Ольга Шумкова
Домой

– Я прошу прощения, – поспешно сказал он, – Нина, не знаю, что на меня вчера нашло…

Нина пожала плечами:

– Мне не хочется тебя прощать. Мне не хочется с тобой разговаривать…

– Как? – опешил Володя, – но…

– А что такого? – спросил Нина ровно, – вчера ты делал что хотел, ты плакал и не объяснял, что случилось, ты сказал, что я ничего не знаю… что один город выучила…

– Нина!

– Молчи и слушай! Ты что так удивился, что я с тобой разговаривать не хочу? Ты вчера – хотел? Ты вчера взял и домой ушел, и сочинение – которое я тебе писала – на стол бросил!

– Я не бросил! Я положил.

– Какая разница? Я для тебя старалась! Я тебе писала. А ты? Ты что хочешь делаешь – и я что хочу! Не хочу тебя слышать! Не хочу видеть! Иди домой и злись дальше!

И она быстро пошла по улице.

Володя бросился за ней:

– Погоди, Нина!

– Ну что?

– Что мне делать? – тихо спросил он.

– Ждать, пока я захочу с тобой разговаривать! Если вообще захочу! Я ведь жду! Ты обижаешься и убегаешь, я тебя догоняю, мирюсь, утешаю! Надоел! Надоел, слышишь?

– Слышу! Нина, я слышу, я понимаю. Правда. Что мне теперь делать? Домой идти? И вечером прийти, да? Или ты ко мне придешь? Хотя… вечером.. я папе вчера сказал, что сочинение ты писала, он сегодня со мной разговаривать будет… так что я, наверное, не приду.

– Зачем ты про сочинение сказал? – удивилась Нина.

– Да… день вообще какой-то был. Не знаю, Нина! Ну… мне даже сказать нечего.

– Какой ты глупый… – вздохнула Нина, – правда глупый, Володя, ну как с тобой быть? Ты давно тут болтаешься?

– Как уроки кончились – сразу сюда пришел. Я и Арсения Васильевича видел.

– Вот ты натворил! – сердито сказала Нина, – папа сегодня пирожных купит – меня утешать, что после уроков оставляют. А ты? Неужели твой отец тебя к нам не отпустит?

– Нет, наверное. Он вчера очень сердился.

– Ты сам виноват! Ладно, пойдем. Ты замерз, наверное?

– Нет, совсем нет.

Они дошли до дома. По дороге Нина рассказывала, что за эти полчаса в пустом классе она успела прочитать половину книги:

– Про такую героическую девочку!

Володя отвлеченно кивал.

Около дома Нина взяла его за пуговицу:

– Володя, иди домой, веди себя прилично. Поговори с папой, объясни… Ну, что не знал, что писать, что обычно ты мне помогаешь…

– А я не стал сочинение сдавать. Я потом сам напишу.

– Ну вот и это папе скажи. Я тебя все-таки буду ждать вечером.

– Нет, папа же поздно приходит, так что я сегодня точно не приду.

– Хорошо. Завтра увидимся. Ох, я за тебя переживаю!

Дуняша сообщила, что мама придет поздно:

– К подруге пошла, и Эля с ней и Анюта. К девяти только домой обещались. Володенька, ты давай покушай получше – я сегодня ужин готовить не буду: только вам с папой вечером перекусить, так Софья Моисеевна велела.

Отец пришел раньше обычного. Володя выскочил на звонок. Отец холодно посмотрел на него и прошел мимо. Володя пошел за ним, постучал в дверь кабинета:

– Папа, можно?

– Позже.

Володя тихонько убрался к себе.

Через полчаса прибежала испуганная Дуняша:

– Володенька, папа тебя зовет. Сердитый…

Володя, чувствуя холод в груди, поплелся в кабинет. Отец сидел у стола.

– Ну? – сказал он негромко.

Володя глубоко вздохнул:

– Папа… послушай. Я не знаю, что на меня вчера нашло. Я никак не мог написать это сочинение, просто ничего не приходило в голову.

– Не приходило в голову? А если я…

– Папа, погоди, дослушай. Нина написала сочинение, я пришел домой, хотел писать свое… Или не хотел, уж не помню. Я не сдал сегодня Нинино сочинение, мне перенесли на два дня. Я сам напишу. И еще… я вчера так с тобой разговаривал… так нельзя, я понимаю. Пожалуйста, прости меня… ну… вот.

