Павел Степанович Назаров
Беглец в просторах Средней Азии
Глава IX. Дама в белом
Однажды явился ко мне с визитом мой приятель Б. Он доставил несколько писем и газет, сообщил самые последние сведения о произошедших событиях. Особенно порадовали меня известия о наступлении Колчака. Долго обсуждали, что для меня было бы желательнее – оставаться на месте или же через горы перебраться в Семиречье, где я смог бы перезимовать с меньшими неудобствами и в большей безопасности. В любом случае мы не сомневались, что весной усилиями Колчака и Деникина Россия будет навеки освобождена от интернациональных мошенников, выродков и германских агентов, присвоивших себе громкозвучное имя «Правительства Рабочих и Крестьян».
Решили, что лучше всего мне было бы пройти сквозь Семиречье; главная трудность состояла в том, чтобы проскочить мимо очень опасного места в Чимкенте, где подвергают аресту каждого мимо проходящего и держат в заключение «до выяснения обстоятельств задержания». Мои ташкентские друзья брались обеспечить меня всем необходимым для похода, включая документы и всякого рода «мандаты».
Пренеприятнейшим известием был арест большевиками моего друга, полковника П. Г. Корнилова(57), брата знаменитого генерала(58). Полковник скрывался в окрестностях Ташкента. Он тщательно маскировался под киргиза, мог бегло изъясняться на языке сартов и настолько убедительно выглядел как местный житель, что когда однажды явился ко мне в таковом виде, никто в моём домашнем окружении не мог распознать в нём русского полковника, его принимали за киргиза, зашедшего по делам охоты или горного промысла. Ему ничего не стоило бы скрыться в Фергане или где ему угодно, но он предпочёл оставаться как можно ближе к своей несчастной семье и малолетним детям. Они жили буквально как нищие, Советская власть отняла у них всё, что можно, даже детскую одежду и бельё. Корнилова случайно распознал почтальон, он же сообщил большевикам место, где полковник скрывался. Радость мерзавцев была безграничной, им для окончательного триумфа не хватало лишь моей поимки. Я же был несказанно подавлен арестом П. Г. Корнилова, это было как удар грома при ясном небе, и как раз в тот момент, когда моя созерцательная жизнь один на один с природой успокоила раны моей души и принесла некоторое утешение.
Объявился и ещё один весьма неожиданный посетитель, который, забредя по чистой случайности, появлялся в дальнейшем каждый день вплоть до моего отбытия. То была огромных размеров белая псина, киргизская овчарка. Конечно же, я был обрадован и приласкал мою гостью. Проявленное внимание настолько покорило сердце собаки, что та являлась потом каждое утро и оставалась на весь день, составляя мне компанию в прогулках по окрестностям. Она не была голодна, отказывалась от лепёшек, которые я предлагал. Хозяева, по-видимому, неплохо кормили животное, но не проявляли к нему особо нежных чувств. По вечерам овчарка возвращалась домой и находилась, наверное, на своём ночном посту, но с рассветом всякий раз оказывалась возле моего жилища. Ей были привлекательны и оказанное мною внимание и наши совместные прогулки по лесу, вряд ли таковые перепадали ей от своих хозяев-киргизов.
Хлеб мне приносил сарт, мой товарищ, и вот однажды утром явился его брат. Тот целую неделю мучился невыносимой зубной болью. А надо сказать, что в глазах сартов каждый европеец является непременно врачом и имеет при себе полный набор лекарственных средств на случай любой болезни. Пришлось разочаровать беднягу, объяснив, что я вовсе не врач и нет у меня здесь в лесу вовсе никаких лекарств. Однако вместо того чтобы отправиться вниз домой, несчастный мой пациент залёг под деревом и начал издавать там мучительные стоны. Бедолага явно испытывал сильную боль. Я сострадал ему и напрягал мысль, нельзя ли помочь чем-либо из трав, растущих поблизости, и тут вспомнил, что в моём курджуме имеется флакон со спиртовой настойкой мяты. Капля оной, пущенная в дупло зуба, тотчас же притупила боль, и парень, вполне довольный, отправился домой. А на следующий день он принёс мне, в качестве благодарности, три куриных яйца и пять лепёшек.
Вскоре снова пришлось выступить в качестве лекаря, ибо Осман привёл девушку, страдавшую сильным кашлем. На ближайших склонах я нашёл лакрицу и выкопал несколько длинных сладких корней растения, объяснил, как ими воспользоваться. Осман позже сообщил, что средство отлично помогло, и… доставил нового пациента, на этот раз с гноящейся раной на руке. Здесь я также преуспел как лекарь, применив горячую припарку из ряда трав, росших в изобилии на берегах ручья.
Вскоре я, однако, убедился, что моя медицинская практика начинает приносить мне нежданную известность, вполне понятную, впрочем, ведь сарты и киргизы вообще большие любители медицины. Я объяснил Осману, сколь опасной для меня была сия «реклама», и просил впредь новых пациентов не приводить.
– Увы, ты прав, – согласился он и добавил: – время нынче такое, меньше болтать надо. Я ведь тоже собираюсь покинуть здешние места, бросить ферму и податься куда-нибудь подальше, ну хоть, к примеру, в долину Кафтар Кумыш (Серебряная Голубка). Добраться туда не просто, место совсем уединённое, а лес там даже лучше, чем здесь, и красота вокруг. Двинем туда! Возьму свою винтовку, будешь охотиться на кииков (диких коз) и кабанов. Там и медведи есть и руда серебряная!
– Слышал я о залежах серебра, – был мой ответ, – но прежде чем их разрабатывать, надо бы всех большевиков сначала перевешать!
– О, да! В прошлом году на базаре в Ходжикенте они обнаружили около фунта золотого песка у одного сарта, что намывал золото в долине Чаткала. Конечно же, отняли, а самого посадили.
Однажды после полудня собирал я в лесу дрова и услышал вдруг женский голос, который явно по-русски кого-то звал. Клич повторился. Кто-то приближался к моему жилищу. Упрятаться мне глубже в чащу было бы неловким манёвром, слишком подозрительным, и лучше казалось встретиться с нежданным гостем смело лицом к лицу. Подняв и взвалив на плечо вязанку хвороста так, чтобы лицо моё было едва различимо, я вышел из чащи на поляну возле шалаша, где, к вящему своему изумлению, увидел госпожу П., супругу верного своего друга, как раз того самого, что снабдил меня разного рода «мандатами»; в своё время он же оказал немало ценных услуг для участников Белого движения. Увидев меня и сходу не узнав, она пришла в крайнее изумление, так мою внешность изменили отросшая борода и необычная одежда. Однако стоило мне заговорить, как она сразу же меня узнала по голосу.
– Как же тебе удалось разузнать, что я скрываюсь здесь, вот в этом самом лесу?
– Ради детей, дабы поправить их здоровье, пришлось несколько дней провести в горах, на усадьбе, что здесь неподалёку. Местные говорили, что выше в лесу обитает один русский, который слывет знатоком по части трав. Я сразу поняла, о ком идёт речь и попросила указать дорогу. Конечно, удивилась, встретив лицо столь неузнаваемое, лишь сердце подсказывало, что это всё же должен быть ты. Не заговори ты со мной, вряд ли убедила бы в том свой рассудок.
Конечно, я был искренне рад встрече. Мы долго обсуждали положение дел в Туркестане и России. Однако стало ясно, какую опасность явила моя самодеятельная врачебная практика среди местных жителей. И всё же просил г-жу П. вновь посетить меня, на этот раз вместе со своими дочерьми. Можно было бы использовать в дороге ослов и день провести здесь. Как раз поспевали яблоки, для детей полезное угощение.
Они прибыли через несколько дней, причём г-жа П. доставила ряд весьма ценных для меня подарков: несколько восковых свечей, первоклассных копчёных колбасок, бутылку мадеры и фунт настоящего чая. Надо сказать, что чай в ту пору стал своего рода роскошью. Правительство Советов, действуя по своим «социалистическим» понятиям, совершенно запретило частную торговлю и как бы возложило на себя ответственность за обеспечение местного населения продовольствием. Так появился чай «советский» – суррогат из мелко нарезанных сушёных яблок, по цвету похожий на китайский, но по вкусу не отличавшийся от компота из гнилых фруктов. Но даже эта жалкая подделка была малодоступна из-за высокой стоимости и ограниченного поступления на рынок. Местные его избегали, считая вредным, Некоторые употребляли свой напиток из сушёных персиков, чей аромат весьма приятен. Хороший заменитель чая получается также из смеси высушенных цветков жёлтого шиповника, дикорастущей кошачьей лапки, шалфея и мелиссы. Другим составом, ценным в том отношении, что не требует сахара (доступного лишь красным комиссарам), является смесь из сушёных плодов шелковицы с изюмом. Живя в лесу, я готовил местный чай из молодых листьев Sisimia loeseli(59), в изобилии растущей на лесных прогалинах и полянах. Ещё местные жители, не имея сахара, для приготовления сладостей собирали ягоды катранги, т. е. дерева каркаса южного (Celtis australis), высушивали их, измельчали и добавляли в муку. Вот таким образом «Мировая пролетарская революция» приучала местное население вновь и вновь обращаться к Природе в поисках пищи и её заменителей.
Не могу обойти вниманием ещё одно замечательное растение, которое непременно заслуживает внедрения в европейское садоводство. Это так называемый пскемский лук (Allium pskemense, Fedch.). Сама луковица по форме не округлая, а продолговатая и бутылковидная, мякоть обладает тонким пряным запахом и потому служит великолепной добавкой в супы и рагу, придавая пище изысканный вкус, свободный от неприятного оттенка, присущего луку обыкновенному. Стебель разветвлённый, полый внутри, весьма высокий, так что внешний вид у растения необычный и привлекательный, весьма подходящий к излюбленным в Англии альпийским горкам. Растёт этот лук в самых труднодоступных горах, и нередко случалось так, что местные жители при добыче оного погибали, срываясь со склонов, подобно незадачливым сборщикам эдельвейса в европейских Альпах. Как-то мне удалось выкопать в горах несколько луковиц этого растения, и я стал разводить его в своём саду. Оно хорошо прижилось и цвело, но размножать его семенами, к сожалению, не удавалось, лишь вегетативный способ, делением корня, приводил к успеху. Всё же я полагаю, что можно потрудиться опытным путём найти условия для семенного размножения пскемского лука, тем более что сей ценный овощ того заслуживает.
Многие дни бродил я по склонам и наблюдал природу окружающих гор и ущелий. Внизу у самого речного обрыва видны были обнажения красных мергелей, покрытых конгломератами. Выше того места, где расположилось моё жилище, в массиве кристаллического известняка видны были толстые жилы роговообманкового порфирита(60). Я обнаружил несколько видов минералов, характерных для так называемой зоны контактного метаморфизма. А немного позже в узком глубоком ущелье нашёл обломки медной руды и свинцового блеска (галенита), свидетельствующих о том, что где-то поблизости могут быть значительные залежи этих минералов.
В одном из ущелий того же массива есть источник минеральной воды, которую местные употребляют для лечения ревматизма. В другом, в глинистых сланцах палеозоя, пересечённых тонкими пластами углистых сланцев, среди фисташковых деревьев, обнаружились обломки железной руды – магнетита и комья шлака. Здесь, видимо, древние рудокопы выжигали древесный уголь для выплавки железа.
Возле одного из водных кулуаров, где протекали воды минерального источника, обнаружились загадочные развалины, в плане почти кольцевидные, нечто вроде древних укреплений. Скорее всего, это не что иное, как дакхмы, т. е. Башни Безмолвия, коими древние маги, следуя заветам Зороастра, явственно обозначали места своей кончины, дабы тела их здесь же были скормлены птицам-стервятникам. Обычай таковой широко был распространён в Средней Азии в период до арабского нашествия.
Напротив селения Ходжикент, картинно расположившегося в устье каньона реки Чаткал, на самом краю высокого откоса можно видеть развалины древнего замка или крепости. Это, вероятнее всего, оплот какого-нибудь Дек Хана. Так называли здесь феодальную аристократию в Средние века. К несчастью, повсюду в Туркестане столь интересные памятники седой старины безжалостно сносятся новыми ордами диких захватчиков с севера – русскими крестьянами.
На вершинах гор, сложенных кристаллическими известняками, и в схожих местах других областей Туркестана местные жители собирают интересное вещество, которое они называют муми или мумиё и приписывают которому чудодейственные свойства. Принимают его внутрь, в случае переломов костей, в виде пилюль размером с горошину. Похоже, средство оказывает побудительное действие на жизненные силы организма. Я знал нескольких русских, кто употреблял его при переломах и грыже; судя по накопленному опыту, исцеление ускорялось, костная ткань восстанавливалась быстрее. Мумиё выделяется, истекает из трещин в известняковых скалах и застывает в неподвижную массу. Её с удовольствием поедают горные козлы, поэтому сборщики мумиё обычно закрывают камнями места проявления этой субстанции, высоко ценящейся во всём Туркестане. Впервые услышав о мумиё, я был настроен скептически и даже сомневался в существовании оного. Но однажды, когда я охотился в районе Ходжикента, один киргиз препроводил меня на самый верх мраморного горного массива и показал выходы мумиё на месте нахождения. Цвет массы темно-коричневый, ближе к краям красноватый, по твёрдости и хрупкости напоминает камфару, по вкусу – переваренное мясо, запах нельзя назвать неприятным, что-то наподобие бальзама (мелиссы). Я вначале подумал, что это вид битума, но мумиё легко и полностью растворимо в воде. В моей обширной коллекции туркестанских руд и минералов (в итоге разграбленной представителями «мирового пролетариата») имелось значительное количество данного вещества, до сих пор науке неизвестного. Я намеревался подвергнуть его тщательному исследованию с целью детального описания, но замысел этот остался в ряду тех, которые я так и не смог осуществить.
Настал месяц август. Слива (алыча) уродилась в огромном количестве; плоды её мелкие и разноцветные: красные, тёмно-красные, чёрные и жёлтые. Деревья, ими увешанные, исключительно красивы, но сами плоды в пищу едва пригодны, большинство чрезмерно кислы. Наступала пора яблок и винограда, причём их качество, как фруктов, было весьма приличным. Виноград был двух видов, чёрный и белый. Кисти небольшие, а виноградинки размером от лесного ореха (лещины) до смородины.
В это время года и дикие цветы тоже претерпевают изменения. Исчезла «стреляющая трава», завяли папоротники, зато появились мальвы, белые и жёлтые, вытянулись на семи-восьмифутовую высоту красавцы Verbascum («коровяк»)(61) с большими розетками ворсистых серо-зелёных листьев возле основания и роскошным плюмажем жёлтых соцветий на вершине стебля – столь декоративное растение послужило бы замечательным украшением для наших европейских садов.
Часто заходили кабаны, дабы полакомиться павшими фруктами. Кстати говоря, они же имеют обыкновение делать ночные вылазки на возделанные участки, нанося значительный урон зерновым и бахчевым культурам. Жаль, что нечем было в них пальнуть.
Однажды в тёмную ночную пору я вышел пройтись в сторону горной реки. И на окраине леса, как раз там, где начиналась тропа, ведущая вниз в долину, неожиданно увидел нечто странное: как будто высокая человеческая фигура в белом одеянии двигалась мне навстречу медленно и бесшумно. Столь необычный и таинственный фантом сразу же вызвал у меня крайнее любопытство. Сделав ещё несколько шагов, я остолбенел в изумлении: передо мной стояло легендарное привидение – знаменитая «Дама в белом», как изображают оную в романах и на картинках. Я отчётливо видел её высокую стройную фигуру в белом одеянии, но черты лица её оставались неразличимы. Моим первым чувством было удивление: с чего бы вдруг привидению явиться в столь удалённом месте – в горах Средней Азии, а не в более подходящем для него древнем замке Западной Европы. Я решил исследовать столь необычное явление вблизи и начал медленно приближаться, опасаясь лишь того, что видение вдруг растворится. Однако фантом замер, чётко обозначившись на фоне тёмных зарослей. Чем ближе я подходил, тем отчётливее видел, что передо мною точно Дама в белом. Но та вдруг неожиданно произнесла: «Павел Степанович, это вы?» Я был ошеломлён, ибо готов был примириться с полночным видением из мира потустороннего, но появление женщины во плоти и крови в таком месте и в такое время было совершенно неправдоподобно.
– Я сестра студента Г. Мы шли на встречу с вами, но сбились с пути и запоздали. Я следовала по тропе на ощупь, используя посох. Брат поднимается вслед за мною, он должен быть где-то близко.
Вскоре прибыл и сам Г., доставив ряд важных известий. Не желая обнаружить, куда и зачем идёт, он не взял проводника и отправился в путь вдвоём с сестрой, ограничившись указаниями Б. о месте моего пребывания. Утром оба отправились вниз, а я стал готовиться к тому, чтобы навсегда покинуть это столь благодатное и природою одарённое место, на некоторый срок послужившее мне убежищем и домом.
В горах Туркестана есть немало таких живописных лесистых долин, будто нарочно созданных для садоводства, овощеводства и виноделия. Даже яблоки получаются здесь лучшими, нежели на чрезмерно жарких равнинах. И лучшие в мире сорта абрикоса для употребления в засушенном виде производятся именно в таких горных долинах. Виноград приносит отменные урожаи, вина получаются более тонкого вкуса вследствие лучших условий для брожения. Виноградники растут пышно и не требуют укрытия на зиму. Миндаль цветёт и плодоносит, а выращивание фисташки было бы весьма прибыльным делом, так как даёт поды ценные, из коих готовят лекарство и краситель. Ещё целое множество полезных растений можно было бы здесь разводить. Но природные богатства этих чудесных долин мало известны, может быть ещё потому, что некоторые труднодоступны, нет туда дорог и переправ через реки.
Бывшая российская система правления осуществляла своеобразную политику колонизации Туркестана. Она стремилась заселить его богатые земли бедняками и пропойцами, для самой России нежеланными. Людям с достатком трудно было наладить здесь фермерское дело, потакая социалистическому настрою русской интеллигенции. А нынешнее «Правительство рабочих и крестьян» знает только одно: грабить и разорять этот дивный край.
Глава X. Путь в Семиречье
Однажды прибыл Б. и доставил мне всё необходимое для отбытия в Семиречье, включая денежные средства. На сей раз, я был во всеоружии документов, свидетельствовавших, что предъявитель оных, Николай Иванович Новиков, является инженером-строителем и направляется в Семиречье для выполнения «гидротехнических изысканий». Такая замысловатая формулировка, непостижимая для полуграмотных большевиков, давала мне в некотором смысле преимущественное положение. Особые «мандаты» предписывали Советским органам оказывать мне в работе всяческое содействие и обеспечивать в дороге почтовыми экипажами и лошадьми. Тем не менее, из соображений безопасности, мне надлежало, по крайней мере, какое-то время избегать больших дорог и двигаться горными тропами, особенно в окрестностях Чимкента, где меня могли легко распознать или просто задержать «до выяснения обстоятельств», как это обычно водится у пролетарских властей, когда имеют дело с людьми образованными.
Накануне отправления прибыл сарт с осликом для моего багажа, и следующим утром, 19-го августа, ещё до рассвета мы тронулись в путь. Было грустно расставаться с укромным уголком, где в течение трёх месяцев я жил один среди красот природы и настолько свыкся с окружением, что сам стал неотъемлемой его частью. Горечь разлуки объяла меня, ведь я покидал своих верных друзей и уходил в Неизведанное, полное тревог и опасностей.
Долины ещё утопали в сумраке, но лучи солнца уже освещали вершину Большого Чимгана(62) (3660 м), покрывая гранитные стены его пурпуром, а снежники горящим золотом. Мы двигались едва заметной тропой по горным склонам средь кустарника и деревьев, утёсов и скал, то спускаясь к самым берегам горных рек, то круто взбираясь по откосам. Утро было сухим и прохладным, ибо в этой части гор (в такую пору – пер.) не бывает ни росы, ни тумана.
Спустились в главную долину, пересекая боковые ущелья, склоны которых покрывали свежие мхи и пышные травы, увлажнённые кристально чистыми водами речек и ручьёв, журчащих в тени деревьев, с водной растительностью вдоль берегов. Всё свежо, чисто, как будто здесь не ступала нога человека. Когда солнце уже достаточно поднялось и стало припекать, я с удовольствием утолил жажду сладким виноградом, чьи гроздья свешивались с кустов и деревьев вдоль тропы.
Около полудня мы подошли к краю разрушенного кряжа, который нам предстояло пересечь. И тут наш бедный ослик оступился, потерял равновесие и покатился вниз по очень крутому склону. К счастью, падение остановил плотный кустарник, так что когда мы с большим трудом добрались до несчастного животного, оно беспомощно лежало на спине с конечностями, торчащими вверх. Но ослик отделался легко: несколько ссадин на ногах и разодранное ухо. Мою кладь сорвало, но не повредило, даже бутылка мадеры, которую я прихватил для «медицинских целей», и та уцелела. Много сил и времени ушло вернуть бедное животное на тропу, так как склон был крут и труднопроходим из-за камней и густых зарослей колючего барбариса.
Через пару часов после этого происшествия мы пересекли реку и перебрались на другой берег долины. Именно здесь горный поток был относительно спокойным, а русло более-менее ровным. Мы сделали привал на тенистой лужайке возле реки, чтобы накормить ослика, перекусить и напиться чаю самим. Завтрак наш был скуден, только лепёшки, да и те надо было экономить. Дальше ущелье сужалось в теснину, а тропа серпантином поднималась на высокий склон над потоком и петляла меж известняковых кряжей. Затем мы снова спустились к реке, где миновали пещеру, в которой ещё сорок лет назад обитали тигры. Теперь их в здешних местах не водится, но пещерой пользуются медведи во время зимней спячки.
Ещё раз или два взбирались мы круто вверх и вновь спускались к реке, которая спокойно текла в узкой долине среди зарослей ивы и облепихи крушинной (Hyppophae rhamnoides), увешанной массой ароматных жёлтых ягод. Оканчивался пояс горных лесов, и крутые горные склоны покрывала чудесная зелень трав – идеальные пастбища для стад овец и лошадей, но всё здесь теперь было в запустении. Коммунистическим порядкам немного понадобилось времени, чтобы разорить богатый край; горные киргизы, коренные хозяева здешних мест, разорились, и сотни тысяч акров отменных пастбищ оказались брошенными.
День склонялся к вечеру, и долина погружалась в тень. Пора было уже вставать на ночлег, но спутнику моему удалось склонить меня к тому, чтобы пройти ещё немного, а затем ещё и снова чуть дальше. Наконец я понял истинную причину его нежелания разбить бивак: впереди намечалось место киргизского кочевья.
