Николай Гейнце
Дочь Великого Петра

XXI. Ключ добыт

Граф Иосиф Янович Свянторжецкий возвращался домой от патера Вацлава в каком-то экстазе. Он то и дело опускал руку в карман, ощупывая заветный пузырек с жидкостью, которая заключала в себе и исполнение его безумного каприза, и отмщенье за нанесенное ему «самозваной княжной» оскорбление.

Теперь, имея в руках средство отомстить, он особенно рельефно представлял себе прошлое. Он вспоминал, как он ехал к княжне, думая, что его встретит покорная раба его желаний, и с краской стыда, бросающейся и теперь в его лицо, должен был сознаться, что его окончательно одурачила девчонка. Она искусно вырвала все орудия из его рук, выбила почву из-под ног и вместо властителя он очутился в положении ухаживателя, над чувством которого она явно насмехается, которого она мучает и на интимных ночных свиданиях играет как кошка с мышью. Этого ли не достаточно было, чтобы жестоко отомстить ей!

Пленительный образ молодой девушки между тем вставал перед ним. Он восхищался этой правильной красотой лица, этой тонкостью линий, этими глазами, полными и обещающими быть полными страсти. Он приходил в восторг от ее стройной фигуры, от этих восхитительных форм, где здоровье соединялось с девственностью, где жизнь и сила красноречиво говорили о сладости победы. Ему становилось жаль безумно желаемой им девушки. Ему припоминались слова патера Вацлава о возможности быть властелином девушки, которой он будет обладать впервые.

– Впервые… – повторил граф Свянторжецкий, и снова рой сомнений окутывал его ум, и снова фигура князя Лугового, освещенная луной у калитки сада княжны Полторацкой, восставала перед ним.

«Пусть умрет!» – решал он.

Но это было лишь на мгновенье.

«Кто знает? – думал он. – Быть может, она играет им так же, как играет мной?»

«Пусть живет!» – мелькало в его уме другое решение.

Ведь он через несколько дней убедится в этом, пузырек будет в его кармане. Если она была к князю Луговому менее строга, нежели к нему, он незаметно выльет на букет все содержимое этого рокового пузырька. Тогда смерть неизбежна. Он будет отомщен!

«Она говорит, что она привыкла к запаху цветов, – неслась далее в его голове мысль, – необходимо все-таки несколько увеличить дозу. Иначе на нее не произведет никакого впечатления. Цель не будет достигнута».

Он мысленно стал упрекать себя, что не сообщил об этом патеру Вацлаву и не спросил у него совета. Была минута, когда он хотел приказать кучеру повернуть назад, но раздумал.

«Понятно, что для организма, привыкшего к перенесению сильных ароматов, необходимо увеличить дозу», – заметил он.

Вернувшись домой, граф Иосиф Янович бережно спрятал полученный им от патера Вацлава пузырек в бюро красного дерева, стоявшее у него в кабинете.

– Цветы посланы? – спросил он Якова.

– Посланы, ваше сиятельство.

– Мне необходим будет на днях роскошный букет из белых роз.

– Слушаю-с, ваше сиятельство, достанем.

– Но прежде нежели его послать княжне, препроводи его ко мне. Я хочу посмотреть его…

– Уж будьте спокойны… Отправим самые лучшие… Царские, можно сказать, цветы, ваше сиятельство.

– Я тебе верю, но букет все-таки хочу посмотреть.

– Будет доставлен, ваше сиятельство.

– Где ты достаешь цветы?

– У садовника графа Кирилла Григорьевича.

– Разумовского?

– Точно так-с, ваше сиятельство… У них оранжереи лучшие в городе, не уступят царским.

– А-а…

– Только садовник и выжига же. Дерет за цветы совсем не по-божески. Кажись ведь, это трава, а он лупит за них такие деньги.

– Не в деньгах дело.

– Это, конечно, ваше сиятельство, в капризе-с.

– Как ты сказал?

– В капризе-с, ваше сиятельство.

– Что же это значит?

– А то, что для бар каприз бывает дороже всяких денег.

– Пожалуй, ты прав.

– Уж это верно, ваше сиятельство, я присмотрелся.

– Ты у меня умный.

