Петр Ингвин
Ольф. Книга первая
Глава 11
Меня оставили одного. Я долго не мог найти занятия, пальцы механически полистали лежавшую на тумбочке библию, на некоторое время внимание отвлекли книги в шкафу. Чужая премудрость в голову не лезла. Нервы искрили, глаза бегали, то и дело желая выглянуть в окно: стоят ли? Удержаться было все труднее.
Телевизор включать нельзя, хозяйский компьютер тем более. Я вновь окунулся в консервированные мысли.
«Отрядом книг уставил полку,
Читал, читал, а все без толку:
Там скука, там обман иль бред…»
Нет, книги не помогут. А если учесть, что при воспоминании о ночи меня все еще бросает в дрожь, влажнеют ладони и бедра и по спине бежит холодок… А в голове сами собой возникают дикие мысли. Любовника Екатерины Первой, камергера Монса, по понятной причине (см. первое слово предложения) Петр посадил на кол – не став выяснять, комильфо ли то, что он сделал, или не комильфо, чем прямо-таки наплевал на лелеемые блажащей Европой ценности галантной куртуазности. А голова любимчика Екатерины царским повелением оказалась у нее на подоконнике в банке со спиртом – как вечное напоминание. И предостережение. На будущее. На смущенное любопытство окружающих царственная дама отвечала, предпочитая защите нападение: «Вот, господа, до чего доводит разврат придворных». Но это детали, главное – формулировка приговора, она гласила: «Государственный преступник Монс приговаривается к казни за вмешательство в дела, не принадлежащие ему».
Я не святой. Что заслужил от судьбы, то и приму. Аминь. С этой покорностью року тело плюхнулось на постель, взгляд тупо уставился в потолок.
Час проходил за часом. На любой шум меня подкидывало, ноги несли к двери, ухо прилегало к полотну. Если ничего не настораживало, я заглядывал в дверной глазок.
Среди дня приходили полицейские, звонили во все двери. Некоторые квартиры открывались, стражей порядка пропускали внутрь. Несолоно хлебавши, полиция, в конце концов, удалилась. Опять появились ребята в черном. Они подходили только туда, где полицейским не открыли, в том числе ко мне.
– По ходу, там или здесь, – сказал один, указав на мою и соседнюю двери. – И еще четыре по разным этажам, остальные проверены.
Я отпрянул от глазка. Когда в дверном замке заворочалась отмычка, волосы у меня едва не поседели. Взломщики возились некоторое время, один замок открылся, остался еще один. Через дверь было слышно, как по ту сторону ожила рация, перебиваемый шумами голос сообщил что-то громко и невнятно, и открытый замок защелкнулся. Квартиру оставили в покое.
Порадовавшись затишью, я решил принять ванну. В сполоснутую посудину побежала вода, вскоре я залез внутрь, раздвинув сушившиеся под потолком полотенца и белье. Из теплого океана выпирали острова коленей и блаженствовавших рук, голова откинулась на холодный бортик, глаза закрылись…
– Олег, ты здесь?
Последовал стук в оставленную приоткрытой дверцу, ведь свет мне велели не включать. Я чуть не утоп, провалившись и заглотнув мыльной воды.
– Кто здесь? – вылетело машинально.
Мог бы не спрашивать. Во-первых, еще на уровне подкорки я узнал голос, во-вторых, не дожидаясь ответа, вслед за стуком в проеме показалась Нина. С улыбкой проказницы она поглядела на меня, старательно съежившегося под решеткой скрещенных ладоней.
– Ушла с работы пораньше. – Она присела на бортик. – Насчет тебя договорилась, в конце недели познакомлю с Красавиной, это секретарша Задольского. Она может помочь – если не делами, то хотя бы информацией. В пятницу к шести часам вечера тебе нужно быть у центрального рынка, я встречу.
