Михаил Широкий
Старуха
И тут же остановился и замер, словно натолкнувшись на незримую стену. Его лицо вытянулось от изумления. Он не верил своим глазам. Крыса стала больше чуть ли не в два раза! Она и до этого была довольно массивная, теперь же сделалась просто огромной. Всё в ней, все части тела – туловище, голова, лапы, хвост – разрослись, укрупнились, раздались вширь и в длину, точно разбухли. Димон был не силён в зоологии, но точно знал, что таких громадных крыс не существует в природе, по крайней мере в умеренных широтах.
В первое мгновение он подумал было, что это уже другое животное. Что пока он, выбирая оружие, рылся в инструментах, первая крыса, почуяв опасность, улизнула, а её место занял вот этот диковинный экземпляр невиданных доселе размеров. Но, всмотревшись внимательнее, Димон отбросил эту версию. Это, несомненно, была та же самая крыса, каким-то невероятным, фантастическим образом увеличившаяся прямо на глазах. Обознаться тут было трудно. Узнать её можно было, помимо всего прочего, по хищно скалившейся пасти и тёмным блестящим глазам, как и прежде, угрюмо и насмешливо глядевшим на него.
Димона прошиб холодный пот. Боевой настрой тут же угас, рука с зажатым в ней ломом медленно опустилась. Он мгновенно уяснил себе, что имеет дело с чем-то загадочным и непостижимым, скорее всего находящимся в одном ряду и прямой связи с тем, что было с ним и его приятелями накануне. То, о чём он думал минуту назад, что предчувствовал, о чём догадывался и чего боялся больше всего, случилось. Причём гораздо раньше, чем он предполагал. И от одной этой мысли его начал обволакивать неописуемый, дикий страх. Его лицо покрылось белыми пятнами. С трудом оторвав взгляд от необъятной, словно чудовищно разжиревшей крысы, не перестававшей щериться и со злобной ухмылкой смотреть на него, он растерянно огляделся кругом. Быстро обернулся и мельком выглянул наружу – нет ли кого поблизости, кого в случае чего можно было позвать на помощь. Никого не было, эта окраинная часть двора была в этот момент пуста. Только откуда-то издалека периодически долетали возгласы невидимой отсюда детворы, гонявшей мяч за сараями.
По губам Димона, приобретшим безжизненный пепельный оттенок, скользнула чуть приметная горькая полуулыбка. Или, вернее, они лишь слегка дрогнули и изогнулись. Конечно же, никого нет рядом! Он, собственно, и не ожидал ничего другого. Он знал, что, когда случится самое страшное, он будет один. И никто, ни одна живая душа не придёт к нему на выручку.
Снова взглянув на крысу, Димон вздрогнул, как от удара током, и помертвел от ужаса. Она сделалась ещё больше! Опять выросла раза в два! Теперь по размерам, как и формой тела, она скорее была похожа на свинью. Громадная, жирная, лоснящаяся, с окормленным, вроде бы неуклюжим, неповоротливым туловищем и маленькими, заплывшими жиром глазками. Только сходство это было лишь видимое: даже достигнув немыслимых, циклопических объёмов, она всё равно оставалась крысой – проворной, ловкой, агрессивной. И Димону предстояло убедиться в этом в ближайшие же секунды.
А пока что, оцепенев и обалдев при виде происходящего, он, не отрывая от гигантского грызуна остекленевшего, одурелого взгляда, стал медленно, едва переставляя внезапно обессилевшие, ставшие как будто ватными ноги, отступать к двери, уже почти бессознательно понимая, что оставаться в сарае, один на один с этим отвратительным монстром, от одного вида которого его мутило и к горлу подступала тошнота, нельзя. Что необходимо немедленно выбраться наружу, на свет, туда, где, может быть, всё-таки найдётся кто-то, кто придёт ему на помощь. Металлический прут выскользнул из его ослабевшей руки и с коротким тупым звоном упал на каменный пол. Голова потяжелела и закружилась с такой силой, что он, опасаясь не устоять на ногах, непроизвольно раскинул руки в стороны, стараясь ухватиться и придержаться за что-нибудь.