– Где уж нам, ваше сиятельство, – конфузливо заявил Яков.

– Так помни относительно букета.

– Слушаю-с, ваше сиятельство.

На другой же день граф поехал с визитом к княжне Людмиле Васильевне.

Он застал ее одну и в каком-то тревожном настроении духа. Она была действительно обеспокоена одним обстоятельством. Граф Свиридов, которому был отдан ключ от садовой калитки, не явился вчера на свиданье. Княжна была в театре, видела его в партере, слышала мельком о каком-то столкновении между ним и князем Луговым, но, в сущности, что случилось, не знала. Граф между тем не явился к ней и сегодня, чтобы, по обыкновению, возвратить ключ. Все это не на шутку ее тревожило.

«Что могло это означать?» – задавала она мысленно вопрос.

Ужели они объяснились, и, писанные ею под влиянием раздражения на князя Лугового за слова, сказанные в Зиновьеве, одинаковые письма к князю и к графу Свиридову дошли до сведения их обоих. Это поставило бы ее в чрезвычайно глупое положение.

– Просто он заболел!.. – успокаивала она сама себя. – Приедет, отдаст. Не посмеет же он явиться в неназначенный день. И, кроме того, он найдет дверь в коридор запертой.

Это соображение совершенно ее успокоило.

– Что с вами, княжна, вы как будто чем-то встревожены? – спросил граф Свянторжецкий, видя молодую девушку в каком-то странном состоянии духа.

– Со мной ничего… А что?

– Вы сегодня какая-то странная.

– Мне немного нездоровится.

– Не виновны ли в этом цветы, которыми, как кажется, вас продолжают обильно награждать?

– Действительно, меня положительно кто-то засыпает ими, но не они, эти прелестные цветы, виновники моего нездоровья. Они, напротив, оживляют меня.

Княжна вынула из стоявшего вблизи букета несколько цветков и стала жадно вдыхать в себя их аромат.

– Я должен на днях уехать на довольно продолжительное время из Петербурга, княжна.

– Вы уезжаете?.. Куда?.. – холодно спросила княжна.

– В Варшаву. Мне необходимо окончить там некоторые дела…

– Вы говорите, надолго?

– Может быть, на несколько месяцев.

– Что станет с влюбленными в вас дамами?

– Вы все шутите, а у меня к вам просьба.

– Какая?

– Позвольте мне прийти к вам завтра.

– Милости просим. Мои двери, кажется, открыты для вас всегда.

– Не двери…

Она посмотрела на него вопросительно.

– Калитка.

– Калитка? – повторила княжна и задумалась.

Ключ от калитки находился в руках графа Петра Игнатьевича Свиридова, и княжна не знала, что ей ответить.

– Вы когда едете? – спросила она.

– Послезавтра.

Молодая девушка снова задумалась.

«Не осмелится же он явиться в неназначенный день!» – мелькнуло в ее уме.

У нее было несколько ключей, принесенных ей Никитой. Она решилась.

– Хорошо, я завтра вас жду, – сказала она и, встав с дивана, на котором сидела, подошла к шифоньерке, отперла один из ящиков и вынула из него ключ.

– Вот вам ключ.

– Я не знаю, как благодарить вас, княжна, – поцеловав у ней руку, сказал граф.

– Я не могу отказать уезжающему.

«Не беспокойся, я останусь, а ты будешь моей!» – пронеслось в его голове.

– Вы неизмеримо добры! – сказал он вслух.

Раздавшийся звонок известил о новом посетителе. Граф встал прощаться. В передней он встретил несколько молодых людей.

– Убегаете… Забежал раньше всех и был принят с глазу на глаз, счастливец? – послышались шутливые замечания.

Граф, в свою очередь, ответил какой-то шуткой и уехал. Дело было сделано. Ключ от калитки лежал в его кармане.

– Завтра должен быть букет из белых роз, громадный, роскошный, – сказал он Якову.

– Будет готов. Я уже распорядился, ваше сиятельство, – ответил верный слуга.

– Принеси его ранее сюда, а потом отправишь к княжне, но не сам.

– Слушаю-с. Зачем сам? Очень я понимаю.

Что понимал Яков, было известно ему одному.

