Ольга Шумкова
Домой

Но они же и не виноваты. Арсений Васильевич почувствовал, что запутался, что все надоело, что он хочет жить своей обычной, понятной и приятной жизнью – растить дочку, работать, читать, гулять, по вечерам играть в лото.

Нина постучала:

– Можно?

– Конечно.

– Папа, пойдем играть в слова?

И весь вечер они играли, составляя слова из слов пролетариат и революция.

На следующее утро Нина пошла к Володе. Дверь в квартиру была распахнута, на подоконнике сидел маленький мальчик, одетый в какие-то тряпки.

– Ты что тут сидишь, простудишься, – сказала Нина.

Ребенок что-то буркнул. Нина не расслышала.

– Что?

– Пошла… – ребенок поколебался и добавил еще слово.

Нина усмехнулась:

– Что сказал-то… иди домой, дурачок – замерзнешь!

– Там папка пьяный, – сказал ребенок.

Из квартиры донесся крик. Нина пожала плечами:

– Ну, так хоть в кухне посиди.

– А ты в квартиру пойдешь?

– Да.

– Ты лучше не ходи, папка когда пьяный, злой.

– Нешто он мне что сделает? – удивилась Нина, – пойдем, доведу тебя до кухни.

В Володиной комнате явно что-то происходило. Причитала Нюронька, что-то грохотало – кажется, швыряли мебель.

Когда Нина с мальчиком проходили мимо, дверь распахнулась. На пороге появился пьяный отец семейства.

– Куррррва!

Увидев сына с незнакомой девочкой, он остановился, тупо моргая глазами.

– Нюрка! – заорал он, – ты что, сука, еще девку когда родила? Почему Панька с девчонкой тут?

Нина не удержалась от улыбки:

– Я не твоя, слава тебе господи.

– Не моя? – озадачился урод, – ладно тогда. А ты что, ущербок, тут шарисси? Я тебе как отец сказал сидеть в комнате не дыша, а ты? Ну, я тебя сейчас научу…

И он протянул к сжавшемуся мальчишке руку. Нина нахмурилась и отодвинула мальчишку плечом, оказавшись прямо перед пьяным.

– Это что? – удивился Куроесов, – это что такое передо мной?

– Иди на кухню, – велела Нина мальчику.

Мальчик растерянно топтался рядом. Куроесов угрожающе поднял руку.

– У меня есть отец, – сказала Нина спокойно, – задень меня – и ты покойник, точно говорю.

– Как это покойник?

– Ну как? В гробу лежать будешь.

– Ну нет, – возмутился пролетарий, – я еще поживу! Ты глянь, жизня какая началась! Кроватки у этих ушлепков – спят как порядочные! У меня матка вокзал убирала, так я при сортире спал, а как выгнали ее, так и на улицах. У тебя вот кроватка есть?

– Есть.

– И у моих щенков есть. Тебя звать как?

– Твое какое дело?

– И то, – согласился Куроесов грустно, – ты кто, из буржуев?

Нина внимательно посмотрела на него:

– Спать иди.

– И пойду. У меня ж тоже кровать есть.

– Ну вот. Иди, иди.

Выглянула Нюронька:

– Ты что хоть тут колобродишь, то у тебя дома нет? И у тебя, Панька? А ну-ка на кроватку свою иди, теперь ведь все есть, слава товарищу Ленину!

– Кроватки! Как порядочные будут! – опять закричал пьяный.

Нина подтолкнула Паньку:

– Уйди ты уж на кухню, пусть тут покричат.

– А он на мамку…

– Мамка взрослая – сама справится. Пойдем.

Она отвела мальчика в кухню, посадила на стул:

– Посиди тут. Володя дома, не знаешь?

Панька вытер рукавом сопли:

– Дома. А на него отец вчера кричал.

Нина кивнула и пошла к бывшей гостиной, постучала:

– Добрый день…

Софья Моисеевна встала с кресла:

– Ты, Ниночка?

– Здравствуйте. Я не помешала? А Володя дома?

– Дома. Володя!

Володя появился из Анютиной комнаты. Увидев Нину, он нахмурился.

– Я тебе помешала? – спросила Нина.

– Нет, – помедлив, сказал он, – совсем нет.

– Пойдем погуляем?

– Мама, я могу пойти погулять? – обернулся Володя к матери.

– Ты помнишь, что отец это категорически запретил?

– Что – это? Выходить на улицу? Я что, в тюрьме?

