы и компьютерные игры убеждают: противостоять системе и выиграть может лишь герой-одиночка. Как делают ребята с Кавказа, когда у них возникает проблема? Они ищут в системе слабое звено, на него оказывается давление, цепочка рвется, система дает сбой, результат достигается минимальным напряжением сил. Я иду тем же путем.
С другой стороны: на стороне добра я борюсь со злом. Тот, кто подставляет людей и кто имеет возможность повлиять на полицию и пользуется этим в неблаговидных целях – разве не зло? Да его убить мало!
Вечная дилемма. Эффективно бороться со злом можно только злом. Но существовали святые, был Махатма Ганди, и, в конце концов, приходил Иисус, принеся себя в жертву за наши грехи. Разве путь добра не лучше?
Подставить вторую щеку? Я не Иисус.
А логика добавляет: если меня распнут, добро не восторжествует.
А если я кого-то распну по пути к насаждению добра силовыми методами?
Лес рубят, щепки летят. Не время для мерихлюндий. Дал волю чувствам – теперь пора заняться делом. Перехожу ко второму вопросу.
Семья сестры замначальника охраны, который сбил Анютину маму, по сравнению с Задольскими жила в нищете. Опять же, только по сравнению. Трехкомнатная квартира в историческом центре, третий этаж красивого четырехэтажного здания. После предыдущих хором – бедняцкая халупа. В окно я увидел, как из квартиры вышла девочка-подросток, знакомая мне по предоставленному досье. В одной из спален перед включенным телевизором лежала немолодая женщина, также известная по собранной информации. Женщина не двигалась. Она, скорее всего, спала. Одно из окон было приоткрыто – грабителей-альпинистов здесь не боялись.
Корабль причалил максимально близко. Подоконник, где среди цветов едва нашлось местечко для ступней, со скрипом принял на себя не предназначенную для такого обращения тяжесть. Балансируя, некоторое время я поработал руками как крыльями, в последний миг не позволив себе сверзиться вниз, и, наконец, скользнул в спальню женщины. Быстрое сканирование взглядом, секундное раздумье… Внимание привлекли очки на прикроватном столике – старые, в роговой оправе.
Вернувшись на корабль, я проследил за девочкой. Из подъезда она вышла уже с подружкой – видимо, из другой квартиры этого дома. Весело болтая по-французски, обе двинулись в направлении недалекого отсюда вокзала. Уж не в Монте-Карло ли намылились, или в Канны – на песочке понежиться? На электричке туда из Ниццы по полчаса пути, а мне вообще три секунды. Лететь так далеко охоты не было, следить дальше – тоже. Обогнав, я нашел на кустистом склоне местечко для незаметного десантирования и, прихватив Сусаннину видеокамеру, двинулся навстречу.
– Уважаемые мадмуазели, кто-нибудь из вас знает русский?
Вокруг полно народа, и девочки не испугались разговора с незнакомцем.
– Я знаю, – призналась племянница Филозова. – Чем-то помочь? Вы заблудились?
Мы стояли у входа в небольшой отель, что занимал один подъезд длинного трехэтажного дома, мимо носились люди, суетились носильщики. Я демонстративно включил камеру и, отведя руку вбок, поймал в кадр себя вместе с девушкой.
– Хочу послать видеописьмо родственникам и чтобы местная красавица передала родине привет. Скажете несколько слов?
– Любых?
Она добавила что-то по-французски, обе захихикали.
– Абсолютно, – разрешил я.
Девочка не блеснула оригинальностью, она просто помахала в объектив ладошкой:
– Привет, родина!
– Спасибо! Мерси!
– Не за что.
Прежде, чем покинуть Лазурный Берег, я сделал еще кое-что, совсем не типичное для себя. Прямо-таки отвратительное. В другое время за такое башку бы любому отвинтил.
Корабль завис в полуметре над клумбой с цветущими розами. Как совесть не пинала подзуживаемый тестостероном организм, а руки выворотили куст с корнями, и только тогда я с чувством выполненного долга погнал корабль дальше, в горы. Там, на одной из вершин, я и заночевал – с видом на красивейший древний городок, отринувший современность.