– Спасибо. Постараюсь. И… прости меня… за…
Было нестерпимо стыдно за ночь. Мое глумливое удальство… Ее смиренное приятие и последующее прикрытие перед мужем воспользовавшегося случаем лиходея… Один вскрик, одно движение – и не лежать мне здесь живым и здоровым.
– Это тебе спасибо.
– По… – Едва не вырвалось наивное «пожалуйста», в последний момент замененное на нечто более трезвое. – Почему?
– Глупыш. – Нежная ладонь погладила меня по голове, словно ребенка. – Маленький миленький глупышок. Подожди, я сейчас.
Нина вышла.
Судорожно сглотнув образовавшийся в горле комок, я снова погрузился в ванну с макушкой и, вынырнув, изо всех сил потряс головой. Почему я глупыш?
Нина вернулась быстро, безо всего лишнего. Лишним, по ее мнению, оказалось все. Я лежал, таращась и моргая, продолжая прилежно прикрываясь руками. Нина влезла в воду между моих коленей, откинувшись на захлебнувшееся выпускное отверстие.
– Олег, ты подарил мне шикарную ночь, – услышал я, чувствуя, как крепкие ноги стискивают ребра по бокам.
– Но ваши с супругом чувства…
– Послушай. – Голос Нины стал прозрачен и невыносимо пресен, как теплая вода – ничего не выражая и в то же время являясь криком души. – Ты молод, но когда смотришь вокруг, разве у тебя нет чувства невыносимости от серых лиц и тусклых взглядов? У большинства людей дни и ночи заполняет пустота, она возникает от ощущения, что их жизни и они сами существуют врозь, у них не жизнь, а медленное кружение в танце без музыкального сопровождения. Они не знают себя. Они не ищут себя.
– А если ищут, то видимо не так и там, – вставил я с пониманием. – И находят не то.
– Именно. – Нина обрадовалась, в глазах заискрило. Ее ладонь потянулась к моему медальону. – Еще вчера заметила, а спрашивать не решилась. Что это?
– Амулетик на счастье.
– Помогает?
– Еще как.
– Тогда тоже хочу такой. Чтобы все вокруг вертелось, кипело и постреливало, а потом ррраз – и в дамки.
«Дилинь-дилинь!» – громко сказал звонок. Мы вздрогнули.
– Владлен?!
– Еще рано. И у него ключ. – Поднявшись, Нина накинула халат, мокрые ноги прохлюпали к двери.
Последовало быстрое отпирание – видимо, сразу после взгляда в глазок. Пришел кто-то знакомый, поскольку не прозвучал вопрос «кто».
– Привет. Одна?
Захотелось влезть под воду с головой и накрыться тазиком. Я узнал этот гнусавый голос.
– Конечно. Зачем пришел?
– Ехал мимо, время вроде бы неурочное, но гляжу – идешь. Развернулся, и – сюда. Владлен же на работе?
– Может прийти в любую минуту.
– Да ладно тебе. Можно подумать, я его графика не знаю. Ванну принимала?
– Душ.
– Пошли в комнату.
– Не сегодня.
– Ну тогда…
Послышалась непонятная возня. Нервы у меня искрили, как провода троллейбуса в минус тридцать.
– Что ты там забыл? – хлестанул голос Нины. – Не пойду.
– Никого же нет.
Снова понеслись странные звуки, о природе которых не хотелось думать, чтобы остаться о хозяйке хорошего мнения.
– Хватит. Уходи.
– Я еще приду.
– Сначала позвони. На работу.
Входная дверь гулко хлопнула.
Вернувшись и на миг растерянно остановившись в проеме, Нина сбросила халатик и с вымученной улыбкой заняла прежнее место. Бегающие глаза с трудом остановили галоп, уставившись в меня вселенской пустотой.
– Дай руку. – Нина требовательно вытянула открытую ладонь.
Полученная правая ладонь была схвачена, как палочка-выручалочка, и возложена на сердце.