Софья Моисеевна холодно посмотрела на сына:

– Делай что хочешь. С отцом будешь разбираться сам.

– Пожалуйста, позвольте Володе немного пройтись со мной, – попросила Нина, – папа не позволяет мне гулять одной, а я совсем засиделась дома. Мы немного подышим воздухом и сразу же разойдемся по домам.

Софья Моисеевна, поколебавшись, кивнула:

– Хорошо.

В бывшей Володиной комнате было тихо. На улице Нина взяла Володю за руку:

– Нет, не отдергивай… Володенька, послушай! Папа не считает тебя глупым, он просто рассердился. Это раз. А второе…

Она остановилась, задумчиво глядя на Володю, потом медленно сказала:

– Я не знаю, как сказать. Я… я с тобой. Вот. Понимаешь?

Володя сглотнул:

– Да. Спасибо.

Они молча дошли до Клинского и обратно.

– Тебе пора, – сказала Нина около дома.

– Да. Я пойду.

– Приходи к нам.

– Приду, спасибо. И ты к нам.

Он пришел на следующий вечер. Арсений Васильевич встретил его смущенно:

– Володя, я неправ. Я старше, а вел себя как мальчишка. Ты меня прости.

– Это вы меня простите, – вздохнул Володя, – я… ну в общем, я.

– Ты, – улыбнулся Арсений Васильевич.

– Давайте играть? – предложила Нина, – в слова?

– Я уж не буду, – отказался Арсений Васильевич, – я вот почитаю.

– Тогда мы с Володей, – решила Нина, – знаешь, из каких слов составлять будем? Сначала – пролетариат. Потом революция.

Арсений Васильевич читал, прислушиваясь.

Сначала дети писали, потом стали читать слова вслух. Из слова пролетариат слов получилось поровну, из революции – у Нины на одно больше.

– Я выиграла! – торжествующе сказала Нина.

– Да, точно… – удивленно сказал Володя, – у тебя сегодня так слов много!

– Я умная, – с удовольствием сказала Нина.

Арсений Васильевич кивнул сам себе. Из этих слов они составляли слова вчера, просидели час, а потом дочка еще внимательно прочитала те слова, которые составил отец. Да, за Ниночку можно быть спокойным – при любых революциях.

***

Это случилось в ноябре. Они с мамой и Элей сидели в гостиной, топили камин, грелись. Мама что-то рассказывала, кажется, смешное, потому что они смеялись. Вдруг в дверях появился отец, и они замолчали – никогда не видели папу таким. Мама встала, пошла к нему навстречу, он нагнулся, что-то ей сказал, и мама качала головой, глаза ее наполнились слезами, она все качала и качала головой, как будто не веря сказанному. Отец тяжело сел в кресло, и Володя не выдержал – бросился к нему, схватил за руки:

– Папа, что? Папа?

– Нильсона расстреляли, – с трудом выговорил отец.

Володя отшатнулся и с недоумением оглянулся на Элю. Она стояла, кусая губы, со страхом глядя на отца.

– Вчера его забрали прямо с завода. На той неделе рабочие напились, вломились в цех, стали ломать машины. Он, конечно, не давал, уговаривал, оттаскивал. Они набросились на него, стали бить… он отбился кое-как, отбежал, стал кричать, что они творят, рушат свой же завод… ну, и еще, видимо, что-то сказал против новой власти – вы же знаете, как он к ней относился. Мы виделись с ним позавчера, у него на лице еще были синяки и ссадины. Смеялся, говорил, что после этого несколько рабочих пришли к нему с повинной. Ну, а некоторые, наверное, побежали в ЧК, передали о его речах куда следует… вчера забрали, при рабочих объявили, что забирают как контрреволюционера за пропаганду и верность старому строю. Я узнал сегодня, с мастером побежали в ЧК, узнать, хлопотать, в конце концов! И, – отец тяжело сглотнул, – эта сволочь в форме с улыбкой сообщила нам, что инженер Нильсон был расстрелян по приговору революционного суда сегодня ночью…

Эля заплакала в голос. Анюта заревела тоже, мама все кусала губы и качала головой. Володя держался за папины руки. В горле рос огромный ком, не давал дышать.

Нина на следующий день пристала:

– Володя, что ты такой? Что сделалось?

Он с трудом отговорился какой-то ерундой – немного болит голова, не получилась задача. Случившиеся было настолько ужасным, что даже выговорить эти слова – Нильсона расстреляли – казалось невозможным.

