Кристина Юрьевна Юраш
Закон подлости гласит…
Глава двадцать шестая. … когда речь заходит о любви, закон бессилен
«У меня ж опыта больше!»
Фразы, которые нужно говорить членораздельно. Том 1.
Меня подлатали так, что я с нескрываемым удивлением рассматривала исцеленные конечности. Ни синяка, ни ссадины, ни царапины… Я не знаю, сколько целителей работало над тем, чтобы вернуть мне прежний товарный вид, но постарались они на славу, как кузовщики, умеющие собирать из двух битых машин одну небитую, да так, что ни одно СТО не догадается. Я лежала в чистой и новой ночной рубашечке, под белоснежным, теплым одеяльцем, обнимая мягкую, неимоверно притягательную подушечку, и млела от восторга. По моей спине осторожно скользнули чьи-то пальцы. Я простонала от наслаждения, жмурясь, как кошка на солнышке, и развернулась. Часы показывали пять часов утра. А Опыт показывал им язык. Альберт запустил руку сразу ко мне под одеяло, проверяя целостность того самого место, от которого у меня отлегло совсем недавно, но, судя по всему, ненадолго.
– Ну? Кто первый кого наказывать будет? – с улыбкой поинтересовалась я, запуская руку в его длинные волосы, а потом поправляя его расстегнутую и перекрученную рубашку.
– То есть ты думаешь, что я буду тебя наказывать? – спросил он, подлезая поближе. Моя рука плавно, но настойчиво скользнула между рубашкой и телом.
– Не думаю. Так, надеюсь… – вздохнула я, изучая пальцами изумительно нежный прогиб любимой спины. – Думаю, что заслужила ма-а-аленькое, но очень приятное наказание…
Альберт смотрел на меня, положив руку мне на бедро.
– Или не заслужила? -жалобно прошептала я, опустив голову. – Или мое страшное… Да что там страшное! Ужасное преступление сойдет мне с рук? Неужели канцлер от инцквизиции решил помиловать преступницу? Неужели мне светит не только солнышко, но и амнистия?
Я деликатно ковыряла пуговку на его рубашечке, чувствуя себя воплощением самой скромности.
– О чем ты говоришь? – прошептал Альберт, приподнимаясь на руке. – Никакой амнистии… Как ты можешь говорить такое правосудию… Каждое твое слово будет использовано против тебя …
– Многоуважаемое правосудие, я согласна, – коварно заметила я, чувствуя, как меня осторожно укладывают на спину и стягивают с меня одеяло. – Но смею напомнить, что каждое ваше словно будет использовано против вас в статье… Поцелуйте меня…
Меня с наслаждением наказывали поцелуем, нежно гладя волосами по лицу. Через десять минут я немного вошла во вкус и стала настоящей преступницей, за что понесла заслуженное наказание. С законом у меня проблем нет. Это у закона со мной проблемы… Потом я отважилась на рецидив, прослыв злостной рецидивисткой, заработав себе еще один допрос с пристрастием.
– А теперь чистосердечное признание. Я люблю тебя… – вздохнула я, прижимая его голову к своей груди и нащупав рукой на подушке смятую рубашку. Его или моя, я еще не выяснила, и до восьми утра выяснять не хочу!
– А теперь выслушай приговор, – услышала я вздох. – Я люблю тебя. И никакой амнистии! У тебя пожизненное заключение. Приговор вступит в окончательную силу, как только в городе будет наведен порядок. И теперь у меня вопрос. Как лучше его огласить? По традиции немагов или по традиции магов? Я все-таки склоняюсь к традициям магов.
– В качестве акции устрашения? – улыбнулась я, пряча улыбку в его волосах. – Или рассчитываешь, что тебе все-таки дадут твой заслуженный диплом в качестве свадебного подарка?
И тут же я погрустнела, вспоминая все, что произошло не только на моих глазах, но и с моим непосредственным участием.
– Альберт… Как мне теперь смотреть на людей? – с тяжелым вздохом спросила я, перебирая его длинные волосы и красиво раскладывая их у него на спине.
– А как я смотрю на них десять лет подряд? – ответил Альберт, проводя пальцами по моей коленке. Когда меня принесли домой, сняли с меня грязную и порванную одежду, поплохело даже самым стойким. Альберт зажал рот рукой. Он покачнулся и простонал, глядя на запекшуюся кровь, ссадины, многочисленные огромные синяки, гематомы и припухлости ушибов. Ничего. Как ни крути, магия умеет творить настоящие чудеса. И если бы не она, то я бы провалялась в кровати еще месяц.
– Что случилось десять лет назад? – спросила я, обнимая его голову, которая покоилась у меня на груди. Когда я чувствую эту приятную тяжесть на моей груди, на сердце, как ни парадоксально, становится легко-легко.
