Петр Ингвин
Ольф. Книга первая
– Ту э иль мио маго. – Челеста вдруг хохотнула. – Нон о ке дире.
*(Ты мой волшебник. И я ничего не имею против)
Она светилась изнутри, взгляд обнимал мир, ножки в туфельках ступали как на подиуме. Об осанке можно было слагать гимны. Впрочем, не будь именно таких осанки и походки, платье перестало бы быть платьем. Не понимаю, как в таком можно ходить, да еще чувствовать себя хорошо. Что там хорошо, не то слово. В эйфории! О, нашел сравнение: появиться на людях в этом кусочке раздражителя корридных быков для девушки равносильно моему торжественному проезду по центральной улице на столь же красном Феррари, коего у меня нет и быть, по любой логике, не может никогда. Счастье тоже захлестывало бы мозги в ответ на восхищенно-завидующие взгляды окружающих. Джип надежнее, Бентли комфортнее, Роллс-Ройс роскошнее, Мерседес практичнее, большинство других машин доступнее, но «Феррари», который ни по одной улице родного города не проедет из конца в конец из-за низкой посадки, оставался мечтой. С этой стороны я понимал Челесту. Но то – машина, где не проедет – бросим, пойдем пешком. А Челеста уже пешком! Если меня обтянуть полиэтиленом, как чемодан на крутящейся штуковине в аэропорту, а затем для большей усадки оплавить паяльной лампой, то, возможно, я получу ощущения, примерные ее нынешним. Только снизу поддувать будет, мужчины к этому не привычны.
Куда бы ни уносились мысли, знание того, что под тонкой тряпочкой у подружки только она сама, приятно будоражило. Неважно, что не по Сеньке шапка, достаточно факта. О том, что мы не пара, окружающим неизвестно, и я гордо нес ее ладошку в своей, играя роль круглосуточного защитника демонстрируемой красоты. Типа, ночью тоже именно я защищаю всеми силами и способами. Кто же еще, дескать, если именно меня держит теплая ручка и в мою сторону обращается счастливый взгляд?
Однако, напрягало, что стоит девичьей ножке хоть раз взлететь выше положенного, и последствия трудно вообразить без смеха.
Мысль о задранных ножках не пропала втуне, и корабль перенес нас на крышу Парижа. Так здесь зовут холм Монмартр. С моей непредвзятой точки зрения – просто холм с церковью. Рядом – тесные рядки мольбертов, за которыми клиентов ждут художники вперемешку с теми, кто воображает себя художником. За их спинами и у ног – картины и то, что они считают таковыми. Кстати, некоторые картины оказались очень даже ничего, но как повесить эту прелесть на живую стену, даже если она неживая? Вдруг все-таки живая, проверить пока невозможно. Совесть не позволит вбить гвоздик в шевелящуюся мерцающую обшивку корабля, который стал одновременно домом и другом. И страх не позволит. Страх, что в ответ в меня тоже что-то вобьют.
Кроме картин Монмартр поразил живыми статуями. Раньше я похожее видел, но не в таком количестве и многообразии.
Вернемся к вышеупомянутым ножкам, мысль о которых коварно привела именно сюда. Мы завалились в расположенное внизу холма варьете «Мулен руж». Выйдя, опьяненные канканом, отправились в еще более раскрепощенный «Крейзи Хорс», расположенный неподалеку, денег как раз хватило. Бесплатно поднесенный официантом бокал вина совсем вскружил голову. Танцующие топлесс красотки долбили в череп вскидывавшимися ножками. Атмосфера бурлеска восхищала и веселила. И все это время меня подзуживающе тыкала в глаза не дававшая покоя мысль: как я дошел до разбоя – статья № 161 УК РФ часть вторая, что есть открытое хищение чужого имущества с незаконным проникновением в жилище и в сговоре с другим лицами. От трех до семи лет лишения свободы. Почему же? Для себя я никогда не сделал бы ничего подобного, даже мысль такая не пришла бы. Я не такой. Был. Значит…
Перед чернявой пигалицей хвост распустил?