Володя все время вспоминал слова отца – смеялся, с синяками и ссадинами на лице, радовался, что рабочие пришли с повинной – а уже на следующий день его не было. Его убили.

Может быть, это моя последняя ночь, думал Володя каждый вечер, укладываясь спать.

Он боялся теперь строить планы, думать о будущем, что-то обещать. Нина каждый день после школы спрашивала:

– Ты придешь вечером? Мы завтра вместе пойдем?

Володя что-то мычал, чувствуя, как в груди растет холодный ужас. Как она не понимает, что никакого вечера, никакого завтра может и не быть?

Вечерами не хотелось готовить уроки – к чему готовить уроки, если завтра они могут не понадобиться? Как-то раз отец заметил у него грязные ботинки, велел немедленно привести обувь в порядок – Володя чистил ботинки, глотая слезы: какая разница, в каких ботинках умирать…

– Володя, опять?

Он смущенно отдернул руку. Нина укоризненно смотрела на него:

– Ну, сколько можно? Вчера на уроке опять кровь текла…

Володя нахмурился, и Нина замолчала.

Эта привычка – теребить уголок рта – появилась у него с той ночи, когда арестовали отца. Теперь, нервничая, он подносил руку ко рту, трогал, щипал, расчесывал до крови. Вчера в школе была проверочная работа, и Володя, хоть и оставался лучшим учеником в классе, так переволновался, что измазал кровью листок с ответами. Вот и теперь!

Они как-то раз проходили мимо того места, где тогда солдат убил мужчину. Конечно, Володя снова вспомнил, и, конечно, снова ковыряет рот.

Нина сначала сердилась:

– Володя, ну что такое? Убери руки от лица, что ты все хватаешься…

Потом она заметила, что это смущает его, и стала стараться отвлекать. Но такое получается только тогда, когда она рядом. Вчера на уроке она видела, что он опять вцепился в губу пальцами, но не вставать же на занятии, не подходить?

– Слушай, надо что-то делать! – сердито заговорила она, – ты так себе скоро рот разорвешь – будешь как человек, который смеется.

Володя угрюмо молчал.

– Нельзя так!

– Нельзя! – рассердился он, – что ты ко мне пристала? Я что, нарочно?

Нина отвернулась. Володя схватил ее за руку:

– Ну прости. Ты не одна ко мне с этим пристаешь просто – и мама тоже, и Элька. И отец. Отец-то хоть бы уж ничего не говорил, сам все время рукава на рубашке заворачивает-разворачивает – он так раньше никогда не делал!

– Надо придумать что-то, – решительно сказала Нина, – невозможно же так, и некрасиво, и тебе больно потом… слушай, я придумала! Есть у тебя платок?

– Да есть, конечно, вот. И что делать?

– Ну вот. Как будешь нервничать или что – сразу платок ко рту. Потрогал – и убрал. Понял?

– Понял, – недоверчиво сказал Володя, – попробую.

В школу Володя с Ниной ходили вместе – на этом настаивали и Смирнов, и Альберги. Инженер так и сказал:

– Нина, присматривай за ним, чтобы куда не влез.

Нина пообещала, но присматривать за Володей не приходилось. Он стал скрытным, почти все время молчал. Дойдя до дома, они расставались у подъезда, Нина звала Володю к себе, но он почти неизменно отказывался, а если и заходил, то молча высиживал полчаса или час и, вежливо поблагодарив, уходил домой.

Иногда школа не работала – то дров не было, то света, то учителей забирали на какие-то работы, совещания, бог знает куда. Володя с Ниной доходили до ворот, выслушивали от дворника, что школа закрыта, и шли домой. Нина радовалась свободному дню, Володя оставался равнодушным.

Арсений Васильевич через пару месяцев остался без работы – закрылся магазин, стало нечем торговать.

– Представляешь, завтра папа опять уедет за продуктами, – сказала Нина, когда они с Володей возвращались домой, – ко мне приедет тетя Лида.

Володя рассеянно кивнул, потом очнулся:

– Да? Слушай, а он сейчас дома?

– Дома, наверное, где же еще? В магазине он больше не служит.

– Могу я зайти?

– Конечно!

Арсений Васильевич действительно был дома – собирался. На Володю почти не обратил внимания:

– Ниночка, деточка, ты уж тут из гимназии сразу домой, нигде не гуляй. А то бы лучше посидела дома – отдохнешь, книжки почитаешь? А?

