Михаил Иванович Шипицын
Знакомство с «Божественной комедией» Данте Алигьери
Зал ожидания в чистилище
(Буонконте да Монтефельтро и Сорбелло.)
Милость есть самое расхожее слово в пред-чистилище, которое представляет собой некий зал ожидания перед тем, как душа наконец вступает на террасы чистилища. Если взглянуть с перспективы «Чистилища» назад на те темы, обсуждённые в части «Ад» «Комедии» Данте, то откроется новое измерение, являющее более полную картину того, что происходит в загробном мире. Те, кто оказался в пред-чистилище, находятся в странных отношениях с теми, кто остался в аду.
В Песни 5 поэт Данте описывает некоторые церемонии, которые совершаются в чистилище, например пение псалмов. На протяжении всего произведения поэт создаёт картину жизни монастыря в течение дня, которая совершается в потусторонней жизни. Общее чтение молитв является важной частью этой жизни, в земной жизни это и было началом очистительного процесса. Покаяние было коллективным действием, и монастырский устав явился образцом для процесса покаяния, который совершается в пред-чистилище. Процесс обращения от физического к духовному, от внешнего к внутреннему, есть основное занятие в чистилище.
Буонконте да Монтефельтро (умер в 1289) был политиком, который причастен к борьбе за власть между гибеллинами и гвелфами. Он сам был гибеллин и умер на поле сражения. Во время встречи с пилигримом Данте он сообщает, что в последний миг он покаялся сказав лишь одно единственное слово, но и этого было достаточно. Он был сыном Гвидо да Монтефельтро, которого Данте и читатель встретили в Песни 27 «Ада», где он пребывает в наказание за свои обманные советы. Гвидо присоединился к францисканцам с тем, чтобы покаяться, но это оказалось фальшивым покаянием, поскольку он был совращён на стезю греха папой Бонифацием Восьмым. Сын Гвидо жил похожей жизнью, но её последствия в потусторонней жизни другие. В этом сравнении двух судеб поэт Данте раскрывает механизм покаяния.
Божий ангел является чтобы принять Буонконте, между тем как ад оплакивает потерю его души. Поэт описывает картину, противоположную той, на которой показана судьба отца Буонконте, когда Святой Франц является за душой Гвидо, но посланник дьявола перехватывает её, говоря «Эта – моя».
(Чистилище 5:103–108)
Скажу я правду, передай всем смело:
взял божий ангел, адски закричал:
«О ты, небесный, что ж лишаешь дела: (105)
Ты за слезинку к вечности поднял
ту душу, что спастись от нас успела,
но с плотью я расправлюсь, как шакал». (108)
(Purgatorio 5:103–108)
lo dirò vero, e tu ’l ridì tra ’ vivi:
l’angel di Dio mi prese, e quel d’inferno
gridava: ‘O tu del ciel, perché mi privi? (105)
Tu te ne porti di costui l’etterno
per una lagrimetta che ’l mi toglie;
ma io farò de l'altro altro governo!’ (108)
Такие сравнения между различными частями «Комедии» очень характерны для построения произведения Данте. Как Манфред и его отец Фридрих Второй, где отец попадает в ад, а сын – в чистилище, так же Буонконте и Гвидо переживают различные последствия в запредельной жизни: Гвидо кончает адом, в то время как Буонконте прибывает в чистилище с видом на спасение.
Дьявол злопамятен и на прощание предаёт тело Буонконте особо мучительной смертной агонии, но для Буонконте это не представляется таким уж ужасным. В своём описании смерти Буонконте поэт Данте показывает преходящую натуру и тленность человеческого тела.
В Песни 6 «Чистилища» поэт Данте излагает политику Флоренции и рассуждает о своих собственных убеждениях, – тема, поднятая в первый раз в части «Ад» – на этот раз более серьёзно. Пилигрим Данте встречает поэта Сорбелло (1200–1269), который жил в том же городе что и Вергилий. В Песни 10 «Ада» Данте встретил Фаринату, и сразу их разговор перешёл на вещи, которые разделяли их друг от друга, хотя они оба были из одного города.