Впервые за несколько дней я спал в одиночестве. Ноющая боль скрутила сердечную мышцу, выжимая, как прачка тряпку. Оказывается, я привык к непритязательному обществу Челесты, и теперь мне ее не хватало. Вот же, дьявольщина. Сознание грезит об одной, а успевшее соскучиться по ежедневным встряскам тело – о другой. Одно стремится к звездам, второе – к уюту и тихой взбалмошной радости. Как последнее сочетается между собой? Не знаю. Но что оно, такое, бывает, теперь я знаю твердо.
Глава 6
Проспав до обеда, я еще некоторое время валял дурака, собираясь с силами. Как одиноко, оказывается, одному. Не на кого сердиться, некем любоваться. Некому на жизнь жаловаться. Тоска. Глянув еще раз на отменные горно-морские пейзажи, я взял курс на дом, дав себе зарок обязательно вернуться сюда вдвоем с… кем-нибудь.
«Дом» – это в понятии страны, домой – то есть, к себе, в Россию, а уж в России, оказавшись над широкими безлюдными (по европейским меркам) просторами, сначала – в Запрядье, которое звало и манило к себе, как «Газпром» карьериста.
С высоты деревня казалась рассыпанным набором кубиков. Подлетая, я заглядывал в окошки. Из-за времени года и намного более раннего часового пояса, чем средиземноморская Франция, в домах горел свет.
Прикольно. Как в телевизоре. Реалити-шоу. Где-то пьют, где-то буянят, где-то читают, а где-то сами не могут оторваться от телевизора. Вот знакомую мне Саньку лупцует по закромам законный супружник. Вмешаться? Но у нее такое лицо, что не рискну лезть в чужие разборки. И правильно – Санька заняла круговую оборону, добралась до скалки и атака захлебнулась. Последовало контрнаступление.
А вот здесь…
– Стоп!
Корабль замер раньше, чем я открыл рот для произнесения этой команды. В глубине помещения под сводами низкого бревенчатого потолка, закутавшись в шаль, сидела Полина. Грустная. Сосредоточенная. Взгляд направлен в выключенный телевизор. К ней вошла женщина в платке и домашнем платье. Перекинувшись парой слов, они вместе занялись хозяйством.
Выбрав в огороде свободное местечко поближе к окнам, я вкопал в холодную осеннюю землю розовый куст.
Полина подумает, что это сделал Альфалиэль. Пусть. Если тот существует, он откроет ей истину. Не станет же бог присваивать чужие подвиги. Какой же он тогда бог? А если не существует – значит, со временем истина откроется сама. Я никуда не спешу.
А если она догадается, что это я…
Никчемные мечты ушли на второй план, когда рукояти управления послали корабль вверх. Итак, две главные цели: следователь и виновник наезда. План на день готов.
Машину следователя пришлось искать долго, ее не оказалось ни у работы, ни у дома. Удачу принес спиральный облет окрестностей. «Мерседес» с нужными номерами безмятежно спал на платной стоянке крайним во втором ряду.
Корабль опустился между стоянкой и высившейся напротив нее многоэтажкой. Хлопнула тетива, и протертая от отпечатков (на всякий случай) стрела сквозь сетку-рабицу полетела в дверь водителя. Стальное жало прошило железо и пластик дверцы насквозь, застряло только оперение. Если бы водитель был на месте, его печени несдобровать.
Веселыми огоньками загорелся в ладони оживленный телефон, пальцы прошелестели по кнопкам.
– Садиков у телефона, – отрапортовал следователь, ожидая, что теперь назовется звонивший.
– Сергей Алексеевич, – сказал я, не представившись, – знаю, что на вас оказывается давление по делу о наезде на женщину и вроде бы угоне орудия преступления. Со своей стороны прошу расследовать данный случай честно и справедливо. Это в общих интересах. И это – ваша работа, за которую вам платят зарплату. Помните, наше счастье в наших руках. И чужое тоже. Подумайте об этом. Кстати, брелок сигнализации у вас на машине с дальним действием?