– Да нет, папа, я и так отстала, – не согласилась Нина, – но ты не волнуйся, я все сделаю, как ты говоришь.

– Ну и хорошо. А я, глядишь, привезу что хорошее. Так! Все я взял? Мандат… Еще мандат. И вот еще третий…

Из Нининой комнаты вышла тетя Лида:

– Ты бы лег, Арсений, ехать-то с самого утра. Ребята, давайте покормлю вас, да не шумите – отец отдохнул бы.

Нина кивнула:

– Давай помогу, тетя Лида.

Они вышли на кухню, и Володя бросился к Арсению Васильевичу:

– Вы надолго – в деревню?

– Нет, – рассеянно сказал тот, шаря по карманам, – на день, на два.

– Возьмите меня с собой!

– Зачем? – удивился Арсений Васильевич.

Володя поколебался, потом решился:

– У меня есть… мне дедушка дарил старинный компас. Он мой, только мой. И еще золотые монеты – три штуки. Тоже дедушка дарил. Я хочу их поменять. Возьмите меня?

– Нет. Отдай родителям, они решат, что с этими вещами делать.

Володя опустил голову. Вошла Нина с супницей:

– Володя, садись.

– Нет, спасибо. Я домой пойду.

Арсений Васильевич нахмурился:

– Погоди-ка. Пойдем со мной. Нина, мы поговорим минуточку, начинайте без нас.

В своей спальне он сел на маленький диванчик, притянул Володю:

– Садись. Случилось что-то? С чего ты вещи менять собрался?

– Просто так.

– Не хочешь рассказывать?

– Мне нечего рассказывать. Извините, я пойду, мама не разрешает задерживаться после уроков.

Арсений Васильевич пожал плечами:

– Иди.

Надо бы поговорить с отцом мальчишки, что ли, думал он сердито, садясь за стол и стараясь не смотреть на расстроенную Нину. Неужели все пацаны такие? Вот ведь дочка – умница, объяснил ей все раз, поговорил, и живи спокойно. Спокойная, открытая, веселая, настоящий подарок. Наверное, и с сыном можно было бы договориться, если бы тот остался жив. А этот? Стал молчаливый, тихий, Нина жаловалась, что слова из него не вытянешь, в гости не заходит, а ведь раньше метелкой было не прогнать. Что такое? И придумал еще – менять по деревням компас и монеты!

– Папа, я тебе еще узелок собрала – там мои платья, что малы, и чулки.

– Хорошо.

– И я взяла с собой – платье шила маленькой девочке, да не пришли забирать, – добавила Лида.

Арсений Васильевич уложил вещи в мешок и лег спать. Нина с тетей Лидой переговаривались в столовой – убирали со стола, потом Нина села делать уроки.

Володя медленно поднялся по лестнице, постучал. Дверь распахнулась, едва не ударив его в лоб, и мальчишка Нюроньки с силой толкнул его в живот:

– Сволочь! Ничего, мы вас перевешаем!

Володя оторопело поймал мальчишку за руку:

– Ты что? Что с тобой?

– Пусти, гадина! Мамонька!

На пороге гостиной появился отец. Он брезгливо посмотрел на извивающегося пацаненка и бросил:

– Домой.

Володя отпустил мальчишку, пожал плечами и пошел за отцом. Мальчишка что-то завизжал в ответ, Володя обернулся и увидел, что пацан корчит отцу рожи и изображает жесты, которые Володя пару раз видел у уличных мальчишек. Что они означают, он не знал, но понимал, что это что-то неприличное. Отец поморщился. Володя бросился было обратно, но его остановил окрик отца:

– Я сказал – домой!

В гостиной сидела только мама, в другой комнате Эля читала Анюте. Володя, не зная, чем себя занять, достал учебник по русскому, сел читать.

– Их выселяют, – отрывисто сказал отец.

– Кого? – не понял Володя.

– Нюроньку и компанию. Только Зальцман с мадам остается, но это вопрос времени.

Володя непонимающе смотрел на отца:

– Почему?

– Потому что я на ответственной работе, и мне в моем доме нужен покой, а не бардак.

– Они снова в подвал? – тихо спросил Володя.

– Меня это не касается. А почему ты спросил? Хочешь поменяться с ними местами? Отдай им свою комнату, а сам в подвал – с тебя станется.

– Яков! – возмутилась мама.