Сорбелло встречает Вергилия радушно, но не потому, что он узнаёт знаменитого поэта, но потому, что он признаёт его как земляка, жителя Мантуи, откуда и сам Сорбелло. Такое приветствие контрастирует с обязательным для Фаринаты образованием клики и выявлением социального положения.
(Чистилище 6:71–75)
Дук начал: «Мантуя…» – Весь задрожал
дух и от одиночества проснулся, (072)
к нам поднялся от места, где лежал,
сказав: «О мантуанец, я Сорделло,
земляк твой!» – и в объятьях дука сжал. (075)
(Purgatorio 6:71–75)
ci ’nchiese; e ’l dolce duca incominciava
“Mantüa. .,” e l’ombra, tutta in sé romita, (072)
surse ver’ lui del loco ove pria stava,
dicendo: “O Mantoano, io son Sordello
de la tua terra!”; e l’un l'altro abbracciava. (075)
Вергилий, Данте и Сорбелло обсуждают политику времени поэта Данте, когда Италия была основательно разрознена, и приходят к заключению, что хотя Италия имеет такое замечательное наследие от Римской Империи как собрание законов императора Юстиниана, нет того, кто был бы в состоянии привести эти законы в действие.
(Чистилище 6:88–90)
К чему Юстиниан уздой закона
теснил тебя, коль пусто вновь седло?
Позор буравит меньше нас без оной. (090)
(Purgatorio 6:88–90)
Che val perché ti racconciasse il freno
Iustinlano, se la sella è vòta?
Sanz’ esso fora la vergogna meno.
Существующий император находился в Германии и был равнодушен к ситуации в Италии.
Италия имеет справедливый закон, но не имеет правителя: они обвиняют императора за это, но с другой стороны, они также предъявляют обвинения папе, поскольку именно папа имел все интересы в том, чтобы держать императора как можно дальше от Италии. Папа стремится играть роль императора, но не имеет для этого полномочий.
В политической борьбе между гибеллинами и гвелфами государственный аппарат переходит из рук в руки много раз, с каждым разом меняя свою структуру и принимая новые законы. Всё это ведёт к неуважению законов.
(Чистилище 6:145–151)
И сколько раз, не вспомнит и чудак,
меняла ты закон, монеты, моды,
обязанностей обновляла флаг! (147)
Коль помнишь и при свете видишь годы,
узришь, насколько схожа с той больной,
что вертится, ища в перине ходы,
чтоб боль умерить позою одной. (151)
(Purgatorio 6:145–151)
Quante volte, del tempo che rimembre,
legge, moneta, officio e costume
hai tu mutato, e rinovate membre! (147)
E se ben ti ricordi e vedi lume,
vedrai te somigliante a quella inferma
che non può trovar posa in su le piume,
ma con dar volta suo dolore scherma. (151)
В Песни 7 «Чистилища» политика находит общий язык с поэзией, и Сорбелло заключает в объятия обоих Данте и Вергилия. К концу Песни 7 Данте и Вергилий встречают много королей из разных частей Европы, которые помещены в чистилище для отбывания наказания за своё бездумное правление. Читатель узнаёт, что бездумное использование своего поста не только проблема для Италии, но и для многих европейских стран.
Благородное происхождение само по себе не гарантирует места в раю. Те королевские сыны, что правят во время поэта Данте, должны взять себя в руки, если они хотят совершить деяния, достойные королей.
(Чистилище 7:118–123)
О сосунках других бы не посмел
сказать я так. Джакомо, Федерико…
Наследием никто не овладел! (120)
На ветках честности людской нет мига
для возрожденья: хочет тот, кто дал,
чтоб новой просьбой открывалась книга. (123)
(Purgatorio 7:118–123)
che non si puote dir de I’altre rede;
lacomo e Federigo hanno i reami;
del retaggio miglior nessun possiede. (120)
Rade volte risurge per li rami
l'umana probitate; e questo vole
quei che la dà, perché da lui si chiami. (123)
Грех гордыни
(Умберто Алдобрандески, Чимабуе и Провенцано Сальвиани.)