Выходит так. Почему-то это было приятно. В старину мужчина добывал своей женщине мамонта, я добыл деньги. То есть, я настоящий мужчина. Пусть заодно и преступник, но меня давно в преступники записали. Отвечаю богатой братии их же монетой, краду краденое. Или накоррупционированное, один черт. Впрочем, если вы убедите меня, что красотки в бассейне второго этажа – младшие сестренки владельца или обездоленные сиротки, которых он взял на содержание…
Последнее слово очень хорошо их характеризует. И хозяина виллы тоже. Пусть я поступил преступно, но невинные не пострадали. Точка.
Гм. В начале отповеди проснувшейся совести сказалось: «своей женщине». Своей? Куда-то не туда мысли пошли.
Мы перелетели в другое место и с покатой крыши старой пятиэтажки полюбовались знаменитой пляс Пигаль. И что в ней такого знаменитого? Ну, парочка входов в клубы и несколько сходящихся улочек, что сплошь утыканы оставленными на ночь машинами. Точнее, машинками. Здесь ездят исключительно на транспорте для гномов, иначе просто не запаркуешься у тротуара.
Около одной серой машинки (в подсвеченной фонарями и рекламами ночи они все виделись либо серыми, либо черными) суетились двое.
– Быстрее, – громко шептал один, невольно привлекая к себе внимание.
– Чего шипишь? Говори нормально, все равно никто не понимает.
– Давай уже, что ли. Открыл?
Оп-ля. Воришки. Да еще, как говорится, носители родного языка. Опять здесь, в Париже. Мир тесен.
Запрыгнув обратно в корабль, я потянулся к маскам. Никто не понимает, говорите?
Челеста поняла намерение и даже опередила меня, теперь на ее мордашке скалились черно-белыми клавишами две октавы зубов светившегося в темноте черепа. Если вспомнить, что ниже располагалось алое зарево, до середины бедер облегавшее каждую выпуклость фигуры как упаковочная пленка сыр в магазине, то видончик получился аховый. Страшный и сексуальный. А поскольку отсутствие белья под натянутой материей тоже не давало расслабиться, то страшно сексуальный.
– Ва бэ?*
*(Пойдет?)
– Ты просто прелесть. В этом виде.
Свое лицо я спрятал под привычной маской тролля. Мы вышли на тропу войны. В качестве томагавка у нашего маленького воинства имелся карабин, имитирующий знаменитого «Калашникова», выглядело это зловеще. И просто дико. В недавнем прошлом «Париж», «тролль» и «Калашников» для моего мозга в одну картинку не складывались.
– Здравствуйте, господа. – Я создал видимую щель в воздухе над головами жуликов. – Как вам живется в славном граде Париже? Не дует?
Узрев наши морды в дыре пространственного континуума, две физиономии настолько быстро исчезли в разных сторонах площади, что подумалось о наличии у них еще более крутого телепортатора.
– Жаль, – уныло бросил я вдогонку. – А так хотелось пообщаться с соотечественниками. Вы российские или советские?
Уже след простыл.
Нет так нет. Я снял маску и обиженно насупился.
– Ну вот, даже не поговорили. Абыдна, да-а.
Челеста хохотала до слез, пытаясь воспроизвести мою речь при взгляде со стороны, вновь и вновь в лицах повторяя идиотский спектакль:
– Ню вьот. Дазе не говополили… Адын дада-а!..
Я показал язык. Это рассмешило ее еще больше. Корабль заложил крутой вираж, и вот среди ночи одни на ветру под звездами мы высадились на верхней площадке Эйфелевой башни. Испуганно прижимаясь к центральной конструкции, Челеста боялась подойти к опоясанному сеткой бортику.
– Ну, давай же. – Я потянул ее насильно. – По сравнению с прочим это детская забава.