– Чувствуешь?
– Нина… – Мне было чертовски приятно и столь же неуютно. – Зачем ты это делаешь? Ты же счастлива с мужем.
С непонятной тоской Нина вымолвила:
– У Цветаевой хорошо сказано: «Если счастлива, то это не любовь».
– И ты решила, что имеешь право… – Я поперхнулся. – Процитирую Дюма, который сын: «Узы брака настолько тяжелы, что нести их можно только вдвоем, а иногда и втроем». Ты об этом?
Наполненная жизнью пятерня продолжала гореть в аду. Бедра почти обуглились. Я отдернул руку.
– Почему нет? – Взгляд Нины был пронизывающ и туманен. – Владлен борется с этой тяжестью по-своему. Он думает, что помогает нашему браку. А у меня не столь извращенная фантазия. – Ее голос вдруг изменился, стал сухим и ломким. – Никому не рассказывала, но тебе… хочу. Чтобы понял. Это было в августе, я возвращалась с корпоратива. В летнем платье, на каблуках. В руках сумочка. Улицы были пусты, я торопилась. В своем подъезде я нажала кнопку лифта. Лифт не работал. Я стала подниматься по лестнице. На одной из межлестничных площадок из закутка за мусоропроводом выскочил мужчина – весь в черном и в черной шапочке-маске на голове. Толкнув меня лицом в стенку, он прошипел в ухо: «Пикнешь – убью!»
Нина перевела дух.
– Я протянула сумочку, но его интересовало другое. Рот мне сжала рука в перчатке – уже ни позвать на помощь, ни даже нормально вздохнуть. Я пробовала брыкаться, но с дюжим мужиком мне не справиться. Он бросил меня лицом на подоконник. В общем, белье порвано, руки заломлены, ноги придавлены. Я еще некоторое время отбивалась…
Долгое молчание воцарилось в ванной. Я бережно погладил оцепеневшую Нину по коленке.
– Не переживай так. Время лечит.
Бездумно зачерпнув, она смотрела, как вода стекает сквозь пальцы.
– Ты ничего не понял. Я не сказала главного.
Ее руки сжали мои кисти и медленно сдвинули ниже, на мягкие бедра.
– Может, не надо?
– Тогда ты не поймешь, почему я делаю то, что делаю.
– Владлен отреагировал на случившееся… неправильно? – попытался я догадаться, – и все пошло кувырком?
– Нет. – После горькой улыбки сникший голос вновь полился, застыв на одной ноте: – Я ничего не сказала Владику, боялась сделать больно. Он так меня любит… всегда такой заботливый… деликатный в постели… мягкий, нежный, чуткий… Но однажды я случайно нашла ту маску в его вещах.
В горячей ванне меня прошибло холодным потом.
– И только потом я вспомнила, – продолжила Нина, – как за неделю до того Владик интересовался: а не хотела бы я, дескать, жестко, без спросу, как еще никогда в жизни не было, потому что не могло быть? Я пожала плечами: не знаю. И забыла о разговоре. Но я не сказала «нет». – Нина положила свои пальцы поверх моих и вновь заговорила, нежно поглаживая и словно бы сама себя успокаивая: – Когда живое зубило крошило мои внутренности, могла ли я представить, что муж хочет сделать мне приятно, и «розыгрыш» придуман для моего удовольствия?
– Он мог бы предупредить и сделать это в виде игры.
– Тогда я отнеслась бы как к игре. То есть, я понимала направление его мыслей, но…
– Это же не ролевые переодевания, это жизнь. Не театр. Так нельзя!
