Марк Твен
Жанна д'Арк

То был день великий и достопамятный, день блестящей победы. Нами было захвачено множество пленных, но Жанна не позволила бы причинить им какой-либо вред. Взяв их с собой, мы на следующий день вернулись в Орлеан, встреченные обычной бурей приветствий и ликования.

И на этот раз на долю нашей предводительницы выпали новые проявления любви: во время проезда по улицам города к ней со всех сторон протискивались новобранцы, желавшие прикоснуться к мечу Жанны д'Арк и воспринять хоть частицу тех таинственных свойств, которые делали этот меч непобедимым.

Глава XXVIII

Войскам необходим отдых. На это было дано два дня.

Утром, 14 числа, я писал под диктовку Жанны в маленькой комнате, которую она иногда превращала в частный свой кабинет, если желала уединиться от официальных посетителей, отнимавших у нее время. Вошла Катерина Буше, присела на скамью и сказала:

– Жанна, дорогая моя, я хотела бы поговорить с тобой.

– Это меня нисколько не огорчает, напротив, я рада. Что у тебя на уме?

– А вот что: я почти целую ночь не могла заснуть, размышляя об опасностях, которым ты себя подвергаешь. Паладин рассказал мне, как ты попросила герцога посторониться, когда кругом летали пушечные ядра, и этим спасла ему жизнь.

– И я поступила правильно, не правда ли?

– Правильно ли? Конечно. Но ты сама осталась на месте. К чему ты это делаешь? Только случайно ты спаслась от гибели.

– О, вовсе нет. Мне не грозила никакая опасность.

– Жанна, как ты можешь так говорить! Ведь смертоносные снаряды все время летели вокруг тебя, и тебе постоянно грозила гибель.

Катерина не унималась. Она сказала:

– Опасность была ужасная, и я не вижу, чтобы тебе было необходимо там оставаться. И опять-таки ты повела войска на приступ. Жанна, не значит ли это искушать Промысел Божий? Я хочу взять с тебя слово. Я хочу, чтоб ты обещала мне предоставлять другим вести солдат на приступ, сама же ты должна беречь себя во время этих страшных сражений. Обещаешь?

Но Жанна отговаривалась и обещания не давала. Некоторое время Катерина сидела взволнованная и встревоженная и наконец сказала:

– Жанна, неужели ты навсегда останешься солдатом? Эти войны все длятся и длятся. Им конца не видно.

В глазах Жанны вспыхнул радостный огонь, и она воскликнула:

– Настоящий поход в четыре дня выполнит самую тяжелую часть предстоящей работы. А остальное будет не столь жестоко, крови будет пролито гораздо меньше! Да, через четыре дня Франция завоюет новый трофей, подобный спасению Орлеана, и сделает второй великий шаг на пути к свободе!

Катерина вздрогнула (я тоже); затем она устремила на Жанну долгий, как бы зачарованный взгляд и бессознательно пробормотала: «Четыре дня, четыре дня». Наконец она спросила тихо и с оттенком боязни:

– Скажи мне, Жанна, откуда ты это знаешь? По-видимому, ты что-то знаешь.

– Да, – ответила Жанна задумчиво, – я знаю. Я знаю. Я нанесу еще один удар, и еще один. И прежде чем закончится четвертый день, я нанесу третий удар.

Она замолчала. Мы сидели изумленные и бессловесные. Это продолжалось целую минуту: она смотрела наземь, и губы ее беззвучно шевелились. Потом раздались следующие, едва слышные слова: «И могущество англичан не возродится во Франции и через тысячу лет после этого удара».

Мурашки забегали у меня по спине. Была какая-то тайна в словах Жанны. Она опять находилась в состоянии ясновидения (для меня это было очевидно), как в тот день, когда среди пастбищ Домреми предсказала нам, мальчикам, нашу судьбу, а сама и не знала этого. Она и теперь говорила бессознательно, но Катерина, не догадываясь об этом, сказала, захлебываясь от счастья:

– О, я верю этому, верю! И я так рада! Ты тогда вернешься к нам и останешься у нас на всю жизнь, и мы будем тебя так любить и ласкать!

Едва заметная судорога пробежала по лицу Жанны, и задумчивый голос промолвил:

– Не пройдет и двух лет, как я умру жестокой смертью!