Челеста сдвинулась с места. Шажок. Полный жути взгляд далеко вниз. Еще шажок. Затем ее сорвало с места, в один прыжок она миновала оставшееся расстояние и прильнула ко мне всем телом. Светившиеся благодарностью глаза поднялись, и…
– Грациэ пер тутто.*
*(Спасибо за все)
От ее горячего шепота меня выбросило из реальности. Наши губы не просто слились, они сплавились. Завязалась битва-беседа, где с оружием в руках стараешься донести до собеседника свою правду, которая не всегда правда, и где приглашаешь в мир своих чувств и одновременно попадаешь в ураган встречных. Из меня прямой наводкой била тоска. Ожидание любви, подспудно продолжавшее жечь подкорку, и вечный поиск понимающей души дрались за первенство со всколыхнувшимся вожделением, которое старалось затащить в рисуемый сад наслаждений любого, кто окажется рядом. Одновременно затягивала внутрь пустота, живущая в сердце. В ответ меня топили волны нежности, наивности и бескорыстия, за которыми следовало короткое виновато-покорное отступление, но тут же выплескивались валы любопытства, щедрости, страсти и усердия – безрассудно дерзкие, доверчиво заботливые, проказливо-провокационные…
Можно ли устать от поцелуя, в котором одна секунда не похожа на другую? Нет, но его нужно прекращать, пока белое не стало черным, иначе красота станет тенью. Хорошего помаленьку, говорил дед, а он прожил такую жизнь, что ему нельзя не верить.
– Насчет пертутто не знаю, слово некрасивое, а за грацию в очередной раз спасибо, – выдал я ответный комплимент, едва губы освободились.
Пока сердца успокаивались, наши руки продолжали стискивать друг друга. Шумел ветер, скрипело вековое железо, внизу горели огни Парижа. Мы были одни, были нигде и везде, всеми и никем. Невероятные ощущения. Вот как надо чувствовать этот город, тогда – да, после такого можно и умереть.
Два невидимых миру силуэта долго стояли в обнимку, глядя вдаль. Однако, пора. Чудеса случаются, но они не длятся вечно.
Основательно подмерзшие, мы вернулись к кораблю. Случилось давно ожидаемое: я запрыгнул первым и тянул изнутри руку помощи, когда в миг приседания перед отталкиванием алая ткань платья с треском разошлась по заднему шву. Челеста ойкнула, ноги вместо толчка выпрямились, руки прижали возвращенные на место половинки, которые теперь никак не сходились. Когда гибли Помпеи, у жителей в глазах, наверное, стоял такой же ужас.
– Горе ты мое луковое.
Как же хотелось рассмеяться. Зубы до крови впились в язык, чтобы погасить другие эмоции. Если позволю себе хотя бы тень улыбки, меня не простят до гробовой доски. Смеяться и шутить над женской внешностью запрещено законом – законом выживания человечества, и кто хочет продолжить род, обязан высечь это в мозгу крупными буквами.
Гул приземления, вызванный моими ступнями, вновь охватил пустую площадку башни. Челеста превратилась в компас: я был севером, куда указывало красное, а белое быстро пряталось, стоило моей ноге шагнуть вбок.
– Стоять, не двигаться! – Вряд ли сработали слова, скорее – тон. Нервная фигурка застыла передо мной. Я развернулся к ней спиной, подставив горемыке пригнутый загривок: – Запрыгивай.
Теперь сработала смекалка. Шею обвило, спину придавило, талию оплели ноги. Тонкие гладкие бедра доверились подхватившим ладоням, и пружинящий полет над бездной по ощущениям сравнился с экстазом героев «Титаника», раскинувших руки над волнами.
В корабле Челеста понеслась переодеваться, движения напоминали испуганного краба, на лице висела виноватая улыбка. А в глазах стояли слезы. Наверное, раньше у Челесты никогда не было такого платья.
Я без помех скинул лишнее и, вымотанный впечатлениями, рухнул на кровать.