Однако то, что произошло затем, заставило Димона моментально позабыть о совсем не ко времени охватившем его изнеможении и ради спасения собственной жизни начать действовать более активно. Крысе как будто наскучило сидеть на одном месте и ужасать хозяина сарая своими невообразимыми, выходящими за рамки естественного и объяснимого метаморфозами. Или, быть может, она сочла, что достигла достаточных размеров и мощи для того, чтобы без опасности для себя совершить нападение на врага. Да и какую уже опасность мог представлять для неё, какое сопротивление способен был оказать ей обомлевший, помертвелый, едва державшийся на ногах человек, маленькими шажками пятившийся к двери и не сводивший с неё ошеломлённого, очумелого взора?
Чёрные, похожие на блестящие отполированные пуговицы глаза крысы сверкнули злобным торжеством. Неподвижный до этого хвост заметался из стороны в сторону, разбрасывая валявшийся на полу мелкий сор. Она повернулась к противнику всем своим громоздким, тяжеловесным, разбухшим, как бурдюк, телом, её пасть раскрылась, обнажив внушительные, чуть закруглявшиеся, острые как бритва зубы. Димон смотрел на них как заворожённый. Он уже словно чувствовал, как они вгрызаются в его изнемогающую, трепещущую плоть, как орошаются его горячей кровью, как проникают в него всё глубже, пронзают и разрывают внутренности и, наконец, впиваются в сердце, окончательно гася затухавшую, едва брезжившую в нём жизнь…
И через секунду, когда она, распахнув зубастую пасть ещё шире и взмахнув передними лапами с длинными когтистыми пальцами, немного напоминавшими человеческие, с низким утробным рычанием ринулась на него, он, поневоле выйдя из губительного для него в этот критический момент оцепенения, как ошпаренный, метнулся назад и выскочил из сарая. Захлопнул за собой дверь и привалился к ней всем телом.
И в тот же миг, едва он успел сделать это, изнутри раздался мощный удар, чуть не отбросивший его в сторону. Но он удержался и, отступив лишь на полшага, тут же приник к двери опять, вжался в её доски изо всех сил, точно слился с ними. Бродя при этом кругом растерянным, обалделым взглядом, тяжело, прерывисто дыша и беззвучно шевеля бескровными пересохшими губами.
Между тем изнутри удар следовал за ударом, один сильнее другого, сопровождаемые визгливым рыком и хрипением разъярённого зверя. И Димон понимал, что его скромных сил хватит ненадолго. Что если в ближайшие мгновения не подоспеет подмога, он не выстоит. Либо же дверь просто не выдержит обрушивавшихся на него раз за разом сокрушительных ударов, от которых сотрясался и жалобно поскрипывал весь сарай. И тогда жуткий, омерзительный хищник, неистовствующий сейчас внутри, вырвется на волю и получит возможность сделать то, ради чего он явился…
– Что ты делаешь? – послышался рядом негромкий, немного встревоженный голос.
Димон порывисто обернулся и сверкающими, обезумевшими глазами уставился на Мишу, остановившегося в шаге от него.
– Что с тобой? – спросил тот, с удивлением глядя на взмыленного, растрёпанного приятеля, выглядевшего так, будто он вырвался из горящего дома.
Димон не ответил. Вместо этого он ещё теснее припал к двери, удары в которую внезапно прекратились, упёрся в неё руками, точно поддерживая её, и усиленно затряс головой.
– Да в чём дело-то? – не выдержал Миша и, подступив к товарищу вплотную, заглянул в его расширенные, потемневшие от невыразимого ужаса глаза. – Чё тут случилось?
Димон поднял на него одичалый, полубезумный взор, опять помотал головой – непонятно, утвердительно или отрицательно – и наконец выдавил из себя:
– С-случи-ылось…
После чего вновь с беспокойством и страхом воззрился на дверь, от которой не мог оторваться, как если бы от этого зависела его жизнь.
И Миша, очевидно, понял это. В его глазах мелькнула тревога. Он перевёл взгляд на дверь и приглушённым, чуть дрогнувшим голосом произнёс:
– Там что-то есть?.. Или кто-то?