Нажавший отбой палец еще некоторое время давил кнопку, отключая телефон совсем. Надеюсь, я не очень подставлю маму Анюты, используя ее номер. Даже если ее допросят вместе с дочкой, ничего нового обо мне не узнают. А когда у меня все получится – сочтемся.
Гм. Не «когда», а «если». Впрочем, я оптимист, причем деятельный. Где не удастся мытьем, возьму катаньем. Сусанна подтвердит, что вода камень точит, ведь изначально расстояние между нами с ней, как индивидуумами, и совместным барахтаньем измерялось парсеками. По результатам проведенного эксперимента заявляю официально: пространство и время не властны над человеком, если чего-то очень хочется.
Переходим ,как говорится, ко второй части Марлезонского балета. Через минуту корабль завис перед окнами Германа Кузьмича Филозова, владельца злополучного «Мурано», который сбил женщину. Я собрал волю в кулак. Начали.
Окна работавшего в охране человека оказались наглухо заперты. Балконная дверь тоже. Наверное, это у него профессиональное – следить за безопасностью даже тогда, когда не требуется. Ничего, мне хватит того, что балкон не застеклен.
На пол балкона упал маленький сверточек, а в моей руке застонал от производимого насилия телефон, полученный от Игорехи, другими словами – от организации-конкурента господина Задольского. Пальцы яростно давили цифры номера из досье. Если соперники запеленгуют и успеют прибыть быстро, контора Задольского станет защищать меня, чтобы потом перехватить. Как догадываюсь, в случае прямого столкновения они лучше отпустят ценного товарища, но не отдадут противнику. Сыграю на этом. А в суматохе улетучусь.
Летя сюда, я долго думал и в разных вариантах представлял, как лучше прищучить Филозова. Изначально созревший в воспаленных мозгах жестокий план рассыпался в прах. Восстала совесть. Первоначально, под действием эмоций, я хотел показать сбившей человека и скрывшейся с места преступления сволочи отснятый на Лазурном Берегу фрагмент с девочкой и предъявить очки, с которыми его родительница никогда не расставалась. И выбить необходимое признание. Вместе с обещанием уладить дело к удовольствию всех сторон.
Больше я так не думал. Готовясь к разговору, я пересмотрел запись с видеокамеры, и когда из переключенного на просмотр экранчика раздалось моим обесцвеченным голосом «Хочу послать видеописьмо родственникам и чтоб местная красавица передала родине привет»…
Не могу. Это бесчеловечно. Она – ребенок. Я бы за такое…
Камера вернулась в кладовку.
Другая дочка Филозова, от первого брака, жила в нашем городе, ее я тоже не стал впутывать в делишки папаши. Взрослые люди должны решать проблемы взрослыми методами. Родители за сына могут ответить, а дети за отцов не отвечают, это закон, за нарушение которого тоже нужно мстить. И тоже будет справедливо.
А дело уже завертелось.
– Здравствуйте, – сказал я в трубку, когда та четко выдала после трех гудков: «Филозов у телефона». – Меня зовут Олег. Тот самый, обвиненный в убийстве и краже документов. А ваше имя – Герман Кузьмич. Вы сидите в кресле напротив телевизора. В белой рубашке с расстегнутыми двумя верхними пуговицами.
Мужчина шарахнулся с прямой видимости. Мне было все равно, впечатление произведено. Пусть думает, что с далеких соседних крыш в него целится снайпер.
– Простите, по красноречивому молчанию я слышу, что вы меня узнали. Сильно Задольский свирепствует?
– Не очень. При случае закатает в асфальт. Кожу сдерет. Живьем зажарит. Не больше. Он человек добрейшей души, мухи не обидит. Если та в суп не гадит.
– Спасибо на добром слове, буду иметь в виду. А вообще, я не по его душу, а по вашу. Вы покалечили женщину. Если бы записи с места происшествия непонятным образом не стерлись, я принял бы версию об угоне. Но они стерлись. Ничего не хотите сказать по этому поводу?