Челеста объявилась в купленных бюстике и трусиках, неожиданно придавших слову «будуар» больше правдоподобия. По ее просьбе я снова открыл кладовку. Почти плача, моя спутница сшивала красную материю черными нитками – других у меня не было. Излеченное от смертельной раны платье осталось инвалидом, получив сзади выпирающий шовчик, а ширину в бедрах уменьшив еще почти на сантиметр. Но оно осталось платьем. С нескольких метров ничего не заметно. Челеста дважды бегала в кабинку, демонстрируя результаты. Я похвалил, чтобы история не затянулась до утра:
– Окей. Я не сделал бы лучше.
Как же приятно не лукавить.
Бедовая тряпочка отправилась почивать на полку, Челеста снова облачилась в кружевной комплект с оборочками. Пришлось еще раз похвалить:
– Чудесно. Ощущаю себя олигархом. До сих пор таких девушек я видел только на картинках – в качестве эскорт-моделей из агентства «только для миллиардеров». С такой сопровождающей готов отправиться на любой прием, буду чувствовать там себя королем.
Доброе слово и кошке приятно, гласит народная мудрость. Челеста просияла, поняв, что мне действительно нравится ее вид, и даже покрутилась на месте. Закончился показ благодарным поклоном, после чего постель рядом со мной прогнулась, и в ухе прощекотало:
– Квесто джорно е мельо далла миа вита.*
*(Это был лучший день моей жизни)
Я хотел что-то сказать, рот открылся, но слова застряли.
Челеста спала. Она отрубилась вмиг, будто перегорела. Из маленького прямого носика раздавался равномерный посвист. У кого-то избыток впечатлений вызывает бессонницу, а моя напарница обладала чудесным противоположным даром.
Погладив ее по коленке, я уставился в потолок. «Феличита… Э тенерти пер мано, фаре лонтано… Феличита…»* – затренькало в голове слащавыми голосами итальянских исполнителей. Неужели я схожу с ума?
*(Песня: Счастье. Держась за руки, идти вдаль…)
Зачем мне это? Как там было у Михаила Зощенко: «Уже все было сказано, и надо было уходить, но она не уходила». Здесь та же ерунда. Не ушла.
Я не воспринимал Челесту как женщину. Нет, вру, причем нагло. Воспринимал, конечно. Но изо всех сил старался не воспринимать. К примеру, Сусанна Задольская – это да. Жванецкий, говоря о красивой женщине, имел в виду именно такую: «Ее появление мужчины не видят, а чувствуют. Некоторые впадают в молчание. Кто-то вдруг становится остроумным. Большинство, вынув авторучки, предлагают помощь в работе и учебе…» Алиса, моя прежняя любовь, тоже была неплоха, хотя пленяла совершенно другой красотой – противоположной той, которой манила и искушала Сусанна.
По сравнению с Сусанной, с ее могучей силиконовой долиной, негабаритными бамперами и взглядом соблазнительницы, Челеста была ребенком. Прелестным, озорным, душевным… Не больше.
Не больше? Ну-ну.
Изрядно поворочавшись, я, наконец, сомкнул глаза.
Часть третья. «Они хорошие, только сами себя не понимают»
Глава 1
Раннее утро. Далекие деревенские петухи позевывают в преддверии предстоящей работенки, а ночная мгла тянет проснувшуюся душу к воспоминаниям и размышлениям «за жизнь». И что только в голову не лезет. Нет, хватит с меня полудремы с ее откровениями. Либо сон, либо вставать немедленно. И никаких новых гвоздей в извилины.
Я окончательно проснулся. Взгляд упал на окно, где за далеким горизонтом лилово розовело. Там, за горами и долами, нарождалось для новой карьеры искупавшееся в Тихом океане солнышко, но сюда ему несколько часов скорым поездом. В общем, не скоро, не скоро. А луна – уже почти полная…
Я встал, умылся, побрился. Руки нырнули в один из трофейных халатов. На принесенную из кладовки тарелку красиво легли ровные дольки еды, которую вдруг захотелось нарезать и поесть по-человечески, столовыми приборами. Стенка по требованию предоставила два стакана воды, и я задумчиво присел на краешек кровати, ожидая пробуждения соседки, с которой столько пережил за короткое время.