Димон, сглотнув горячую вязкую слюну, кивнул.
Миша слегка побледнел.
– К-кто? – с запинкой вымолвил он.
Димон помешкал с ответом. Казалось, он не знал, что ему сказать. Лицо его кривилось, словно от отвращения, по телу пробегала дрожь. Он ткнул пальцем в дверь и едва уловимо, точно опасаясь быть услышанным, выдохнул:
– Там… – и опять умолк: у него перехватило дыхание.
– Что там? – спросил Миша, глядя попеременно то на почти невменяемого, смертельно напуганного чем-то друга, то на дверь, которую тот продолжал подпирать корпусом и обеими руками. – Что там внутри?.. Да говори же! – нетерпеливо воскликнул он, видя, что товарищ лишь водит кругом стеклянными, подёрнутыми дымкой глазами и безгласно, как рыба, открывает и закрывает рот.
Димон на мгновение задержал на взволнованном Мишином лице свой блуждающий, казалось, мало что замечавший взор и, снова чуть скривившись, пролепетал:
– Крыса… г-громадная.
Миша нахмурился и качнул головой. Этот неожиданный ответ не показался ему таким уж странным. Если до смерти может напугать паук – правда, не совсем обычный, а размером с крупную собаку! – то почему бы не сделать того же самого крысе?
Подумав секунду-другую, Миша вскинул глаза на приятеля, по-прежнему не отрывавшегося от двери, будто слившегося с ней воедино, и отрывисто произнёс:
– Отойди.
Димон, точно услышав величайшую нелепость, в изумлении взглянул на товарища и не сдвинулся с места.
Но Миша настаивал:
– Отойди, говорю. Чё ты встал-то тут, как вкопанный?
Димон покосился на него и, как и прежде, очень тихо, полушёпотом, обронил:
– З-зачем?
Миша сделал нетерпеливое движение, но сдержался и, чуть разжимая губы, проговорил:
– Посмотреть хочу.
Димон опять косо зыркнул на него и пробурчал сквозь зубы:
– Нечего там смотреть.
– Дим, не дури. Это смешно, наконец. Отцепись ты от этой двери, – и, стремясь подкрепить свои слова, Миша положил руку на плечо напарника.
Но Димон стряхнул его руку, замотал головой и аж затрясся, всем своим видом демонстрируя, что ни за что на свете не отступится от двери.
Тогда Миша, поняв, что так он ничего не добьётся от, очевидно, бывшего не в себе и плохо соображавшего приятеля, переменил тактику. Отступив на шаг, он сложил руки на груди и презрительно усмехнулся.
– Ну и долго ты собираешься тут стоять? Может быть, до тех пор, пока не приедет «скорая» и не отвезёт тебя в дурку?
«А возможно, и меня заодно», – чуть не прибавил он, вспомнив пережитое им накануне вечером и перестав усмехаться.
Димон впервые за время их разговора взглянул на собеседника более-менее осмысленно. Вероятно, парализованный всепоглощающим ужасом разум начал понемногу возвращаться к нему.
Миша заметил это и поспешил воспользоваться.
– Я вообще не догоняю, чё ты влип в эту дверь? – промолвил он, пожимая плечами. – По-моему, так никого нет. Тишина.
Димон прислушался. Даже ухо приложил к двери. Но, как и сказал товарищ, в сарае действительно было тихо. Не улавливалось ни единого звука. И давно уже, с того самого мгновения, как пришёл Миша, никто не ломился в дверь. Димон продолжал преграждать её по инерции, уже сам не понимая зачем. Может быть, потому, что никак не мог, не смел поверить в то, что опасность миновала, что он каким-то чудом спасся, что страшная, смертельная, невиданная угроза обошла его стороной. Хотя, возможно, лишь затаилась до времени…
Но, побуждаемый и понуждаемый другом, он нерешительно, нехотя, не переставая вздрагивать от глубокого, неуёмного ужаса, потрясшего его до основания, отстранился от двери и дал напарнику возможность открыть её. Миша, сам невольно поддаваясь словно разлитому вокруг неизъяснимому, заразительному страху, но стараясь не показывать этого, медленно отворил дверь и не без опаски заглянул внутрь. Димон робко, полными смятения и трепета глазами таращился туда же из-за его спины.