XXII. Два известия

Князь Сергей Сергеевич Луговой жил тоже лихорадочной жизнью. Повторенное ему обещание княжны Людмилы Васильевны Полторацкой быть его женою лишь на первое время внесло успокоение в его измученную душу.

Отсрочка, потребованная молодой девушкой, тоже только первые дни казалась ему естественной и законной в ее положении. Рой сомнений вскоре окутал его ум, и муки ревности стали с еще большей силою терзать его сердце.

Княжна давала ему к этому повод своим странным поведением. Накануне, на свиданье с ним наедине, в ее будуаре, пылкая и ласковая, доводящая его выражением своих чувств до положительного восторга, она на другой день у себя в гостиной или в доме их общих знакомых почти не обращала на него внимания, явно кокетничала с другими и в особенности с графом Петром Игнатьевичем Свиридовым.

Князь Сергей Сергеевич положительно возненавидел своего бывшего друга, и граф, видимо, платил ему той же монетой. Они ограничивались при встрече лишь вежливыми, холодными поклонами.

Князь, конечно, не знал, что дорога в заветный будуар его невесты открыта не ему одному для ночных свиданий. Он считал и имел право считать княжну Людмилу Васильевну своей невестой, хотя помолвка их, по истечении года траура признанная вновь княжной, была известна, кроме них двоих, только еще дяде княжны Полторацкой, Сергею Семеновичу Зиновьеву.

Но и при таких условиях такое явное нарушение обязанностей невесты со стороны княжны переполнило бы чашу терпения и без того многотерпеливого жениха.

В обществе о молодой княжне – «ночной красавице» – как продолжали называть ее с легкой руки императрицы Елизаветы Петровны, не переставали ходить странные, преувеличенные слухи.

Князь Сергей Сергеевич Луговой был одним из выдающихся петербургских женихов, предмет вожделения многих петербургских барышень вообще, а их маменек, жаждущих пристроить своих дочек, в особенности.

Очень понятно, что явное предпочтение, отдаваемое им княжне Людмиле Васильевне Полторацкой, не могло вызывать ни в маменьках, ни в дочках особенной к ней симпатии.

В то время как последние злобствовали молча, не смея уколоть вслух красавицу, всегда окруженную толпой поклонников, первые не стеснялись давать волю своим языкам и с чисто женской, неукротимою, при надобности, фантазией рассказывали о княжне Людмиле невозможные вещи.

По их рассказам, она была окончательно погибшей девушкой, принятой в порядочные дома лишь по недоразумению. Это, впрочем, не мешало хозяйке дома, ведшей только что со своими гостями разговор о княжне в этом направлении, идти ей навстречу с распростертыми объятиями, как только княжна Людмила Васильевна появлялась в гостиной.

Рассказы эти передавались из уст в уста, с одной стороны, из обыкновенной жажды пересудов ближних, а с другой – с целью дискредитировать молодую девушку в глазах такого выгодного и блестящего жениха, как Сергей Сергеевич Луговой.

Поэтому в его присутствии намеки о поведении княжны были яснее и они больше подчеркивались, но, увы, достигали не той цели, которая имелась в виду.

Князь слушал их и понимал, даже, отуманенный ревнивым чувством, верил им, но любовь его к княжне от этого не уменьшалась. Он страшно страдал, но любил ее по-прежнему. Один нежный взгляд, одно ласковое слово разрушали козни ее врагов, и князь Сергей Сергеевич считал ее снова чистым, безупречным существом, оклеветанным злыми языками.

Перемена отношений к нему со стороны княжны повергала его снова в хаос сомнений, и в этом-то состояла за последнее время его жизнь, которую мы назвали лихорадочной. Одно обстоятельство за последнее время тоже очень встревожило князя. Оно почти совпало с окончанием траура княжны Людмилы Васильевны Полторацкой, но известие о нем дошло до князя Сергея Сергеевича уже после объяснения с княжной и получения им вторичного обещания ее отдать ему свою руку. Обстоятельство это вновь всколыхнуло в сердце князя Лугового тяжелое предчувствие кары за нарушение им завета предков – открытие роковой беседки в Луговом.