– У меня нет своей комнаты.

– Ну, теперь вернут. Завтра их здесь не будет.

Отец сел на диван, потянулся.

– Как я устал, Соня!

Мама кивнула.

– Как это обидно – сознавать, что работал-работал, для своих детей, для своей семьи, а тут явилось какое-то быдло и перечеркнуло все твои труды! – горько сказал отец, – когда в твоем кабинете сидит какой-то наглый, отвратительный человек, когда в комнате любимого сына, на его кровати…

Он замолчал. Володя опустил голову. Мама встала, подошла к отцу:

– Все наладится, Яков, не переживай. Они ведь ценят хороших специалистов, ты видишь сам.

– Ценят, – усмехнулся отец, – ценят! Вот Нильсона – оценили…

– Это было не руководство, а бандиты.

Отец встал, махнул рукой:

– Ладно. Ты голодный, большевик?

– Не надо меня так звать, – пробормотал Володя.

– Не надо так не надо. Так ты голодный?

– Нет.

– Уроки будешь учить?

– Да.

– Помочь что-нибудь?

– Нет.

– Ты здоров?

– Да.

Отец пожал плечами и пошел к девочкам. Володя попытался читать учебник, но ничего не понимал.

Новость о том, что Нюронькину семью выселят, обрадовала невероятно. Снова будет своя комната, можно будет подвинуть кресло к окошку, смотреть на улицу, думать о чем-то своем, можно будет расставить железную дорогу, позвать Нину… сколько всего опять будет можно!

Интересно, куда теперь отправят Нюроньку? Папа правильно говорит – он на ответственной работе, ему надо отдыхать, а с пьющим Нюронькиным мужем дома не было никакого покоя.

Но Нюронька же не виновата, что у нее такой муж, и дети не виноваты!

– Что ты бормочешь? – спросила мама.

Володя очнулся.

– Ничего. Мамочка, а куда теперь денутся Нюронька и ее дети?

– Не знаю. Как сказал твой отец – нас это не касается.

– Опять в подвал?

– А если и в подвал?

– Тогда вся эта революция была зря.

Мама нахмурилась:

– Послушай меня. Займись своим делом – ученьем. Не лезь в революцию, в политику. Ни к чему хорошему это не приведет.

Целый вечер Нюронька голосила в коридоре:

– И что же? Обратно буржуи нас в подвалы? Хвааатит, пожили мои детушки с кроватками да одеяльцами, обратно на тряпки в сыром-то подвале…

Володя пытался читать несчастный учебник, но в голову ничего не лезло. Он встал и пошел к дверям. Отец, читавший книгу, поднял голову:

– Из комнат не выходить.

– Мне надо в уборную.

– Туда и обратно. Никаких разговоров, быстро домой.

Володя вышел в коридор. Около дверей его комнаты были кучей набросаны вещи – грязные, засаленные одеяла, какая-то одежда, тут же немытая сковорода. Нюронька завязывала все вместе в большие узлы. Около нее стоял мальчик. Нюронька обернулась, вытерла рукой вспотевшее лицо.

– Караулишь? – спросила она горько, – как мы съедем с квартеры, так ты туда – шмыг? На кроватку свою, да с книжечкой? А я понадеялась на ту революцию, что теперь и у моего Сеньки книжечка да кроватка будет. Нет! Не будет правды бедному человеку.

– Папа на ответственной работе, и ему нужна тишина дома, – сказал Володя.

– Пуля твоему папе нужна!

Дверь за Володиной спиной распахнулась, отец дернул его за руку:

– Ты опять?

В комнате отец схватил его за плечи, затряс:

– Что тебе было сказано? Туда-обратно, никаких разговоров? Ты будешь слушать, что тебе говорят? Будешь? Будешь?

– Отпусти меня!

– Яков, перестань, – вмешалась мама, – Володя, ты был где надо? Иди и сразу же возвращайся.

Володя снова вышел. Нюроньки не было, около вещей на корточках сидел Сенька. Увидев Володю, он, не глядя, схватил немытую сковородку и бросил на пол. Володя вздрогнул.

– Я бы в тебя, – глухо сказал Сенька, – да мамонька не велит. Ну ничего, гаденыш, я тебя на улице увижу, я тебя убью.

– За что? – тихо спросил Володя, – за что?

– За то, что ты буржуй и враг. Враг простого народа.