Сарай был пуст. Всё было как обычно. Ничего подозрительного и тем более внушающего тревогу и страх. Выделялся только валявшийся на полу стальной прут, так и не пущенный Димоном в дело.
Миша, внимательно, не упуская ни одной мелочи, осмотрел внутренность сарая, особенно громоздившийся у дальней стены хлам, тонувший в грязно-сером сумраке. После чего полуобернулся к топтавшемуся у него за спиной другу и с тонкой усмешкой осведомился:
– И где же твоя громадная крыса? Испугалась и убежала?
Димон, не обратив на насмешливый тон приятеля никакого внимания, похоже даже не заметив его, продолжал остановившимися, широко раскрытыми глазами всматриваться в тёмную глубь сарая, будто силясь различить там что-то.
Не дождавшись ответа на свой проникнутый сарказмом вопрос, Миша сделал два шага вперёд и, наклонившись, поднял металлическую биту. Чуть взмахнув ею, значительно шевельнул бровью.
– Солидная штука. С такой никакая крыса не страшна… Даже громадная, – выразительно подчеркнул он.
На этот раз Димон, постепенно приходивший в себя после пережитого шока, не смолчал:
– А ты что, не веришь мне, что ли? По-твоему, я всё это выдумал?
Вопреки его ожиданиям, Миша вдруг прекратил юморить и ответил совершенно серьёзно, без тени улыбки, делая большие паузы между фразами:
– Да нет, я-то как раз верю тебе… Очень даже верю… Кому, как не мне, и верить.
И он, по-прежнему безрадостным, мрачноватым тоном, вполне соответствовавшим тому, что он говорил, поведал напарнику о случившемся с ним накануне.
Даже после того, что стряслось с ними обоими в старухиной квартире и на стройке, Димон ещё час назад вряд ли поверил бы в рассказанную другом историю. Это было уже не просто неправдоподобно, это очень смахивало на какую-то страшную сказку, подобную тем, которыми от нечего делать, в поисках острых ощущений пугают себя дети. А ещё точнее – на бредовое, горячечное видение запойного алкоголика или наркомана, видящих в известном состоянии нечто похожее. Но Миша, как и он сам, не были ни теми, ни другими. Они, пока что, во всяком случае, предпочитали другие, более невинные, менее экстремальные и безопасные для здоровья и психики радости жизни. И однако – вчера Миша, сегодня он – увидели и пережили такое, что может пригрезиться только при белой горячке или после порядочной дозы какой-нибудь дури. А они увидели это наяву! А он, Димон, даже не в тёмное время суток, когда, как принято думать, активизируется всяческая нечисть и случается её соприкосновение с миром живых, как правило, с не самыми лучшими результатами для последних. С ним это произошло при свете дня, когда он менее всего ожидал встречи с чем-то ирреальным и химерическим. А он узрел такое, при одной мысли о чём его снова начинала бить дрожь и кругом шла голова. И не просто узрел, а подвергся нападению, практически вступил в схватку с мерзким чудищем, словно порождённым больной, не знающей удержу фантазией. Схватку, которая, если бы не счастливая случайность, вероятнее всего, закончилась бы для него крайне плачевно.
Понятно, что и увиденное ими до этого было совершенно невероятно и способно кого угодно свести с ума. Но эти последние явления… Это было уже чересчур. Это выходило за всякие рамки, если в настоящем случае вообще уместно было говорить о каких-то рамках. Это было совершенное, абсолютное, чистое безумие. Полное выпадение из реальности и погружение в густую, топкую, засасывающую с головой тину сумасшествия, в которую они оба, похоже, проваливались всё глубже и безнадёжнее. И вопрос был только в том, как долго это будет продолжаться? Или, вернее, насколько хватит их сил, чтобы выдерживать этот кошмар? А сил, они ясно чувствовали это, оставалось всё меньше, – они медленно, но неудержимо таяли, уходили, как вода в песок.