Отец пожал плечами:

– Я тебя не понимаю. Вчера с тобой невозможно было разговаривать. Сегодня ты нормальный, разумный человек.

– Я не знаю, что вчера нашло, – повторил Володя.

– И что мне с тобой делать?

– Не знаю.

– А как ты считаешь?

Володя поднял голову:

– Давай поговорим? Ну вот про родину, чужую сторону…

– Поговорим про родину? – опешил Яков Моисеевич, – ну давай.

– Для тебя что родина? Можно, я сяду?

– Садись, конечно, – отец задумался, – родина? Ну… дедушкин дом, наверное. Наш город. Моя гимназия…

– Тебе там было хорошо? Не в гимназии, а… ну, на родине?

– Хорошо, конечно. В гимназии мне тоже было хорошо, кстати.

– Почему мы там не остались?

– Потому что тут у меня хорошая служба, хорошая должность. Вы с Элей ходите в хорошие гимназии, тут большой город, культура, другие для вас возможности. Нам было нелегко переехать, Володя, все не сразу получилось.

– А тебе не хочется обратно?

– Нет.

– Но почему?

– Я же тебе объяснил.

– Тогда я не понимаю, что такое родина и что такое чужая сторона.

Отец пожал плечами:

– Мне кажется, это понятно.

– Но как понятно? Знаешь, как Нина написала? Сначала человек маленький, и у него родина – его дом. Человек растет, и родина тоже как бы растет – это город, история, культура, потом страна… То есть родина – это страна. То есть родина – это просто границы?

– Нет. Это, как и написала твоя Нина, история, культура… гордость за все это.

– А если моя страна маленькая, и ее захватит другая страна? И нет больше культуры, истории, и нечем гордиться?

– С Россией такого не случится. Ты же пишешь про Россию.

– Я все равно не понимаю.

– Володя, любить родину не значит, что надо всю жизнь сидеть около своей детской колыбели и смотреть на одну и ту же березку. Работать на благо своей страны, быть порядочным человеком… Вот и все, пожалуй.

– А дядя Гриша?

– Что с ним?

– Он всю жизнь живет в Германии.

– И что?

– Он же не работает на благо своей страны. Он тоже инженер, и получается, он работает на благо Германии? А у нас с ней война!

Отец нахмурился:

– Володя, про дядю Гришу лучше никому не рассказывать.

– Я не рассказываю. Папа! Получается, что он работает на ту страну, с которой воюет его родина?

– Германия давным-давно ему родина.

– Как это?

– У него там семья, работа, дом. Он почти забыл русский язык, Софи, Мария и Иоганн почти на русском не говорят…

– Ну а как же его родина? Значит, могут быть две, три родины?

Яков Моисеевич потер лоб:

– Володя, ты меня запутал… Напиши ты что-нибудь в этом своем сочинении? Что там твоя Нина написала? Вот возьми и перепиши.

– Ты не разрешаешь мне пользоваться чужим трудом!

– Не разрешаю. Володя, на самом деле все намного сложнее, чем ты пишешь в своем сочинении, и в то же время намного проще. У человека есть семья, а где семья – там и дом. Моя родина, мой дом там, где вы. Если вы со мной – я готов жить где угодно. Но, конечно, я хочу для вас лучшего, поэтому мы живем здесь. Все, иди. Тебе еще переписывать сочинение.

На следующий день Володя встретил Нину около гимназии.

– Пока я сидела одна в классе, сделала все письменные уроки! – подбегая, весело сказала она, – весь вечер свободная, пойдем с папой в гости!

– Нина, а что для тебя родина?

– Родина? Много чего. Наш дом в Галиче, квартира тети Лиды на Охте, домик моей няни в деревне под Галичем… Наша с папой квартира. Петроград. Галич. Городищна. Да вся Россия!

– А ты могла бы жить в другой стране?

– Могла бы, наверное.

– Ты бы скучала?

– Нет. Я сейчас живу в Петрограде, а про Галич всегда помню, и мне нравится туда приезжать. Но чтобы скучать… нет. А что? Ты все про свое сочинение? Глупая тема. У меня было лучше – про дружбу.

– А что ты написала?

– Да я уж не помню. Что в таких случаях пишут? Что Тонечка веселая, умная, смелая, любит учиться, читать, всегда помогает старшим…

Она рассмеялась:

– Это почти все не так, конечно. Читать она не любит; мама ее просит помочь по нескольку раз. Учиться… она учится, конечно, но просто потому, что родители заставляют. А уж смелая! Как она визжала, когда увидела червяка на берегу!