Я вскочил и предостерегающе поднял руку, иначе Катерина закричала бы. Я видел, что она вот-вот вскрикнет. Я прошептал ей, чтобы она вышла из комнаты и никому не говорила о происшедшем. Я сказал, что Жанна спит и бредит сквозь сон. Катерина ответила мне шепотом:

– Ах, я так рада, что это был лишь сон! Это так походило на пророчество. – И с этими словами она ушла.

Походило на пророчество! Я-то знал, что это было действительно пророчество. И я сидел, заливаясь слезами, так как теперь я знал, что скоро мы лишимся Жанны. Немного погодя она вздрогнула, пришла в себя и, осмотревшись, увидела меня в слезах; она вскочила с кресла и подбежала ко мне в порыве участия и сострадания; она положила руку мне на голову и сказала:

– Бедный мой мальчик! Что с тобой? Взгляни же на меня и объясни.

Мне пришлось солгать. Я решился на это не без борьбы, но другого выхода не было. Взяв со стола какое-то старое письмо, бог знает кем присланное и не помню что заключавшее, я сказал, что сейчас получил его от отца Фронта, который сообщает, что наше возлюбленное Древо Фей срублено каким-то извергом и что…

Мне не пришлось договорить. Она выхватила письмо из моей руки, просмотрела его сверху донизу, поворачивая его так и сяк, и зарыдала; слезы текли по ее щекам, она все время восклицала: «Ах, жестокий, жестокий! Нашелся же такой бессердечный человек! Ах, прощай наше L'Arbre Fee Bourlemont – мы, дети, так любили тебя! Покажи мне то место, где он об этом говорит!»

И я, доводя ложь до конца, показал ей мнимо роковые слова на мнимо роковой странице, и она глядела на эти буквы сквозь слезы и говорила, что она «по одному виду» узнала бы их: такие они злые и противные.

Тут в коридоре раздался громкий голос, возвестивший:

– Гонец от его величества короля с письмами к превосходительной госпоже, главнокомандующему французской армией!

Глава XXIX

Я знал, что ей явилось видение Древа. Но когда? Этого я не мог знать. Без сомнения, еще до того, как она просила короля воспользоваться ее помощью и сказала, что ей осталось потрудиться только один год. Тогда я не догадался, теперь же я был убежден, что она говорила с королем уже после видения Древа. Очевидно, она получила тогда счастливое предзнаменование, иначе она не была бы столь весела и жизнерадостна, как в последние дни. Напоминание о смерти не показалось ей горестным; нет – то было лишь знамение, что близок конец изгнания и что ей позволено вернуться домой.

Да, она видела Древо. Никто не принял к сердцу то предсказание, которое она возвестила королю; и причина понятна – никто не хотел принять его к сердцу; все желали, напротив, забыть об этом порицании, отречься от него. И всем удалось – все, до самого конца, будут спокойны и безмятежны. Все, кроме меня одного. Я должен носить с собой эту страшную тайну, не делясь ни с кем своим бременем. Тяжелое бремя, горький удел; каждый день будет приносить мне новые сердечные муки. Она обречена на смерть; и ждать осталось недолго. А я и не предвидел этого. Да и как мог я предугадать, когда Жанна была так сильна, бодра и молода и с каждым днем приобретала все большее право на спокойную и почетную старость? Должен сказать, что в то же время долголетие казалось мне благоденствием. Не знаю почему, но я держался такого мнения. Вероятно, молодежь по своему невежеству и суеверию всегда так думает. Жанна видела Древо. В ту мучительную ночь меня неотступно преследовал отрывок старинной песни:

 
И если мы, в чужих краях,
Будем звать тебя с мольбой,
Со словами скорби на устах, —
То осени ты нас собой!..
 

Но на рассвете звуки труб и барабанный бой нарушили дремотную тишину утра. Подъем! На коней, и в путь! Жаркая работа предстояла нам.

Не останавливаясь, мы дошли до Менга. Там мы приступом взяли мост и оставили для его защиты отряд солдат; остальное войско на другое утро отправилось дальше, к Божанси, где властвовал лев Тальбот, гроза французов. Когда мы подошли к этой крепости, то англичане отступили, а мы расположились в покинутом городе.

Жанна расставила пушки и обстреливала замок до самого вечера. Тут подоспело известие: Ришмон^[62], коннетабль Франции (потерявший милость короля главным образом вследствие злых происков ла Тремуйля и его единомышленников), спешил с большим войском на помощь к Жанне, а в помощи она весьма нуждалась, ибо Фастольф был теперь недалеко. Ришмон еще раньше хотел присоединиться к нам – во время нашего первого орлеанского похода. Но скудоумный король, послушный раб своих низменных советчиков, приказал ему держаться подальше и заявил, что мириться с ним не станет.