– Однако что за радость в грязной юрте, – спросил я, – не лучше ли, имея всё, что нужно, заночевать на свежем воздухе, на травке?
– Как не понимаешь, – был ответ, – там люди, а здесь место дикое…
Его словами глаголил извечный страх горожанина остаться ночью наедине с природой. Для киргиза то было бы делом привычным; единственно, что могло привлечь его к аулу, это выпить кумысу да поесть баранины. Но для сарта ночь без жилища полна напастей и ужаса. Помимо разбойников он опасается многого, что наполняет темноту ночи его богатое воображение. Например, дети Шайтана – джинны, среди коих наиболее страшен Жезтырнак(63) – чудовище в женском обличье со стальными когтями – даже молитва против него бессильна и заклинания бесполезны.
Всё же, вопреки всем ужасам предстоящей ночи на берегу потока в уединённой горной долине, я настоял на устройстве бивака в уютном местечке средь высоких трав. Заварил чаю, котелок настоящего ароматного чаю, и это преисполнило моего спутника столь поразительным бесстрашием, что он вынужден был пересмотреть своё отношение к ночлегу среди кошмаров. Впервые за последние годы вкусил он истинных благ земных. Трава была столь великолепна, что когда я постелил на ней плащ-палатку, то ощутил, будто возлежу на пуховой перине поверх пружинного матраца.
Утро выдалось прохладным, и трава покрылась росою. Нам предстоял подъём на высокую береговую террасу, что необходимо было для обхода глубокого и узкого каньона, в котором река извивалась едва видимой лентой под навесом известняковых скал. Вдали виднелись снежные вершины Угамского хребта(64).
Перед выходом на гребень наше внимание привлекло необычное поведение пары золотистых щурок-пчелоедов, возбуждённо порхавших над скалистым бугром и неистово кричавших, словно безумные. Как только птицы увидели нас, тотчас стали метаться то в нашу сторону, то обратно, как будто пытались привлечь внимание к месту, где что-то их в высшей степени беспокоило. Поднявшись туда, я увидел греющуюся на солнышке гадюку. Я размозжил ей голову посохом, и птицы сразу успокоились. Змеи – опасные враги щурок, так как легко проникают в их гнёзда, устроенные в виде полостей на крутых откосах. Примечательно же то, что птицы признали в нас союзников, способных уничтожить их врага.
Перевалив через хребет, мы спустились в широкую, ровную, красивую и плодородную долину Кызыл-Тал (красная ива – пер.). Река здесь течёт спокойно и разветвляется на несколько рукавов, образуя тем самым ряд островов, заросших кустарником, с пятнами болотистых участков, поросших ярко-зелёной травой. Вокруг разбросаны поляны клевера, небольшие водяные мельницы, сады и юрты киргизов. Возле первой же мельницы я распрощался с моим проводником-сартом и его осликом, подождал немного, пока те скроются за перегибом. Потом нанял киргиза с верховой лошадью и двинулся по долине. Итак, мой первый проводник не смог бы никому толком сообщить о моём дальнейшем маршруте.
На болотистых участках встречалось множество огарей, иначе – красных уток (Casarca rutila)(65), они замечательно выделялись своим ярким насыщенно-золотистым оперением среди зелени трав. Когда мы приближались, они взлетали, оглушая нас пронзительными криками. Справа и слева зеленели предгорья, а за ними вздымались горы, покрытые альпийскими лугами, увенчанные скальными утёсами. То было отменное место для охоты на горного козла. Весьма любопытно, что и летом и зимой самки с козлятами пребывают стадами на восточных склонах долины, а старые козлы на западных. У последних рога достигают иногда огромных размеров, до полутора метров. В осеннюю пору козлы на какое-то время присоединяются к самкам и все вместе они спускаются в предгорья, дабы полакомиться ароматными травами. В это время их нетрудно подстрелить.