– Ты написала неправду?

– Сочинение – это когда сочиняют. Я и сочинила. Я правду только в конце написала.

– Какую?

– Что мне с ней хорошо и весело.

– А я переписал вчера твое сочинение. И сдал сегодня.

– Молодец. Ты к нам или к себе?

– Так ты же в гости?

– Мы еще через два часа! Папа же думал, мне уроки еще делать. А мне и не надо ничего – только по истории прочитать, а это быстро!

– Тогда я к тебе.

Арсений Васильевич Володю почти не заметил:

– Ниночка, ты голодная? Сейчас же кушать садись, а то ведь и заболеть недолго!

Нина отбивалась:

– Да я в буфете чай пила и булочки три съела!

– Что три булочки? Надо же горячее есть! Сейчас все подам. Володя, ты обедать будешь?

– Нет, спасибо, я домой сейчас пойду.

– Я с тобой выйду, мне еще в магазин надо.

Нина села обедать:

– Володя, завтра придешь меня встречать?

– Приду.

Около магазина Арсений Васильевич хотел было попрощаться, но Володя остановил его:

– Арсений Васильевич, что для вас родина?

– Что? – удивился Смирнов, – ну как что? Не знаю. Родина и все.

– Ясно.

Арсений Васильевич долго смотрел мальчишке вслед, потом пошел в магазин.

Родина…

И, пересматривая счета, он вспоминал просторную квартиру в городе у моря, большой магазин, отца у прилавка, вечера в светлой гостиной, маму, свою комнатку с игрушками и книжками. Каждый вечер, когда он уже лежал в постели, приходил отец, садился рядом, они разговаривали, долго, долго, а потом приходила мама, а отец шел к Лиде.

После гостей Нина с тетей Лидой должны были поехать на Охту, а у Арсения Васильевича были дела. Но, расчувствовавшись от детских воспоминаний, он все переменил и забрал Нину домой:

– Ты ляжешь в кроватку, я с тобой посижу и поговорим!

Дома уставшая Нина легла, и когда Арсений Васильевич пришел к ней в комнату, она уже крепко спала. Арсений Васильевич укрыл ее, немного посидел рядом и вышел.

Бродя по квартире, он злился на то, что провел вечер не так, как было задумано. Чертов мальчишка со своими разговорами, думал он, все испортил, и сам же улыбался – при чем тут ребенок, ну спросил, что же теперь!

Он сел к столу, и снова перед глазами встал теплый родительский дом.

***

Володя шел, останавливаясь на каждом углу. Как хорошо, как светит солнце! И не скажешь, что еще только середина марта, снег уже начал таять, кажется, что тепло.

Володя толкнул тяжелую дверь, вошел и застыл. Штемберг стоял и смотрел прямо на него. Володя посмотрел на стенные часы – все хорошо, пришел он вовремя. Он опустил глаза и оглядел себя – и с формой все в порядке, пуговицы на месте, ботинки начищены… Он неловко поздоровался, не зная, что делать дальше. Штемберг рассеянно кивнул:

– Здравствуйте, Альберг.

Володя прошел мимо и скорее побежал в свой класс. Около лестницы он обернулся. Директор, не меняя позы, смотрел на дверь.

Володя выдохнул.

Не успел он положить вещи в парту, как в класс вошел учитель математики. Класс испуганно примолк. На учителе не было лица – бледный, с покрасневшими глазами, он дрожащими руками поправлял пенсне. Оглядев класс, он тихо произнес:

– Откройте ваши книги на странице сорок и делайте задачи.

Дети, растерянно переглядываясь, зашелестели страницами. Володя смотрел на условие, но ничего не понимал. И тут послышался робкий голос:

– Аркадий Павлович, что-то случилось?

Учитель посмотрел на говорившего, покачал головой, вздохнул:

– Да, дети. Сегодня из полевого госпиталя домой привезли Витю Катаева.

Класс оживился:

– Он что, был ранен?

– Боевое ранение?

– Ой, а у него и медали есть, наверное?

Учитель вдруг издал какой-то странный звук – как будто всхлипнул. Дети испуганно примолкли. Учитель оглядел их и с трудом заговорил:

– Да, он был ранен. Он вернулся домой без обеих ног… и он ничего не видит.

