Павел Степанович Назаров
Беглец в просторах Средней Азии
Глава XIX. Последнее усилие
Однажды в Ат-Баши прибыл государственный ревизор, представитель Правительства рабочих и крестьян, некто Венедиктов. Оный принудил одного богатого киргиза, не до конца ещё ограбленного большевиками, уплатить «налог» в размере нескольких миллионов рублей и сотни овец. Пресловутый Венедиктов не был, однако, ни большевиком, ни даже приверженцем идеи коммунизма. «Мне тоже жить надо, – заявлял он открыто и цинично. – Надо ковать железо, пока горячо, пока длится ещё эта свобода. Был я при старом режиме простым сапожником и скоро вновь им стану, когда всё закончится… А нынче мне привольно». Так говорил в избушке лесника сей поборник ленинского принципа «грабь награбленное», и вопрошал, куда подевался киргиз с его стадом?
А вот мне было трудно найти такого киргиза-проводника, кто не испугался бы провести тайно в Кашгар мимо русских и китайских пограничников, тем паче, что у меня почти не оставалось денег.
Неожиданно в горах выпал глубокий снег, и все перевалы оказались закрыты, кроме перевала Ак-Бейит, где как раз расположился красноармейский патруль. Вообще по всей пограничной полосе была усилена охрана, и новые подразделения Красной армии продолжали прибывать.
Лишь в начале июля снег на перевалах начал сходить, и мне, наконец, удалось найти опытного и способного киргиза по имени Турсум-бей, который несколько раз ходил в Кашгар с контрабандой опиума и знал отменно и путь, и все хитрости, что нужны для обхода пограничной охраны обоих стран. В качестве платы за услуги я пообещал ему последнюю ценность, что ещё осталась у меня – золотые часы, стоившие тогда около двухсот тысяч рублей.
Тем временем от моего друга пришло тревожное известие о том, что местный исполком получил из Верного запрос о местопребывании «организатора банд мятежников в Фергане», который предположительно скрывается где-то в данном районе, с требованием предпринять активные меры к розыску «врага правительства рабочих и крестьян». К счастью в это время у меня всё было уже готово к отправлению.
И тут зарядили непрерывные дожди. На третий день река Ат-Баши вздулась и превратилась в широкий пенящийся поток, бурлящую массу мутно-коричневой воды, местами разлившись на версту; переправа стала немыслима. Явился Турсум-бей и заявил, что настал самый лучший момент тронуться в путь: «Все теперь по домам, и красные солдаты будут отдыхать и пьянствовать. Аллах поможет нам перейти реку, и никто не увидит нас на дороге».
Итак, мы тронулись. Ещё в сумерках углубились в прибрежные заросли и двигались по ним довольно долго в поисках подходящей переправы. Лил сильный дождь, и плотный туман окутывал долину. Не без колебаний наши лошади ступили в бурлящий поток. Холодная масса воды и грязи подхватила нас. Местами уровень был не выше чем по колено лошади, но вода под напором накапливалась сверху, как перед плотиной, и достигала до колена моего. В такие моменты лошадь как будто плыла, хотя на самом деле шла по дну. Иногда я оказывался в воде по пояс и не видел ничего, кроме коричневой массы пенистых волн. А сверху дождь лил потоком. Нечего было и пытаться управлять лошадью, я отпустил поводья, и та пошла вслед за лошадью киргиза.
Когда мы, наконец, достигли противоположного берега, то казалось, будто лошади стоят, а берег несётся мимо нас – обычная иллюзия, когда вброд переходишь широкую и быструю реку. В таких обстоятельствах лучше всего поступать как я: отпустить поводья и сдерживать лошадь лишь в те моменты, когда та будет спотыкаться. Хорошо обученная лошадь лучше человека знает, как быть в подобной ситуации, а если ваша не «на высоте», лучше оставаться дома.
Противоположный берег был высок и крут, так что пришлось довольно долго идти вниз по течению, пока не нашлось места выбраться на сухой берег. Подобная переправа вброд, безусловно, опасна. Если лошадь поскользнётся и упадёт, поток её унесёт, и наездник, вероятнее всего, погибнет. Но если избежите большой опасности, вам уже не придёт в голову беспокоиться об опасностях менее значительных. Мы ехали всю ночь, а дождь не прекращался. Было совсем темно, и только по звуку копыт я мог судить, движемся ли мы по твёрдой земле, траве или болотине. Рассвет застал нас в одинокой лощине средь нескольких полуразрушенных киргизских саклей, где нашли мы приют, дабы просушиться, поесть и поспать перед следующим ночным переходом.
Позже, как-то рано утром, въезжали мы в узкую теснину, где намерены были укрыться на день, и вдруг заметили вдалеке фигуры двух всадников, видимо, дозорных с поста Ак-Бейит. Дабы избежать встречи с ними и скрыть наши следы, пришлось проделать длинный путь по каменистому ложу каньона и насколько возможно углубиться по нему в горы.
Однажды мы отдыхали в тени огромной скалы на песчаном пятачке, и тут прилетели три ворона и уселись на камне неподалёку от нас.
– Убей одного для меня, – попросил Турсум-бей.
– Зачем? Выстрел может нас выдать, а кроме того, на что тебе ворон?
– Если съешь глаз ворона, зрение станет столь острым, что сможешь увидеть Мекку, – ответствовал Турсум-бей совершенно серьёзно. Я улыбнулся и покачал головой. Не было никакой нужды «заострять» зрение моего спутника, он мог видеть невооруженным взглядом лучше, нежели я через цейссовский полевой бинокль, и кажется даже, мог отлично видеть в темноте.
Следующая ночь была для нас решающей, ибо предстоял объезд пограничного поста Ак-Бейит, дозорные которого могли разъезжать по окрестности в поисках контрабандистов, даже среди ночи. Но мой проводник был контрабандист опытный и смышлёный, настоящий, как говорится, «горный волк». Он не стал пользоваться ночными переходами, но выбирал путь с умом: по мягкому песку или по траве, чтобы звук лошадиных копыт не выдал нас. Кроме того, мы двигались по верхам, и далеко внизу могли видеть огни заставы и слышать далёкий лай собак.
Утром, сняв с себя напряжение радостным чувством, что опасности позади, мы отдыхали на зелёном лугу, усеянном белыми и розовыми маргаритками. На душе было легко, и казалось, будто стая кружащихся над нами клушиц приветствовала нас своим весёлым свистом.
Итак, я уже в третий раз успешно пересекал советскую границу и на этот раз был уверен, что навсегда покидаю пределы дикой «Совдепии», решительно расстаюсь с Империей Коммунизма.
Какой-то киргиз подъехал к нам на огромных мохнатых яках и угостил отменным кумысом.
Беспрепятственно въехали в большой аул, что раскинулся в высокогорной долине Арпа. Здесь проживали родственники Турсум-бея, и здесь же сменили мы наших усталых лошадей на свежих. Предстоявший путь лежал через малолюдную, сухую и каменистую горную местность Китая, и нам нужны были сильные, хорошо откормленные животные, в ином случае довелось бы продолжить путешествие пешком, что доводилось мне претерпевать не однажды. Здесь, в этом ауле мы были в полной безопасности, ибо здешние киргизы ненавидели большевиков и ни за что бы нас не выдали. Было очень холодно, дул пронзительный северный ветер, и все жители облачались в меховые одежды.
Мы расположились в большой юрте, принадлежащей одному уважаемому пожилому киргизу с семьёй. Дикий горный козлёнок был привязан внутри клетки – киргизы часто ловят таковых и приручают. Козлёнок в течение нескольких дней после рождения неспособен следовать за матерью и при малейшей опасности просто замирает, забившись где-нибудь меж камней или в углублении, лежит неподвижно, так что заметить его трудно. В случае дикой овцы всё иначе: уже через пару часов после появления на свет ягнята становятся весьма ловкими, и поймать их трудно. Киргизы действуют так: преследуют стадо и ищут овцу, собирающуюся сбросить ягненка; лежат и выжидают, дабы схватить его как раз после рождения. Домашняя овца или коза выкармливают ягнёнка, и тот быстро привыкает к приёмной матери и к людям. Взрослый горный козёл замирает тем же манером, если нет иного способа избежать опасности: залегает, прижавшись к земле, словно заяц. Травимый собаками, он зачастую забирается на скалу, где стоит неподвижно и не обращает внимания на человека с ружьём, который может подобраться на выстрел с весьма короткой дистанции.
У киргизов и таджиков Памира имеется особая порода охотничьих собак, натасканных на горного козла и дикую овцу, у них отличное чутьё, позволяющее преследовать добычу по запаху. Раненое животное, овца в особенности, может ещё уходить от охотника далеко и долго, даже если получила в брюхо изрядное количество свинца; таковые охотничьи собаки здесь на Памире просто незаменимы, их уважают и, вопреки магометанским обычаям, держат в юртах, заботятся о них и хорошо кормят.
Киргиз, у которого мы остановились, был весьма зажиточен. Стены юрты его, уставленные рядом сундуков с крышками, кожею обшитые и украшенные прихотливым орнаментом, увешаны расписными коврами, уйма всяческих ковриков и подушек лежали навалом повсюду. После чайного угощения хозяин задал мне вопрос:
– А где теперь Ак-Паша, Царь Белый Николай?
– Он со всею семьёю своей, с Царицей, дочерьми и сыном убиты большевиками, – был мой ответ.
Старик глубоко вздохнул, поник головою и спросил:
– А сам-то ты костей белых или черных? Николай вакхт адамлар-ма сиз? Ты человек от власти Николая?
– Безусловно, – говорю, – большевиков ненавижу и презираю.
Старик крепко пожал мою руку, его рука дрожала в моей. Он поник взором, слёзы потекли по щекам его, члены семейства заплакали, женщины громко заохали, и после тишина воцарилась в юрте. Сцена глубоко взволновала меня. На этой столь отдалённой границе Российской империи, в глубинах горных твердынь, семья кочующего скотовода скорбела о смерти их Белого Паши – так именовали русского государя в Средней Азии. Вся обстановка, меня окружавшая, вдруг живо напомнила мне годы давно минувшие, дни моей юности в степи оренбургской. Всё было так, будто я был с киргизами стороны своей, ибо ничто не обнаруживало, нахожусь ли на высотах в тысячу футов над морем в горах Тянь-Шаня или сижу на берегу реки Урала в юрте старого киргиза, что знал меня с детства. Даже самая местность вокруг не шибко отличалась от холмистой степи оренбургской, да и погода тоже напоминала начало апреля на родине моей.
На всём протяжении необъятных просторов Азии разбросан кочевой народ киргизов, их образ жизни, своеобразная культура, что сложилась на протяжении столетий вольного обитания в открытой степи, оставались неизменными как в пространстве, так и во времени. Кочевники вольны были скитаться по равнинам аки по морю, и ничто не мешало киргизам Тянь-Шаня странствовать по степям Сибири, Урала или Поволжья – ничто, если не считать теперешнего большевистского правления. Свобода и подвижность кочевого народа степи как раз и обусловили своеобразие их культуры и обычаев, равно сыграли весьма важную роль в истории Азии, которая до сих пор недостаточно изучена и осмыслена историками; таковое существование чрезвычайно сильно сказалась на судьбе России и, несомненно, коснулось Западной Европы. Горячие пески Египта, долины Месопотамии и Палестины (вспомним «мириады всадников Гога и Магога»(171)); равнины Индии, России и центральной Европы; французские Шалон с Каталонией; Эллада и Рим – все зрили предков Киргизов нынешних, только под другими именами: скифы и массагеты, гунны, половцы, кипчаки, куманы, печенеги, аланы, татары и т. д. Повсюду вторжения их оставили свой след, и не всегда тот след был только разрушительным, ибо не однажды изменяли они ход исторических событий, состав кровей, язык, характеры, манеры и обычаи тех, кто входил в контакт с завоевателями. Подобно тому, как некогда викинги, благодаря своей способности к покорению морей, распространили своё влияние на Запад, так и кочевники степей азиатских того же добились на Востоке. Широкая полоса травянистых равнин старого континента, что породила особый тип кочевого народа тюрков с их неразлучным спутником жизни – степной лошадью, оказалась судьбоносной для оседлых народов и самой цивилизации.
Все глубокие вторжения и «переселения народов» оказались возможными благодаря одному единственному обстоятельству, до сих пор не учтённому историками – существованию степной лошади. Таковая, в данном отношении, наделена наиболее значимыми свойствами: бесконечной выносливостью, способностью совершать тяжелую и длительную работу на одном лишь подножном корме, питаясь на простом пастбище, к чему лошади иных пород совершенно неспособны, ибо их работоспособность целиком зависит от наличия зерна. Столь важные качества степной лошади вполне были оценены и широко использованы великими полководцами-завоевателями Азии, Чингизханом, Тамерланом и другими[6], что и объясняет секрет их успехов. Однако и завоеваниям бесчисленных орд азиатских был положен свой предел, но не мощь армий и не сила сопротивления народов покоряемых служили тому причиною, но отсутствие плодородных пастбищ, холод Севера и тропическая жара долин Индии – таковые были губительны для киргизской лошади.
И вот снова наш путь лежал к озеру Чатыр-Куль и перевалу Торугарт. И хотя местность вокруг была покрыта зеленью трав и местами пестрела цветами ириса и тюльпана, только мы тронулись, как запорошил лёгкий сухой снежок и закружили порывы холодного ветра. Так продолжалось до полудня, когда, преодолев небольшую возвышенность, мы спустились в котловину Чатыр-Куля. Снег исчез, и озеро почти оттаяло, но мало было травы вокруг, только местами жалкие сухие остатки её с предыдущего сезона. Окрестности озера болотисты и вид имеют в точности как арктическая тундра. По берегам кучи сухих водорослей, выброшенных волною, и огромное количество птичьего помёта – свидетельство того, что здесь по осени отдыхали стаи диких гусей. Несколько птичек из вида песочников порхали над болотом, вероятно, прилетели на гнездовье.
Полярный облик местности для сего времени года был довольно странен. Отчего он здесь такой, на высотах трёх-четырёх тысяч метров над морем? – мы не находили признаков высокогорья, обычных для таких высот, но только с виду настоящую арктическую тундру, где для полноты картины недоставало лишь полярного оленя. Вместо них мы видели яков, и они видом своим напоминали другого арктического обитателя – мускусного быка.
Всё дело в том, что данная часть Тянь-Шаня представлена рядом возвышенных долин, приподнятых одна над другою наподобие лестничного пролёта, ступени которого разделены относительно низкими кряжами. Они образованы не за счёт складчатости земной коры, как, например, Альпы и Кавказ, а являются, как выражаются геологи, пенепленом, сиречь денудационными равнинами. Иными словами, эти долины сформировались после эрозии и полного разрушения древних горных массивов и затем были приподняты вновь; потом в свою очередь были также эродированы и образовали настоящую горную страну, которая иногда имеет вид ряда долин, расположенных на обширной возвышенной равнине, пересеченной не очень высокими горными хребтами. По своему строению местность не является настоящим горным плато как таковым, в отличие, например, от большей части Тибета. Поднятая таким образов на высоты с разреженным воздухом, где господствуют холодные ветры, данная местность оказалась в таких же климатических условиях, как и крайний Север, отсюда и сходство её с полярными районами. Собственно говоря, здесь все еще продолжается ледниковый период, и лишь недостаток влаги препятствует образованию мощных ледников или сплошного ледяного массива; однако несомненно, что в последнюю геологическую эпоху, поздний плиоцен, ледники здесь достигали огромных размеров, о чем свидетельствуют многочисленные морены и обширные отложения ледникового материала в долинах рек. Образование и таяние ледников повторялись не раз. Трудно сказать, от чего эти изменения происходили, из-за периодического увеличения осадков или вследствие поднятия-опускания местности, но всё явно указывает на то, что периодические оледенения различных районов Земли было обусловлено как раз поднятиями местностей на высоты холодного климата и разреженной атмосферы. Я от души порекомендовал бы всем, кто всерьез интересуется вопросами оледенения, посетить данные места, где имеется огромный простор для интересных и важных наблюдений по динамической геологии.
Мы заночевали возле Торугарта в той же самой избе, где ночевал я в свой первый визит. Шторм бушевал всю ночь, гоня сухой мелкий снег, утро же было ясным и солнечным, но невероятно холодным. Вода в речке, что стекала с Торугарта, покрылась коркою льда. Здесь сошли мы с дороги, свернув прямо на восток. Долго двигались по вершинам холмов, избегая долин и оврагов, и спустились на широкую бугристую горную равнину, что простиралась далеко в восточном направлении. Отсюда был виден крутой горный мыс, оконечность небольшого хребта и перевал Терек. Начался спуск в верхний отдел долины реки Кашка-су. Эта долина постепенно опускается и расширяется, само же русло реки абсолютно сухое; берега, сложенные красными песчаниками, отвесны, так что место видом своим напоминает скорее искусственный канал, нежели речное русло. Дно, покрытое мелким песком, плотным и ровным, выглядело как укатанное, а на нём заметно выделялись многочисленные плоские, широкие, круглые листья дикого ревеня. На плоских берегах тут и там виднелась скудная трава и пятна каких-то желтых, лиловых и голубых альпийских цветов, низкорослых и густо сплоченных, как будто боящихся приподнять свои головки в стремлении к теплу – вид растительного сообщества, столь известного всем альпинистам.
Тем временем русло реки продолжало расширяться и вскоре превратилось в просторную долину, по которой протекает река Чокмак-Таш, что означает кремень. Здесь наверху песчаного холма сделали мы привал, дабы чего-нибудь поесть и рассудить, как двигаться дальше. Перед нами было два пути: один вниз по Чокмак-Ташу и через Кара-Теке (перевал Черный козел), где располагалась китайская застава, обойти которую было невозможно. Другой шел по области Сары Багиши, имевшей очень скверную репутацию, и через перевал Уртасу, где не было застав, но имелась опасность подвергнуться нападению банд этого самого Сары Багиши, что могли нас ограбить и убить. Оба пути вели в долину Уртасу как раз в том её месте, где имелась не обходимая иным путём узкая теснина и где дорога денно и нощно охраняется китайским гарнизоном. Командир тамошней заставы, некто Абдула-бек, славился бездушием и жестокостью.
Итак, пред нами, как будто перед героями старинных русских сказок, было два пути, равно опасных и ведших к гибели. Можно было выбирать любой из них. Я выступал за второй, полагаясь на свою винтовку и приличный запас патронов, но Турсум-бей, уверенный в своей хитрости и способности всюду проскочить в ночное время, склонялся к первому. После долгого спора я согласился с моим проводником, уповая на его опытность, и мы тронулись вниз по реке по направлению к перевалу Кара-Теке.
Чем далее мы продвигались, тем теснее и глубже становилось ущелье и наконец превратилось в узкий каньон, где двигаться пришлось уже прямо по руслу реки, местами песчанистому, местами каменистому. Стены каньона были сложены массивными пластами разнообразных сланцев, глинистых или известковых, сильно смятых и простирающихся в разных направлениях, вперемежку с красными и серыми третичными песчаниками, лежащими на них несогласно. Горловина становилась все более скалистой, и мы вынуждены были двигаться то по одной стороне её, то по другой. В одном месте на правом берегу, на очень высокой горе, я смог разглядеть пласты песчаника, рассеченные потоками базальтовой лавы. Очевидно, что вся эта местность могла быть театром сильной вулканической деятельности в третичном периоде или в более позднем.
Примерно через три-пять верст пути вниз, перед самой китайской заставою, расположились мы бивуаком возле небольшого бокового притока, в долинке, где имелась кое-какая растительность для лошадей наших, там стояла отдельная юрта киргиза, который принял нас весьма дружелюбно.
«Заряди своё ружьё на всякий случай, – шепнул мне Турсум-бей, – и держи его рядом, народ сей ненадёжен, спать я не буду».
Проводник мой тщательно расспросил хозяина юрты относительно обстановки вдоль дороги и о наилучшем способе обхода китайской заставы. «Совсем обойти пост вам не удастся, – отвечал киргиз. – Стены каньона отвесны и дорога узка; кроме того, на самом перевале всегда особый дозор. Если хотите пройти незаметно, то советую вернуться пару вёрст назад, где увидите небольшое узкое горло справа. Туда и въезжайте, оно выведет вас на перевал, который крут и изнурителен, но вы удачно пройдете, а дальше идите по небольшому ручью в долину Уртасу. Про этот перевал китайцы не знают и он не охраняется».
Турсум-бей долго ещё расспрашивал киргиза об этом пути, а затем решительным тоном заявил: «Ежели китайцы не хотят пропускать русских в Кашгар, то пока вовсе не стоит туда и соваться, лучше вернуться в Ат-Баши». Я уже понял, в чем состоял его замысел и предпочел с ним согласиться, но позже, когда мы остались наедине, я спросил, отчего он так осторожничал со старым киргизом, столь благожелательно к нам расположенным. «Нельзя положиться на местных, – отвечал Турсум-бей, – он старался направить нас обходным путём, а потом, когда изрядно удалимся, сообщит китайской заставе, дабы подлизаться к властям; нас поймают на Уртасу».
Поутру, когда тронулись мы в обратном направлении, хозяин юрты долго ещё нас сопровождал, уговаривая двигаться тайным путём, им предложенным. Это окончательно убедило меня, что Турсум-бей прав в своих подозрениях, так что я заявил самым решительным тоном, будто отказываюсь от риска и намерен вернуться в Ат-Баши. Поблагодарив за гостеприимство, я попрощался с киргизом и двинул рысью. Турсум-бей последовал за мною.
Мы не стали сворачивать в узкую горловину, о которой говорил старый киргиз, а проехали несколько дальше и остановились довольно далеко за изгибом дороги в пролете между скал, где прождали довольно времени, дабы убедиться, что за нами не следят. Мой осторожный проводник наблюдал долго и внимательно. Только убедившись, что дорога чиста, повернули мы назад и въехали в узкое ущелье, круто поднимавшееся к перевалу. Далее оно несколько расширилось, появилась кое-какая растительность, трава и хилый кустарник; затем вновь пошли голые кристаллические сланцы, скалы, осыпи и грязные пятна запыленных снежников.
Перевал был очень крут, и нам пришлось петлять вверх по рыхлым осыпям, сползавшим под копытами лошадей. Надо было остановиться, чтобы дать животным передышку. Несчастные создания дышали с трудом, их бока вздымались, и я мог чувствовать биение сердца лошади под моим седлом. На самом перевале лежали сувои грязного снега, смешанного с пылью и камнями. Странный вид открывался сверху: перед нами далеко на юг простиралось кажущееся бесконечным обширное пространство. Горные отроги ниспадали круто, казалось, почти вертикально. Далеко внизу, у подножия гор, простиралось сплошное море узких скалистых, абсолютно голых и бесплодных кряжей с едва различимыми ущельями между ними, безо всяких признаков жизни и растительности. Всюду каменная пустыня, дикое нагромождение скал и горных хребтов. Далеко-далеко, на самой кромке горизонта, на самом краю этого моря скал, я мог ясно различить долину с нависшим над нею толстым облаком пыльной дымки. Все это было залито ярким сиянием, лившимся с юга. Я догадался, что там лежит долина Кашгара – долгожданная цель моих настойчивых устремлений, земля моя обетованная, приют несчастного изгнанника. Однако до цели было ещё два дня, вернее сказать, две ночи утомительного пути.
На юго-западе, над пыльным покрывалом равнины возвышался светлый конусообразный массив, белый как чистое облако. То был, как узнал я позже, Конгур – высшая точка Памира, гигант высотою 7664 метра, рядом с которым Монблан (4810 м) и наш кавказский Эльбрус (5660 м) выглядели бы холмами(172).
Узнал я также потом, что как раз в то самое время, когда увидел я равнину Кашгара и восхищался видом цели моих скитаний, отряд красноармейцев по моим горячим следам достиг Торугарта. Очевидно, ЧК напала на мой след, однако слишком поздно! Я уже пересекал границу в местах столь далёких, что все властители земные не могли меня узреть. Удача на гране чуда сопутствовала мне на всём пути бегства моего от большевиков.
Спуск бы очень крут; нам даже приходилось спешиваться и вести лошадей в поводу, что было не просто. Скалы являли собой хаотично наваленные сланцы. Тут и там находились клочки свежей зелёной травки, проросшей среди камней, тут же виднелись немногочисленные цветки белых и розовато-лиловых примул. В русле ручья нашелся клочок зелени с превосходным источником чистой прозрачной воды, где мы остановились, дабы отдохнуть, поесть, подкормить лошадей и дождаться вечера для дальнейшего пути вниз по теснине под покровом темноты.
Ночь была столь темна, что я не видел ушей своего коня. Я даже не пытался им управлять, а просто удерживал на случай, если споткнется. Можно было понять, что мы передвигались то по камням, то по рыхлому гравию, что с шумом катился под копытами, то по мягкому песку меж каких-то кустарников. Иногда спускались очень круто, видимо по краю пропасти, ибо грохот потревоженных камней слышался долго, будто сыпались они именно в пропасть. Иной раз поднимались по крутому откосу, потом снова спускались почти отвесно, так что приходилось удерживаться в седле, дабы не вывести коня из равновесия и не рухнуть с ним на пару в пропасть.
Двигаясь таким образом, удалось миновать поселение киргизов, которые здесь уже были не нашим народом, а китайскими подданными. Слышен был неистовый лай собак, очевидно, нас учуявших; но поскольку киргизские собаки обычно лают непрерывно всю ночь напролёт, что ставится им в заслугу как собакам сторожевым, на нас никто не обратил внимания.
На таких крутых спусках всё зависит от крепости лошадиных ног, и всё, что требуется от всадника, это держаться в седле, а остальное надо предоставить лошади, однако по-прежнему следует быть начеку, дабы не рухнуть вместе с лошадью и т. п. Мой провожатый впервые очутился на этой дороге, но сумел отыскать путь превосходно благодаря зрению своему, подобному зрению рыси. И он ещё хотел съесть глаза ворона, чтобы улучшить его более!
Мы продолжали спускаться всё ниже и, наконец, достигли каменистого русла реки, каковое в дальнейшем пришлось постоянно пересекать с одного берега на другой в обход крупных каменных глыб. Становилось душно и очень жарко; не было ни намёка на дуновение ветра, и воздух исходил от скал как от печки. В тот вечер я подъел остатки окорока и был томим жаждою. Кроме того, я слишком тепло был одет для данной местности. В конце концов, стоял уже июль месяц, а это самая жаркая пора в Кашгарии. А ведь ещё утром, там, среди вечных снегов, я совершенно замерзал даже в моих плотных одеждах. Пить хотелось невыносимо, горло и рот были иссушены жаждою, нутро горело огнём. Но, несмотря на то, что копыта наших лошадей то и дело ступали по воде, я не поддавался искушению, хорошо зная, как опасно пить воду из неизвестного источника.
Наконец стало понемногу светать; я мог различить очертания гор на фоне неба, а справа обозначились неясные тени как будто огромных тополей.
– Это теснина Урта-Су, – пояснил Турсум-бей. – Как раз тут выходит дорога из Урта-Бель и перевала Терек. Я знаю её хорошо. Теперь давай поедем быстрее, чтоб миновать Абдуллу ещё до рассвета.
Теснина сузилась, и вновь стало темно. Вскоре Турсум-бей произнес:
– Вот наступает самое опасное. Стены тесны и отвесны, их нельзя объехать. Китайские часовые дежурят день и ночь; всё равно мы прорвёмся, иншалла (если будет угодно Аллаху).
Вскоре справа я заметил тёмную массу какой-то стены, а слева захрапел и посторонился верблюд, который, видимо, стоял на дороге. Из темноты, неистово лая, выскочила свора собак, и голос китайца выкрикнул нечто, означавшее, вероятно, «Кто там идёт?» Я остолбенел. В тот же момент другая свора собак вырвалась из темноты и набросилась на первую. Разверзся сущий ад, и китайский страж что-то вновь заорал, но на сей раз иным голосом, видимо, проклиная собак. Весь этот шум отменно замаскировал наше передвижение и… хвала Всевышнему! Опасность была позади!