– Только правдоподобность делает ситуацию захватывающей. – Нина помолчала. – У той истории есть продолжение. Мы были в гостях в одном частном доме. Все основательно набрались, вменяемыми остались только непьющий хозяин дома и мой Владик. Не помню по какой причине, но я оказалась у них в гараже. Кажется, просили принести что-то. Там на меня напали. Напавший снова был во всем черном и в маске с прорезью. Свет в гараже погас, мой вскрик был задавлен ладонью в перчатке. Когда глаза немного привыкли к темноте, я была стреножена навалившимся телом, руки-ноги чем-то стянуты, рот сжат еще крепче. На этот раз я решила подыграть – выгнулась в экстазе, пережатый ладонью рот промычал стон удовольствия. Налетчика будто подменили. Я скулила и бесновалась, и завела его до беспамятства. Казалось, что происходит землетрясение, только гараж почему-то никак не падал. Одаривший меня безумными ощущениями силуэт зарычал и бессильно отпал, а мне хотелось продолжения банкета. «Спасибо, Владик, но этого мало, мало» – пела моя душа. Никак я от себя такого не ожидала. Губы сделали движение, которое сдавливавшая рука однозначно истолковала как поцелуй. С соответствующими выводами. Незнакомец схватил меня за загривок…. и я заорала во всю глотку. Это был не Владик. – Сняв мои ладони с бедер, Нина перенесла вес вперед и легла на меня грудью. – Насильник испугался крика и сбежал. «Заявишь в полицию – в гробу достану» – пообещал он. Я привела себя в порядок и вернулась за общий стол. Владик был там, он явно никуда не отлучался.
Нина вынула пробку внизу.
– И ты снова ему не рассказала?
– Это что-то изменило бы?
Я искренне не понимал.
– Но доверие в семье…
– Милый мальчик, от моего рассказа лучше не стало бы никому.
– Зачем же рассказала мне?
– Ты считаешь, что у нас с Владиком идиллия. У нас – противостояние. Идейное. Он растравливает себя, стараясь дать мне больше, чем нужно. Из-за этого я обнаружила, что действительно хочу больше. И… самое ужасное, что теперь я счастлива. А с твоей помощью стану еще счастливей.
Вода большей частью утекла, и я лежал как запеченный поросенок, ниже пузика фаршированный баклажаном. Махаоны губ порхали по моим щекам, по прикрытым векам, по безвольно отворившемуся неотвечающему рту.
– Может, ты просто мстишь ему с моей помощью? – после долгой паузы выдал я продолжение мысли, которую обсосал в голове с разных сторон.
– Или так. Вернее, и так тоже.
Кто-то заметил, что жизнь – это то, что происходит где-то в другом месте. Раньше и у меня шло похожим образом, но с недавних пор все изменилось, жизнь стала здесь и сейчас. И ее стало слишком. Ну почему люди всегда хотят одним местом, а думают другим? И думанье на хотенье мало влияет. Выходит, хотенье главнее. А думаньем мы свое хотенье оправдываем. Завтра я прекрасно обосную себе все, что произошло и еще произойдет. Но как быть с совестью, которая тоже присутствует здесь и сейчас?
– Подожди. – Я попытался отстраниться. – Не могу так. Владлен Олегович старается для меня, а я…
– А вчера вечером – мог? А ночью?
Насчет вечера можно было вывести ее из заблуждения, но это стало бы еще одним предательством человека, который меня спас.
– Расскажу еще случай, – Нина подняла на меня посерьезневшие глаза, – чтобы ты лучше разобрался в наших взаимоотношениях и не мучился зря. Это произошло между теми двумя эксцессами. Я всегда занималась уборкой по субботам. Владик находился в краткосрочной командировке, он должен был вот-вот вернуться. Позвонив, он хитро поинтересовался: «Дома никого? Открой входную дверь. Ничему не удивляйся. И, главное, не бойся. Я с тобой. Я думаю о тебе. Я чувствую тебя. И потому, наперекор обстоятельствам, я с тобой». И еще он сказал: «Помни, это просто спектакль. Ты должна сыграть роль человека, стать которым тебе никогда не хватало отваги». Я сгорала от любопытства. Красная от стыдливого предвкушения, бросилась к двери. Там с букетом цветов стоял незнакомый мужчина – в кепке и больших черных очках, отчего я совсем не разобрала лица.