Володя пожал плечами и пошел в уборную, повернул кран над раковиной. Вода текла еле-еле, и течь ей было некуда – слив кто-то заткнул грязной тряпкой. Володя вытащил тряпку, прочистил слив, помыл раковину.

В коридоре послышались голоса. Володя приоткрыл дверь, прислушался.

– Ну что, товарищи, на новую квартиру? – бодро говорил Зальцман, – а кто вам с переездом поможет? Николай, ты чего товарищей не позвал?

– Какие у него товарищи? – вмешалась Нюронька, – товарищи приходили, как сюда вселилися, я потом комнату почитай весь день отмывала – так гуляли, что нам квартеру дали… а сегодня мне проставляться не с чего.

– Ты что в мужском деле понимаешь? – заорал мужичок.

– А ты опять пьяный, Николай?

– А ты бы не пил с горя? – закричала Нюронька, – только наладили жизню, у деток кроватки появилися, а тут – обратно в подвал?

– Не в подвал, не передергивай, Нюра, а на первый этаж, в соседний дом. Старик там помер, не выдержал нашей пролетарской революции, вот туда и вселяем четыре семьи. Там и ребята есть, будет твоим с кем поиграть. А то что тут – с буржуйскими детьми?

– Они тихие, буржуйские-то, – возразила Нюронька, – не возразят, шмыг только в свои комнаты. Мальчишка вон – какой театр из бумаги склеил, ровно как на пасху на Сенной показывали… ладно, товарищ, как тебя там… пойдем мы на новое место. Так и будем скитаться, что за жизнь наша горемычная? Хорошего показали, да снова и отняли. Сенька, бери узел, Маня, тебе вот чайник несть. Эй, скотина! Ты-то сам дойдешь до квартеры новой? А то потеряйся по дороге, мне только полешче будет.

– Ты меня по мужскому делу не страми! – встрепенулся мужичок.

– Владимир! – послышался в коридоре голос отца.

– А вы, товарищ Альберг, не хотите вашим соседям с переездом помочь? – ехидно спросил Зальцман.

– Я помог, – коротко сказал отец.

Володя вышел из уборной. Сенька, нагруженный тяжелым узлом, показал ему кулак. Семейство выкатилось из квартиры. Последним, шатаясь, вышел мужичок.

Отец подтолкнул Володю:

– Домой.

– Можно мне к себе?

– Куда?

– В свою комнату.

Отец нахмурился:

– Туда не войти. Завтра мама наймет кого-нибудь, чтобы вымыли.

– А ваш мальчик сам вымыть не может? – снова ехидно спросил Зальцман, – старшая девочка ему поможет. Да и жена ваша.

– Мои дети и моя жена будут убирать за этими скотами? – удивился Альберг.

– Это не скоты, товарищ Альберг! – возвысил голос Зальцман, – это обычные, рабочие люди!

– Зайдите в комнату моего сына, – вздохнул Альберг, – и посмотрите, во что они ее превратили, эти ваши обычные, рабочие люди. Не лгите себе, гражданин Зальцман – обычные, рабочие люди никогда не стали бы жить в таком свинарнике. А те, кого, слава богу, удалось выселить – просто скоты. Пойдем, Володя.

Ночью Володя проснулся от тихих голосов. Мама с отцом переговаривались по поводу комнаты:

– Тебе нужен кабинет, Яков. Я не могу каждую минуту дергать Анюту, чтобы она не шумела.

– Не так уж она и шумит.

– Но все равно, я все время боюсь, что они схватят твои бумаги, что-то перепутают. Да не в этом дело… Не представляю себе, как пустить туда Володю.

– Ну, Соня, нельзя быть такой нежной. Потихоньку сделаем ремонт, это тяжело сейчас, не сразу, когда-нибудь. Найми завтра женщину, пусть все вымоет как следует. Проветрим, выкинем оставшийся хлам, и я в самом деле поставлю стол и стул, буду вечерами работать там. А уж потом… Ничего. Главное, Соня, теперь и паек будет по другой категории. Хоть откормим их немного – Володька совсем худенький стал.

Володя неслышно вздохнул. Комнаты не будет. Конечно, отцу кабинет нужнее – тут на самом деле все время приходилось одергивать Анюту, в одной комнате Володя и Эля с учебниками, в другой – отец с чертежами, нигде не побегать, не пошуметь.