Голое нежное плечо. Беззащитное и трепетное, одновременно острое и мягкое. Начало тонкой руки, прикрывавшей затянутую в ткань грудку, так вызывающе уставившуюся на нахала… Почти детское лицо, особенно когда губки сонно причмокивают… А под дрожащими веками шла своя напряженная жизнь, словно Челеста читала книгу – во сне. Хорошую книгу. Добрую, поскольку уголки рта постоянно старались растянуться – блаженно, умиротворенно, улыбаясь чему-то, что никогда не станет мне известным.
Челеста лежала, разметав темные волнистые волосы. Их хотелось погладить. Хотелось пропустить струйки бурливых водопадов сквозь гребень пальцев, ощутить прикосновение на щеке…
Я вдруг понял, что Челеста проснулась. Медленно подняв веки, она смотрела на меня – с тревогой, с каким-то жутким ожиданием. К сожалению, не с тем, на которое я втайне надеялся.
Я продолжал смотреть на нее. Она смотрела на меня. Не отрываясь. Что-то выискивая или пытаясь что-то понять. Я в то же самое время выискивал в ней. Вспыхни в этот момент между нами хоть какая-то искра, пусть в одну тысячную той, что озаряла ночь, когда мне прошептали «Грациэ пертутто», а потом зацеловали вдребезги… или чуть позже, когда она сама пришла ко мне в постель… «Квесто джорно и что-то там вита»…
Искры не было и в помине. Наоборот, у Челесты был виден страх перед бесцеремонно разглядывавшим ее посторонним мужчиной.
Глядеть дальше не имело смысла и было неэтично. Я и так перешел все границы. Челеста – гостья, она мне доверилась.
– Прости. – Я отвел глаза.
Но щеки предательски горели. Пришлось подняться и отойти в сторону. Ночь не прошла бесследно, мысли еще надеялись, что Челеста улыбнется, губы вновь потянутся к моим губам…
Не улыбнется. Не потянутся. Все, что было ночью, там и осталось.
И что теперь делать? Спровадить домой, чтоб не трепать нервы? Возможно, это лучший из вариантов. Наверное, так и надо поступить – сразу же, как позавтракаем. С древнейших времен известно: женщина на корабле – к несчастью.
– Ешь. – Я протянул тарелку и стакан. – Сегодня как в ресторане. На блюде.
Машинально начав садиться по-турецки, Челеста опомнилась, покраснела и поджала ноги под себя, сведя колени вместе. Ела она молча. В тягостной тишине я тоже отправлял в рот кусок за куском, которые отказывались проталкиваться дальше. Напряжение не спадало. В душе Челесты бушевала буря, ее признаки сказывались в странной зажатости, хотя в мятущихся глазах сверкало и кипело. Вчера Челеста была совсем другой. Узнать бы, что происходит внутри симпатичной головки, постреливавшей на меня все более и более хмурыми взглядами. Как пить дать, там надумалось что-то нехорошее. Для меня.
– Аскольтаво ке экстратеррестри анно рапинато дельи уомини… делле донне…
*(Я слышала, что инопланетяне похищают людей… женщин)
Ее тон ничего хорошего не предвещал, Челеста явно обиделась на что-то или жутко боится. Если обиделась – на что? Я выполнял все прихоти, даже на преступление пошел. Если же она снова меня боится… то вообще ничего не понимаю. Она боится, что применю силу, воспользуюсь тем, что мы одни и никто не поможет? А как быть с фактом, что всю ночь я спокойно пролежал рядом, хотя кто-то другой на моем месте…
К счастью, ее и моему собственному, я не другой. Я это я. Да, прихотью судьбы стал всемогущим, но остался человеком. Мир, если подумать, должен быть счастлив и благодарен, ему несказанно повезло, что медальон попал именно ко мне.