– Переодетый супруг?!
– Ниже Владика, стройнее, солиднее. Молча вручив букет, он прошел сюда, в ванную. Полился душ. Вышел незнакомец в одном полотенце и указал мне на ванную. Вытершись после душа, я задумалась: одеть то, в чем была, или тоже выйти в полотенце? Какой-то чертик подзуживал: в полотенце. Все же я оделась полностью. Я очень смущалась. Хотелось развернуться и убежать от липкого стыда и полной безответственности происходившего. Все происходило будто не со мной, не по моей воле. И будто не я шла навстречу этому обнаженному, пусть и с обернутыми чреслами, постороннему мужчине. Сумасбродство. Ужас. Наваждение, которое хотелось прогнать встряхиванием головы, чтобы снова оказаться у любимого надежного плеча.
Слушая, я не шевелился, хотя некоторые члены упорно противились благому намерению.
– Окна оказались наглухо зашторенными. Играла музыка. Мужчина по-хозяйски притянул меня к себе, чужой рот впился в губы, чужие руки занялись моей одеждой. Сознание плыло, как кусок масла на сковороде. Одной рукой незнакомец расправился с застежкой лифчика, другой нацепил мне на глаза такую же повязку, как была у нас вчера вечером. Я почувствовала, что полотенце слетело с его бедер. На пол рухнули остатки и моей одежды. А рук на мне вдруг стало четыре. Имею в виду, помимо моих.
– Незаметно пришел и подключился муж?
– Да, но понимание пришло ко мне не сразу. Кто-то из них придвинул меня к креслу. Ноги дрожали. Владик тихо произнес: «Не бойся. Страх портит игру». Меня усадили в кресло, в руки дали подсвечник и сняли повязку. Перед глазами горящая свеча, вокруг темень. Меня трясло. «Смотри на пламя, – сказал Владик откуда-то сзади, – только на пламя. Никого и ничего больше не существует. Нет мира, нет мыслей, нет тела. Нет тебя. Есть только пламя и голос. Смотри, молчи и слушай». Он встал за креслом справа от меня, а тот, второй, слева. Губы Владика приблизились к моему уху, и он медленно, проговаривая каждую букву, зашептал слова из святой книги: «Ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна! Глаза твои голубиные под кудрями твоими; волоса твои как стадо коз, сходящих с горы Галаадской». Рокочущий шепот растревожил темноту, побежали мурашки. Второй подхватил: «Как лента алая губы твои и уста твои любезны; как половинки гранатового яблока – ланиты твои под кудрями твоими». Я парила, растворяясь в двух обволакивающих шепотах. Все ощущалось так, как сказал Владик: нет мира, нет мыслей, нет тела. Не было ничего. Только пламя. И двойной колдовской голос: «Шея твоя как столп Давидов, сооруженный для оружий, тысяча щитов висит на нем – все щиты сильных». Второй перехватывал инициативу: «Два сосца твои как двойни молодой серны, пасущиеся между лилиями». «О как любезны ласки твои, сестра моя, невеста, о как много ласки твои лучше вина, и благовоние мастей твоих много лучше всех ароматов» – любя и желая, проговаривал Владик. «Сотовый мед каплет из уст твоих, мед и молоко под языком твоим» – не менее страстно нашептывал второй. Журчащие ручейки слов переливались слева направо и обратно. Я давно и полностью отсутствовала как личность. Где-то далеко, за тридевять земель, меня несло по пустыням и садам святого города, и вход в рай был где-то рядом. Солнце поливало сладострастными лучами, сжигало кожу, мутило разум. «Прекрасна ты, возлюбленная моя, как Фирца, любезна, как Иерусалим, грозна, как полки со знаменами» – рокотал один. «Округление бедер твоих как ожерелье, дело рук искусного художника» – чуть возвышался второй голос до гортанного полушепота.