В Песне 9 «Чистилища» Данте и Вергилий достигают наконец ворот чистилища, которые ведут на террасы. Их встречает ангел, и чтобы пройти в ворота, Данте должен подняться по трём ступеням, окрашенным каждая своим цветом – белым, зелёным и красным – определённый цвет представляет различные богословские добродетели: белый символизирует чистоту веры, зелёный – надежду, красный – любовь (1 Кор). Ангел представляет Святого Петра в чистилище, он владеет ключами Святого Петра. Встреча с самим Святым Петром ожидает Данте в части «Рай». Перед тем как пройти через ворота, Данте должен совершить церемонию. У него на лбу пишутся семь латинских букв «p» (peccata = грех). По мере его восхождения по террасам, каждый раз, когда он минует один уровень, одна буква стирается с его лба, и последующее восхождение становится легче.
Когда Данте проходит через ворота, хор поёт «Хвалим Бога» (Te Deum laudamus). Это песнопение напоминает ему музыку органа во время богослужения.
(Чистилище 9:139–145)
На первый грохот повернул я тело,
«Те Deum laudamus» услыхал,
и нежность тайны голосом запела. (141)
Тот голос впечатленья возвращал,
какие там я получал бывало,
где пению с органом я внимал,
и слово то терялось, то пронзало. (145)
(Purgatorio 9:139–145)
Io mi rivolsi attento al primo tuono,
e “Te Deum laudamus” mi parea
udire in voce mista al dolce suono. (141)
Tale imagine a punto mi rendea
ciò ch’io udiva, qual prender si suole
quando a cantar con organi si stea;
ch'or sì or no s’intendon le parole. (145)
Наконец Данте прибывает на террасу гордыни. Гордость имеет положительную коннотацию в наши дни, но во времена Данте это был один из семи смертных грехов, в которых следовало каяться. Гордыня доводится до экстремального состояния у грешников в аду, где они представляют себя центром вселенной. Гордыня – это грех, который заставляет человека строить из себя больше чем он есть на самом деле. Данте и Вергилий видят на террасе ряд скульптур, высеченных в необычайно натуральном стиле в поверхности горы. Они напоминают стиль скульптур, появившийся во времена Данте, который представлял истории из Библии в убранстве церквей. В «Чистилище» эти скульптуры представляют добродетель скромности, один пример из Ветхого Завета, один из Нового Завета и один из классической античной традиции. Данте, Вергилий и находящиеся с ними грешники видят вокруг себя произведения искусства, представляющие противоположное гордыне и честолюбию, – то, к чему следует стремиться. Первая скульптура представляет Благовещенье, где ангел приближается к деве Марии и вещает ей о том, что она понесёт мессию. На всех террасах чистилища можно видеть похожие примеры из жизни девы Марии, представляющие различные добродетели.
В этой скульптуре Мария реагирует на весть ангела Габриеля со скромностью и уничижением.
(Чистилище 10:34–45)
И ангел, как сияние рассвета,
сходил на землю, небо открывал
всем людям после долгого запрета. (036)
Пред нами здесь он истинно предстал,
изваян нежным действом, в гор оправе;
казался образом, что не молчал. (039)
Клянусь, он будто говорил нам: «Ave!»
как той, что с ним представлена была,
что всем любви высокой ключ дать вправе (042)
«Ecce ancilla Dei», – произнесла
она как будто. Благодать, как чудо,
на воске отпечататься смогла. (045)
(Purgatorio 10:34–45)
L’angel che venne in terra col decreto
de la molt’ anni lagrimata pace,
ch’aperse il ciel del suo lungo divieto, (036)
dinanzi a noi pareva sì verace
quivi intagliato in un atto soave,
che non sembiava imagine che tace. (039)
Giurato si saria ch’el dicesse “Ave!”;
perché iv’ era imaginata quella
ch’ad aprir l’alto amor volse la chiave; (042)
e avea in atto impressa esta favella
“Ecce ancilla Deï,” propriamente
come figura in cera si suggella. (045)
Другая скульптура представляет собой эпизод из жизни Давида.
(Чистилище 10:64–66)
Пред благодатной чашею мелькали
прыжки смиренного певца псалмов,
хоть величавей мы царя не знали. (066)
(Purgatorio 10:64–66)
Lì precedeva al benedetto vaso,
trescando alzato, l’umile salmista,
e più e men che re era in quel caso. (066)
Давид был как политическим лидером, так и поэтом, который писал псалмы, так что пилигрим Данте легко может сравнить себя с Давидом. Пилигрим должен признать свой талант и использовать его, но он также должен научиться быть скромным и уничижительным по отношению к своему таланту.
Третья скульптура представляет императора Трояна, который внимает старой вдове, остановившей его чтобы поведать ему о своих бедах. Пилигрим Данте приходит к заключению, что эти скульптуры представляют собой метафоры для видимой речи, здесь поэт намекает на то, что вся «Комедия» представляет собой видимую речь, описывающую то, что пилигрим Данте обозревает и которая представляет собой намерение преподать урок морали так же и читателю.
(Чистилище 10:94–96)
Кто новизне вещей не удивлялся,
здесь создал этот говорящий вид,
нам новый, ибо раньше не встречался. (096)
(Purgatorio 10:94–96)
Colui che mai non vide cosa nova
produsse esto visibile parlare,
novello a noi perché qui non si trova. (096)
Все грешники, проходящие по этой террасе, несут на спине огромные камни и под тяжестью ноши сгибаются так низко, что пилигрим Данте не сразу замечает их. Эти камни – остатки той стены, в которой были высечены скульптуры. Данте даже принимает самих грешников за скульптуры при первом взгляде на них.
(Чистилище 10:130–135)
Как для опоры потолочным доскам
иль крышам есть фигуры, что порой
колени с грудью съединяют жестко, (132)
собой являя вид обиды злой
и огорчая зрителя досадой,
так корчился под камнем этой строй. (135)
(Purgatorio 10:130–135)
Come per sostentar solaio o tetto,
per mensola talvolta una figura
si vede giugner le ginocchia al petto, (132)
la qual fa del non ver vera rancura
nascere ’n chi la vede; così fatti
vid’ io color, quando puosi ben cura. (135)
Поэт Данте применяет здесь контрастирующую тему, где искусство так реалистично, что заменяет собой реальность и представляет добродетели, тогда как жизнь (пусть потусторонняя) выглядит как скульптура и представляет грех. Поэт воспринимает искусство как очищающее средство, формирующее душу и отсекающее грех. В средневековых соборах можно встретить такие фигуры, поддерживающие колонны или можно вспомнить кариатид, известных из античной архитектуры, хотя по сравнению с античными кариатидами средневековые гротески изображают непосильное напряжение сил в поддержании архитектурных элементов.
В Песне 11 «Чистилища» пилигрим Данте беседует с грешниками. Умберто Алдобрандески (умер в 1259) был гибеллином из Сиены и, как и Фарината, перешёл на сторону гвелфов, партию, к которой принадлежал и Данте. В отличие от Фаринаты, которого читатель встретил в аду, Умберто находится в чистилище, потому что он покаялся и признал, что он своими действиями нанёс ущерб как своему городу, так и своей семье. Многие грешники из Сиены, города, враждующего с Флоренцией, попали в чистилище. Во времена Данте Сиена была городом-государством, который управлялся успешно, где политические разногласия были устранены и стабильность была установлена во время того поколения, которое пришло к власти после битвы при Монтеперте. Сиена могла представляться поэту Данте моделью для развития Флоренции, и поэт признаёт это, упоминая Сиену в своём произведении.
От политики пилигрим Данте обращается к искусству и его слушателем оказывается книжный иллюстратор, или иллюминати, Чимабуе (1240–1302).
(Чистилище 11:79–84)
«О! – я сказал. – Не Одеризи звать?
Честь Губбьо и искусства созерцаю,
что названо в Париже «освещать»?» (081)
«Брат, – он промолвил, – уж не так сияю,
как Франка – болоньезца яркий тон.
Вся честь ему, моя теперь уж с краю. [»] (084)
(Purgatorio 11:79–84)
“Oh!” diss’ io lui, “non se' tu Oderisi,
l’onor d’Agobbio e l’onor di quell' arte
ch’alluminar chiamata è in Parisi?” (081)
“Frate,” diss’ elli, “più ridon le carte
che pennelleggia Franco Bolognese;
l’onore è tutto or suo, e mio in parte.” (084)
Чимабуе отвечает на восхваление, полученное от Данте и замечает, что всегда находится другой артист, который создаёт произведение, превосходящее всё до него созданное. Чимабуе был замечательным мастером, но Джотто (1266/67-1337) превзошёл его и в мастерстве, и в реализме, считает Чимабуе.
(Чистилище 11:94–96)
Мнил Чимабуэ: полем овладеет
он живописи; ныне Джотто чтят,
его же слава меркнет и бледнеет. (096)
(Purgatorio 11:94–96)
Credette Cimabue ne la pittura
tener lo campo, e ora ha Giotto il grido,
sì che la fama di colui è scura. (096)
Данте следует в своей мысли от живописи к поэзии, что и в области поэзии придут новые поколения поэтов и напишут произведения, которые затмят поколение Данте и самого Данте. Он приходит к заключению, что назначение искусства не в стремлении за славой и честью, но в стремлении за моральным и духовным совершенством, которое улучшит читателя и зрителя.
(Чистилище 11:100–102)
Дыханье ветра с мненьем мира схоже:
то с той, то с этой дует стороны,
и сменится, как ветер, слава тоже. (102)
(Purgatorio 11:100–102)
Non è il mondan romore altro ch’un fiato
di vento, ch’or vien quinci e or vien quindi,
e muta nome perché muta lato. (102)
Ещё один грешник из Сиены, который также принимал участие в битве при Монтеперте на стороне Фаринаты, встречается на пути пилигрима Данте – это Провенцано Сальвиани (1220–1260). Он оказался в чистилище, потому что в конце своей жизни он был вынужден просить денег, чтобы выкупить своего товарища из тюрьмы. Сам он денег не имел, и поэтому сидел на площади в Сиене и просил у прохожих. Самоуничижение просильщика стало законным основанием для отпущения грехов.
Те души, склонённые под тяжестью камней, которые они несут, имеют возможность видеть другие скульптуры, вырезанные в камне той самой дороги, по которой они влачатся. Эти скульптуры иллюстрируют сами грехи гордыни и честолюбия на примерах из Библии и классических источников.
Видение свободы
(Марко Ломбардо.)
Следующим грехом, подлежащим искоренению, является зависть.
Пилигрим Данте хочет найти итальянца на новой террасе, куда они с Вергилием попали, но узнаёт, что земная принадлежность к нации лишь временна. В загробной жизни это имеет гораздо меньшее значение чем осознание принадлежности к спасённым. В потусторонней жизни это значит меньше, потому что душа осознаёт себя со спасёнными.
(Чистилище 13:94–96)
«О брат мой, града истины избранник
любой из нас, но ты хотел узнать
о том, кто жил в Италии как странник?» (096)
(Purgatorio 13:94–96)
“O frate mio, ciascuna è cittadina
d’una vera città; ma tu vuo’ dire
che vivesse in Italia peregrina.” (096)
Природа греха зависти заключена в том, что человек желает, чтобы дурные события случились с теми, кого он не любит или кому он завидует.
На следующей террасе гневливых отмечается истинный центр как для части «Чистилище», так и для «Комедии» в целом. Конструкция произведения требует от читателя сосредоточенности, поскольку именно в этом месте «Комедии» Данте помещает свою главную мысль. Песнь 16 «Чистилища» начинается с дискуссии о свободе воли, что практически освещает многие темы, описанные выше, а также и те, которые будут обсуждаться позднее.
Марко Ломбардо, учёный, будет одним из участников дискуссии. Данте начинает дискуссию и ставит вопрос о том, почему мир находится в таком плачевном состоянии, и сам же предлагает два возможных ответа.
(Чистилище 16:58–63)
[ «]Исчезла доблесть в человечьем стане,
как ты сказал, добра совсем нет в нем,
коварство давит мир в своем капкане. (060)
Прошу, скажи мне, здесь причина в чем.
Кто на земле и в небе грех сажает?
Поняв, я расскажу другим о том». (063)
(Purgatorio 16:58–63)
Lo mondo è ben così tutto diserto
d’ogne virtute, come tu mi sone,
e di malizia gravido e coverto; (060)
ma priego che m’addite la cagione,
sì ch’i’ la veggia e ch’i’ la mostri altrui;
ché nel cielo uno, e un qua giù la pone. (063)
Один ответ представляет детерминистическую возможность: всё, возможно, зависит от расположения звёзд, решено задолго и неконтролируемо человеком. Другой ответ исходит из человеческой деятельности на Земле.
Марко отвергает первый ответ, поскольку если бы это было верно, свобода воли была бы уничтожена, и система справедливости с адом, чистилищем и раем не имела бы смысла. Если бы свобода была лишь иллюзией, система справедливости была бы абсурдна.
(Чистилище 16:64–72)
Глубокий вздох «Ух!» горе выжимает,
и, справившись, он начал: «Брат, мир слеп,
и разум твой лишь в ногу с ним шагает. (066)
Причины все припишет ваш вертеп
лишь небу, будто всех людей движенья
оно диктует для живых судеб. (069)
Коль так, произошло бы разрушенье
свободной воли в вас, не мог бы суд
зло наказать, дать благу одобренье. [»] (072)
(Purgatorio 16:64–72)
Alto sospir, che duolo strinse in “uhi!”
mise fuor prima; e poi cominciò: “Frate,
lo mondo è cieco, e tu vien ben da lui. (066)
Voi che vivete ogne cagion recate
pur suso al cielo, pur come se tutto
movesse seco di necessitate. (069)
Se così fosse, in voi fora distrutto
libero arbitrio, e non fora giustizia
per ben letizia, e per male aver lutto.[”] (072)
Во времена Данте общее мнение было таково, что звёзды имеют влияние на людей в том смысле, что человек рождается с определёнными склонностями. Если этому утверждению следовать в буквальном смысле, то свобода воли отдельной личности уничтожается. Поскольку всё решается звёздами, нет смысла быть в ответе за свои поступки.
Свобода – это не есть что-то обретённое заранее, это свет, освещающий перед личностью верное по отношению к неверному. Если личность и рождается с предрасположенностями, то всё же нет необходимости поддаваться этим предрасположенностям. Если личность осознает свободу воли, это поможет ей преодолеть склонности на своём жизненном пути. Все души в чистилище занимаются поисками свободы для того, чтобы умножить свои возможности действовать свободно.
(Чистилище 16:73–78)
Движенья ваши в небе путь начнут,
пусть и не все, и разум жизнь осветит,
добро и зло в ней люди изберут (075)
свободно, но сурово небо: дети,
вы в первых битвах можете устать.
Всё побеждает, кто добро приметит. (078)
(Purgatorio 16:73–78)
Lo cielo i vostri movimenti inizia;
non dico tutti, ma, posto ch’i’ ’l dica,
lume v’è dato a bene e a malizia, (075)
e libero voler; che, se fatica
ne le prime battaglie col ciel dura,
poi vince tutto, se ben si notrica. (078)
Марко делает вывод, что причина жалкого состояния мира находится в душе и нигде больше.
(Чистилище 16:82–93)
Коль нынче сбился мир с дороги, тоже
причина в вас, спросите уж с себя.
Будь речь моя с глазком надежным схожей! (084)
В мир выскользнув, душа летит, любя,
как девочка, что плачет и смеется,
ребячась, с первым встречным жизнь губя. (087)
Наивная душа вперед несется,
неведомо куда от рук Творца,
но к первым радостям легко вернется. (090)
Вкус к малым ценностям в ней без конца,
обманется, к любви вновь возвратится.
Но без узды не сохранить лица. (093)
(Purgatorio 16:82–93)
Però, se ’l mondo presente disvia,
in voi è la cagione, in voi si cheggia;
e io te ne sarò or vera spia. (084)
Esce di mano a lui che la vagheggia
prima che sia, a guisa di fanciulla
che piangendo e ridendo pargoleggia, (087)
l’anima semplicetta che sa nulla,
salvo che, mossa da lieto fattore,
volontier torna a ciò che la trastulla. (090)
Di picciol bene in pria sente sapore;
quivi s’inganna, e dietro ad esso corre,
se guida o fren non torce suo amore. (093)
От философского диспута происходит вдруг неожиданный поворот на политику, где Данте, как и Аристотель, видит в законе лучшего учителя, который наставляет нас в том, что есть хорошее и что есть дурное.
(Чистилище 16:94–96)
Вот отчего закону подчиниться
и зоркому царю вам надлежит,
что к башне града истины стремится. (096)
(Purgatorio 16:94–96)
Onde convenne legge per fren porre;
convenne rege aver, che discernesse
de la vera cittade almen la torre. (096)
Император отсутствует, вместо него папа пытается прибрать к рукам императорские функции. Папа и церковь пренебрегают своими обязанностями культивировать душу, вместо этого они стремятся заполучить политическую власть, деньги и славу.
(Чистилище 16:106–112)
Достойный Рим привык иметь в пределах
два солнца, позволявших видеть путь
мирской и Божий, ведших дух и тело. (108)
Одно другим погашено, сомкнуть
пришлось меч с пастырем, но в совмещеньи
нет сил живых, чтобы вперед шагнуть, (111)
хоть не боятся своего скрещенья.
(Purgatorio 16:106–112)
Soleva Roma, che ’l buon mondo feo,
due soli aver, che l’una e l'altra strada
facean vedere, e del mondo e di Deo. (108)
L’un l’altro ha spento; ed è giunta la spada
col pasturale, e l’un con l’altro insieme
per viva forza mal convien che vada; (111)
Если правители ведут себя таким образом, то и те, кого они направляют, тоже будут вести себя таким образом.
В Песни 19 «Ада» пилигрим Данте встретил многих правителей разных мастей и понял из этих встреч, что зло и жестокость распространяются на массы через правителей. Поэт Данте намекает в связи с этим на ветхозаветного пророка Еремею и его обращение к правителям о том, что они должны осознать свою ответственность перед народом, ведь именно они являются причиной жалкого состояния народа.
Пилигрим Данте должен познать, как ему преобразовать себя и избежать ошибок грешников, виденных им в загробной жизни.
Дискуссия между тем продолжается, и следующая тема для размышлений – любовь. В Песни 17 «Чистилища» поэт Данте формулирует своё понятие любви, согласно которому можно различить два типа любви, любовь природную и разумную.
Природная любовь никогда не ошибается, разумная же может ошибиться: или выбирая неверный объект для любви, или недостаточно сильно ангажируя себя, или проявляя излишнюю ретивость.
(Чистилище 17:91–96)
Создатель и созданья никогда,
ты знаешь, без любви не пребывают
природной иль душевной, как когда. (093)
В природной, сын, ошибок не бывает.