Челеста так же тихо продолжала:
– …пер эспериментарэ…
*(чтобы проводить опыты)
Я смотрел ей в глаза. О чем талдычит? И все же – как же она женственна, несмотря на подростковую хрупкость и полное отсутствие того, что раньше казалось мне единственной гордостью женщин. Не формы делают женщину женщиной. Вчера со мной была стопроцентная женщина. Двестипроцентная, если такие бывают, а такие бывают – вот же одна из них, передо мной. Я хотел ее. Мало того, я и сейчас хочу ее – именно такую, чуть заспанную, с острыми коленками и напряженным лицом. Если б она хоть как-то показала, что думает о том же…
Я с запоздалым замешательством обнаружил, что бесцеремонно рассматриваю Челесту – пристально, почти жадно. Да какое там «почти» – до неприличия жадно!
Она опустила голову.
– Сэ нэ аспетти адессо… *
*(Если ты сейчас ждешь этого…)
Голос сорвался, взгляд заметался. Чего она опять так напряглась?
– Позавтракала? – спросил я сухо, строгостью заглушая готовую выплеснуться нежность. – Тогда – бегом умываться!
Проследив, как моя рука жестко махнула в сторону туалета, Челеста вздрогнула:
– Нель габинетто?*
*(В туалет?)
– Си-си, йес. Умываться, чистить зубы, приводить себя в порядок.
– О капито.*
*(Поняла)
Осторожно спустившись на пол, она поплелась туда, как на каторгу. Посекундно оглядывалась. А я все махал и сводил грозные брови:
– Давай-давай.
Оставшись один, я рухнул спиной на постель и бессмысленно уставился в потолок.
Кажется, выставлять Челесту поздно. Нет, не имею в виду, что не надо. Как только попросит – отвезу домой. Но теперь я не хочу ее выставлять!
Это что же: получается, я влюбился? В эту девочку, которая не понимает меня, не понимающего ее? В эту полуженщину-полустебелек, что готов сломаться от дуновения ветерка? Почему с ней меня тянет на подвиги и романтику?
В душе вызревала очередная вселенская катастрофа. И вдруг – как дубиной в пах: не этот воробышек был причиной. Нет. Мое сердце осталось в далекой холодной стране, заставляя хандрить, ностальгировать и нервно вздрагивать, когда я ловил себя на неприличных мыслях по отношению к случайно прибившейся девушке. Потому что…
Дни летели, а взгляд, как прикованный, постоянно обращался к луне. Полнолуние близилось. Одновременно в моем организме росли тревога и непонятное напряжение. Да-да, вопреки логике, меня, как убийцу на место преступления, тянуло на ту поляну, к счастливому дубу, к кострам, ценность которых так и осталась тайной. К ночным плясуньям, которых я предал…
Нет, не предал. Или предал? Не знаю. И знать не хочу. Есть правило: все, что ни делается, к лучшему. Будем придерживаться.
Послышались тихо переступающие шаги. Я продолжал глядеть в потолок. Перед внутренним взором в окружении чувственных ведьмочек сияла безупречной красотой и тянула к небу обнаженные руки их далекая таинственная распорядительница.
– Пуои фарэ тутто Ольф,* – услышал я.
*(Можешь делать всё)
Шажки босых ножек приблизились, Челеста полезла на постель. Поверх моих ног. Самодельного бикини, как и купленного вчера шикарного белья, на ней не было. Судорожно-смелым движением она раскинула полы моего халата, и на похолодевшее бедро опустился пушистый бутон. И сломался, вмявшись в мои мышцы.
– Ио пронто.*
*(Я готова)
Так приговоренный замирает на эшафоте, готовясь к непоправимому. Челеста зажмурила глаза, словно тоже собралась умереть – здесь и сейчас.
– Оньи эсперименти.*
*(Любые опыты)
Моя рука, опередив слова, сорвалась с места и стрелой крана смела Челесту вбок. Я резко поднялся. В опрокинутую итальяночку полетел второй халат:
– Оденься. И чтобы больше тебя в таком виде не видел.