– А вы? Чувствую, у вас есть, что сказать.
– Увы. У вас на балконе лежит маленький сувенир. Простите, я не должен был его привозить. Это не давление и тем более не угроза. Просто демонстрация возможностей противной стороны, которую вы зовете быдлом и в грош не ставите.
Герман Кузьмич осторожно переместился к балкону, встал сбоку около дверного косяка и, медленно присев, снизу выглянул сквозь стекло.
Роговые очки в целлофане заставили его побелеть.
– Что с ней?!
– Мир жесток. Вы тому пример. Сбитая вами женщина лежит при смерти, у нее проблемы, а у вас… их не будет, если вы поступите по совести. Не прошу большего. Просто по совести.
– Признания ждете? Разговор, как понимаю, записывается?
– А мне, например, совершенно не интересно, записываете ли его вы. Мне интересно, что о совершенном вами говорит ваша совесть.
– Позволь вопрос, Олег. Ничего, что на «ты»?
– Учитывая разницу в возрасте – пожалуйста.
– Как ты удрал от наших ребят? Никто не видел. Даже перекрестные камеры слежения ничего не засекли.
– Само как-то получилось.
Сверху мне стало видно, как за углом, на параллельной улице, высаживается десант живой мебели – шкафов, комодов, сервантов и прочих крупногабаритных одушевленных предметов с пистолетами на внутренних сторонах створок. Командовал шкафами гнусавый секретер:
– Где-то здесь. Брать осторожно! Живым!
– Интересно, что скажет обо всем этом Василий Платонович, – вбросил я пробный шар.
Собеседник удивленно застыл. Даже показалось, что поперхнулся.
– Знаешь Василия Платоновича? Понятно, почему легко ускользал. С такой поддержкой…
Больше он ни слова не прибавил. Загадочный Василий Платонович в очередной раз помог мне мифическим существованием, не сообщив принадлежности к какой-то конкретной структуре.
– Я больше не появлюсь на вашем горизонте, – сказал я, наблюдая за копошившимися внизу громилами. – Обещаю. Только прошу подумать: если бы в реанимации оказался ваш родственник – что бы вы предприняли? До свидания.
Палец держал «отбой», пока трубка не пропела арию умирающего лебедя. Тогда я запустил мобильник подальше, за линию рассредоточившегося оцепления. Пусть ищут.
Глава 7
При подлете сердце радостно забилось – подаренный куст стоял на месте, радовал глаз и цвел, невзирая на холод. Я приблизился настолько, чтоб заглянуть в окно. В комнате друг напротив друга стояли двое. Оба на нервах. Взгляды напряженные, обозленные. Позы – будто убить друг друга готовы.
В доме о чем-то жарко спорили Полина и мой сослуживец. Игореха размахивал руками, то ли виновато, то ли собираясь ударить. Полина большей частью молчала и уничтожала противника взглядом. Наоравшись, Игореха удалился. Полина без сил опустилась на скамью. Хлопнула входная дверь. Игореха вышел из дома.
Мое внимание не отрывалось от окна: Полина принялась лихорадочно собираться куда-то. Через минуту, в знакомой уже фуфайке поверх сарафана и в сапогах ладная фигурка появилась во дворе. Улыбнувшись моему цветку, Полина вышла через калитку, улочка повела ее к концу деревни.
Хотелось верить, что Полина все поняла, по волшебному подарку догадавшись о моем желании встретиться. Назначенные время и место для обоих тайны не составляли: полночь, поляна с кострами.
Тьма на душе развеялась, ночь раскрасилась огнями внутреннего салюта. Я умиленно следил за лучом в темном царстве, который пробирался туда, где мы встретимся. Скоро. Очень скоро. Можно даже помочь, чтобы звенящие нервы случайно не порвались, выдавая рулады жуткой какофонии, звучавшей в моих ушах маршем победителя. Что бы кто ни говорил, а жизнь прекрасна.