Погруженная в воспоминания, Нина машинально теребила волоски на моем животе. Хотелось убрать ее руку, но я боялся потревожить и сбить. Потерплю. И не такое терпел. Кстати, «терпеть» – слово неоднозначное.
– «Живот твой – круглая чаша, в которой не истощается ароматное вино, чрево твое – ворох пшеницы, обставленный лилиями» – слышала я в правое ухо. «Этот стан похож на пальму, и груди твои на виноградные кисти» – в левое. «Подумал я: влез бы я на пальму, ухватился за ветви ее; и груди твои были бы вместо кистей винограда, и запах от ноздрей твоих, как от яблоков» – один. «Уста твои как отличное вино. Оно течет прямо к другу моему, услаждает уста утомленных» – второй. «Положи меня как печать на сердце твое, как перстень на руку твою» – Владик приблизил шепчущий рот к самому уху. Я не утерпела, повернулась и впилась губами в губы. Второй едва успел перехватить качнувшуюся свечу. Поцелуй был нескончаемым. Не выдержав затянувшегося акта признательности, незнакомец взял мою руку, и безвольную ладонь тоже нежно и очень витиевато обцеловали. Я вздрогнула, Владик прервал игры трех пар неутоленных губ. «Хочешь танцевать?» – спросил он шепотом, что прогремел в искрящем безмолвии раскатом грома. Я едва выдохнула: «Очень». Звучала мелодия Луи Армстронга, наполненная переливами хриплого голоса и поющей трубы. Руки мужа подняли меня с кресла, легкий толчок в спину придвинул к незнакомцу. В другое время ревнивый до потери пульса, Владик позволил, если не сказать заставил, обнять неизвестного. Сам он прижался сзади и тоже обнял, как рок-гитарист любимый «Фендер-Стратокастер». Тройное объятие вызвало пробирающий мурашками трепет, дрожь и настоящий озноб. Меня сомкнуло, сдавило, сплющило, спрессовало. Четыре руки, будто несколько одновременно надетых обручей, скрутили меня, четыре ноги вжались в бедра. Наши волосы струились между лицами, оплетая сладкой паутиной щеки и шеи. Время остановилось. Мы начали танцевать…
Глава 12
Хороший человек делает то, что просят. Плохой не делает то, что просят. Глупый делает то, что не просят. Умный не делает то, что не просят. И только мудрый делает то, что нужно. Нужно было молчать и слушать. Я старался быть мудрым. Не в силах пошевелиться, слушал жаркую исповедь. Не рассказ, как Нина это назвала, а именно исповедь. Я удивлялся. Телом Нина была здесь, со мной в тесной ванне, а душой – в том вечере, в том танце и тех ощущениях. Случившееся оставило в ее сердце не просто след, а перепаханное трактором поле.
– Танец втроем – это возможно, – возбужденно вещала Нина. – Это безмерно эротично. Это невыносимо возбуждающе. Когда, подчиняясь общему ритму, три ставших одним тела делают вместе единое движение и утопают в нем – это безумно романтично. Тройные наклоны, тройные повороты, тройные чуть неуклюжие вначале, но быстро освоенные переступания, тройные летящие чередующиеся поцелуи – это красиво. Тройные входящие в раж смыкания и размыкания, захватывающие игры рук и трущихся животов – это непередаваемо. Мы раскачивались, как в трансе, мы уплывали по реке закипающей страсти, нас с головой окунуло в ее воды, и течение несло нас вдоль берегов времени, унося за его пределы. Танец связал некой новой интимностью и без того слитые тела, он озвучил новой ноткой вяжуще-жадные прикосновения, собрал в едином порыве помыслы растрепанных сердец. Труба еще раз выстрелила безукоризненной тирадой, необыкновенный голос спланировал вниз, и нас, застывших в сладостном посапывании, вновь поглотила сияющая тишина. Я подняла голову: что дальше? Владик медлил с ответом. Я понимала. «Всему свое время, и время всякой вещи под небом. Время рождаться, и время умирать, время плакать и время смеяться, время разбрасывать камни, и время собирать камни, время обнимать и время уклоняться от объятий…»
Стало понятно, что библия на тумбочке лежала не для декора, ее активно штудировали и цитировали. Так же, как я, тоже абсолютно цинично и неуместно. Надеюсь когда-нибудь искупить этот грех. А пока не хотелось отвлекаться – меня захватила чувственная история.