Голос старательно изобразил недовольство, тон – грозность, а сердце екнуло. Кр-р-ретин. Чего мне еще от жизни надо?! Все само в руки идет. Другие о таком даже не мечтают.
Но отрешенный Челестин вид наивной дурочки, из каких-то неправильных побуждений решившейся на жертву…
Именно – жертва. Правильное определение. Совсем не пышущее желанием и, тем более, внезапной любовью лицо глядело на меня из-за предела чувств. Так смотрят рабыни.
– Тутти дискутоно суль сессо дэльи анжели. Адессо ио со ла риспоста.
*(Многие рассуждают, какого пола ангелы. Теперь я знаю ответ)
Злой до чертиков – на себя за глупое желание большего, когда давали все, и на Челесту за ее дерзкую искреннюю выходку – я ткнул пальцем в послушно выпрыгнувший глобус и сел, отвернувшись в рассвет.
Так и летели. Молча, не двигаясь, каждый на своем месте.
– Ла виста э танта страна,* – послышалось над ухом.
*(Вид такой странный)
Затянутая в халат, Челеста встала рядом со мной, тоже глядя вниз. Там простирались родные для меня просторы.
Корабль прибыл в мой город. Я бездумно покружил, с удовольствием впитывая всеми чувствами знакомую атмосферу, потом дал новую команду – и вот мы в Запрядье. Как же все быстро, когда в твоих руках техника высшей цивилизации.
Деревня словно вымерла. Бревенчатые домишки спали, свет еще нигде не включен. Можно заглянуть в окна, но это ничего не даст. Нужно подождать. Несколько часов. Не навестить ли пока старую подружку, присвоившую не свое и свалившую на меня? Именно из-за пропавших документов мое дело из предумышленного хищения с убийством свидетеля не может перейти в разряд самообороны, а я остаюсь без юридической свободы. Из корабля мне на нее, конечно, плевать, но сидеть в нем всю жизнь – со скуки взвоешь. Даже в обществе прекрасной дамы. Остаться за границей? У безъязыкого индивида без документов сложности могут возникнуть и там. Это я еще не беру вариант с возвращением владельцев сказочной игрушки. Они, как понимаю, просто выкинут меня под зад, если не искалечат или чего похуже. Любопытно, имеют ли народные сказки с превращением людей в животных исторические основания?
Пора выполнить свое обещание вернуться для восстановления справедливости.
Около дома Задольских дежурила охрана. И в квартире кто-то был. А Сусанны не было. Искать ее по городу – как песчинку на пляже. Водительские права у Сусанны были, но после разбитых двух Лексусов и одного Инфинити папаня решил, что жизнь и здоровье дочери, а так же собственные нервы и расходы на каждую новую тачку дороже. С тех пор Сусанна передвигалась на такси или, если планы заранее известны и связаны с разъездами, папаша Задольский присылал машину с водителем. На этом варианте он настаивал как на ежедневном, но тогда вся личная жизнь дочурки была бы на виду отца, что категорически не устраивало указанную особу. В итоге получилось то, что получилось: любой автомобиль при желании можно было отыскать в городе по марке и номерам, но безлошадная дамочка стала для меня в городе невидимой.
Я вспомнил о Рае, милостиво сбагренной мне Сусанной по случаю отставки. Кстати, хорошая мысль – использовать подругу. Если противник ждет лобовой атаки, умный полководец обязан предусмотреть обходной маневр.
Бумажка с адресом осталась в землянке, но улица с совпадавшими номерами дома и квартиры врезались в память. Стандартная многоэтажка с нужным номером нашлась легко. Здесь не было ни своей территории, ни охраны, ни стоянки. Сделав предварительный круг, я высчитал расположение квартиры: средний подъезд, шестой этаж. Балкон закрыт наглухо общей железной решеткой, идущей по всему дому от первого этажа до последнего. Окна заперты. Внутри, насколько можно разглядеть, никого нет.
Подождем.
