Лев Толстой
Полное собрание сочинений. Том 20. Варианты к «Анне Карениной»

* № 57 (рук. № 31).

Уже передъ концомъ курса Князь, тяготившійся жизнью за границей и ѣздившій въ Баденъ и Кисингенъ къ своимъ знакомымъ набраться, какъ онъ говорилъ, русскаго духа, вернулся къ своимъ.

День былъ прекрасный; Князь въ легонькомъ, модномъ, короткомъ пиджакѣ, особенно странномъ, сидѣвшемъ на его толстомъ, крупномъ тѣлѣ съ своими русскими морщинами, одутловатыми щеками на крахмаленныхъ воротничкахъ въ самомъ веселомъ расположеніи духа вышелъ рано утромъ вмѣстѣ съ Кити, провелъ ея на воды, свелъ съ ея другомъ и самъ пошелъ гулять по городку. Ужъ который разъ онъ обходилъ этотъ несносный ему городокъ съ его чистыми улицами.

Онъ подошелъ къ лавочкамъ и накупилъ талеровъ на десять: разрѣзной ножикъ, рѣзной сундучекъ; бирюльки и пошелъ опять на воды за Кити, чтобы отвести ее домой. Она все еще ходила подъ руку съ другомъ и оживленно разговаривала.

– Ну, пора, я перерываю вашъ интересный разговоръ, – сказалъ онъ^[949] Варенькѣ.

– Нашъ интересный разговоръ никогда не кончится, – сказала Варенька улыбаясь.

– Вы бы сдѣлали намъ удовольствіе пить съ нами кофе.

– Благодарю васъ, я только^[950] зайду къ Madame[?]. До свиданья, Кити.

Разговоръ, дѣйствптельно, былъ очень интересный. Онѣ говорили о Профессорѣ и о томъ, что Варенька не совѣтовала Кити больше ходить къ нимъ. Какъ ни старалась Варенька скрыть причину, Кити догадалась. Она сама видѣла послѣднее время, что въ отношеніи къ ней Профессора было что то больше, чѣмъ обыкновенная симпатія. Кити замѣчала смущеніе его, когда она оставалась съ нимъ одна, и смущеніе это передавалось ей. Морщинка на лбу Кити вспухла, и она замолчала, отвѣчая только «да» и «нѣтъ» на вопросы Вареньки.

Варенька ушла, обѣщавъ придти къ кофе.

Она ушла, а Князь, взявъ подъ руку дочь, пошелъ съ нею прежде къ стойкѣ съ печеньями, накупилъ мѣшокъ сухарей и пошелъ дальше, показывая дорогой свои покупки. И прежде Кити боялась взгляда своего отца на Вареньку и теперь и боялась и желала узнать, что онъ думалъ, но Князь еще ничего не говорилъ про нее, и Кити боялась, что онъ посмѣется надъ нею. Но отецъ ни смѣялся и не хвалилъ, какъ будто не находя въ ней ничего особеннаго, и это огорчало Кити.

– Папа, какъ тебѣ нравится Варенька?

– Очень, очень, – сказалъ онъ, но Кити видѣла огонекъ насмѣшки въ глазахъ Князя.

– Нѣтъ, папа, ты не смѣйся надъ ней, она такая прелесть.

– Я и не думаю смѣяться, я только одно знаю, что если ты поступишь въ ихъ секту, то онѣ тебя выгонятъ.

– Отчего?

– Оттого что, первое, надо быть старой и некрасивой.

– Варенька очень хороша. Но, папа, ну ради Бога безъ шутокъ. Развѣ это дурно, что она помогаетъ ближнему, читаетъ Евангеліе, учитъ…

– Прекрасно. Но я одно знаю, что если бы не было несчастныхъ, чтобы они дѣлали? Въ Англіи нарочно дѣлают poors,^[951] чтобъ было для кого собирать жертвы. Не люблю я, не люблю всю эту Европу.