Друзья были мрачны, подавлены, угнетены. Внутри у них как будто что-то надломилось. Они даже не разговаривали; казалось, им больше нечего было сказать друг другу. Они как будто понимали и молчаливо соглашались, что нет надобности обсуждать то, что неподвластно им, что превышает их силы и разумение, что и так уже целиком овладело их мыслями и чувствами и заставляет день и ночь думать об одном и том же, без всякой надежды прийти к какому-то выводу. И мысли эти, что ни день, становились всё безотраднее и беспросветнее, как если бы они были не весёлые, беззаботные, полные сил и энергии юнцы, жизнь которых только начиналась, суля им бесчисленные радости и приятные открытия, а дряхлые, отжившие свой век старики, стоящие одной ногой в могиле и заглядывающие в её бездонную ледяную глубь. Они стали не похожи на самих себя. Они сделались нервными, раздражительными, несдержанными, вздрагивали от малейшего шороха, в буквальном смысле шарахались от любой тени, то и дело насторожённо и пугливо озирались кругом, каждую секунду ожидая увидеть нечто подобное тому, с чем они уже столкнулись, а может быть, и похуже.
А самым тягостным и обескураживающим было то, что они не видели выхода из этой ситуации. Они словно попали в замкнутый круг, разомкнуть, разорвать который были не в состоянии. Они оказались в тупике, будто наткнулись на толстую, несокрушимую стену. Двигаться дальше они уже не могут, сопротивляться не имеет смысла. Как можно сопротивляться тому, природы чего не понимаешь, о чём не знаешь, в чём не смыслишь ровным счётом ничего, что неизмеримо превосходит твои силы, что одним своим видом устрашает, подавляет волю, иссушает мозг? И им не остаётся ничего иного, как покорно ждать неизбежного, с ужасом, с трепетом в душе и дрожью в теле прислушиваясь к тому, что следует за ними, близится, надвигается, грядёт, чтобы беспощадно расправиться с ними, раздавить и уничтожить, не оставить от них мокрого места.
XII
Угрюмые, мало обнадёживающие размышления приятелей были оборваны появлением Макса. Он налетел как вихрь – оживлённый, безудержный, неугомонный, с горящими глазами и безмятежным, бездумным выражением на лице. Полная противоположность своим унылым, как в воду опущенным друзьям, казалось, совершенно утратившим вкус к жизни и смотревшим на всё вокруг через чёрные очки. Макс же предпочитал розовые; у него, очевидно, не было никаких оснований печалиться и хандрить, огонь в глазах был неугасим, жизнь, как всегда, била ключом. Едва появившись возле сарая, даже ещё не остановившись, он с ходу заверещал:
– Пацаны, у меня две новости! Одна круче другой. Даже не знаю, с какой начать.
Пацаны, сидевшие на пороге в принуждённых, чуть напряжённых позах, одновременно мельком взглянули на прибывшего и тут же опустили глаза, не выказав ни малейшего интереса и явно показывая, что принесённые им известия, каковы бы они ни были, не любопытны для них.
Макс, однако, не смутился этим – его вообще мало что на свете способно было смутить – и без предисловий и пауз выпалил первую свою весть:
– Короче, Верку-алкашку и её сожителя нашли! Ну, вернее, их трупы. А ещё вернее, то, что осталось от этих трупов. Несколько месяцев ведь прошло с их пропажи. Останки, сами понимаете, не в лучшем виде.
Миша и Димон зашевелились и с внезапно вспыхнувшим неподдельным вниманием воззрились на вестника. Их безразличие как рукой сняло. Доставленная Максом новость была не из числа тех, которые он обычно приносил, – пустых, незначительных, касавшихся в основном мелких событий, случавшихся в округе. На этот раз всё было гораздо серьёзнее и важнее, поскольку находилось в непосредственной связи с тем, что происходило с ними. И, как знать, возможно, это могло дать хоть какой-то ответ на стоявшие перед ними сложнейшие, казавшиеся неразрешимыми вопросы. Может быть, это был первый шаг к разгадке всего творившегося с ними и вокруг них, ужас чего многократно усиливался и усугублялся совершенной непонятностью, несуразностью, нелепостью происходящего. Именно от этого у приятелей ум заходил за разум, именно это ставило их в тупик, а порой на грань безумия.