Он вспомнил про компас и почувствовал, как лицо заливает краска. Несколько дней назад отец говорил, что положение снова серьезное – поскольку он на ответственной работе, и речи быть не может, чтобы он куда-то поехал в деревню что-то менять, а продукты подходили к концу. Володя подумал тогда, что он мог бы заменить отца – поменять свои вещи и достать продуктов.

Но теперь будет паек, теперь ничего этого не нужно.

Володя вспомнил угрозы Сеньки. Не то чтобы он боялся, но на сердце было тяжело.

Назвал буржуем, врагом – с чего?

И будет теперь ненавидеть, будет помнить, что спал в Володиной комнате, а потом снова выкинули – не в подвал, конечно, но в маленькую комнату.

Революция затевалась ради справедливости, а получилось – наоборот. Потому что не подумали, думал Володя. Папа всегда говорит – сначала подумай, потом сделай. А тут – сначала вселили людей, нарушили привычную жизнь другим людям, снова выселили, Сенька теперь враг.

Он не выспался, утром в школе был хмурым и раздраженным. Нина сначала пристала с вопросами, потом благоразумно отошла в сторону.

Комнату отмыли, отец достал где-то бумагу, сальные пятна на стенах заклеили, стол, весь в ожогах от папирос и царапинах от ножа, закрыли скатертью, вымазанные шторы мама сняла, повесила летние из гостиной. Отец теперь работал там вечерами, Володя спал там же на маленьком диване – его кровать выкинули. В комнате снова стало почти уютно, но все равно это было не как прежде. По ночам Володя долго не мог заснуть – все время представлял, как вдоль стенок стоят кроватки, за столом что-то шьет Нюронька, мужичок курит и тушит папиросу об стол.

Через пару недель отец вернулся не один – с ним пришел какой-то мужчина в кожаном пальто. Володя читал в своей комнате, когда распахнулась дверь.

– Это комната сына, – отрывисто сказал отец, – здесь же я и работаю вечерами. Итак, у нас гостиная, спальня, комната дочерей… работать вечерами мне негде, жена и так все время одергивает малышку, чтобы не шумела. Мои книги лежат повсюду, мне никогда не найти нужный справочник. Кроме того, у соседей постоянно гости – то женсовет у товарища Зоси, то совещания у товарища Зальцмана. Шум в коридоре, беспорядок в ванной, уборной…

– Я понял, товарищ Альберг. Завтра же я пошлю товарищу Зальцману резолюцию о выселении. Вы честно работаете на благо нашей страны, конечно, вам нужны условия. Славный у вас сын. Учится?

– Разумеется, в трудовой школе.

Они вышли. Володя услышал, как отец запирает за гостем дверь, и вышел в коридор.

– Папа, Зальцман тоже уедет?

– Да, слава богу! – сказала мама, появляясь на пороге гостиной, – снова будем хозяевами в своей квартире.

Зальцман пришел поздно, с ним явились еще несколько человек. Они расположились в комнате. Через час явилась Зося, с ней пять женщин – все одинаковые: коротко стриженые, в потертых плюшевых юбках, худые, решительные. Обнаружив, что комната занята, заняли кухню.

Умывшись на ночь, Володя на минутку остановился около кухни. Женщины спорили:

– Вот ты говоришь, Зося, о свободной любви. А я тебе расскажу – были у нас в ячейке мать и дочь. Мать ходила с одним товарищем. А лет ей – не скажу что много, но и не мало: к сорока. А дочери – двадцать. Товарищу дочка больше и понравилась. Домой приходит – а там товарищ ее с дочкой! Она в крик, слезы, а дочка ей – что ты, мама? У нас свободная любовь! Товарищ сам решение принимает, с кем ему и когда, да и я тоже.

– Мой бы попробовал с кем, – мрачно сказала Зося.

– А что ты бы сделала? Ты ему не жена.

– Нету сейчас такого – жена, не жена!

– Так нету – мужики и гуляют!

Володя не понял ни слова, пожал плечами и пошел к себе.

Зальцман съехал не сразу – он долго ходил в райком, спорил, доказывал свое право на место в квартире. Зося действовала через женсовет – как-то к маме явились стриженные женщины в потертых юбках:

– Что это вы, товарищ Соня? Семье товарищей жить негде, а вы? Ладно вы тех выселили, можно понять – Куроесов пьющий был, Нюронька грязнуха, дети шумели… А товарищ Зося? Вам бы поближе к ней, поучились бы новому быту!

– Я уж как-нибудь, – отрезала мама, – мой муж на ответственной работе, ему покой нужен.