Я говорю об этих подробностях, ибо считаю их важными. Значение их в том, что они проясняют еще одно, дотоле не проявлявшееся свойство замечательного разума Жанны – прозорливость государственного человека. Никто не ожидал открыть это дарование у необразованной деревенской девушки семнадцати с половиной лет. Но она обладала им.

Жанна предпочитала встретить Ришмона как можно сердечнее; того же мнения держались и Ла Гир, и молодые де Лавали, и остальные военачальники. Но герцог Алансонский решительно и упорно восстал против этого. Он говорил, что, имея от короля безусловный приказ отстранять Ришмона и отвергать его услуги, он будет принужден покинуть армию, если приказ этот окажется нарушенным. А это поистине было бы тяжелое и великое бедствие. Однако Жанна взялась убеждать герцога, что спасение Франции должно стоять выше всех мелочей – даже выше приказаний венценосцев. И она достигла успеха. Она убедила его нарушить повеление короля ради блага отечества, помириться с графом Ришмоном и встретить его доброжелательно. Это была государственная заслуга – высочайшая и непогрешимая. В характере Жанны д'Арк можно найти все черты того, что люди называют великим, – стоит только присмотреться.

Рано утром 17 июня разведчики донесли о приближении Тальбота и Фастольфа, вспомогательное войско которого успело соединиться с англичанами. Забили барабаны, призывая к оружию. Мы выступили навстречу неприятелю, а Ришмон со своим войском остался в Божанси, охраняя замок и заменяя его гарнизон. Постепенно перед нами начали развертываться силы неприятеля. Фастольф пытался убедить Тальбота, что благоразумнее всего было бы на этот раз отступить, распределив новобранцев по английским крепостям на берегах Луары, чтобы усилить их гарнизоны, а затем – ждать; ждать подкреплений из Парижа; утомить армию Жанны ежедневными безрезультатными стычками; и наконец, выбрав удобную минуту, напасть внезапно на ее войско и уничтожить французов. Мудрый и опытный полководец был этот Фастольф. Но неистовый Тальбот и слышать не хотел ни о каких промедлениях. Он не мог без бешенства вспомнить о своем поражении под Орлеаном и о дальнейших победах Девы, и он поклялся Богом и святым Георгием покончить с нею, хотя бы ему пришлось сражаться одному. И Фастольф был вынужден уступить; однако он сказал, что они теперь рискуют потерять все то, что англичане завоевали многолетним трудом и многократными победами.

Неприятель занял сильную позицию и выстроился в боевом порядке, расположив впереди себя лучников, защищенных частоколом.

Надвигалась ночь. От англичан прислан был гонец с дерзким вызовом и предложением вступить в бой. Но Жанна вполне сохранила свое достоинство и не проявила ни малейшего раздражения. Она сказала герольду:

– Иди назад и скажи, что нынче слишком поздно начинать сражение; но завтра, если будет на то воля Господа и Царицы Небесной, мы сойдемся лицом к лицу в битве.

Ночь была темная и дождливая. Начался тот мелкий упрямый дождь, который бесшумно стелется по земле и поселяет в душе человека настроение безмятежного спокойствия. Около десяти часов д'Алансон, Бастард Орлеанский, Ла Гир, Потон де Сентрайль и еще два или три полководца явились в палатку главнокомандующего и принялись обсуждать с Жанной положение дел. Иные сожалели, что Жанна отказалась от сражения, другие – нет. Потон спросил, почему она отказалась. Она ответила:

– Причин было несколько. Англичане все равно наши; они от нас не ускользнут. Значит, нам незачем было рисковать, как случалось при иных обстоятельствах. День уже почти закончился. Нам нужен и отдых и свет, потому что силы наши на исходе: не забывайте, что девятьсот наших солдат с маршалом де Рецем остались сторожить в Менге мост, а тысяча пятьсот под командой коннетабля Франции охраняют мост и замок в Божанси.

Дюнуа сказал:

– Я скорблю об этой убыли наших сил, превосходительная госпожа, но тут ничего не поделаешь. И в этом отношении дело завтра ничуть не переменится.

Жанна ходила взад и вперед. Она мило, по-товарищески засмеялась и, остановившись перед этим старым боевым тигром, положила руку ему на голову и прикоснулась к одному из перьев его султана.

– Скажите, к которому перу я прикоснулась?