Володя почувствовал, как бешено бьется сердце, а в животе противно дрожит. Рядом кто-то всхлипнул. Учитель отвернулся к стене, его плечи вздрагивали. Потом он овладел собой:

– Вот такая грустная история, дети. Ну что же, решайте задачу.

Урок прошел кое-как. Володя никак не мог унять дрожь, он смотрел на задачу, не понимая смысла. Наконец прозвенел звонок, и учитель быстро ушел.

Дети сидели притихшие. Шурка неуверенно выговорил:

– Зато он герой.

– Но… ничего же не видит. И без ног.

Володя закрыл глаза. Как это – ничего не видеть… никогда, ничего, не видеть родителей, дом, речку, лес… Темнота, кругом всегда одна темнота! А как ходить – наощупь? И тут дошло – и ходить Витя тоже не может. Захотелось плакать, но как плакать при всем классе?

Остальные уроки прошли кое-как. О произошедшем уже знала вся гимназия, на переменах перешептывались:

– Но ведь он все равно герой!

– Конечно, герой!

– А на войне всегда ранят.

После уроков Володя побрел домой, не разбирая дороги. Иногда он останавливался и закрывал глаза, пытаясь представить, как это. Что теперь может делать Витя? Лежать? И не просто лежать, а в полной темноте? Читать он не может.

Он ничего не может!

Вспомнился их с Шуркой история. А если бы Шурка тогда убежал? А если бы и Володю за собой потянул?

Война не для детей, сказал тогда Арсений Васильевич. Но ведь сколько взрослых – вот, на углу Фонтанки, куда они с Ниной иногда носят корзинку – там сидит инвалид, без ног, на такой маленькой тележке. Но он видит. А тот, другой – у Троицкого собора?

От ужаса все путалось в голове. И Володя, еле сдерживая рыдания, побежал к дому.

Дверь лавки была открыта, и он, толком не понимая, что делает, вбежал внутрь, увидел Арсения Васильевича, бросился к нему, обхватил обеими руками и расплакался.

Лавочник от неожиданности уронил бумаги:

– Володенька! Что ты, мальчик мой? Господи… ну, что сделалось, мой хороший? Николай, встань вместо меня тут…

Он увел мальчика в контору, усадил на диван, сел рядом, обнял, гладил по голове, приговаривая:

– Что сделалось с моим мальчиком? Ну, не плакай, никому тебя не дам… ну, маленький мой…

Наконец Володя оторвался от его груди. Арсений Васильевич осторожно вытер ему лицо:

– Дома что-то, малыш?

Володя помотал головой.

– Обидел кто?

– Нет… Арсений Васильевич! Помните… когда у нас мальчик убежал? Ну, на фронт?

– Помню.

– Он вернулся… он без ног… и он не видит ничего!

Арсений Васильевич сглотнул:

– Боже мой …

Володя снова уткнулся ему в грудь. Арсений Васильевич машинально погладил его по голове. Володя прошептал:

– Мне страшно.

Арсений Васильевич крепче обнял его:

– Бедный ты мой мальчик… и сказать-то мне тебе – нечего. Что же он наделал, дурачок… Ну, не плачь больше, сынок. Ничего не поделаешь.

– Как он теперь будет?

– Плохо будет, Володя. Ну, потом приспособится. И слепые ведь живут, и калеки…

Дверь распахнулась, вбежала Нина.

– Папа, что с Володей? Что с тобой?

Володя почувствовал, как к глазам снова подступают слезы. Арсений Васильевич вздохнул:

– Ниночка, потом расскажу. Иди домой, Володя придет сейчас.

– Папа!

– Ниночка, с Володей все хорошо.

Нина кивнула и тихонько вышла из конторы. Арсений Васильевич внимательно посмотрел Володе в глаза:

– Я тебе сказать хочу, Володенька. Береги себя. Когда что затевать будешь – всегда помни, что у тебя папа, мама, сестренки. Понимаешь? И Нина вот за тебя переживает. И я. Подумай сто раз, потом сделай. Хорошо?

Володя кивнул:

– Понимаю.

– Ну, иди к Нине.

Володя поднялся наверх. Встревоженная Нина встречала его в дверях, молча взяла за руку, провела к себе в комнату. Там Володя рассказал Нине про искалеченного мальчика. Нина слушала, всхлипывая.

– Нина, как он теперь будет?

– Я не знаю… – всхлипнула Нина, – не знаю. Это даже представить-то страшно.