Нина прижалась ухом к моей груди.
– Владик взял меня под руку и подвел к зеркалу. Там, как в мистическом фильме, отражались размытые силуэты и подсвеченное красным огнем лицо незнакомца. Он следовал за нами со свечой в руках. Поставив меня напротив темнеющего портала в запределье, Влад велел поднять руки. Я выполнила с удовольствием. На полу оказался заготовленный набор детской гуаши. Влад зачерпнул пальцем из одной банки, и первый мазок лизнул холст моего тела. Длинная зеленая полоса пролегла через поежившийся живот. Гость тоже подключился к процессу. Я быстро покрывалась красками. В мерцающем полуявью зеркале отражалось, как кожа обрастает буйной зеленью лиан и листьев, а сквозь нее распускаются цветы невероятных расцветок. На цветы садились радужнокрылые бабочки, а их собратья, будто живые, порхали и обмахивали легкими касаниями всю меня сзади, от корней волос до щиколоток, забираясь в самые потаенные уголки. – Голос Нины заманчиво тек, струился, как змея по песку, оставляя влажный след в моих мыслях. – Слой за слоем невесомо ложились на грудь, на спину, под мышками, везде, куда доставали кисти художников, превращая меня в одно большое произведение домашнего искусства, искреннего и пронзительного. Свеча мерцала, то вспыхивая, то собираясь погаснуть. «Можно опустить руки», сказал Влад. «Здорово!» – на смог сдержать восхищения долго молчавший второй. Последний мазок, последний взгляд на сотворенный своими руками шедевр, и Влад заранее подготовленным фотоаппаратом сделал десяток кадров. Потом он взял в руки мою ладонь, а наш гость, повинуясь его взгляду, вцепился в другую мою кисть, и меня привели сюда. – Нина обвела затуманенным взглядом помещение ванной. – Шесть ног встали под душем. По мановению свыше на триединый организм обрушился теплый поток. Цветы и бабочки хлынули наземь, а мы парили в искрящемся сиянии, внутренне улетая сквозь алмазный ореол брызг. Руки носились и трогали, касались и сдавливали, рвались ввысь и опускались в самое сокровенное. Это было божественно. Особенно прекрасным было то, что все это – было. Вот что стало главным чудом. От этого факта не отмахнуться, как от надоедливой мошки, он останется в памяти навсегда и в безмерной дали будет так же волновать и сообщнически подмигивать. Мое подставленное потокам лицо, запрокинутая шея, стиснутые грудь и спина – все жило и трепетало, рвано стучало и вибрировало. Я словно продолжала недавний танец, но теперь сама сводила с ума невероятными намеками и невозможными предложениями. Обоих мужчин, вожделеющего и сомневающегося, я чувствовала каждой клеточкой. Томящиеся и надеющиеся, они вызывали в организме голодное неудобство. В какой-то миг я обернулась на второго, который стоял сзади, лица оказались рядом, и чужой язык влез в мои губы, расточая мед и пожирая разум. Это было олицетворение того самого процесса, что не выходил из головы каждого. Процесс – без процесса. Ощущения внизу через ощущения наверху.