В конце августа князь Сергей Сергеевич получил от управляющего его тамбовским именьем, знакомого нам Терентьича, подробное донесение о пожаре, истребившем господский дом в Луговом. Пожар, по словам Терентьича, произошел от удара молнии, и от дома остались лишь обуглившиеся стены. Попорчены были цветник и часть парка. Донесение оканчивалось слезною просьбою старика дозволить ему прибыть в Петербург с докладом, так как он имеет-де сообщить его сиятельству одно великой важности дело, которое он не может доверить письму, могущему не ровен час попасть в чужие руки.

«Что это может быть?» – недоумевал князь Сергей Сергеевич.

Он знал Терентьича за обстоятельного и умного старика, не решившегося бы беспокоить своего барина из-за пустяков, да и не рискнувшего бы отправляться трясти свои старые кости в такую дальнюю дорогу без особых серьезных и уважительных причин.

«Что бы это могло быть?» – снова вставал в уме князя Лугового вопрос.

Самое сообщение о пожаре дома, которое князь Сергей Сергеевич перечел несколько раз, тоже страдало какой-то недосказанностью. И в этом случае видно было, что старик не доверял письму.

«Надо вызвать его и узнать!» – решил князь и в тот же день отписал в этом смысле Терентьичу.

Прошло около месяца, когда однажды утром князю Сергею Сергеевичу доложили о прибытии Терентьича. Князь приказал позвать его. Старик вошел в кабинет, истово перекрестился на икону, висевшую в переднем углу, и отвесил поясной поклон князю Сергею Сергеевичу.

– Чего это тебе, старина, в Питер приспичило ехать? Аль на старости лет захотел столицу посмотреть? – весело встретил его князь.

Несколько дней перед этим он был на свиданье с княжной Людмилой Васильевной, и она положительно очаровала его своею нежностью. Впечатление от подобных свиданий всегда продолжалось у князя несколько дней и выражалось в хорошем расположении духа.

– Не волей ехал, неволя погнала! – серьезно отвечал Терентьич.

– Как так?

– Отписал я вашему сиятельству о несчастии. Погорели мы.

– Вы? Ты писал, что сгорел только дом!

– Точно так, ваше сиятельство.

– От чего же это случилось?

Князь понял, что старый слуга, говоря «погорели мы», подразумевал его, своего барина.

– Божеское попущение. И натерпелись мы страху в то время.

– Что же, разве народ был на работе? Некому было тушить пожар? – спросил князь.

– Какой, ваше сиятельство, некому. Почитай все село около дома было… Отец Николай с крестом… Ничего не поделали… Не подпустил к дому-то…

– Кто не подпустил? – удивленно взглянул на него князь.

– Известно кто, ваше сиятельство… Он… Враг человеческий.

– Как же это было?

– Да так, в самую годовщину, ваше сиятельство, как по вашему приказу беседка-то была открыта, был так час шестой вечера… Небо было чисто… Вдруг над самым домом, откуда ни возьмись, повисла черная туча, грянул гром и молния как стрела в трубу ударила… Из дому повалил дым… Закричали: пожар… Дворовые из людских повыбежали, а в доме-то пламя уж во как бушует, а туча все растет, чернее делается. Окна потрескались, наружу пламя выбило… Тьма кругом стала, как ночью… Сбежался народ, а к дому подойти боится. Пламя бушует, на деревья парка перекинулось, на людские, а в доме-то среди огня кто-то заливается, хохочет.

– Хохочет! – вздрогнул князь Сергей Сергеевич.

– Хохочет, ваше сиятельство, да так страшно, что у людей поджилки тряслись… Отца Николая позвали, надел эпитрахил и с крестом пришел.

– И что же?

– Близко-то ему, батюшке, подойти нельзя, потому пламя… Он уже издали крестом осенять стал… Видимо, подействовало. Уходить «он» дальше стал, а все же издали хохочет, покатывается.

– И долго горело?

– Всю ночь, до рассвета народ стоял, подступиться нельзя, а огонь так-таки и гуляет и по дому и по деревьям.

– А беседка? – дрогнувшим голосом спросил князь Сергей Сергеевич.

– Около нее деревья все как есть обуглились, а она почернела вся, как уголь черная стала, насквозь прокоптилась. Я ее запереть приказал, не чистив. Ну ее, – закончил свой доклад Терентьич.