Володя с шумом втянул в себя воздух, стараясь сдержать вновь подступившие слезы. Нина сочувственно смотрела на него:

– Да не стесняйся ты меня!

Володя снова заплакал, Нина тоже.

Наконец, он поднялся:

– Я пойду, мама ждет уже.

Мама была чем-то встревожена и не обратила внимания на заплаканного сына. Володя быстро скользнул в свою комнату, сделал уроки. Мама позвала ужинать, Володя отказался – сказал, что немного болит голова, он лучше пораньше ляжет спать.

Всю ночь ему снились кошмары – вот он после ранения ползет по полю, ничего не видит, не знает, куда ползти. Володя просыпался с бешено бьющимся сердцем, лежал некоторое время, вставал, ходил по комнате, потом ложился снова, засыпал – и снова полз куда-то в полной темноте.

Утром он проснулся совсем больным. Попытался было отговориться от гимназии, но мама, потрогав лоб, решительно отправила его из дома.

В гимназии было еще тревожнее, чем вчера. Повсюду говорили только о Вите. На большой перемене Штемберг созвал учеников в актовый зал, коротко рассказал о случившемся.

– Я надеюсь, что все остальные сделают выводы, – сказал он под конец.

– Он герой! – крикнул кто-то из старших.

Штемберг нахмурился.

– Все, кто будет выражать настроение бежать на фронт – будут подвергаться взысканиям, вплоть до исключения из гимназии. Завтра я назначаю общее собрание родителей, в шесть часов. Ваши классные наставники запишут это вам в дневники.

Гимназия бурлила.

– Он хочет запретить нам быть патриотами!

– Да у него самого немецкая фамилия! – крикнул кто-то.

– Да, точно!

– Может быть, он – шпион?

Володя прислушался. У Штемберга – немецкая фамилия? Но и у Володи фамилия вполне немецкая – Альберг… Что за глупость, делать такие выводы по фамилии!

– Точно, шпион! – возбужденно заговорил Шурка, – а в гимназии работает под прикрытием! Ребята, надо за ним следить! Давайте так – после уроков кто-то остается за ним наблюдать… потом меняемся, чтобы он не заметил. Кто первый? Альберг, ты давай первый. Я домой сбегаю, потом тебя сменю.

Володя покачал головой:

– Я не буду.

– Почему? Струсил?

– Нет, – вспыхнул Володя, – просто это… глупость. У меня тоже немецкая фамилия, и что – я тоже шпион?

Шурка прищурился:

– А что? Может, и ты. Поэтому и следить не хочешь!

Володя криво усмехнулся. Шурка не унимался:

– А отец твой – инженер, и фамилия немецкая! Может, и он шпионит? А?

Что случилось потом, Володя почти не помнил. Он кинулся на Шурку. Тот не ожидал нападения, и победа осталась бы за Володей, но тут в класс вошел сам Штемберг.

– Что тут происходит?

Мальчики отскочили друг от друга.

– Альберг? Коган? В чем дело? Вы знаете, что драки в гимназии строжайше запрещены? Оба – ко мне в кабинет.

В кабинете директор сел за стол. Володя с Шуркой молча стояли перед столом.

– Итак, в чем дело? Кто начал потасовку?

Какое глупое, смешное слово – потасовка… Не к месту Володя вспомнил, что это Нина любит вот так вот обмусоливать какое-то слово – говорит его, говорит, рассказывает, что оно ей напоминает, и потом это слово, самое простое, привычное, становится каким-то странным, диким, нелепым. Интересно, что бы она сказала про слово – шпион? Что шипит, что напоминает шипение змеи? И Володя невольно улыбнулся.

Штемберг заметил его улыбку.

– Вы еще и улыбаетесь, Альберг? Расскажете, что вас так веселит? Может быть, то, что я собираюсь вызвать вашего отца отдельно? Или то, что вам будет снижена отметка по поведению?

Володя покачал головой:

– Простите. Я.. я просто улыбнулся своим мыслям. Нет, меня не веселит то, что вы вызовете отца и снижение отметки.

– Из-за чего началась драка? Кто зачинщик?

Мальчики молчали.

– Прекрасно, – вздохнул директор, – прекрасно. Сейчас вы можете идти домой, с завтрашнего дня будете в течение недели оставаться после уроков. С вашими родителями я поговорю завтра отдельно после собрания. Идите!

На улице Шурка схватил Володю за воротник:

– Это из-за тебя все! Из-за тебя! Если бы ты не полез…

Володя стряхнул его руки:

– Из-за тебя. Ты меня шпионом назвал.