Нина умолкла, ее глаза прикрылись, как от боли. После долгой паузы тихий шепот зазвучал дальше, более буднично:
– Влад потом сказал, что в этот момент на него накатило какое-то отрешенно-злое отношение к происходящему. Второй стал лишним здесь, в нашем доме. С обнаженной мной в руках. И муж велел незнакомцу собираться.
– Правильно сделал, – вставил я свое мнение.
– Думаешь? – Впервые за время рассказа Нина посмотрела мне в глаза. – Слушай дальше. Второй послушно вылез из ванны. Наверное, они изначально договорились, что слово хозяина – закон. А я не шевелилась, голова трещала, в висках стучало барабанным боем. Тишина шипела и требовала к себе внимания. Есть время разбрасывать камни, есть – собирать пришибленных. Муж поглядел на меня, на мои затуманенные глаза – я смотрела одновременно настороженно и смущенно-вопросительно. Стояла и молчала. Очень выразительно молчала. Потом я стыдливо отвела взгляд, как школьница, которую несправедливо выгнали из класса, а она не решается сказать учителю правду, что это не она подбросила презерватив в классный журнал, а просто не вовремя оказалась рядом. Было невозможно выразить словами очевидную мысль, которую одному до неприличия трудно сформулировать, а другому настолько же сложно воспринять. Но мой Владик догадался.
«Ты хочешь, чтобы его неутоленное желание… – проговорил, нет, скорее пробормотал он, выдавливая чугунные слова, – исполнилось?»
«Да», – одними губами прошептала я, стараясь не смотреть на супруга.
Удивленный Владик словно впервые увидел меня.
«Ты просишь… не для себя? Для него?!»
«Я не вправе просить, – сказала я мужу. – Но он столько времени сдерживал свои чувства и желания, переступал через тысячелетний инстинкт, чудовищной силой воли останавливал себя, потому что следовал твоим приказам доставить блаженство мне, мне и еще раз мне. Я всего лишь хочу вернуть долг». В затянувшейся паузе я вышла из ванны и стала вытираться.
«Ладно», – неожиданно выдохнул Влад.
Казалось, внутрипланетная магма брызнула в стороны, и Гималаи обрушились с плеч в подземные пустоты. Цунами с ревом промчалось по комнате. Шея второго вытянулась, рот приоткрылся, лоб покрылся судорожными морщинами, лицо – пятнами. Он шумно глотнул воздух.
Ошеломленная, я неверяще глянула на супруга.
«Эх, добрая душа…» – с любовью, но чуточку криво улыбнулся Влад.
Тогда я не поняла, о ком это – о себе или обо мне.
«Спасибо». Я чмокнула его в щеку.
«Пойдем, – приказал он. И уже в спальне: – Надень». Это снова была повязка на глаза. Я поняла. Владик не желал, чтоб в моей памяти сохранились картинки невозможного, которое собиралось случиться. Бросив ненужное полотенце, мы двинулась в темную бездну неведомого – к кровати, вдруг превратившейся в самостоятельную вселенную. Сглотнув комок в горле, Владик помог мне с повязкой и усадил на край постели. Наступила жуткая звенящая тишина. Только невнятные шорохи и передвижения. Мне стало не по себе. На уровне слов все казалось нормальным, каждое слово выглядело правильным и имело свои причины, но когда дошло до дела… В мозгу продолжало зудеть. Противно жужжащие пчелы запоздалых сомнений роились и жалили в сердце. С каждой секундой их становилось все больше. Но оно того стоило. Передо мной послышалось жадное дыхание, я упорхнула в запредельность. Меня вынесло на обратную сторону луны. Тело, будто механический однорукий бандит, щелкнуло вертящимися экранами и выдало джек-пот, а где-то надо мной, в другом мире, где все счастливы и летают, рокотал пробирающий голос любимого: «И увидел я город новый, приготовленный как невеста, украшенная для мужа своего. Ворота его не будут запираться днем, а ночи там не будет. И не войдет в него ничто нечистое»…