– Да вѣдь это не Европа, это христіа[нство].

– Нѣтъ, это Европа. У насъ, хочешь душу спасать, иди въ монастырь, a здѣсь – нѣтъ, здѣсь одной рукой отнимать, а другой подавать.

– Да Варенька Русская.

– Тѣмъ она и мила, что Русская, a тѣмъ непріятна, что набралась духа здѣшняго.

Кити замолчала; подъ вліяніемъ неудовольствія, вызваннаго разговоромъ съ Варенькой, многое изъ словъ отца запало ей въ голову.

– Ну, купили булокъ и пойдемъ, мама ждетъ, – сказалъ Князь.

– A тебѣ ужасно скучно, папа, – сказала Кити улыбаясь.

– Есть грѣшокъ. Не скучно, a тѣсно, некого побранить. Поворчать нельзя. А, Марья Евгеньевна, – обратился онъ къ Русской знакомой дамѣ, – пойдемте съ нами. Вотъ распрашиваетъ меня, скучно ли мнѣ. Я говорю: поворчать не на кого. Вѣдь я люблю, она знаетъ, поутру посидѣть за чаемъ съ сигарой въ своемъ соку, какъ говядина, знаете, въ своемъ соку.

– Ну ужъ Князь скажетъ, – разразившись смѣхомъ, сказала Марья Евгеньевна. – Ну что, вы въ Кисингенѣ много Русскихъ нашли?

– Пропасть. Петровы, Мягкіе, Назоновы, Тали, Каренинъ.

– Да что-то, говорятъ, онъ очень боленъ.

– Нѣтъ, все такой же. Онъ никогда особеннымъ весельчакомъ не былъ, ну а теперь еще мрачнѣе. Тамъ уморительно: какъ кто пріѣдетъ, Staendchen^[952] даютъ.

– Что такое?

– Соберутся музыканты и играютъ подъ окнами. Ну, про него какъ узнали, ему такой Staendchen задали, что меня разбудили. Вы понимаете какъ ему весело.

Въ такихъ разговорахъ они пришли къ дому. Княгиня уже ждала своихъ въ саду въ тѣни каштана, гдѣ они обыкновенно пили кофе въ хорошую погоду.

– Что, нашъ Herr^[953] нынче не сердитъ? – спросилъ Князь жену.

– Нѣтъ, онъ очень милъ, и сливки отличны.

Скоро Herr этотъ, здоровенный мужикъ, хозяинъ, въ фартукѣ съ засученными рукавами явился съ подносомъ. И скоро пришла^[954] Варенька. Князь взялъ газету и прочелъ вслухъ: «желаютъ мужа съ среднимъ состояніемъ среднихъ лѣтъ» и т. д.

– Молодцы нѣмцы, все у нихъ акуратно. Какъ вы на это смотрите? Вотъ, Кити, ты хвалишь Европейское. Я говорю, что у насъ все по сердцу, а у нихъ по акуратности.

* № 58 (рук. № 34).

Пріѣхавъ къ своимъ, князь распросилъ про ихъ житье бытье и, узнавъ про знакомство Кити съ М-ме Шталь, Варенькой и съ Кроновыми, увидавъ ее оживленною и здоровою, онъ по своему объяснилъ себѣ ея душевное состояніе, и Кити видѣла, по зажегшейся въ его маленькихъ глазахъ искрѣ, что онъ не осуждалъ, но и не одобрялъ всего этаго. Она чувствовала, что онъ скажетъ что нибудь мѣткое и насмѣшливое и что слово его будетъ имѣть на нее сильное вліяніе, и боялась, что она въ своемъ настроеніи не устоитъ противъ этого слова. Но онъ ничего не сказалъ въ первый вечеръ, а разсказывалъ много про русскихъ знакомыхъ и дѣлалъ планы отъѣзда и жизни въ деревнѣ до зимы. На другой день Князь съ Кити пошелъ на воды.