– Никак не могу, превосходительная госпожа.

– Во имя Господа! Бастард, Бастард, вы не в состоянии разъяснить мне этот пустяк, а в то же время отваживаетесь предрекать нечто великое: вы рассуждаете о том, что сокрыто в чреве еще не народившегося утра, вы говорите, что войска эти не соединятся с нами. А я думаю, что они успеют к нам примкнуть.

Эти слова поразили военачальников. Всем хотелось узнать, почему она так думает. Но вмешался Ла Гир и сказал:

– Оставьте. Она так думает, и этого довольно. Значит, так и будет.

Тогда Потон де Сентрайль спросил:

– Вы сказали, превосходительная госпожа, что были и другие причины, побудившие вас отказаться от битвы, не так ли?

– Да. Одна из причин заключается в том, что ввиду недостаточности наших сил и близости вечера битва могла бы окончиться вничью. А чтобы начать сражение, надо иметь уверенность, что сражение это должно быть выиграно. В завтрашней победе я уверена.

– Дай-то бог, аминь. Нет ли еще каких-нибудь причин?

– Да, еще одна. – И после минутного колебания Жанна промолвила: – Нынче не тот день. Назначено на завтра. Так предначертано.

Они собирались осыпать ее жадными вопросами, но она, подняв руку, остановила их. Затем она сказала:

– Это будет самая доблестная и благодетельная победа, какую Господь когда-либо даровал Франции. Прошу вас, не допытывайтесь, откуда и как я узнала об этом, но довольствуйтесь сознанием, что это правда.

На всех лицах можно было прочесть выражение радости, убежденности и безграничного доверия. Началась непринужденная беседа, вскоре, однако, прерванная гонцом с передовых постов; он принес известие, что уже в течение часа в английском лагере происходит какое-то суетливое движение, несвойственное такому позднему времени и необычное среди отдыхающего войска. Послали разведчиков, чтобы, пользуясь покровом дождя и ночи, узнать, в чем дело. И вот они только что вернулись, сообщая, что им удалось заметить многочисленные отряды солдат, осторожно крадущиеся по направлению к Менгу.

Полководцы крайне удивились, как легко было заметить при взгляде на их лица.

– Они отступают, – сказала Жанна.

– Похоже на то, – отозвался д'Алансон.

– Очевидно, – заметили Бастард и Ла Гир.

– Этого нельзя было ожидать, – сказал Луи де Бурбон, – но цель их поступка легко угадать.

– Да, – ответила Жанна. – Тальбот образумился. Его горячность охладилась. Он замышляет воспользоваться мостом в Менге и спастись на тот берег реки. Он знает, что при этом он оставляет свой гарнизон в Божанси на произвол судьбы – пусть, мол, отбиваются от нас как умеют; у него нет иного способа избежать сражения, и это он тоже знает. Однако он моста не получит. Мы об этом позаботимся.

– Да, – сказал д'Алансон, – мы должны последовать за ним и воспрепятствовать ему. Но как же Божанси?

– Относительно Божанси положитесь на меня, милый герцог. Я возьму крепость в какие-нибудь два часа и притом без кровопролития.

– Вы правы, превосходительная госпожа. Вам придется только передать им эту новость, и они сдадутся.

– Да. На рассвете я подоспею к вам в Менг вместе с коннетаблем и его полуторатысячным войском; а когда Тальбот узнает о взятии Божанси, то он будет изрядно ошеломлен.

– О, еще бы! Клянусь обедней! – вскричал Ла Гир. – Он соединится с гарнизоном Менга и двинется к Парижу. А тогда мы получим назад не только тот отряд, что стоит у моста, но и нашу стражу из Божанси. Таким образом, мы получим к началу тяжелого трудового дня подкрепление в две тысячи четыреста отличных солдат, как это и было нам здесь обещано меньше чем час тому назад. Поистине этот англичанин сам предупреждает наши желания и избавляет нас от излишнего кровопролития и тревоги. Приказывайте, превосходительная госпожа, мы ждем ваших приказаний!

– Они несложны. Предоставьте солдатам отдыхать еще три часа. В час пополуночи должен выступить под вашей командой авангард; Потон де Сентрайль пусть будет вашим помощником. Второй отряд двинется в два часа, под командованием герцога Алансонского. Держитесь в тылу врага и старайтесь избегать боя. Я поеду в Божанси в сопровождении стражи и покончу там дела настолько быстро, что еще до рассвета догоню вас вместе с коннетаблем Франции, и его войско соединится с вашим.