Вот почему, едва услышав то, что сообщил Макс, друзья мгновенно вышли из владевшего ими ступора и невольно поднялись со своего места.
– Нашли, говоришь? – промолвил Димон ещё немного слабым, глуховатым голосом. – И где же?
Макс, как обычно, – о чём бы он ни говорил, о чём-то весёлом и приятном или, напротив, о мрачном и тягостном, – радостно заулыбался и живо затараторил:
– Там, где никто и не ожидал: в крепости, в самом дальнем бастионе. Ну тот, на валах, с круглой верхушкой. Мы ж там бывали не раз… Так вот, там, в подземелье, и обнаружили их, сердешных. Тоже алкаши какие-то, которые запёрлись туда побухать. Но, сам понимаешь, когда они увидели двух жмуриков, а вернее, два скелета, обтянутых остатками кожи, им как-то резко стало не до бухича… Эх, я воображаю себе их рожи в тот момент!
Говоря это, Макс скорчил потешную гримасу и, не в силах сдержать распиравшего его беспричинного веселья, громко, раскатисто расхохотался.
Миша и Димон не разделили его искренней, брызжущей через край радости. Им, в отличие от него, было совсем не до смеха. Они, напротив, как будто ещё сильнее помрачнели и обменялись тревожными, говорившими больше всяких слов взглядами.
А Макс, отсмеявшись, продолжил, паясничая и жестикулируя, что, по-видимому, должно было придать больше выразительности его речам, сыпать частыми, торопливыми словами:
– Короче, вот так вот: нашлась, значит, племянница Доброй… или кем там она приходилась старушке нашей… Ну один хрен, щас уже неважно. Интересно другое: как это она с хахалем своим умудрилась оказаться в такой глухомани, на краю города? Она со двора-то редко выходила, в магаз разве что за пойлом. А тут вдруг такой марш-бросок! Нафига, спрашивается? Плестись в такую даль специально для того, чтоб тебя там грохнули? Где логика?.. Ну а если их прикончили где-то здесь, в нашем районе, то тоже непонятно, зачем тащить трупы через полгорода хрен пойми куда? Тут не только не заметёшь следы, а, наоборот, скорее выдашь себя с головой.
Закончив свои немудрёные криминалистические умозаключения, почерпнутые из нескольких просмотренных фильмов на соответствующую тематику, но так и не найдя вразумительного ответа ни на один из поставленных вопросов, он с недоумевающим выражением пожал плечами и, словно в поисках разъяснений, уставился на собеседников.
Которые слушали его уже не так внимательно, как только что. Их поразила и заинтриговала сообщённая им новость, рассуждения же и комментарии Макса представляли интерес только для него самого. Димон лишь коротко осведомился:
– Как они были убиты?
Макс, словно обрадовавшись этому вопросу, опять растянул губы в сияющей белозубой улыбке и отчеканил:
– Проломлены головы. У обоих. Очевидно, чем-то тяжёлым.
И снова Миша и Димон хмуро, исподлобья глянули друг на друга, после чего невольно перевели взоры на старухины окна и некоторое время, явно обуреваемые своими не покидавшими их ни на миг тяжкими, удручающими думами, смотрели в их тёмную пыльную глубину, точно надеялись – и одновременно боялись – увидеть там что-то.
Макс между тем, очень довольный впечатлением, произведённым на друзей принесённой им вестью, уже взбудоражившей весь двор и взволнованно обсуждавшейся его обитателями, поспешил озвучить вторую свою новость, которую он считал не такой интересной, как первая, а потому сообщил её без особого выражения, как если бы речь шла о чём-то вполне обыденном:
– А, ну и это, сторожа на стройке замочили пару дней назад.
Приятели изумлённо вытаращились на него.
– Что-что? – тихим, дрогнувшим голосом вымолвил Димон.
Макс, удивлённый неожиданной реакцией товарищей на известие о гибели неизвестного им сторожа, до которого им вроде бы не должно было быть никакого дела, несколько озадаченно поглядел на них и повторил:
– Ну, сторожа на стройке убили. Позавчера, кажется.