* № 59 (рук. 34).

Слѣдующая по порядку глава.

За кофеемъ, къ которому Князь пригласилъ и Вареньку, Марью Евгеньевну Ртищеву, московскую знакомую, онъ былъ^[955] очень веселъ и говорливъ. Кити радовалась на отца,^[956] но была задумчива и озабочена. Она не могла разрѣшить задачу, которую ей невольно задалъ отецъ съ своимъ веселымъ, полнымъ жизни взглядомъ на ея друзей и на ту жизнь, которую она такъ полюбила. Къ задачѣ этой присоединилась еще задача перемѣны ея отношеній съ Кроновымъ, и ей смутно казалось, что разрѣшеніе обѣихъ задачъ должно быть одно и тоже.

Князь велѣлъ Кити принести свои покупки, гостинцы и показывалъ ихъ всѣмъ. Тутъ были разные сундучки, бирюльки, рѣзныя деревянныя собачки, охотники, разрѣзные ножики всѣхъ сортовъ, которыхъ онъ накупилъ кучу на всѣхъ водахъ.

– Ну на что ты накупилъ эту бездну, – говорила Княгиня улыбаясь.

– Пойдешь ходить, ну зайдешь, купишь. Пристаютъ: у меня купите, у меня.

– Вотъ этого я не понимаю, – сказала Княгиня. – Это только отъ скуки.

– Я не отрекаюсь. Такая скука, что не знаешь, куда дѣваться.

– Помилуйте, Князь, такъ интересно!

– Да что же интересно? Все тѣже нѣмцы, и всѣ они совершенство. Все у нихъ акуратно. И газеты то, и тѣ читать нельзя. Все ребусы: ging, а потомъ и догадывайся, что aus или ab auf.

– Да смѣяться надо всѣмъ можно.

– Молодцы нѣмцы. Вотъ мы, по глупости, жениться или выдти замужъ ждемъ, чтобы полюбить человѣка, сойтись; а у нихъ просто: молодой человѣкъ красивой наружности ищетъ жену съ красивымъ лицомъ, съ 5000 талеровъ, hochst discretion,^[957] и отлично. A я варваръ, – перебилъ Князь, – что дѣлать! Признаюсь, мочи нѣтъ. Все акуратно, все затянуто, подтянуто. Сапоги снимай самъ – да еще за дверь выставляй. Какъ это покойно. Утромъ вставай, одѣвайся, иди въ salon чай скверный пить. То ли дѣло дома. Проснешься, не торопясь посердишься на что нибудь, поворчишь. Принесутъ чай, возьмешь газету или книгу, сигару. Вотъ она бранитъ, а я это то люблю. Извините, – обратился онъ къ дамамъ. – Въ своемъ соку, это называется, чай пить. Какъ говядинка въ своемъ соку. Все обдумаешь, опомнишься, не торопишься.

– Ну ужъ Князь скажетъ, – покатившись со смѣху, подхватила Марья Евгеніевна.

– A Time is Money.^[958] Вотъ ужъ глупѣе ничего не слышалъ. Время – это вся жизнь, счастье и все, а не деньги. А то въ Киссингенѣ, только я пріѣхалъ ночью, утромъ сладко заснулъ – Драмъ да дамъ. Эти штендхенъ Каренину. Разбудили, разбойники.^[959]

– Ну что жъ, и очень хорошо. Принцесса разсказывала мнѣ, что у нихъ [?]

– Алексѣй Александровичъ? А онъ тамъ былъ. Говорятъ онъ очень былъ…

Кити, собиравшаяся уходить съ Варенькой, остановилась послушать о Каренинѣ.

– Какъ же, узнали его важные чины, ему каждый день штендхенъ. Боленъ не особенно, но убитъ.

– А что?