Была. Из черноты противоположного домика выдвинулась тень. Парень. Городские пижоны возможности пофорсить не упустят; этот же явно местный, одет по-деревенски удобно. Ни слова не говоря, он пристроился за Полиной метрах в двадцати – вразвалочку, с ехидной улыбочкой, нисколько не скрываясь.
Я последовал за… нет, над ними. Точнее, чуть выше. При желании можно было погладить волосы Полины.
Она обернулась:
– Куда собрался?
– Тот же вопрос.
Парень был ниже Полины, но крепкий и, как видно, задиристый.
– Я в лес. Травку одну набрать надо. Лечебную.
– Значит, и я в лес.
– Следить поставили?
– Твой брат просил.
– А если я в свою очередь попрошу отстать от меня?
– Если очень-очень попросишь…
– Урод.
Полина отвернулась, сапоги продолжили чавкать в сторону леса.
Парень не отставал. Шли долго. Несмотря на окутавшую мир темноту, Полина уверенно двигалась вперед.
– Отвернись, – сказала она на третий час молчаливых хождений зигзагами.
– Чего это?
– Писать хочу.
– Никто не мешает, темно. Заодно и я деревца полью.
Парень бесцеремонно полез в штаны, через миг послышалось журчание.
Полина проскрежетала зубами, но и ей пришлось присесть за соседним кустиком. Организм требовал, а соглядатай был непреклонен.
– Урод. И как только Настюха с тобой живет.
Настюха? Вспомнилось появление Насти на ночном сборище: «Филька, скотина, никак не вырубался…» Затем: «Настюха, медь твою через коромысло! Ноги в руки и ко мне, паршивка!»
Я его узнал. И стало понятно, почему не узнал сразу. Филька сбрил бороду, оттого лицо резко помолодело. Он был одним из убийц прежнего владельца медальона.
Странная парочка углубилась в лес.
– Как ты свою травку в такой тьме искать будешь? – ядовито осведомился Филька. – У тебя в роду были совы?
– Зато уродов не было.
Когда до «нашей» поляны на берегу оставалось совсем немного, Полина свернула в сторону.
– Здесь.
– Это хорошо. – Филька с удовольствием плюхнулся на землю. – Ищи. А я за тобой понаблюдаю, чтобы чего лишнего не нашла.
План Полины провалился окончательно. Для виду она побродила по темной опавшей листве, но, в конце концов, прижав ладонями низ фуфайки, опустилась на поваленное дерево напротив преследователя.
– Не нашла.
– Так и думал.
– Все ты. Тонкие материи не терпят чужого присутствия.
– От тонких материй дети не родятся, – странно ухмыльнулся Филька. – Замерзла?
– Только тронь, кобелина.
– Я про костер. Разжечь?
Полина не возражала. Ей стало все равно. Проходя мимо, Филька нарочно коснулся пятерней ее кожи.
– Холодная, как водка из морозильника. Чего творишь? А мне потом за тебя отвечать?!
Он грубо обхватил Полину сзади, вроде как согреть. Именно, что «вроде». Согревают не так. Полина стала вырываться. Филька применил силу. Со скрученными руками Полина теперь едва могла пошевелиться, глаза с ненавистью косились на оказавшееся рядом лицо, до которого не могли достать зубы.
– Ух, какая горячая штучка. – Филька довольно оскалился.
– Отпусти!
– Я же только руки погреть. Люди должны помогать друг другу, слыхала? О твоей горячности слухи ходят…
– Отпусти, говорю!
– А если нет?
– Все Настюхе расскажу!
– Спорим, не расскажешь? Согласись, Настюха зыркалки-то тебе повыцарапывает, коли узнает.
Тело в его руках дернулось, тиски в ответ сжались еще крепче.
– Мерзавец!
– И что?
– Тварь! Подонок! Урод!
– Ну-ну, проявляй фантазию. Что-то все мелко, неказисто. И повторяешься. Скажи что-нибудь покруче, чтобы проняло. – Руки Фильки стали забираться глубже под распахнутую фуфайку, задирая сарафан.