Зося вечером явилась сама:

– Ты говоришь, Соня, муж у тебя на ответственной работе. А мой – нет? У моего, если хочешь знать, куда важнее работа! Ему бы покой нужен, да разве он себя бережет?

Она помолчала, задумалась.

– Нам квартиру дадут, – заговорила она снова, – хлопотно переезжать, конечно… Ладно, живите покуда. Нам пока без образованных инженеров не обойтись. Вот сейчас воспитает советская власть народные кадры, тогда и будет справедливость.

– А когда воспитывает – нас куда? – усмехнулась мама.

– А там уж партия решит – куда… всяко уж в шести комнатах жить не будете.

Зальцман с Зосей съехали. Два дня отец с Володей перетаскивали книги, снова обустраивали кабинет. Отец был доволен, Володю точила тревога.

О словах Зоси он, поколебавшись, рассказал Нине:

– Она так сказала – живите покуда… Что она хотела сказать?

Нина была настроена беспечно:

– Володя, она же, мне показалось, дура. А дур слушать – ушей не хватит?

– Дура, да… Но мне не по себе как-то. Понимаешь? Я тебе еще про Сеньку не рассказывал.

– Ты мне вообще последнее время ничего не рассказываешь! – вздохнула Нина.

– Так вот, Сенька. Это Нюронькин сын. Он сказал, что меня убьет. Потому что я враг и буржуй. И Зося нас ненавидит. Но почему? Я же не против революции. И что мне делать?

– Да пусть говорят и ненавидят! – отмахнулась Нина, – ты что, червонец золотой – всем нравится?

Володя замолчал. Как донести до Нины свои мысли и сомнения, он не знал. Она тем временем взяла его за руку:

– Володя, послушай. Папе надо что-то тете Лиде отнести, а он сам в субботу не может. Одну он меня не отпустит, а с тобой – точно. Пойдем? Ты давно у нее не был.

– Ну пойдем. Я маму спрошу, она отпустит, наверное.

***

Мама отпустила. Трамваи ходили редко, были переполнены, и Володя с Ниной решили иди пешком – сначала по Загородному, потом по Владимирскому, свернули на Невский, прошли мимо Московского вокзала и дальше двинулись через Пески. Володя тащил тяжелую корзину с гостинцами, Нина шла налегке.

Никогда еще город не казался им таким величественным, торжественным, внушительным. Ни разбитые мостовые, ни горы мусора не портили впечатления, наоборот, казалось, что город выше этого.

Около Охтинского моста они остановились.

– Знаешь, мне кажется, что Смольный – самое прекрасное здание в городе, – задумчиво сказал Володя, – если я когда-нибудь буду снимать кино – я обязательно покажу Смольный.

Нина посмотрела на собор.

– Это там институт благородных девиц?

– Ну не в соборе же… Арсений Васильевич ведь водил нас туда – вот это здание, длинное, смотри… а сам собор построил Растрелли. Нина, ты что не помнишь-то ничего?

Нина повернулась:

– Что?

– Ты меня не слушаешь! – обиженно сказал Володя.

– Не слушаю… – согласилась она, – знаешь что, пойдем уже. Нам еще обратно, а трамваи, кажется, не ходят.

Тетя Лида, увидев их на пороге, перепугалась:

– Господи! Одни! Через весь город! В такое время! О чем Арсений думает, не понимаю! Ниночка! Володя! Вот у меня чаек морковный, и хлеба немножко дам… сахару-то нет…

Нина взяла чашку с чаем, а от хлеба отказалась. Володя, всегда отличавшийся немалым аппетитом, стал тоже неловко отказываться, но тетя Лида пресекла его возражения:

– Нет уж, мальчик мой! Пришел в гости, принес корзину – изволь-ка угощаться…

Смущенный Володя взял хлеб. Нина рассмеялась:

– Да он всегда есть хочет на самом деле!

Лидия Васильевна укоризненно покачала головой:

– Нина, Нина… а кто сейчас сытый-то?

Володя покраснел. Есть хотелось постоянно. Они больше не голодали, но так вышло, что большая часть еды доставалась отцу и девочкам: мама считала, что в первую очередь надо подкармливать мужчину, а Володя отдавал часть своей порции Анюте и Эле – они девочки, не могут же они голодать? По ночам ему все чаще снилась какая-то еда, снилось, что он приходит в гости, а там накрытый стол…