– На какой стройке? – будто по-прежнему не понимая, спросил Димон.
– Ну, на нашей, на какой же ещё, – ответил Макс и для верности махнул рукой в сторону вздымавшейся поблизости серой неоштукатуренной девятиэтажки, испещрённой чёрными провалами окон.
Димон взглянул туда же и, словно всё ещё не желая верить в услышанное и хватаясь за соломинку, задал ещё один уточняющий вопрос:
– Молодой он или старый… сторож этот?
Макс своим ответом лишил его последней призрачной надежды:
– Молодой. Двадцать четыре или двадцать пять лет. Здоровый такой лось. Я его видел пару раз мельком.
Димон, побледнев, чуть слышно обмолвился:
– Мы тоже…
И тут же, будто опасаясь, что сказал то, чего не следовало говорить, умолк и метнул взгляд на Мишу. Тот тоже взглянул на него – растерянно, встревоженно, недоумевающе. Сообщение Макса о смерти их недавнего знакомца, по всей видимости, повергло его в такое же смятение, как и его напарника. Он тоже изменился в лице и после минутного молчания, во время которого он, вероятно, осмысливал услышанное, поинтересовался у вестника:
– А его… сторожа… как убили?
Макс, очевидно прекрасно осведомлённый, как если бы он непосредственно участвовал в расследовании названных преступлений, немедленно удовлетворил его любопытство:
– О, его круто прикончили, нестандартно! Применили, так сказать, творческий подход. Вырвали позвоночник! – И, вспомнив ещё одну характерную деталь, с важным видом, подняв кверху указательный палец, присовокупил: – А перед этим какой-то дрянью в лицо плеснули. Вероятно, чтоб не трепыхался…
Макс ещё несколько минут увлечённо, взахлёб рассуждал об обоих чрезвычайных происшествиях, взбаламутивших мирный двор, в котором отродясь не случалось ничего даже близко похожего на то, о чём он поведал. Но приятели больше не слушали его. Главное они узнали, подробности и мелкие детали уже не имели для них значения. И это главное настолько потрясло и ошеломило их, что некоторое время они стояли как одурелые, не шевелясь и лишь водя кругом пустыми, помутнелыми глазами, не в силах справиться с нахлынувшим на них мощным потоком разноречивых, хаотичных мыслей и эмоций. Оба они чувствовали одно и то же: как словно сжимается вокруг них плотное замкнутое кольцо, как надвигается на них непроницаемая чернильная тьма, грозя окутать и поглотить их. И это была уже не просто густая ночная темень, наполненная пугающими видениями и призраками, время от времени вырывающимися из неё и ненадолго вторгающимися в мир живых. Это был ледяной могильный мрак, пронизанный тошнотворными трупными миазмами, царство смерти, распада и тления, охотно впускающее в свои мрачные пределы всех без разбора, но никого и никогда не выпускающее из своих цепких объятий.
– Ну, какие планы на сегодня? – наговорившись до лёгкой хрипоты и немного утомившись, спросил Макс, окидывая примолкших друзей задорным блестящим взглядом. – Чем займёмся?
После всего увиденного и услышанного накануне и только что Мише и Димону вообще ничем не хотелось заниматься. Настроение у них было хуже некуда. У них было такое ощущение, словно над ними висит огромный чёрный камень, который в любой миг может сорваться и похоронить их под своей громадой. И куда бы они ни пошли, где бы ни попытались укрыться, в какой бы самый дальний и укромный угол ни забились, – это не поможет им, не избавит и не спасёт от нависшей на ними смертельной угрозы. Тем более страшной и ужасавшей, что они не понимали, с чем имеют дело, что это такое и как – если это вообще возможно – этому противостоять…
– Ну чё вы заглохли-то? Уснули, что ли? – опять донёсся до них, точно издалека, нетерпеливый голос Макса. – Какая программа у нас на вечер? Куда двинем?
Димон, не без усилия преодолев опутавшее его оцепенение, двинул головой в сторону говорившего и безучастно промолвил:
– Куда-нибудь съездим.
– Так а куда? – не отставал Макс.