Князь задумался.

– Ну, что же делать, старина… Божья воля.

– Это истинно так-с, ваше сиятельство.

– Дом пока строить не надо… Там видно будет, может, я туда никогда и не поеду, а для дворовых надо выстроить людские.

– Слушаю-с, ваше сиятельство.

– Где их теперь разместили?

– По избам разошлись… Устроились.

– Ты за этим и приехал, или еще что есть? – спросил князь Сергей Сергеевич.

– Есть еще одно дело, ваше сиятельство, не знаю, как к нему и приступить.

– Что такое?

– Никита у нас тут объявился.

– Какой Никита?

– Беглый Никита… Убивец.

– Княгини Полторацкой и Тани?

– Так точно-с.

– Что же, его схватили?

– Никак нет-с… Кончился он…

– Как кончился? Умер?

– Умер-с…

– Где?

– У отца Николая, ваше сиятельство.

– Как так?

– Пришел, значит, к отцу Николаю неведомо какой странник… Больной, исхудалый… Вы ведь, ваше сиятельство, знаете отца Николая, святой человек, приютил, обогрел… Страннику все больше неможется… Через несколько дней стал он кончаться, да на духу отцу Николаю и открыл, что он и есть самый Никита, убивец княгини и княжны Полторацких.

– Какой княжны? Что ты путаешь? – возразил князь.

– Так точно-с, ваше сиятельство, княжны Людмилы Васильевны… Он на духу сознался, что убил княжну…

– Какой вздор, но ведь княжна жива!

– Никак нет-с… Это не княжна, что здесь у вас в Питере.

– Как не княжна? Кто же она такая?

– Татьяна Берестова.

– Откуда ты это знаешь?

– От отца Николая. Советовался он со мной, как в этом случае поступить.

– Ну и что же вы решили?

– Решили доложить по начальству… Там разберут…

– И отец Николай доложил?

– Со мной до города доехал, к архиерею… Ему все как есть объявить хотел…

– А Никита?

– Умер, я уже вам докладывал, ваше сиятельство. У нас на кладбище и похоронен.

– Это все вздор, соврал Никита!

– Перед смертью-то, ваше сиятельство, на духу никак этого быть не может, окромя того, и другие…

– Что другие?

– Как узнали об этом в Зиновьеве, смекать стали. Больно уж княжна после смерти маменьки-то своей изменилась. Нрава совсем другого стала. Та, да не та. Теперь-де все объяснилось.

Терентьич остановился. Князь Сергей Сергеевич молчал, погруженный в глубокую думу.

– Написать-то я вашему сиятельству обо всем этом не осмелился, не ровен час кто прочтет письмо-то, а она, княжна-то эта, ваша невеста. Так не было бы вам от того какого худа.

Князь, видимо, не слыхал последних слов старика. Он сидел в глубокой задумчивости.

– Ужели? Не может быть! Это что-нибудь да не то! – произнес он вслух, как бы говоря сам с собою, и снова задумался.

– Когда же прикажете ехать обратно? – после некоторого молчания спросил Терентьич.

– Обратно… Да… Обратно… Туда… – рассеянно сказал князь.

– Точно так-с, ваше сиятельство.

– Да когда хочешь… Ты мне не нужен… Отдохни, посмотри город и поезжай.

– Слушаю-с, ваше сиятельство.

– Главное, устрой дворовых. Насчет дома можно подождать, отпишу.

– Слушаю-с, ваше сиятельство.

Терентьич снова отвесил поясной поклон и вышел.

Князь Сергей Сергеевич Луговой остался один. Он долго не мог прийти в себя от полученного им известия. Даже пожар дома, случившийся в день самовольного открытия им беседки-тюрьмы, стушевался перед этой исповедью Никиты.

Девушка, которую он боготворил, которую мог бы, если бы она согласилась, уже с месяц как пред алтарем назвать своей женой, была самозванка, быть может, даже сообщница убийцы.

К ужасу своему, князь Сергей Сергеевич чувствовал это, но, несмотря ни на что, он продолжал любить ее.