– Да не ладно, говорятъ, съ женой. Мнѣ говорили…

Кити остановилась, чтобы послушать о Каренинѣ, а Князь оглянулся на нее, чтобы узнать, ушла ли она, для того чтобы разсказать про Каренина. Она поняла это и ушла съ Варенькой на свою обычную, бывшую самымъ любимымъ ея временемъ, прогулку по саду. Во время этой прогулки были ихъ самые задушевные разговоры.

* № 60 (рук. № 37).

Въ разногласіяхъ между братьями Сергѣй Левинъ всегда приводилъ брата къ сознанію несостоятельности своихъ мнѣній. Но Константинъ Левинъ и не любилъ спорить съ братомъ, во первыхъ, потому, что онъ чувствовалъ, что братъ умнѣе его, больше думалъ, и, во вторыхъ, потому, что онъ чувствовалъ, что они находились на двухъ различныхъ высотахъ, и, очевидно, для каждаго перспектива была особенная: то, что было заслонено для однаго, было открыто для другаго; то, что для однаго казалось маленькимъ, для другаго казалось большимъ и наоборотъ. Для Сергѣя Левина меньшой братъ его былъ славный малый съ сердцемъ, поставленнымъ хорошо (какъ онъ говорилъ по французски), но съ умомъ не глубокимъ и не анализирующимъ. Онъ, съ снисходительностью старшаго брата, иногда объяснялъ ему значеніе вещей, но спорить не могъ, потому что всегда разбивалъ его. Константинъ Левинъ смотрѣлъ на брата какъ на человѣка огромнаго ума, самаго умнаго въ Россіи и одареннаго лучшимъ даромъ, котораго недостатокъ болѣзненно чувствовалъ въ себѣ Константинъ Левинъ, – даромъ самоотверженія и любви къ отвлеченной истинѣ и добру и способности дѣятельности для общаго блага. И потому при всѣхъ разногласіяхъ съ нимъ онъ находилъ, что источникъ разногласія ихъ въ его, Константина Левина, неспособности принимать къ сердцу отвлеченное общее благо. Онъ уже давно и нѣсколько разъ встрѣчалъ это стремленіе къ общему благу въ другихъ и отсутствіе этого стремленія въ себѣ, старался воспитать въ себѣ это чувство, но всякій разъ онъ не могъ преодолѣть фальши и бросалъ и теперь уже не пытался, а съ стыдомъ признавалъ себя неполнымъ человѣкомъ, лишеннымъ человѣческаго качества – самоотверженія, которое онъ встрѣчалъ въ столь многихъ, и смирялся. Одно, что утѣшало его, было то, что, не смотря на это, онъ твердо зналъ въ глубинѣ души, что онъ все таки любитъ на свѣтѣ только хорошее и никогда не солгалъ ни себѣ, ни другимъ.

Кромѣ того, Константину Левину было въ деревнѣ неловко съ братомъ еще оттого, что Константинъ Левинъ въ деревнѣ бывалъ всегда, особенно лѣтомъ, въ дѣятельности, a Сергѣй Левинъ отдыхалъ, и Константину бывало неловко его оставить.^[960] Не смотря на всю любовь и уваженіе къ брату, Константинъ Левинъ замѣтилъ^[961] въ немъ маленькую слабость, которая для него не портила, но украшала величественную фигуру брата. Онъ любилъ галлерею. Хотя онъ и отдыхалъ теперь въ деревнѣ, т. е. не работалъ надъ своей печатающейся книгой, только правилъ присылаемыя корректуры, Сергѣй Левинъ такъ привыкъ къ умственной дѣятельности, что онъ часто высказывалъ въ красивой сжатой формѣ свои мысли и любилъ, чтобы было кому слушать. Онъ даже любилъ гостей, и Константинъ Левинъ часто удивлялся, какъ онъ иногда небрежно металъ свой бисеръ передъ свиньями. Самый же обыкновенный и естественный слушатель его былъ его братъ. Сергѣй Левинъ любилъ^[962] лечь въ траву на солнцѣ и лежать такъ, жарясь, и лѣниво болтать.