– Нет! – крикнул Шурка, – ты не шпион, ты просто трус! Тебе бы с девчонками гулять – то-то ты с малявкой-лавочницей все болтаешься.

Володя устало вздохнул. Очень хотелось врезать Шурке от души.

– Я пойду.

– С девочкой гулять?

– Да.

В воздухе пахло весной, по улицам бежали ручейки. Хорошо бы погулять – но теперь с прогулками покончено… по крайней мере, на ближайшую неделю.

Около лавки Володя увидел Нину. Она сидела на корточках и запускала в ручейке кораблик.

– Володя! – обрадовалась она, подняв голову, – а я кораблик пускаю. Смотри – из бумаги сделала. Хороший? Только промокает быстро.

– Надо бы деревянный…

– У меня нету. Папа хотел купить, но что-то не достать нигде.

– А мы можем у тебя ножик взять? Я сделаю.

– Конечно!

Они забежали в лавку. Арсения Васильевича не была, у прилавка стоял Николай.

– Николай Иванович, у вас ножик есть под рукой? – спросила Нина, – Володя кораблик вырежет.

– Есть, вот, Ниночка, возьмите. Только, ради бога, аккуратней…

Дети вышли на улицу. Нина подпрыгивала:

– А из чего вырезать будем? А какой? А с парусами?

– Да погоди ты, Нина… сейчас покажу все. Пойдем к церкви.

Около церкви рос старый клен. Володя отковырял от него толстый кусок коры:

– Вот, это корабль сейчас будет.

Он продолбил середину, сделал там дырочку и вставил тоненький прут:

– Вот сюда можно парус. Летом листочек, а сейчас…

– А сейчас лоскуток. Пойдем к дому, я на минутку заскочу и лоскуток возьму. Какого цвета?

– Черный. Будет пиратский корабль.

– Ну вот еще! Я красивый выберу.

Понятия о красоте разошлись – Нина принесла белую в красный мелкий цветок тряпочку. Володя возмутился:

– И что это за корабль – с таким-то парусом?

– Очень красивый корабль. Ты только представь – море синее, небо синее, и корабль – с таким парусом…

Володя вздохнул:

– Как хочешь.

Он укрепил сомнительный парус и снова взял ножик:

– Как назовем? Только, ради бога, незабудкой или фиалкой не предлагай.

– Ну и называй сам тогда! – обиделась Нина.

Володя задумался. Потом он улыбнулся и начал что-то вырезать, прикрыв корабль рукой. Нина нетерпеливо заглядывала, но ничего не было видно.

– Как ты назвал? Ну как?

Володя убрал руку. На борту корабля было написано – Нина.

Нина покраснела. Володя серьезно смотрел на нее.

– Спасибо… – пробормотала она.

Володя не отводил от нее глаз:

– Да не за что. Просто я подумал – ну как еще можно назвать корабль с таким парусом?

Нина оторопело посмотрела на него. Потом она сделала шаг вперед и изо всех сил топнула по луже, окатив себя и Володю с ног до головы.

– Вот тебе!

Володя расхохотался:

– Так ты и сама мокрая!

– Это из-за тебя все! Теперь заболею… и умру.

– Ну уж нет, – возразил Володя, – ну что? Кораблик-то пойдем пускать?

– Пойдем. На Клинском ручей хороший.

– А что ж ты там не пускала?

– Так я тебя ждала!

Ручей на Клинском и вправду был очень хорош – глубокий, бурлящий. Дети спустили туда кораблик и побежали следом. Кораблик плыл хорошо, но Володе казалось, что может быть и лучше.

– Нина, дай-ка я его поправлю с этой стороны…. А теперь вот тут немного подточу. И парус криво.

Наконец Нине это надоело:

– Слушай! Хватит уже. Давай играть. Пусть наш корабль плывет по Даугаве – это река в Риге. Ты был в Риге?

– Нет.

– А я была. Давай строить плотину. Я, правда, на Даугаве плотину не видела… но это неважно. Давай, копай!

– Погоди! Надо же рассчитать…

– Ну ты считай, а я раскопаю.

Через полчаса ручей был раскопан в целое речное хозяйство – с плотинами, запрудами, несколькими портами. Володя попытался было построить даже маленький шлюз, но у Нины не хватило терпения.