XXIII. Совет

– Нет! Не может быть! – снова разубеждал себя князь, а между тем, вспоминая свои отношения к княжне Людмиле Васильевне Полторацкой с первого свидания после трагической смерти ее матери и до сегодня, он все более и более убеждался, что предсмертная исповедь «беглого Никиты» не ложь.

Теперь, действительно, все эти отношения между ним и княжной Людмилой Васильевной начали приобретать совершенно иную окраску.

Девушка, которая любила его так, как любила княжна, своею первою чистою любовью, которая так искренно, с наивным восторгом согласилась сделаться его женой, не могла так измениться под впечатлением обрушившегося на нее несчастья, как бы это несчастье ни было велико.

Напротив, она должна была бы почувствовать себя ближе к любимому человеку, одинокая сирота, она должна была в нем и в своем дяде искать опоры, защиты и помощи.

Княжна Людмила Васильевна между тем сразу переменила и тон и обращение с ним, повергнув его в изумление и уныние. Недаром старая горничная покойной княгини Вассы Семеновны находила, что она «та, да не та», что «она не в себе». Теперь все это объясняется.

Княжна Полторацкая не настоящая княжна – это Татьяна Берестова, ловкая самозванка, воспользовавшаяся своим необычайным сходством с покойной княжной Людмилой. Чем больше думал князь, тем яснее становилась для него роковая истина этой догадки. Наконец, она обратилась в полную уверенность.

– Что же делать, что предпринять?

Образ княжны Людмилы, такой, какова она есть, вставал перед ним. Он чувствовал, что теряет голову. Самолюбие его было удовлетворено полученным известием. Им, князем, пренебрегала, его мучила не та княжна, которой он сделал предложение, на брак с которой получил согласие ее матери, а наглая самозванка, дворовая девка, сообщница убийцы. Та, любившая его и горячо любимая им девушка, лежит в сырой земле, а чего же было ожидать от девушки, в жилах которой все же текла холопская кровь? Князь вспомнил, что именно о присутствии в Татьяне, горничной княжны Людмилы, этой «холопской крови» он сказал покойной княжне.

Почему же, в своем ослеплении, он сразу не узнал этого наглого подмена в лице?

И снова образ теперешней, живущей здесь, в Петербурге, княжны Людмилы Полторацкой вырисовывался перед ним. Ведь, кроме этих подробностей, ее поведение вообще, и в частности относительно его, ничем не выдавало, чтобы это была не настоящая княжна.

Сердце князя Сергея Сергеевича сжалось мучительной тоской. Ему суждено было при роковых условиях переживать смерть своей невесты. Лучше было бы, если бы он тогда, в Зиновьеве, узнал бы об этом. Теперь, быть может, горечь утраты уже притупилась бы в его сердце. Судьба решила отнять у него любимую девушку – ее не существовало. Надо было примириться с таким решением судьбы. И он бы примирился.

Теперь нечто иное, нечто более ужасное. Его невеста умерла, а между тем она жила, он сегодня увидит ее в театре, но это не она, той нет, это не княжна, это Татьяна. В течение целого года он любил эту живущую теперь обворожительную девушку. Положим, он считал ее за другую, но… Князю, к ужасу его, начинало казаться, что он именно любит теперь уже эту.

Что же делать? Что же делать? Сохранить ее для себя, заставить всех признавать ее княжной Людмилой, его невестой, рассказать ей все, обвенчаться ранее, нежели придет эта роковая бумага из Тамбова. Просить милости императрицы, дело затушат, чтобы не класть пятна на славный род и честное имя князей Луговых.

Эта мысль показалась князю Сергею Сергеевичу и соблазнительной и чудовищной. Жить с сообщницей убийцы, жить с убийцей. Холодный пот выступил на лбу князя.

«Это невозможно!» – мысленно сказал он сам себе.

«Но ведь ты любишь ее, эту живую княжну», – шептал князю какой-то внутренний голос.

И в глубине души своей князь понимал, что это так.

– Быть может, она и не знала о замышляемом Никитой убийстве и лишь, спасенная чудом, приняла на себя роль покойной княжны, – начал он под этим впечатлением приводить оправдывающие молодую девушку доводы.

– Но ведь это тоже преступление! – возразил он сам себе.