– Ты не повѣришь, – говорилъ онъ брату, – какое для меня наслажденіе эта хохлацкая лѣнь. Ни одной мысли въ головѣ, хоть шаромъ покати.

Или любилъ удить рыбу и даже, какъ замѣтилъ Константинъ Левинъ, какъ будто и гордился тѣмъ, что можетъ любить такое глупое занятіе. Но Константину Левину скучно было сидѣть, слушая его, особенно потому, что онъ зналъ – безъ него возятъ навозъ на нелѣшеную десятину и навалятъ Богъ знаетъ какъ, если не посмотрѣть, и рѣзцы въ плугахъ не завинтятъ, а поснимаютъ и скажутъ, что соха матушка.

– Да будетъ тебѣ ходить по жарѣ, – говорилъ ему Сергѣй, когда онъ уходилъ.

Кромѣ того, братъ не переставалъ ему выговаривать за то, что онъ бросилъ земство. Одинъ разъ у нихъ былъ длинный разговоръ объ этомъ и почти споръ, въ которомъ Константинъ Левинъ чувствовалъ, что онъ совершенно осрамился и все таки не могъ согласиться съ братомъ.^[963]

Въ первыхъ числахъ Іюня случилось, что старуха тетушка, сходя съ крыльца, поскользнулась, упала и свихнула руку въ кисти. Послали за земскимъ докторомъ. Пріѣхалъ молодой, болтливый, только что кончившій курсъ студентъ. Онъ осмотрѣлъ руку, сказалъ, что не вывихнута, и, оставшись обѣдать, видимо наслаждался бесѣдой съ знаменитымъ Левинымъ и разсказывалъ всѣ уѣздныя сплетни, жалуясь на дурное положеніе земскаго дѣла. Когда докторъ уѣхалъ, Сергѣй Левинъ съ удочкой собрался на рѣку, и Константинъ Левинъ, которому нужно было на пахоту и посмотрѣть луга, вызвался довести брата въ кабріолетѣ.

Было то время года – перевала весны въ лѣто, то время, когда урожай уже опредѣлился, рожь уже вся выколосилась и, сѣро зеленая, неналитымъ еще легкимъ колосомъ, волнуется по вѣтру; когда желтозеленые овсы выбиваются кое гдѣ въ метелку и по нимъ сидятъ еще не выполоные старые, развѣтлившіеся кусты желтой травы; когда гречихи у хорошихъ хозяевъ посѣяны и лопушатся, скрывая землю, и только старовѣры сѣютъ, поминая Акулину гречишницу; когда убитые скотиной пары съ трудомъ до половины вспаханы съ оставленными дорогами, которыхъ не беретъ соха; когда накатаны жесткія дороги на поля возкой навоза и присохшія кучи все таки пахнутъ на заряхъ навозомъ, сливающимся съ запахомъ меда отъ пчелиныхъ травъ; когда не паханные пары и залежи ярко жолтые отъ свергибуса, а береженые луга на буграхъ нѣжно синѣютъ расходящимися фигурами незабудокъ, а въ низахъ стоятъ, ожидая косы, сѣрыми метелками въ верху и сочнымъ подростомъ снизу луга съ чернѣющимися кучами стеблей выполоннаго щавельника и кое гдѣ примятыми лежками съ крутой стѣной травы вокругъ; когда въ лѣсахъ глухо, поспѣла ягода и грибы; когда соловей допѣваетъ послѣднюю пѣсню и вывелась уже ранняя птица и на молодыхъ деревьяхъ на зарѣ видны изумрудные побѣги нынѣшняго года; когда липа уже приготовилась къ цвѣту и вся запестрѣла желтыми прилистками; когда на пчельникахъ старики не спятъ въ обѣденное время и пчела волнуется и роится. Было то время, когда въ сельской работѣ приходитъ короткое время передышки передъ началомъ всякій годъ повторяющейся, но всякій годъ вызывающей всѣ силы, всю энергію народа, – время уборки. Урожай былъ прекрасный, весна была прекрасная, и теперь стояли очень жаркіе дни съ росистыми короткими ночами. Братья должны были проѣхать и черезъ поля и черезъ лѣсъ и подъѣхать къ лугамъ. Сергѣй Левинъ, очень чуткой къ красотамъ природы, любовался все время. Константинъ Левинъ, оглядывавшій поля, пары, кучи навоза и луга, задавалъ себѣ вопросъ: косить или подождать?