Она сдержала свое слово. Ее стража оседлала лошадей, и мы поехали под проливным дождем, взяв с собой пленного английского офицера, который мог бы подтвердить правдивость сообщения Жанны. Путь был недолог, и вскоре мы остановились против замка, требуя сдачи. Ришар Гетэн, лейтенант Тальбота, удостоверившись, что он и его пятьсот солдат оставлены на произвол судьбы, признал сопротивление бесполезным. Он не мог ожидать легких условий, однако Жанна была великодушна. Гарнизону было позволено взять с собой лошадей и оружие, и каждый человек мог унести имущества на одну серебряную марку. Они могли отправляться, куда им угодно, но обязывались не браться за оружие до истечения десятидневного срока.

До рассвета мы успели снова соединиться с нашей армией; с нами был и коннетабль и почти весь его отряд, ибо в замке Божанси мы оставили лишь незначительный гарнизон. Впереди слышны были далекие раскаты пушечных выстрелов: Тальбот начал атаковать мост. Но еще прежде чем рассвело, звуки эти прекратились и более не повторялись.

Гетэн послал гонца, которому Жанна дала пропуск для беспрепятственного проезда через наши войска; он должен был известить Тальбота о сдаче крепости. Он, конечно, опередил нас. Тальбот теперь счел за лучшее повернуть в другую сторону и отступить к Парижу. Когда наступил день, то он уже исчез; вместе с ними ушли лорд Скэльс и гарнизон Менга.

В эти три дня мы поживились на славу, прибрав к рукам великолепные крепости англичан, те крепости, которые столь уверенно и столь давно грозили Франции – вплоть до нашего прибытия.

Глава XXX

Когда наконец наступило утро этого приснопамятного дня – 18 июня, то, как я уже сказал, мы не могли нигде обнаружить присутствие врага. Но это меня нимало не тревожило. Я знал, что мы найдем его и что мы нанесем ему обещанный удар – тот удар, после которого владычество англичан во Франции не возродится и через тысячу лет, как предсказала Жанна в минуту ясновидения.

Враг устремился в необъятные равнины Ла-Босы – бездорожной пустыни, поросшей кустарником и кое-где затененной кучками деревьев; в этой местности войско могло очень быстро скрыться из глаз. Мы напали на следы, отпечатавшиеся на мягкой и влажной земле, и направили по ним свой путь. По этим следам было видно, что отступление происходило в полном порядке: ничто не указывало на смятение или панику.

Однако нам надлежало соблюдать осторожность. Местность была такова, что мы очень легко могли попасть в засаду. Поэтому Жанна отправила вперед отряды конницы под начальством Ла Гира, Потона и еще некоторых полководцев; они должны были разведать дорогу. Некоторые из вождей начали проявлять беспокойство: такая игра в прятки тревожила их, и они несколько утратили свою уверенность. Жанна отгадала их настроение и воскликнула с нетерпением:

– Во имя Господа! Чего вы хотите? Мы должны разбить этих англичан – и разобьем их. Они не ускользнут от нас. Мы доберемся до них, хотя бы они спрятались под облака.

Мы понемногу приближались к Патэ: до города оставалось около одного лье. Вдруг наши разведчики, осторожно пробиравшиеся через кусты, спугнули оленя, который, помчавшись прочь, в одно мгновение скрылся из виду. А через какую-нибудь минуту вдалеке, со стороны Патэ, раздался дружный крик многих голосов. Кричали английские солдаты. Они столько времени просидели в крепости, питаясь затхлыми припасами, что были не в состоянии сдержать свой восторг, когда увидели бегущую к ним лакомую дичину. Бедный олень – он причинил зло тому народу, который горячо его любил. Ибо теперь французы знали, где находятся англичане, но англичане и не подозревали о присутствии французов.

Ла Гир остановил свой отряд и послал нам известие. Жанна сияла от радости. Герцог Алансонский сказал ей:

– Отлично. Мы нашли их. Не начать ли нам сражения?

– Хороши ли ваши шпоры, герцог?

– К чему это? Разве они обратят нас в бегство?

– Nenni, en nom de Dieu!^[63] Англичане в наших руках; они погибли. Они побегут. Чтобы догнать их, нужно иметь хорошие шпоры. Вперед! Сомкнись!