В этой долине в изобилии произрастал дикий черноостый овёс. Трава интересная, встречается в горах повсеместно, как на засушливых склонах, так и на влажных участках; растёт плотными группами, предпочитая старые пастбища, которые постепенно заполоняет такими плотными массами, что создаётся впечатление искусственных посевов; никакая другая трава не может с нею соперничать. Встретилось огороженное каменными стенками поле, совершенно забитое диким овсом, и не верилось, будто всё это выросло само по себе без помощи рук человеческих; трава была мне по пояс и густа невероятно. Были удачными попытки сбора и выращивания семян, они крупнее и жирнее, нежели у овса обычного, но усвояемы ли они желудком лошади, остаётся под вопросом. В любом случае дикий овёс годится в корм на стадии ранней зелени(66).
В долине этой я задержался на сутки, а затем нанял проводника с верховой лошадью и отправился через горы к местности, где русские поселенцы обосновались у дороги, ведущей в Семиречье. Путь наш змеился вверх извилистой лентой к высокому крутому перевалу через известняковый кряж, и подъём занял часа два с половиной. На этих высотах, среди фантастических известняковых башен – выветренных скальных останцев, произрастает низкорослый можжевельник Juniperus pseudosabina, на тюркском арча.
С перевала предстала пред нами воистину дивная панорама. На востоке, в самом низу узкого ущелья, в глубоком каньоне серебристой лентой извивалась река Угам(67), а дальше один за другим, исчезая в бесконечной дали, вздымались хребты, убелённые вечными снегами – то простирались горы Тянь-Шаня, постепенно растворяясь в пустынях Джунгарии. А на запад путь шёл вниз к волнообразным предгорьям и, насколько мог различить взгляд, – в смутные дали солнцем выжженной равнины Сырдарьи.
В первом же ауле я отослал назад своего проводника и нанял другого, киргиза. Лошадь при нём оказалась старой, зато отменной туркменской породы, с хорошим шагом и быстрой рысью. Идти на ней верхом было истинным удовольствием, так что на некоторое время я смог забыть, что на следующий день мне предстояло оказаться в русском поселении и, возможно, встретиться с органами Советской власти.
Проведя ночь в киргизском ауле, мы прибыли в разорённый русский посёлок под названием Дорофеевка, а иначе – Джангали, от тюркского джангал, что значит чащоба (отсюда английское джунгли), которое название наблюдательный и смышлёный киргиз тут же переиначил в Джанганчи, что значит жулики.
Мы остановились возле большой крестьянской избы с вывеской «Местный Реввоенком», то есть «Революционный Военный Комитет». Пришлось какое-то время ждать «товарища» – главу этого учреждения. Тот был, разумеется, коммунистом и бойцом Красной Армии, и потому облачён в новенькую униформу, недавно введённую в Туркестане, – тёмно-синяя куртка с жёлтым галуном и красные шаровары. По роже был явный мерзавец и головорез. Медлительно и долго читал он мои «мандаты» и внимательно рассматривал печать. Я не очень волновался, ведь все мои документы с печатями и подписям не были подделкой.
– А почему, товарищ, вы следуете редко посещаемыми тропами, а не по главной Чимкентской дороге? – испытующе спросил он.
– Как же я могу проводить свои гидротехнические изыскания на главной дороге? – ответил я со снисходительной улыбкой.
– Хм… да… конечно, – с некоторым смущением промямлил Глава, – на дороге ничего…, нужно в горах. Но всё же, ваш путь должен быть распланирован.
Тут он взглянул на меня с бравой улыбкой. Но я не сдавался и отвечал с улыбкой превосходства, употребляя при этом как можно больше длинных слов, дабы оставить допросчика в дураках:
– Да как можно планировать путь исследований гидрогеологии региона и замера дебита артериальных потоков и его дренажной системы?