Во время сѣнной уборки Левинъ, какъ и всѣ почти хозяева, несмотря на то что уборка сѣна есть одна изъ неважныхъ статей хозяйства, Левинъ приходилъ всегда въ особенно сильное волненіе. Косить, не косить ли? Трясти, не трясти? Будетъ ли погода? Сгребутъ ли въ валы, въ копны, смечутъ ли въ стога до дождя? Готово ли сѣно, что барометръ, что у другихъ, убрано ли? Есть что то забирающее за живо въ уборкѣ сѣна, и Левинъ, страстно любящій хозяйство, всегда испытывалъ этотъ азартъ и волненіе. Разъ, проѣхавши на покосъ, онъ попробовалъ самъ косить и почувствовалъ такое успокоеніе отъ волненія и работа ему эта такъ понравилась, что съ тѣхъ поръ онъ ужъ два года косилъ съ мужиками, когда ему было время.^[964] Нынѣшній годъ онъ былъ въ раздумьѣ – косить или нѣтъ. Ему совѣстно было оставлять брата по цѣлымъ днямъ и совѣстно было, что онъ посмѣется, увидитъ въ этомъ оригинальничаніе, но^[965] онъ чувствовалъ, что ему слишкомъ неловко съ братомъ и необходимо то сильное физическое движеніе, которое ему давалъ покосъ, и онъ рѣшилъ, что будетъ косить. Но болѣе всего убѣдилъ его въ этомъ видъ большаго луга, когда онъ прямо въѣхалъ въ него на кабріолетѣ, подвозя брата къ тому ракитовому кусту, у котораго брались окуни, и когда онъ увидалъ, какъ сѣрый пухъ луга махался до колѣнъ лошади, моча ея ноги и копыты, и когда, оглянувшись на слѣды колесъ, по^[966] густому ковру подсѣда въ четверть, «нѣтъ, поспѣли луга, – подумалъ онъ, – и заря красно догораетъ».

Братъ сѣлъ подъ кустомъ, разобралъ удочки, а Константинъ Левинъ отвелъ лошадь, привязалъ ее и пошелъ пройтись по самой серединѣ луга. Трава была по поясъ на заливномъ мѣстѣ и шелковистая, мягкая сверху, густая внизу. На лугу никого не было. Какъ сѣрое море, стояла трава, не шелохаясь отъ вѣтра. Перепела и коростели перекликались, и одна перепелка вылетѣла.

* № 61 (рук. № 37).

Работа такъ и кипѣла, подрѣзываемая съ сочнымъ звукомъ трава наклонялась и ложилась со всѣхъ сторонъ, кое гдѣ попадались грибы, которые срѣзали и за которые сердился старикъ и собиралъ. Старикъ въ курткѣ полѣзъ на гору и поскользнулся потомъ въ своихъ лаптяхъ, трясясь всѣмъ тѣломъ и висѣвшимъ низко шагомъ клѣтчатыхъ портокъ, которые тряслись на немъ, но все таки лѣзъ, шутилъ и срѣзалъ траву. Левинъ чувствовалъ, что безъ косы даже онъ другой разъ спотыкнулся бы, и не легко влѣзъ на эту гору. Теперь въ артели шелъ въ ряду, махая косой, чувствуя, что какая то внѣшняя сила двигала имъ. Лѣсная трава пахла пряно и сочно и придавала бодрость и веселье.

Додѣлали послѣдніе ряды, и весело всѣ пошли къ дому. Левинъ сѣлъ на лошадь и поѣхалъ домой. Съ горы онъ оглянулся: въ туманѣ, поднимавшемся изъ низу, слышны были веселые грубые голоса, хохотъ и звукъ сталкиваемыхъ косъ.

Онъ пріѣхалъ домой, умылся и вошелъ въ гостиную. Братъ съ сигарой пилъ чай, тетушка была не въ духѣ отъ больнаго пальца и самовара, который пахъ.

– Чтоже ты это цѣлый день былъ? – спросилъ братъ. – А въ дождь то ты гдѣ былъ?

– Когда дождь?

– Да утромъ ливень.

– Развѣ былъ? Ну, право, я не замѣтилъ.

– Съ почты пріѣхали, – сказалъ братъ.

Константинъ Левинъ замѣтилъ, что братъ не въ духѣ.

– Что, непріятное что нибудь?

– Не непріятное, потому что я другаго не ждалъ, они послѣдовательны, – и братъ началъ разсказывать про высшее распоряженіе, которое было сдѣлано въ Петербургѣ и которое онъ считалъ вреднымъ и глупымъ.

– Вѣдь это нельзя такъ, Василій, мы задохнулись отъ твоего самовара, – сердито говорила тетушка.

Всѣ были не въ духѣ. А Левинъ былъ необыкновенно веселъ.

– Да что вы не на балконѣ?

– Помилуй, я распухъ весь, – сказалъ братъ, – отъ комаровъ. Да, тебѣ письмо.

Константинъ Левинъ взялъ письмо. Оно было отъ Облонскаго. Облонскій писалъ изъ Петербурга: «Я получилъ письмо отъ Долли. Она въ Покровскомъ, и у ней что то все не ладится. Съѣзди, пожалуйста, къ ней и помоги совѣтомъ. Ты все знаешь. И она такъ рада будетъ тебя видѣть. Она совсѣмъ одна, бѣдная. Теща со всѣми еще за границей».

Левинъ разсказалъ содержаніе письма, и тетушка совѣтовала ему непремѣнно ѣхать. Братъ же былъ не въ духѣ, по этому случаю разговорился объ Аннѣ Аркадьевнѣ.

– До чего распущенность нравовъ дошла, это не имѣетъ границъ, – сказалъ онъ. – Говорятъ, Каренина открыто живетъ на дачѣ съ любовникомъ, а мужъ видитъ все и молчитъ.

– Какой Вронской? – спросилъ Левинъ.

– Алексѣй Вронской. Онъ малый хорошій, говорятъ, но эти юноши невольно подъ вліяніемъ окружающаго тона.

Левинъ поѣлъ^[967] то, что ему принесли къ чаю, и ушелъ^[968] въ контору, распорядившись завтрашнимъ покосомъ.^[969]

Получивъ это письмо, Левинъ^[970] пришелъ въ волненіе. Рѣшительно это дѣло, столь мучавшее его, не хотѣло оставить въ покоѣ. Какъ только онъ сталъ по немногу успокоиваться и^[971] теперь весной, благодаря овсянаго посѣва, возки навоза и теперь покосовъ, забывать, это письмо пришло и опять растравило его рану. – «Ѣхать – не ѣхать? – долго колебался онъ, – но чтоже, развѣ я запертъ? Развѣ я сдѣлалъ что-нибудь такое, что мнѣ стыдно и я боюсь кого нибудь? Разумѣется, ѣхать. Я люблю Дарью Александровну. Встрѣчать Кити я не буду стараться. Скорѣе буду избѣгать ее. Въ письмѣ Степана Аркадьича сказано, что Кити за границей. Отчего же мнѣ не ѣхать?» И онъ велѣлъ приготовить коляску.