– Ну, счас подумаем. Иди за великом пока.
Макс, только сейчас заметив, что с его приятелями что-то не то, вновь, на этот раз повнимательнее, оглядел их. Но, так ничего и не поняв, пожал плечами и отправился в свой сарай.
Проводив его хмурым взглядом, Димон посмотрел на Мишу и выразительно шевельнул бровью.
– Ну, что скажешь?
Миша только руками развёл.
– Похоже, всё гораздо хуже, чем мы думали.
Димон согласно кивнул.
– Именно. Хреновее некуда! Это уже не привидения. Это реальные трупы!
Миша, помолчав немного, бросил тревожный взгляд на новостройку.
– Надеюсь, никто не видел, как мы выскочили тогда из подъезда… Хотя, – с кривой усмешкой оговорился он, – какая уже разница?
Димон, угадав его мысль, опять утвердительно тряхнул головой.
– Во-во. Обвинение в убийстве – это последнее, чего нам стоит сейчас бояться. – И, обратив хмурый взор на старухины окна, прибавил вполголоса: – Как бы не сегодня-завтра все вокруг не обсуждали уже наше убийство.
Мишины глаза округлились. Побелевшие губы чуть шевельнулись:
– Что ты такое говоришь?
Димон взглянул на друга неожиданно сурово и прямо. И так же строго и несколько отчуждённо, будто разговаривая с посторонним, промолвил:
– Говорю как есть… Разве ты не видишь, не понимаешь, к чему дело идёт? Мы на очереди, это очевидно!
Миша растерянно, хлопая, как кукла, длинными ресницами, смотрел на товарища.
– Что очевидно? – пролепетал он.
Димон не ответил. Лишь скривился и махнул рукой. И вновь устремил взгляд на мутные, неопрятные окна старухиной квартиры.
Миша автоматически обратил взор в том же направлении. На его лице по-прежнему были написаны замешательство и смятение. Оно слегка подёргивалось и морщилось, как будто он собирался заплакать. Но, вероятно почувствовав, что это и в самом деле может случиться, он закусил губу и, покосившись на приятеля, глухо, с придыханием произнёс:
– Кто же она такая?
Димон помолчал. А затем, не отрывая глаз от окон, передёрнул плечами и небрежно, сквозь зубы бросил:
– Ведьма!
Миша опять поморщился и испустил тяжёлый вздох. И хотел ещё что-то сказать, но, увидев приближавшегося верхом Макса, промолчал.
Макс, подъехав к друзьям, лихо соскочил наземь и, заметив безлошадного Мишу, чуть насупился.
– О, а чё ты за тачкой не сходил? За чем дело стало?
– Щас схожу, – проворчал Миша и побрёл к своему сараю.
Оставшись с Димоном, Макс немедленно принялся высказывать соображения о последних событиях, возникшие у него за те несколько минут, что он был в отлучке.
– Н-да-а, ну и дела у нас тут творятся! – протянул он, крутя головой и в восхищении закатывая глаза. – Такого ещё не бывало: чтоб три трупа за раз!.. Не, ну тех двоих, конечно, давно уже приголубили. Но нашли-то только сейчас, почти одновременно со сторожем. Так что, получается, в один день сразу трое. Как-то так… Интересно вот ещё, кто же это укокошил Верку и её мужика? – после короткого перерыва задался он вопросом и, видя, что напарник не спешит высказываться, да и, похоже, вообще не слушает его, выдвинул свою версию, показавшуюся ему наиболее правдоподобной: – Я так думаю, дружки её бывшие. Собутыльники, что буянили тут столько лет. Решили отомстить ей за то, что лишила их ни с того ни с сего такой малины, променяла корешей на какую-то бабку. А среди них ведь и урки были. Я ведь помню, какие рыла сюда ныряли! Явные уголовники. Для таких грохнуть кого-нибудь как два пальца обоссать. Вот они Веруню с её благоверным и прихлопнули. Уж не знаю, заманили их убийцы в тот бастион и уже там бошки им размозжили, или же убили в другом месте и только тела там спрятали. Да это, в общем, и не главное. Важен сам факт: налицо двойное убийство. Причём зверское…