Полину перекосило:
– Сейчас мотню оторву, бздюк!
– Уже лучше.
– Игорю расскажу!
– Совсем хорошо.
– Ау! – крикнул я, выпрыгивая в лес из корабля. – Есть кто?
Филька отпрянул, Полина быстро оправилась.
– Здравствуйте! – Я проявился из тьмы. – Наконец-то!
– Заблудился, что ль, малахольный? – настороженно прищурился Филька.
– Не-е. У меня машина. Во-он там. – Я неопределенно махнул рукой в лес. – На трофи-рейд приехал, решил заранее трассу осмотреть. И вот.
– Значит, все же заблудился?
– Потерялся. С дороги сбился.
– А чего ночью поперся? – подозрительно уставился Филька.
Он шагнул вперед и занял место между мной и Полиной. Как бы защищая. Полина не возражала, она даже спряталась за его спиной. Логично. Вдруг перед ней маньяк? Мало ей одного рядом.
– С вечера ищу кого-нибудь.
Филька хмыкнул:
– Подтолкнуть, что ль, надобно?
– Я и говорю.
– Показывай. – Он обернулся к Полине. – Пойдешь с нами. Или могу отвести к брату, а человеку помочь потом.
– Не надо к брату.
– То есть, про сегодняшние травки он не в курсе?
Полина вздохнула. Мы поплелись в лес.
Гуляние по бурелому ночью – не лучшее занятие. Я постоянно спотыкался обо что-то, рядом чертыхался Филька. Полина держалась позади.
– Теперь действительно заблудился, – сказал я минут через двадцать.
– Балбес, – добродушно ругнулся Филька. – Как зовут-то?
– Олег.
– Меня – Филя. – Полину он не представил. – Сделаем так. Разведем костер, посидим, подумаем. Может, вспомнишь, куда идти. А нет – выведу к деревне, оттуда до ваших покатушек прямая дорога через поле.
– Прямая? – удивленно воззрился я. – Из Запрядья? В четырех местах развилки, а дальше – речка, тупик. Только через трассу, по параллельной…
– Проверка, – хмыкнул Филька. – Значит, точно пробовал проехать. Но через поле тоже можно. На речке, к твоему сведению, есть брод, ниже по течению.
– Насколько глубокий? – Я вошел в роль.
– Наши деревенские на своих колымагах ездят, и ничего.
Филька огляделся на открывшейся полянке. Место, как видно, было ему хорошо знакомо. Разворошенная листва полетела в сторону, под ней обнаружилось старое кострище.
– Помогай, водила с Тагила.
Мы с ним накидали хвороста и сухостоя. У Фильки нашлись спички, а пока он разжигал, я присел на упавшее дерево около Полины.
Филька мгновенно нарисовался рядом, его широкий зад втиснулся между нами. Втроем стали смотреть на костер. Повеяло теплом.
– Будете? – Филька достал из-за пазухи фляжку.
Пахнуло спиртом. Полина отвернулась. Я тоже отказался.
– Ну, чтобы всем и всегда. – Филька отпил. – С Божьей помощью, не пропадем.
Он умолк.
– Олег, ты веришь в Бога? – обратилась ко мне Полина.
Филька настороженно заерзал. Я ответил:
– Не воцерковлен, но… Постараюсь объяснить. Видишь эти ботинки? – Я вытянул ноги. – Их сделал обувщик. Я его не знаю, никогда не видел, вряд ли когда-то увижу, но знаю, что он существует. Потому что существуют ботинки. Так же с миром вокруг.
– Его зовут Альфалиэль, – сказала Полина.
– Знаете что, ребята. – Происходящее надоело Фильке, он поднялся. – Пошлите-ка в деревню.
Раскиданный костер, умирая, обидчиво зашипел, в ответ был затоптан сапожищами и присыпан землей. Полину Филька поднял за руку и потащил за собой, я двинулся замыкающим.