Корабль с забавным парусом послушно проходил свой речной путь. Всякий раз случалось какое-нибудь приключение – то нападали пираты, то начинался ураган. Особенно интересно было устраивать бурю – дети топали по воде, создавая волны. Один раз они чуть не поссорились – Нина топнула слишком сильно, и корабль перевернулся. Володя рассердился:

– Ну и что ты делаешь?

Нина обиделась:

– Что я делаю? Это ты такие корабли строишь, что они при первой же крошечной волне тонут!

Володя тоже было разобиделся в ответ, но Нина быстро перевернула корабль:

– Все, все! Дальше поплыли.

На улице уже темнело. Нина поежилась.

– Что-то холодно.

Володя очнулся:

– Да ты мокрая все!

– Так и ты…

Они оглядели себя. Володя медленно спросил:

– А сколько времени?

Нина отогнула насквозь мокрую манжету пальто:

– Ого… половина восьмого.

Володя присвистнул:

– Вот это да…

– Пойдем домой скорее? Холодно.

Володя достал из воды кораблик. Надо же так забыть про время… Отец, наверное, уже дома. И как теперь являться – насквозь мокрому, с невыученными уроками, с запиской от директора?

Нина вздрогнула. Володя очнулся:

– Тебя что, знобит? Вот еще не хватало! Ну что же ты? Пойдем скорее, тебе бы чаю надо горячего.

– Да и ты замерз…

– Да что я! Вот ты заболеешь еще.

Около лавки стоял встревоженный Арсений Васильевич:

– Ниночка, ну где ты? Господи! Мокрая вся! Пойдем домой скорее, моя маленькая… Володя, и ты беги, смотри, аж в ботинках хлюпает… Ну нельзя же так, доченька! Так ведь и заболеть недолго…

Володю дома встретили по-другому. Пока он переодевался, мама выговаривала ему за беспечность и безответственность. Отец не вышел – работал в кабинете. В другое время Володя порадовался бы, что папа не заметил его позднего прихода и внешнего вида, но в портфеле лежала проклятая записка.

Переодевшись, он нерешительно постучался в кабинет. Отец едва поднял глаза:

– Тебе что?

Володя собрался с духом:

– Папа, завтра в гимназии общее собрание родителей, и еще я сегодня подрался в гимназии, вот записка.

Яков Моисеевич непонимающе смотрел на него.

– Что?

– Ну… завтра собрание. И я подрался.

– Из-за этого – общее собрание?

– Да нет же… просто Штемберг хочет с тобой говорить – после собрания. Обо мне. Меня из-за драки оставляют на неделю после уроков – на час. И еще отметку снизят по поведению.

Инженер покачал головой:

– Как ты не вовремя, Володя… Во сколько завтра собрание?

– В шесть.

– Хорошо, я буду. У тебя еще что-то?

– Нет.

– Иди.

Володя побрел к себе в комнату и сел на подоконник. Все-таки хорошо, что у папы много работы

Как там Нина?

Не заболела бы… Хотя у нее крепкое здоровье. Как и у него.

Ну, теперь с корабликами покончено на целую неделю. А за это время, может быть, уже и ручейки все кончатся! Ну ничего – можно попросить Нину приходить к гимназии, и по дороге домой они смогут позапускать кораблик!

***

Отец вернулся после общего собрания расстроенный и встревоженный. Володя сидел в своей комнате не дыша, но отец не заглянул к нему. Они о чем-то долго говорили с мамой в гостиной.

Вечером мама зашла к сыну:

– Володя, папа запретил тебе гулять неделю… впрочем, тебе и некогда – еще после уроков час в гимназии сидеть…

Она подошла к окну и поправила шторы.

– Ты знаешь про мальчика из твоей гимназии?

Володя вздохнул:

– Знаю, мамочка.

– Какой ужас… – прошептала мама.

Володя задумался. Он не вспоминал про Витю со вчерашнего дня, с самой гимназии – сначала драка, потом вот кораблик пускал…

Витя будет лежать дома, а на улице все будет так, как будто ничего не случилось – будут пускать кораблики, потом распустятся листья, потом… лето и дача, море…

Володя отчаянно посмотрел на маму. Хотелось рассказать, но он не знал, какими словами выразить то, что носилось в голове. Мама пошла к дверям:

– Спокойной ночи, сынок. Подумай о своем поведении.

– Спокойной ночи, мамочка.

Общее собрание в гимназии обсуждали как-то вяло. Даже Шурка притих. На уроках писали упражнения, решали задачи, учили немецкие и французские правила.