К тому времени, как мы соединились с Ла Гиром, англичане заметили нас. Войско Тальбота шло, разбившись на три отряда. Впереди его авангард; затем артиллерия; и наконец, основные силы, значительно отставшие. Тальбот уже покинул заросли и находился на открытом месте. Он тотчас расставил артиллерию, авангард и пятьсот отборных лучников вдоль нескольких живых изгородей, мимо которых французам пришлось бы идти; он надеялся удержать за собой эту позицию, пока подоспеет его основной отряд. Сэр Джон Фастольф гнал отставший отряд галопом. Жанна, осознав благоприятность минуты, приказала Ла Гиру атаковать с ходу. Тот не заставил себя долго ждать и, как всегда, вихрем полетел со своей бешеной конницей.

Герцог Алансонский и Бастард хотели устремиться вслед за ним, но Жанна сказала:

– Пока рано. Подождите.

И они ждали, нетерпеливо ерзая в своих седлах. Но она была спокойна: она смотрела вперед, обдумывая, взвешивая, вычисляя – с точностью до минут, до доли минуты, до секунд. В ее глазах, в повороте головы, в благородной осанке – во всем сказывалось присутствие ее великой души; но она была терпелива, спокойна, она владела собой и – была хозяином положения.

А впереди, все удаляясь и удаляясь, мчалась грозная орда безбожников Ла Гира; колыхались султаны на шлемах, и ясно выделялась его высокая фигура с поднятым, как древко знамени, мечом.

Кто-то пробормотал в порыве восторга:

– Взгляните на сатану, несущегося со своими полчищами!

Вот он приблизился, приблизился вплотную к стремящемуся вперед отряду Фастольфа.

Вот он нанес удар, могучий удар, породивший смятение среди неприятеля. Герцог и Бастард привстали на стременах, чтобы видеть происходящее; они повернулись к Жанне и сказали, задрожав от волнения:

– Пора!

Но она подняла руку, продолжая присматриваться, взвешивать и обдумывать, и возразила снова:

– Нет еще, подождите.

Боевой отряд Фастольфа бешено стремился, точно лавина, к ожидавшему его авангарду. Но стоявшие солдаты вдруг вообразили, что войско Фастольфа в панике бежит от Жанны; ряды их дрогнули, и в одно мгновение они сами побежали, охваченные безумным страхом, а Тальбот, ругаясь и проклиная, полетел за ними.

Наступил долгожданный миг. Жанна пришпорила коня и мечом дала знак наступать. «За мной!» – воскликнула она и, пригнувшись к шее лошади, помчалась быстрее ветра.

Мы ринулись вслед за этой беспорядочно бегущей толпой и в течение трех часов резали, кололи, рубили. Наконец рога протрубили «стой!».

Битва при Патэ закончилась нашей победой.

Жанна д'Арк сошла с коня и остановилась, задумчиво обозревая страшное поле сражения. Потом она сказала:

– Благодарение Господу: могуч был сегодня удар Его десницы.

Немного погодя она подняла лицо и, устремив глаза вдаль, произнесла, как будто размышляя вслух:

– Тысячу лет, тысячу лет после этого удара не воспрянет во Франции английская мощь.

И снова она замолчала, погрузившись в думы; наконец, она повернулась к своим полководцам, стоявшим поодаль; лицо ее просветлело, в глазах загорелся благородный огонь, и она промолвила:

– О друзья, друзья! Сознаете ли вы? Франция находится на пути к свободе!

– И только благодаря Жанне д'Арк! – сказал Ла Гир, шествуя мимо нее и отвешивая ей глубокий поклон; остальные полководцы последовали его примеру. Я слышал, как он пробормотал на ходу: «Я не отказался бы от своих слов, хотя бы меня грозили спровадить за это ко всем чертям!» Затем мимо Жанны прошли, один за другим, отряды нашей победоносной армии, неистово крича: «Ура! Да здравствует Орлеанская Дева!» А Жанна улыбалась и салютовала им своим мечом.

Мне еще раз довелось увидеть в тот день Жанну на кровавом поле сражения при Патэ. Под вечер я встретил ее в том месте, где грудами и кучами лежали мертвые и умирающие; наши солдаты смертельно ранили одного из английских пленников, который был слишком беден, чтобы заплатить выкуп. Она издали видела, как совершилось это жестокое дело; она поскакала к тому месту и тотчас послала за священником. Теперь она положила голову умирающего врага к себе на колени и утешала его в минуту смерти словами участия и ласки, как будто она была его родная сестра; и женские слезы все время текли по ее щекам^[64].