В другой – ошибка иль дурной предмет,
избыток, малость силы подсекают. (096)
(Purgatorio 17:91–96)
“Né creator né creatura mai,”
cominciò el, “figliuol, fu sanza amore,
o naturale o d'animo; e tu ’l sai. (093)
Lo naturale è sempre sanza errore,
ma l'altro puote errar per malo obietto
o per troppo o per poco di vigore.[”] (096)
Поэт Данте утверждает, что любовь выражается в конечно счёте в том, что мы выбираем. То, что мы выбрали, и есть то, что мы любим. Как объясняет Аристотель, природная любовь представляет собой желание по отношению к чему-либо без примешивания к этому воли. Разумная любовь, по Аристотелю, это то, что личность в состоянии совершить – способность сделать выбор. Формулируя и определяя, какой выбор верный, а какой неправильный, поэт Данте конструирует свою «Комедию» как единую поэму любви.
Неверный объект для любви, или неверно приложенная любовь, определяются через гордыню, честолюбие, зависть и гневливость; недостаточная любовь, или нехватка любви определяются через лень; безудержная любовь определятся через скупость и разбазаривание, обжорство и сластолюбие. Все эти определения и заполняют семь террас чистилища.
(Чистилище 17:97-102)
Пока добра изъяна в первой нет,
сама собой вторая управляет,
и злых услад не прорастает цвет. (099)
Когда же зла усердье искривляет
излишком, недостатком сил людских,
против творца творенье выступает. (102)
(Purgatorio 17:97-102)
Mentre ch’elli è nel primo ben diretto,
e ne' secondi sé stesso misura,
esser non può cagion di mal diletto; (099)
ma quando al mal si torce, o con più cura
o con men che non dee corre nel bene,
contra ’l fattore adovra sua fattura. (102)
Похожее объяснение может быть применено к структуре «Ада», где эти определения достигают экстремальных выражений. В этой части «Комедии» поэт приближается к основам существования, заключающимся для него в любви и добре. Лень определена как любовь, которой не хватает усилия.
(Чистилище 17:127–132)
Добро, хоть смутно, – достоянье всех,
в нем успокоиться душа желает,
оно оспорит радость всех утех. (129)
Но, коль лениво кто приобретает
любовь, ее увидеть не спеша,
покаявшись, в сей раме пострадает. (132)
(Purgatorio 17:127–132)
Ciascun confusamente un bene apprende
nel qual si queti l’animo, e disira;
per che di giugner lui ciascun contende. (129)
Se lento amore a lui veder vi tira
o a lui acquistar, questa cornice,
dopo giusto penter, ve ne martira. (132)
В Песни 18 «Чистилища» разум подвергается анализу, заключающему, что разум сам по себе не решает проблем. Разум ограничен, к тому же разуму придаётся порой слишком большое значение, в этом поэт пытается предостеречь читателя от восприятия предыдущей Песни как рецепта к решению всех проблем на свете. Вергилий признаёт, что существует много вещей, которые непостижимы его разуму, пилигрим Данте вынужден дожидаться прихода Беатриче, чтобы получить объяснение своим сомнениям.
Вергилий скоро покинет произведение, а Веатриче, любовь Данте, станет следующим проводником Данте в его странствии к небесам. Признание Вергилием своей ограниченности исключительно и свидетельствует о том, что и сам Вергилий получает очищение своей души благодаря этому странствию.
(Чистилище 18:46–52)
Он: «Сколько разум может заглянуть,
смог я сказать, и там жди остальное,
где вере Беатриче вдаль шагнуть. (048)
Себя существование любое
может с материей слить, разлучить,
и доблести особого покроя (051)
без действия никак не различить. [»]
(Purgatorio 18:46–52)
Ed elli a me: “Quanto ragion qui vede,
dir ti poss’ io; da indi in là t’aspetta
pur a Beatrice, ch’è opra di fede. (048)
Ogne forma sustanzïal, che setta
è da matera ed è con lei unita,
specifica vertute ha in sé colletta, (051)
la qual sanza operar non è sentita,[”]