После уроков Володя один сидел в пустом классе. Шурку увели в другой – чтобы они не развлекали друг друга. Володя приготовил уроки и подошел к окну.

Думать о Вите не хотелось, но избавиться от этих мыслей он не мог.

Как было бы хорошо, если бы ничего этого не было! Или если бы он не знал…

Ведь он толком и не помнит, как этот Витя выглядит!

Неделя пролетела быстро. В первый же день Володя заскочил в лавку, все рассказал Нине, и она стала исправно встречать Володю около гимназии с корабликом. По дороге домой они успевали поболтать и попускать кораблик, попутно придумывая ему какие-то приключения.

Мысли о Вите отходили куда-то на задний план. В глубине души Володю точили тревога и совесть, но думать об этом по-прежнему не хотелось.

Отец постоянно был занят, мама перестала сердиться очень быстро.

Неделя кончилась, и Володя после уроков зашел к Нине. Она сидела около стола и разбирала какую-то задачу.

– Ничего не получается!

Володя подсел к столу:

– Ну что тут? Господи, Нина, да тут делать нечего…

– Это тебе нечего, а я не понимаю!

– Давай я объясню? Смотри – тут про поезда. Так, поезд А вышел из одного города в другой, а навстречу ему… ага… ну вот, когда они встретятся…

– Ну и какая разница? – сердито спросила Нина, – кому это надо?

– Ну как? А если – например, я еду в этом поезде, – и Володя быстро нарисовал поезд, – а ты в этом? – и он нарисовал второй.

– И что?

– Ну вот… когда тебе в окно выглядывать, чтобы меня увидеть?

Нина засмеялась.

– Я у проводника спрошу!

– Ну конечно – как там – извозчики всюду довезут?

– Конечно! А ты что думаешь – вот сажусь я в поезд, и мне сразу все – и какая скорость, и какое расстояние между городами… и я сижу, считаю на салфетке… да я пока посчитаю – всю Россию можно несколько раз проехать! Нет, я знаешь как сделаю – я так и сяду у окна, и буду твой поезд ждать…

– Три часа будешь ждать …

– Откуда ты знаешь?

– Решил. Давай объясню? Тут правда нетрудно.

Через четверть часа до Нины дошло:

– Ах вот как! Ну тогда тут – вот умножить…

– Да, да, правильно!

Нина записала решение.

– Поняла. Спасибо тебе! Слушай, а ты на поезде любишь кататься?

Володя улыбнулся:

– Кто ж не любит?

– Да, кто ж не любит… Володя, слушай… ты… ты часто про этого мальчика думаешь?

Володя опустил голову:

– Да. Часто. Только, Нина… я не хочу про него думать. Ну, как тебе объяснить?

– Я понимаю. Я тоже – часто и не хочу.

– И все так?

– Не знаю. Наверное.

– И его забудут…

– Давай с папой поговорим?

– Давай! – обрадовался Володя, – давай так: я домой сбегаю, уроки сделаю и к вам на вечер отпрошусь? Меня уже отпустят, наверное.

Придя домой, Арсений Васильевич застал дома непривычно тихих детей.

– А что вы такие? – встревожился он.

– Папа, нам надо с тобой поговорить, – серьезно сказала Нина.

– Что такое?

– Папа, мы знаешь о чем говорили сейчас? – сказала Нина, – про того мальчика. Ну, который ранен на войне… его забудут все – нам так кажется. Да и мы сами – я про него думаю все время, и Володя вот тоже, но только нам не хочется – мы про кораблик, про книжки… понимаешь? Это же стыдно? Что нам делать?

– Почему стыдно? – удивился Арсений Васильевич.

– Ну как? Он там лежит – один. В темноте… – у Нины прервался голос.

Арсений Васильевич задумался:

– Я вот и не знаю, что вам сказать, детки. Если бы вы дружили с ним… а то ведь – ты, Нина, его вообще ни разу не видела, Володя еле помнит небось… а так… горя много в жизни, обо всех не передумаешь, не пережалеешь. А вы маленькие, радуйтесь, играйте… ему от вашей радости хуже уже не будет.

– Может, им помощь какая нужна?

– Может. Ты знаешь, Володя, где он живет?

– На Обводном, кажется. Могу узнать.

– Узнай, а я зайду. Ну, не печальтесь.

Дома капризничала Анюта – не хотела ложиться спать. Мама сначала уговаривала ее, потом повысила голос: