полная версия

Михаил Иванович Шипицын
Знакомство с таинством православной Троицы Владимира Лосского

Предисловие

Чтобы понять догматику Владимира Лосского нам, сегодняшним искателям, необходимо проследить тот путь, преодолённый Лосским от толкования апофатического богословия греческих отцов церкви четвёртого века через исследование развития византийской религиозной мысли вплоть до четырнадцатого века к изучению корней апофатического мистицизма Мейстера Экхарта в его католическом толковании. Не менее важным является понимание той уникальной исторической ситуации, в которой оказался Владимир Лосский: оказавшись в эмиграции, он тем не менее сохранил преданность истинной православной церкви и способствовал развитию русского православного богословия; но вместе с тем находился в тесном контакте с теологами Запада, с представителями как католической римской церкви, так и с представителями других христианский церквей.

Для мыслителей, воспитанных в традициях западной религиозной философии, понимание и принятие богословия Лосского оказывается делом нелёгким, о чём свидетельствуют многочисленные работы современных религиозных исследователей, принадлежащих к различным христианским сообществам, посвящённые толкованию догматики Лосского. Помимо обзора некоторых из этих толкований в данной книге читателю предлагается сравнительный анализ догмата Троицы Лосского с толкованием этого догмата у Роберта В. Йенсона с тем, чтобы устранить непонимание и неверное толкование позиций и высказываний Владимира Лосского Йенсоном. Если по прочтении этой книги читателю удастся с помощью православного богослова Владимира Лосского проникнуть вглубь таинства христианской Троицы, цель написания данной книги будет считаться достигнутой.

Следует сказать несколько слов о методическом выборе для представления материала в данной книге. В основе методологического подхода Лосского к формулированию догматики лежит его трактовка наследия греческих патриархов, которые, в свою очередь, толковали Писание и эллинистических философов применяя апофатическую традицию. Эта апофатическая традиция явилась для Лосского ключом к пониманию осознания греческими отцами христианского Бога как Троицы. На основании этого будет разумным использование этого метода для понимания православной доктрины Троицы, предложенной Владимиром Лосским, который творчески, но вместе с тем с величайшей осторожностью интерпретировал видение Троицы древними греческими отцами церкви.

Апофатический мистицизм Мейстера Экхарта являет собой исключительную возможность проследить, каким образом западная схоластика относит мистицизм за пределы официальной религиозной философии и определяет ему место в личностном пиетизме. Герменевтический подход, с которым Лосский изучал писания отцов церкви, стал также и основным подходом к его исследованию корней апофатизма у Мейстера Экхарта. Это предоставляет все основания для использования герменевтического метода при прочтении работ Лосского и для сравнительного анализа этих работ с работами Йенсона. Этот же метод поможет установить историческую позицию Владимира Лосского не только в контексте русского православного богословия, но и в контексте развития доктрины Троицы среди западных теологов двадцатого века по нынешний день.

При выборе первичных источников главным критерием служило упоминание Владимиром Лосским догмата Троицы в своих работах или важнейших элементов его догматики. «Мистическое богословие восточной церкви» является по сути результатом работы Лосского над манускриптом к лекциям на тему православного мистического богословия как эмпирического знания о Боге, которые были прочитаны им в университете Сорбонны в сороковые годы двадцатого века. Первое издание книги на французском увидело свет в 1944 году, английский перевод был осуществлён в 1958 году. Некоторые тексты из книги были опубликованы в русском переводе российской церковной периодической печатью, там же был опубликован в 1991 году полный текст. «По образу и подобию Божию» есть собрание статей Лосского, изданного впервые на французском в 1967 годе, на английском в 1974, позднее на русском. «Отрицающая теология познания Бога Мейстером Экхартом» есть результат многолетнего исследования истории средневековой схоластики, сначала был написан как диссертация, после смерти Владимира Николаевича Лосского переработанная его учениками в форме книги, увидевшей свет в 1960 на французском, а в 1973 на английском. Русский перевод печатался эпизодически и по частям в церковной периодической прессе с 2001 по 2007 год. «Догматическое богословие» имеет своей основой текст лекций, прочитанных Лосским с 1954 по 1958 год, которые после его смерти были подготовлены к печати на французском его учеником и другом Оливером Клементом в 1958 году. В 1978 году вышел английский перевод, а в 1996 – итальянский.

При выборе вторичных источников автору представилось убедительным получить наиболее многочисленное представительство с экуменической точки зрения тех писателей, которые высказывают своё мнение относительно догмата Троицы Лосского. Руководствуясь этим критерием, русская православная церковь представлена Патриархом Минска и Слуцка Отцом Филаретом; Римская католическая церковь – Николаем Медведевым, Теодором Вафамом, Виорелом Команом и Аиданом Оп. Николсом; церковь Адвентистов Седьмого Дня – Евгением Зайцевым; Канадская Англиканская церковь представлена Петером М. Б. Робинсоном; лютеранская церковь – Робертом В. Йенсоном и Кнутом Альфсвогом, Джеймсом Дарином Генри и Трависом Е. Аблессом; Георг Хасингер является священником Пресвитерианской церкви; Рован Вильямс служил епископом в соборе Кентербери и вместе с Деборой Л. Кэйсевел, А. М. Альчином и Хью Бовроном представляют церковь Англии, Брандон Галахер изучает восточное православие в Американской Академии Религий и служит как священник.

Необходимо также сказать несколько слов о построении данной книги с тем, чтобы читатель мог свободно ориентироваться среди тем, наиболее для него интересных. Глава Первая настоящей книги посвящена описанию исторического и богословского контекста, в котором Владимир Лосский выступает как активный участник главнейших богословских дискуссий, оказываясь на самых передовых рубежах православной мысли, что представляет его как одного из наиболее влиятельных богословов как с восточной, так и с западной перспективы. Результатом участия в религиозных философских дискуссиях 1930-х и 40-х годов стало осознание Лосским необходимости более углублённого исследования патриархального богословия ранних отцов церкви для получения возможности защитить свои взгляды на православную доктрину против тенденций в российских философских кругах, выраженных в теософии и софиологии. Другим результатом этих дискуссий оказалось влияние на мышление Лосского тех самых тенденций, с которыми он так пылко полемизировал, так что его собственная богословская система обнаруживает эти тенденции, хотя и очищенные от теософского и софиологического пантеизма. По окончании этой главы автор надеется установить герменевтический взгляд на становление богословия Владимира Николаевича Лосского в контексте его непосредственного окружения православной церкви в эмиграции, но вместе с тем и в контексте поддержания тесных связей Лосского с Московским патриархатом как ядром русской православной церкви.

Глава Вторая настоящей книги посвящена описанию контекста развития догмата Троицы на Западе, в котором работы Владимира Лосского имели немаловажное влияние. Аблес (Ables 2012) ограничивает первый период этого развития с 1932 по 1960 год и характеризует этот период следующими событиями: работами Лосского по восстановлению православного апофатического богословия; развитием доктрины откровения Карла Барта в протестантизме; восстановлением из забвения теологии благодати Карлом Ранером в Римском католицизме. Согласно тому же Аблесу, второй период развития современной теологии на Западе ограничивается с 1960-х по 1970-е годы и отмечен необычайной активностью среди немецких теологов – как лютеранских, так и католических – которая приводит к повествовательной, или нарративной теологии троичной драмы Христа, сформулированной Бартом, и находит свою интерпретацию в законе Ранера, о котором читатель может узнать, прочитав эту главу. Следующий период в развитии западной современной теологии наступает в 80-е и отмечается Аблесом как время, когда работы Юргена Мольтмана были опубликованы в английском переводе, а также выходом в свет его работы «Бытие и причастие» [Being as Communion]. Этот период отмечен также генеральным обращением богословия Троицы к тринитарному индивидуализму, в чём немаловажную роль сыграла работа Джона Зизиуласа. Развитие западной теологии находится в своём настоящем периоде с середины 1990-х, отмечает Аблес, когда помимо утвердившегося консенсуса относительно доктрины Троицы как «парадигмы взаимоотношения Бог-человек» (Ables 2012), слышатся объективные голоса, выражающие сомнение о господствующем мнении относительно упадка христианского догмата Троицы на Западе, как это было отмечено в работах Ранера и Лосского. В результате прочтения этой главы автор надеется создать герменевтический образ Владимира Лосского на фоне современного развития западной доктрины Троицы, начиная с 1930-х годов по сегодняшний день.

Глава Третья настоящей книги предлагает вниманию читателя обзор современных исследований наследия Владимира Николаевича Лосского, что свидетельствует об актуальности его богословского мышления и видения. Как уже было упомянуто выше, представители самых разных христианских общин проявляют неослабевающий интерес к богословию Лосского в попытке понять и проанализировать его мышление и осознать экуменическую ценность его доктрины, которая обнаруживает свои корни во времени, когда христианская церковь была аутентически неделима. Герменевтический образ Владимира Лосского, предстающий в этой главе, отражает многие противоречия и критические замечания, выраженные исследователями творчества Владимира Лосского.

В Главе Четвёртой читатель, наконец, имеет возможность приступить непосредственно к знакомству с интерпретацией Лосским мистического богословия Восточной церкви и самому сделать заключение о правомочии критики, выраженной исследователями Лосского. Согласно Лосскому, догматические разночтения между Востоком и Западом имеют богословскую важность и ими не следует пренебрегать, – однако, он удерживается от искушения следовать путём критики западной догматики на условиях, установившихся в традиционном противостоянии между Востоком и Западом. Вместо этого, Лосский предлагает разъяснение этих разночтений с позиций догматики Восточной церкви, и в этом разъяснении тема излияния Духа Святого играет ключевую роль. По мнению Лосского, духовность и догматизм отделились друг от друга в Западной церкви, тогда как мистическое богословие питает самый корень Восточной церкви. Его надежда на нахождение пути к экуменическому единению покоится на пламенной вере в более ясное понимание разницы между этими двумя церквями. Если следовать за Лосским, целью апофатического богословия является не природа Бога или Его сущность, даже не Его личность, но концепция, возносящая как природу, так и личность – иными словами догмат Троицы – именно поэтому точное и ясное понимание его апофатической терминологии так важно для восприятия мышления Лосского. Человек принимает участие в жизни Божественной Троицы через дар Благодати, – иной возможности постичь таинство Троицы нет, утверждает Лосский и подчёркивает вместе с тем, что разница в концепциях Троицы заключается в том, что Запад начинает своё описание Троицы с сущности, от которой затем переходит к описанию Трёх Божественных Ипостасей; тогда как Восток начинает от Трёх Божественных Ипостасей, с тем, чтобы затем признать их сущими единой природы. Оба описания находятся в согласии с догматом Троицы Никейско-Константинопольского Символа Веры, что вселяет надежду на возможность современной формулировки Троицы, удовлетворяющей обе стороны. Термин «персона», или «личность» становится в этом отношении ключевым пунктом в расхождениях между пониманием термина современными теологами Запада и толкованием этого термина Владимиром Лосским. Критика Лосским западного понимания термина «персона», или «личность» покоится на его утверждении, что этот термин исходит не от эллинистической философии, как утверждает западная теология, но от христианского богословия. По прочтении этой главы читатель сможет иметь представление о том, в чём именно заключается позиция Лосского, видящего разницу между апофатическим мистицизмом Востока в восприятии Трёх Божественных Ипостасей, сущих одной природы, и предпочтением единой природы перед тремя персонами, как это принято на Западе.

Глава Пятая настоящей книги приводит читателя к результатам многолетнего исследования христианского мистицизма Мейстера Экхарта, совершённого Владимиром Лосским. Мистицизм Мейстера Экхарта явился результатом исторического процесса, происходящего в Римской католической церкви, когда официальная церковная догматика отчленяется от личностной апофатической духовности. Стремясь найти Бога-Сущность Святого Фомы Аквинского в понятии «глубины разума»/abditum mentis [Лат. ] Святого Августина, Мейстер Экхарт приходит к отрицанию обоих богословов, объединяя их в сфере мистицизма, что выражается у него через понятия спекулятивной теологии, утверждает Лосский. Работы Мейстера Экхарта обнаруживают для Лосского со всей очевидностью факт влияния неоплатонизма и философии Аристотеля на западную теологию. В результате прочтения этой главы читатель получит представление о том, как Владимир Николаевич Лосский видит толкование Троицы у Мейстера Экхарта.

Собственная концепция Владимира Лосского относительно догмата Троицы раскрывается перед читателем в Главе Шестой настоящей книги. Его мысль обращается к Евангелию в том понимании, как это Евангелие прочли греческие отцы церкви в четвёртом веке: им удалось сформулировать догмат Троицы таким образом, что таинство Божественности можно было выразить посредством монады и триады на одном дыхании. Концепция Лосского развивается далее через Троицу Евангелия, но для адекватного понимания его терминологии необходимо ясное представление об этой терминологии, на что и направлено содержание этой главы книги. Не менее важным является богословское объяснение Лосским важности проблемы filioque (Лат.) ставшей основной причиной разночтений догмата Троицы в западном и восточном понимании, что также находит своё место в этой главе.

Глава Седьмая представляет собой в качестве тематического исследования сравнительный анализ догмата Троицы у Лосского с тем же догматом у Роберта В. Йенсона, что с очевидностью выявит срочную необходимость для настоящего времени в нео-патриархальном богословии Владимира Лосского для верного понимания основного христианского догмата. После исследования Лосским различий между мистицизмом Запада и Востока, а также и причин этого различия, которые излагаются в предыдущих главах данной книги, автор надеется, что у читателя сложится ясное представление о православном толковании Троицы. По прочтении этой главы автор надеется найти объяснение тем трудностям, которые западный склад религиозного мышления испытывает при столкновении с мистическим богословием Востока, а также раскрыть те трудности, лежащие перед принятием и пониманием того факта, что философские религиозные концепции нуждаются в переосмыслении и синтезе с апофатическим богословием, как это предлагается Владимиром Николаевичем Лосским, для сохранения истинно богословского понимания, а не продолжения пути философской схоластики, не ведущей никуда.

Глава Первая: Владимир Лосский в контексте русской православной дискуссии двадцатого века

Становление Владимира Лосского как мыслителя происходило в атмосфере ожесточённой православной дискуссии 1930-х и 40-х годов, что побудило его к осознанию необходимости обращения к более глубокому изучению греческого патриархального богословия ранних времён христианства. Вооружённый таким образом необходимым терминологическим аппаратом, он был готов отстаивать свои взгляды на православные догматы русской церкви от философских тенденций России, выраженных в теософии и софиологии. Необходимо вместе с тем заметить, что и его собственное богословие испытало влияние этих тенденций, хотя и очищенных от теософского и софиологического пантеизма. Описание контекста русской православной дискуссии прольёт свет и на неизбежность того влияния, которое испытала и западная теология, развивающаяся в это время. Из-за преследований православия советским режимом, который был непримиримо враждебен по отношению к религиям любого вероисповедания, многие русские исследователи и мыслители были вынуждены покинуть Россию и эмигрировать на Запад. Православная дискуссия имела своё начало в России, но развернулась она со всей своей силой на западной теологической сцене.

Историческая ситуация накануне 1900 года в некоторой мере объясняет развитие русской православной мысли начала двадцатого века, которое имеет одним из своих истоков философов Запада. Вильямс отмечает довлеющее влияние на русских богословов и философов немецких идеалистов, называя Бёме, Шеллинга и особенно Гегеля среди наиболее влиятельных. (Williams 1994 стр. 500) На позициях метафизической философии и методологической систематизации стоял Владимир Соловьёв (1853–1900), конструирующий философские космологии, уходящие корнями в мифологию и имеющие своим ядром понятие «София», или Божественная Мудрость. (Williams 1994 стр. 500) Соловьёв настаивает на исключительной позиции русской православной церкви, исходя из того факта, что она не управляема никакой юридической законодательной системой извне, как это имеет место быть в Римской католической церкви; она также избавлена от атомарного дробления на экзистенциальный индивидуализм протестантской церкви. Такая уникальная позиция даёт православной церкви возможность провозгласить «София»-антропологию и Богочеловека с универсальной перспективы, считал Соловьёв.

Другие тенденции в европейской философии, такие как традиции Паскаля и Шлейермахера, казались более привлекательными для Ивана Киреевского (1805-56), который с жертвенным упорством посвятил свою жизнь толкованию писаний ранних греческих отцов церкви для русского православия и защите православного богословия от попыток Соловьёва внедрить там свои концепции. Основной позицией критики Киреевским концепций Соловьёва является его утверждение, что Соловьёв пренебрегает ролью непредсказуемости современной истории. Противоречия между этими двумя писателями разожгли полемику и отметили собой период 1920-х – 60-х годов как чрезвычайно активный в сфере богословской и религиозной философской мысли, послуживших современному православному теоретическому становлению. В этом контексте дискуссия между Владимиром Лосским и о. Сергеем Булгаковым (1871–1944), которая унаследовала обсуждение упомянутых противоречий, является наиболее информативной для целей настоящей книги.

О. Сергей Булгаков продолжал усовершенствование космологии Владимира Соловьёва, которое состояло в сосредоточении этой космологии на гуманизации мира. Имея своим духовным наставником о. Павла Флоренского (1882–1937), о. Сергей Булгаков вместе с ним интерпретировал миф Соловьёва о Софии, что стало в их понимании выражением всей Божественной жизни, которая, однако, не есть сам Бог. (Williams 1994, стр. 502) В своих более поздних редакциях о. Сергей Булгаков уточняет позиции своего духовного наставника и свои собственные, настаивая на том, что София в их понимании не должна ассоциироваться с Божественными Ипостасями; что она не есть объективированная Душа Мира, – в противном случае их позиции могли быть характеризованы как пантеистические. В некотором отношении такая трактовка понимания Софии перекликается с трактовкой Лосским учения Григория Паламы о Божественных энергиях, которая будет представлена позднее в этой книге. В своей окончательной редакции о. Сергея Булгакова София являет собой одухотворение всех живых существ к гармонии, порядку и организации. Язык его концепции полон мифологических значений: так, вышеописанное одухотворение миря именуется «эросом мира», а вечное движение Божественной Троицы представляется как кенозис/κενωσεις (Греч.) или само-опустошение. В согласии с его концепцией, церковь есть «София в процессе становления», «духовное сообщество, объединённое онтологической связью любви Бога, выраженной в причастии», мирская же сторона церкви «есть вопрос определённых решений и политических договорённостей». (Williams 1994, стр. 503) Ключевым элементом системы о. Сергея Булгакова становится кенозис, через который деятельность Христа в церкви актуализируется через «созидание Духом Святым нового сознания», приводящего членов церкви к Отцу благодаря их свободе, обретённой в церкви. «Слово есть «Я», или сознание, для которого человечность Христа есть «Мной», сущностью самосознания. Альтруизм Воплощённого Слова открыт для универсального отношения, универсальной доступности: когда отношение через Дух Святой становится нашим, наша изоляция исчезает и на её месте устанавливается соборность нового созидания.» (Williams 1994, стр. 504) Рован Вильямс называет о. Сергея Булгакова «возможно одним из самых сознательных и обдуманных представителей пост-просветительского мышления». (Williams 1994, стр. 505)

В своей полемике с о. Сергеем Булгаковым Владимир Лосский отрицает предположение о. Сергея о том, что Бог являет Себя Самому Себе через «некоторое осознание Отцом Сына через Духа». Для Лосского, откровение Бога лишь мыслимо через явление «другому, что не есть Бог, то есть созданию». (Lossky 2017, стр. 46)

Для более полного описания личности Владимира Лосского необходимо сказать несколько слов о его биографии. Отец Владимира Лосского, Николай Лосский, занимал позицию профессора философии в университете Петербурга, но в 1922 году семья была вынуждена эмигрировать, сначала в Прагу, позднее в Париж, где Владимир Лосский завершил своё образование в университете Сорбонны, исследуя средневековую историю. С 1944 он читал лекции по догматике и истории церкви в Институте Святого Дионисия в Париже. В то же время Лосский принимает участие в экуменическом движении и с 1947 года посещает русско-английскую конференцию имени Святого Олбана и Святого Георгия в Абингтоне, а также Августинский Конгресс в Париже в 1954 году, и Вторую Конференцию Патрологии в Оксфорде в 1955 году. (Медведев 2012, стр. 3–4) В этих собраниях Владимир Лосский выступал в роли мирского христианина, не рукоположенного священника или представителя монашеского богословия, и это показывает на динамику развития современного богословского православия. Тем не менее, пребывая мирянином, Владимир Лосский сохраняет своё богословие в полной привязанности церкви, поскольку именно в лоне церкви он нашёл источник милостивого одухотворения, доступного всем членам церкви. (Филарет 2003, стр. 3)

Необходимо помнить, что это было время, когда привязанность христиан, изгнанных из России, к администрации Московской Патриархии рушилась, – порой, как в случае с о. Сергеем Булгаковым, по причине отлучения от церкви Московским Патриархатом; порой, по инициативе самих эмигрантов, подозревающих московскую администрацию церкви в сотрудничестве с советским режимом. В этих непростых условиях Владимир Лосский сохранял свою приверженность Московской Патриархии и не примешивал свою политическую приверженность к богословским рассуждениям. Вместе с тем, он активно принимал участие в создании и упрочении «французского православия». Не следует обвинять Лосского в политической непоследовательности или двоякости, его поступки были продиктованы твёрдым убеждением в экклезиологической важности церкви в её историческом испытании не взирая на исход, который эти испытания принесут с собой. Его диалектическое видение функции церкви и её роли было одновременным единением через терпение и установлением множественности как средства выживания. Он ощущал себя вместе с церковью, преследуемой в России, но в то же время чувствовал необходимость примыкания к мировому экклезиологическому сообществу, проявляющему солидарность с церковью России и желание поддерживать контакт с мировым православием. (Филарет 2003, стр. 6–7) Являясь по своей ориентации глубоко русским православным, но одновременно связанный благодаря своей деятельности с ярчайшими умами религиозной философии и теологии Запада, Владимир Лосский достойно представлял собой высочайший интеллектуальный уровень восточной христианской традиции и богословское совершенство античной неделённой церкви во время, когда экуменическое движение только совершало свои первые шаги на Западе, отмечает о. Филарет. (Филарет 2003, стр. 7)

Благодаря интенсивной дискуссии между о. Сергеем Булгаковым и Владимиром Лосским, развернувшуюся на протяжении 1930-х годов, имя Лосского стало широко известным. В своей полемической книге, содержащей критику концепции о. Сергея Булгакова, «Дискуссия о Софии», Лосский находит теософию о. Сергея опасно близкой к гностицизму. В частности, критика Лосского содержит обвинение о. Сергея в эклектизме, а также в методических и структурных ошибках. Сама идея Софии как основного принципа Божественного Бытия была неприемлема для Лосского, как неприемлемо формулирование о. Сергеем Богочеловека, извечного единения Слова с человечеством как «Божественной возможности воплощения, которое являет вершину создания». (Nichols 2017, стр. 12) Вызывает критику Лосского и ключевая позиция о. Сергея относительно кенозиса: невозможно себе представить кенозис как нечто «природное», как природу Бога, поскольку для Лосского кенозис есть свободное изволение, и не важно, что это изволение Бога или человека. Приписывание о. Сергеем любви как природного атрибута также отмечается Лосским как неверное: любовь, согласно Лосскому, не принадлежит характеристике личности. Именно эта разница между личностью и природой, между персоной и сущностью и становится объектом многолетнего исследования для Владимира Лосского, что, наконец, привело его к творческому синтезу апофатического наследия ранних отцов церкви.

С исторической перспективы, Лосский оказывается в герменевтическом лагере и следует за Киреевским, а не за Соловьёвым. (Williams 1994, стр. 505) Довольно рано для Лосского становится очевидной необходимость устранения напряжения между западным и восточным христианством и, не взирая на некоторые ошибочные оценки относительно томизма, совершённые им на первых шагах этого устранения, его поздние работы, в особенности его диссертация на тему христианского мистицизма Мейстера Экхарта, содержат переосмысленную оценку томизма и отводят должное место Святому Фоме Аквинскому, которое он по праву заслуживает в истории христианской теологии. (Williams 1994, стр. 506) Можно было бы именовать Владимира Лосского богословом «кризисной эпохи» российской истории, пережившей уничтожение старой России во время революции и отмеченной последующими гонениями церкви советским режимом. Но вместе с тем следует также принять во внимание, что тот же самый кризис стал причиной становления православных оплотов на Западе, которые с тех времён возмужали и стали животворящими источниками истинного православного свидетельства, как отмечает о. Филарет. (Филарет 2003, стр. 1)

Позиция Владимира Лосского в православной дискуссии состояла не в том, чтобы реставрировать византийскую философию, испытавшую влияние Платона и Аристотеля, как это было в случае с о. Георгием Флоровским; не стал он и пламенным интерпретатором славянофильской софиологии, как это было в случае с о. Сергеем Булгаковым, стремившегося именно к этому. Для Владимира Лосского было важным сосредоточение на истинности, аутентичности того, что значит быть христианином: его исключительная способность как мирского богослова интерпретировать личностный опыт понимания церковной традиции Божественного причастия и сформулировать на этом основании связное и логически последовательное богословское высказывание, посредством которого метафизическая мистерия познания Бога может быть сообщена верующим, делает труды Лосского поистине необходимыми, по оценке о. Филарета. (Филарет 2003. стр. 3)

Последствия православной полемики оставили свои следы в истории. О. Сергей Булгаков воспринимается и по сей день спорным религиозным писателем. Позиция непримирения, высказываемая Владимиром Лосским по отношению к о. Сергею в его полемике, выглядит острым контрастом по сравнению с положительными замечаниями Лосского в адрес работ о. Павла Флоренского. Ни о. Сергей, ни о. Павел не признаны официальными православными кругами в той мере, как они этого заслуживают, по мнению Вильямса. В своих поздних работах Владимир Лосский свидетельствует о более терпимом отношении и большем понимании как позиции о. Сергея Булгакова, так и о. Георгия Флоровского, хотя и продолжает отрицать теософию Владимира Соловьёва.

Как уже было упомянуто, богословское мышление Владимира Лосского испытало влияние со стороны его противников по дискуссии, в частности софиологии о. Павла Флоренского и о. Сергея Булгакова. Настала пора взглянуть пристальнее на это влияние и выяснить, в чём же именно оно выразилось. Такую цель преследует Брандон Галлахер в своём обзоре ««Софиологическое» происхождение апофатизма Владимира Лосского». [The ‘Sophiological’ Origins of Vladimir Lossky's Apophaticism] Владимир Лосский характеризовал свой апофатизм как «богословие антиномий», что даёт основание Галлахеру предположить, что это является явным признаком влияния софиологии о. Сергея Булгакова с его «антиномизмом» на мышление Владимира Лосского. Под антиномизмом Галлахер понимает тот факт, что любая богословская истина имеет два одинаково необходимых подтверждения (тезис и антитезис), которые логически противоречат друг другу. Имея налицо конфликт между этими подтверждениями, мы вынуждены принять как тезис, так и антитезис на веру. (Gallaher 2013, стр. 278) Согласно Лосскому, антиномия есть ядро догмы: антиномия невозможности общения с Богом и Его мгновенная интимная общность в причастии выражает для Лосского догматическое определение, отделяющее Божественную сущность от Божественных энергий. В отличие от о. Флоровского и о. Булгакова, у Лосского Галлахер обнаруживает общую подозрительность относительно роли разума в теологии, поскольку для Лосского это ведёт к концептуальному идолопоклонству божественного. (Gallaher 2013, стр. 288) Лосский утверждает, что в тот момент, когда мы разрушаем антиномию, пытаясь разрешить её концептуально, мы лишаемся созерцательности и впадаем в «банальность рационализма» (Lossky 1974) и подменяем образ/созерцание спекулятивными концепциями – так можно оказаться в ереси троебожия или унитаризма – тогда как антиномия, напротив, возвышает дух над миром концепций и приводит к настоящему содержанию Откровения.