– А положение ее, тоже дочери князя Полторацкого, хотя и незаконной, в качестве дворовой девушки при своей сестре, разве не могло извинить этот ее проступок? Она только пользовалась своим правом.

– Нет, нет, это не то, не то, – возмутился он сам против себя, – это иезуитское рассуждение. Она преступница, несомненно, но она так хороша, так обворожительна. Отступиться от нее – он чувствовал – на это у него не хватит сил. Надо спасти ее. Надо поехать переговорить с ней, предупредить. Она поймет всю силу моей любви, когда увидит, что, зная все, я готов отдать ей свое имя и титул и ими, как щитом, оградить ее от законного возмездия на земле.

«Но бумага уже, быть может, пришла!» – вдруг пришло ему на мысль.

Он похолодел при этой мысли. Князь вспомнил, что бумага из Тамбова не может миновать рук Сергея Семеновича Зиновьева, помощника начальника Судного приказа.

«Надо переговорить с ним сегодня же. Княжну я все равно не застану. С ней я объяснюсь после. Надо предупредить Сергея Семеновича, чтобы он задержал бумагу. Ему тоже неприятна будет огласка этого дела. Он представил ее государыне как свою племянницу».

Князь Сергей Сергеевич позвонил и приказал дать себе одеваться.

Через какой-нибудь час он уже входил в служебный кабинет Сергея Семеновича Зиновьева. Последний оказался, по счастью, не очень занятым, и докладывавший о князе Луговом дежурный чиновник быстро вернулся и сказал:

– Пожалуйте, ваше сиятельство, их превосходительство вас просят.

Пережитое утро не могло не оставить следа на лице князя Лугового.

– Что с вами, князь, вы больны, или что-нибудь случилось? – с тревогой спросил Зиновьев, поднимаясь с кресла у письменного стола, за которым сидел. – Садитесь.

Он указал ему на стоявшее с другой стороны стола кресло. Князь Сергей Сергеевич в изнеможении опустился на него. Наставший момент щекотливого объяснения с дядей княжны Людмилы совпал с ослаблением всех физических и нравственных сил князя Лугового – последствием утренних дум и испытанных треволнений.

– Говорите, что случилось, князь?.. Княжна Людмила?.. – встревоженно спросил Зиновьев.

– Она… не княжна… – с трудом выговорил Сергей Сергеевич.

– Как? Вы знаете? – побледнел Сергей Семенович.

– А вы? – воззрился на него князь.

Зиновьев смутился, но тотчас же оправился.

– Я, я ничего не знаю, я спрашиваю.

Но князь понял.

«Он догадывался, но держал это втайне, а может быть, бумага уже пришла», – мелькало в его голове.

– Я получил сегодня ужасное известие, – сказал он вслух.

– Я вас слушаю.

– Ко мне приехал староста из Лугового, которое находится, как вам известно, в близком соседстве от Зиновьева.

Князь перевел дух.

– Так, так…

– Он сообщил мне, что более месяца тому назад в Луговом у священника отца Николая умер Никита, разыскиваемый убийца княгини Вассы Семеновны и Тани, и перед смертью на исповеди сознался отцу Николаю, что он убил княгиню и княжну, а в живых осталась…

– Татьяна?

Князь молча наклонил голову.

– Что же отец Николай? – первый нарушил молчание Сергей Семенович.

– Он сообщил обо всем архиерею, а тот, вероятно, даже непременно, сообщит сюда. Я приехал с вами побеседовать и узнать, не получили ли вы такой бумаги.

– Нет, еще не получал, – глухо сказал Зиновьев.

– Что же нам делать?

– Наказать обманщицу, – твердо произнес Сергей Семенович. В голосе его слышались металлические ноты.

Князь Сергей Сергеевич сидел ошеломленный таким решением.

– Я должен вам сказать, князь, – продолжал между тем Зиновьев, – что я год тому назад слышал об этом и не придал особенного значения, хотя потом, видя поведение племянницы, не раз задумывался над вопросом, не справедлив ли этот слух… Между ею и княжной Людмилой, как, по крайней мере, я помню ее маленькой девочкой, нет ни малейшего нравственного сходства.

– Хотя физическое поразительно.

– Это-то и смущало меня, но теперь, когда будет получена предсмертная исповедь убийцы…

Зиновьев остановился.

– Что же теперь?

– Надо будет дать делу законный ход.

– Ужели нельзя… – начал князь, но вдруг замолчал.

– Чего нельзя? – воззрился на него Сергей Семенович.

– Как-нибудь потушить это дело… – пониженным шепотом продолжал князь Сергей Сергеевич.

– Но зачем это вам, князь?

– Я люблю ее.

– Вы?!

– Да, я люблю ее, и если бы можно было избежать огласки, я женился бы на ней.

Сергей Семенович Зиновьев несколько времени молча глядел на молодого человека, который сидел бледный, с опущенной долу головой. Наступило томительное молчание. Князь истолковал это молчание со стороны Зиновьева по-своему.

– Я возьму ее без приданого… Я богат. Мне не нужно ни одной копейки из состояния княжны. Я готов возвратить то, что она прожила в этот год.

Зиновьев вспыхнул, а затем побледнел.

– Князь, наследник после княжны один я, у меня нет детей, я доволен тем, что имею…

– Простите, я не то хотел сказать, ваше превосходительство, я так взволнован…

– Говоря откровенно, – продолжал между тем Сергей Семенович, – мне самому было бы приятнее, если бы дело это не обнаруживалось… Княжну Людмилу не воскресишь.

– Конечно, не воскресишь, это вы совершенно верно заметили, – поспешил подтвердить князь Луговой.

– И если вы действительно решили обвенчаться с ней, то пусть она скорее делается княгиней Луговой.

– А бумага?

– Я задержу ее.

– Но потом?

– Потом вам надо будет обратиться к государыне… Вы были введены в заблуждение, вы не виноваты, обнаружение дела падет позором на ваше имя… Государыня едва ли захочет сама начинать дело.

– Вы думаете?

– Конечно, надо представить ее как спасшуюся случайно от смерти и воспользовавшуюся своим сходством с сестрой по отцу…

– Ведь она незаконная дочь князя Полторацкого?

– Вы знаете это?

– Да, знаю, – отвечал князь. – Это, вероятно, так и есть… Не сообщница же она убийцы.

– Кто знает, князь… Надо все-таки подождать присылки бумаги.

– Вы допускаете, что она знает об убийстве?

– Я не хочу допустить этого, иначе…

– Что иначе? – возразил князь Сергей Сергеевич.

– Иначе я не мог бы допустить, чтобы убийца моей племянницы оставалась бы безнаказанной.

– Боже мой, боже мой! – простонал князь.

– Чтобы вы женились на таком изверге…

– Нет, не может быть, она не изверг, она не может быть им!

– Подождем разъяснения из Тамбова.

– Я хотел с ней переговорить об этом сам.

– Подождите, еще успеете. Дать или не дать ход этому делу в наших руках.

– Хорошо, я последую вашему совету, – согласился князь.

Он простился с Зиновьевым и вышел из кабинета.

Остаток этого дня он провел в каком-то тумане. Мысли одна другой несуразнее лезли ему в голову. То казалось ему, что княжна Людмила жива, что убили действительно Татьяну Берестову, что все то, что он пережил сегодня, только тяжелый, мучительный сон. Он должен был причинить себе какую-нибудь физическую боль, чтобы убедиться, что он не спит. То живущая здесь княжна Полторацкая представлялась ему действительно убийцей своей сестры и ее матери, с окровавленными руками, с искаженным от злобы лицом. Она протягивала их к нему для объятий, и, страшное дело, он, несмотря ни на что, стремился в эти объятия.

В таких тяжелых грезах наяву провел он несколько часов в своем кабинете, когда наконец наступил час ехать в театр.

В театре, если припомнит читатель, произошло у него столкновение с графом Петром Игнатьевичем Свиридовым и объяснение его с бывшим другом в кабинете Ивана Ивановича Шувалова, в присутствии последнего.

Этой сцене мы посвятили первую главу нашего правдивого повествования.

Возмутительное, относительно его, поведение княжны Людмилы Васильевны Полторацкой окончательно отрезвило князя. Любовь, показалось ему, без следа исчезла из его сердца.