– Обо всем, что мы знаем о мире, мы только думаем, что знаем, – произнесла Полина как бы в сторону, плетясь за прокладывавшим дорогу Филькой. – Все придумано торгашами от власти и ради власти – в борьбе за деньги и влияние. Истории нет, она придумана от начала до конца. Врут все.
– Ты сторонница альтернативной истории?
– Они тоже врут, потому что основываются на тех же фактах, только толкуют иначе. А факты – вовсе не факты, просто историки договорились считать их фактами.
– Хватит человеку голову морочить, – встрял шагавший напролом Филька, смачно сплюнув сквозь зубы.
– Почему же, мне интересно, – сообщил я, ступая след в след за Полиной.
Кто-то скажет, что фуфайка и сапоги не красят женщину. Мне жаль тех, кто так думает. Красивую женщину красит все. Красота не в линиях, она в том, как человек их видит. Я видел не фуфайку, а красоту, и никто не сможет мне доказать, что это не так. Свидетельство – перед глазами.
Полина улыбнулась поддержке.
– Тогда пример. Слышал про Александрийский маяк?
– Одно из семи чудес света, – кивнул я.
– Расскажу его судьбу по официальным источникам. Подчеркиваю – по всеми признанным источникам, к которым у историков нет претензий. Триста шестьдесят пятый год нашей эры – землетрясением разрушен Александрийский маяк, невероятное для тех времен сооружение высотой сто восемьдесят метров. Четырехсотый год, то есть прошло тридцать пять лет: тот же маяк, целый и невредимый, снова упал. Шестьсот сорок второй год – по арабским источникам, маяк спокойно выполняет свою функцию. Год примерно семисотый – маяк опять уничтожен. Семьсот девяносто шестой – маяк остался без верхушки. Восемьсот пятидесятый – маяк сносят в поисках клада, который будто бы зарыт в подземелье. Восемьсот восьмидесятый – верхушку маяка переделывают в мечеть, но ее рушит налетевший ветер. Девятьсот пятьдесят шестой – землетрясение уничтожает верхушку маяка, остальное идет трещинами. Тысяча сотый год – от маяка ничего не остается после землетрясения, на его месте воздвигают мечеть. Тысяча сто семьдесят пятый – европейский нотариус Бурхард по пути к Саладину описывает спокойно действующий маяк, а в тысяча сто восемьдесят третьем то же самое удостоверяет путешественник ибн-Джабар. Год одна тысяча триста третий – маяк падает во время землетрясения. Тысяча триста двадцать шестой – это уже просто смешно – маяк снова падает во время землетрясения. Тысяча триста семьдесят пятый – уже не до смеха: маяк в седьмой раз разрушен землетрясением. Причем, надо заметить, за все время его ни разу не восстанавливали. Падает всегда один и тот же, тот, древний. Тысяча четыреста восьмидесятый…
– Еще не все?!
– В этом году султан Египта из развалин маяка строит форт, который сохранился поныне.
– Уф… – вздохнул я с облегчением.
Даже Филька улыбнулся.
Полина продолжила:
– На карте тысяча пятьсот семьдесят пятого года маяк стоит на месте. На карте тысяча шестьсот восемьдесят третьего – тоже, напротив дворца правителя, даже отражения в воде нарисованы. Карты детализированы, все остальные постройки находятся на своих местах, не доверять картографам резона нет.
– Как это понимать?
Полина пожала плечами.
– Спроси у историков.
– Пришли. – Филька остановился. – Вон твоя дорога.
Мы оказались на окраине Запрядья. Полина бегом бросилась к своему дому.
– Спасибо, – сказал я, не особо рвясь отправиться в указанном направлении.
Пришлось. Через пару десятков метров, когда меня скрыла тьма, я побежал через лес назад и успел увидеть, как Филька, не догнав Полину, чертыхнулся и отправился к себе. Тогда я вышел на тропу, которой прибыли, глянул в дремучую тьму… и вздохнул, кляня себя.
Существует в мире замечательное правило: сначала думать, потом делать. И еще одно: чтобы легче найти, запоминай, где оставил.