– Ничего интересного, – проворчал Альберт. – Началась эпидемия. От нее слег и благополучно умер старый припадочный канцлер от инквизиции. Люди заподозрили магию. Нас, штрафной патруль из двадцати человек, не угодивших поведением и происхождением, бросили на защиту Академии. Толпа собралась на штурм. Старый канцлер от магии трясся в своем кабинете, напуганные студенты и преподаватели тряслись в аудиториях, боясь усугубить ситуацию, которую усугублять было бессмысленно. Погромы, грабежи, убийства. Толпа подошла вплотную к Академии. Наше начальство решило, что можно все решить мирно. Бернса просто растерзали, даже не дослушав, хотя начинал он очень интересно и познавательно. Не знаю, как других, но меня ситуация возмутила. Учитывая ошибки начальства, я вспомнил, чему меня учили в Академии, и начал свои переговоры. Меня поддержали. В тот день мы навели порядки на улицах. К нам присоединились другие инквизиторы. Вот так и получилось… С утра вышел из инквизиционного корпуса – обычным патрульным-штрафником, вечером вернулся новым канцлером от инквизиции с полусотней трупов на совести и списками тех, кто будет восстанавливать город.
– А пиала? – спросила я, представляя такое «боевое крещение».
– Маги не любят делиться артефактами. А поскольку я учился в Академии, знал о пиале и ее свойствах. На правах канцлера от инквизиции я пришел в кабинет к канцлеру от магии и выставил свои требования. Маги упирались, но после нескольких попыток выставить меня за дверь, им пришлось пойти на встречу, – вздохнул Альберт, и тут же оживился. – Так! Повернись на живот. Где твоя особая примета?
– Откуда ты знал про нее раньше? – спросила я, вспоминая все виденные мною рисунки и переворачиваясь. Что-то я не видела на них «особой приметы»!
– Я и не знал. Это был сарказм. Я просто в тот момент был немного зол на мисс Что Ни День, То Неприятности. И мне нужно было указать в графе «особые приметы» хоть какую-нибудь правдоподобную информацию, которой на тот момент я не располагал, – услышала я, закусывая губу от возмущения. – Графа обязательна для заполнения.
– Бюрократ, – фыркнула я в подушку.
– И вот теперь я лежу и думаю… – услышала я тихий и довольный голос, сопровождаемый поглаживанием «особой приметы». – Я не просто угадал. Я попал в точку.
Мы нехотя оделись и позавтракали. Альберт собирался на работу, а мне предстояло сидеть дома. Я наказана тишиной и покоем. В дверь неожиданно постучали.
На пороге стоял Марко. На нем была знакомая рубашка. Я вздохнула и подозрительно прищурилась.
– Извините, миссис Бэнгз сообщила, что вы уже проснулись. Миссис Краммер, я выполнил поручение. А теперь решил зайти и сказать, что ухожу, – вздохнул Марко, разглаживая на себе рубашку Альберта. Мою любимую рубашку. – Я подумал, что мне лучше уйти сейчас. На первой секторали живут родственники моего отца. Я не знаю, согласятся они меня приютить или нет, но …
– Стоять. Ты хочешь сказать, – Альберт посмотрел на Марко таким взглядом, от которого бедняга вообще смутился, – что мы не найдем для тебя тарелку супа и свободную комнату? Только учти. Здесь действуют особые правила. Никакой телепортации, никакой магии без моего личного разрешения. А теперь бери ручку, бумагу и садись писать список вещей, которые тебе необходимы. Четко по пунктам. Первое, второе и третье. Когда я вернусь – список должен быть готов.
Я вздохнула, скрывая улыбку. «Заюшке» еще многое предстоит пережить в этом доме. Но выбрасывать «зайку» на улицу после того, что он сделал, я категорически не согласна.
«Зайку бросила хозяйка, под дождем остался зайка…» – язвительно заметил Опыт, прижимая к себе смущенную Любовь. – «У нас намечается пополнение!»
Любовь показала округлившийся животик, смущенно улыбаясь.
«Кого ждем?» – удивилась я.
Счастье…» – вздохнула Любовь, расправляя крылья и целуя Опыт, который положил руку ей на живот. – «Не переживай. Оно будет расти с каждым днем… »
***
– К вам пришли! – сухо сообщила миссис Бэнгз, приоткрывая дверь в комнату. – Они представились, как Томас Линдер и Джеральд Двейн. Они очень хотят вас видеть. Я предложила им зайти, но они сказали, что ненадолго. Они просят, чтобы вы вышли к ним. Давайте, я помогу вам с платьем.
Через пять минут я спустилась вниз. Миссис Бэнгз открыла дверь, выпуская меня на улицу. Сделав несколько шагов, я увидела Томаса и Джеральда, облюбовавших скамейку под деревом. Томас был одет дорого и очень солидно. На нем был темно-синий редингот с красивой вышивкой на манжетах и воротнике. Джеральд был в коричневом свитере, из ворота которого торчал почему-то один уголок воротника. Второй стыдливо прятался. В руках Тома был красивый букет, который он нервно поправлял.
– Анабель! Ты жива! – крикнул Джеральд, маша мне рукой. – Ну и бабка! Кому расскажи – никто не верит, что меня чуть на тот свет не отправила старушка! Я знал, что не нравлюсь бабушкам, но чтобы настолько! Если бы не Том, то мне была бы крышка! Представляешь, она мне уже в живот нож всадила, я успел кое-как затянуть рану, а бабка не отстает. Томасу удалось отмести ее подальше заклинанием. Мы едва успели поставить щит, чтобы нас не завалило. А потом нас откопала инквизиция. Я плохо помню, что было дальше, но помню, как Марко кричал, что тебе нужна помощь. Я очнулся в доме … о, Ардал, мне страшно даже произносить это … канцлера от инквизиции… Ты себе представить не можешь, что я пережил, когда надо мной склонились два инквизитора!
Томас подошел ко мне и заявил, что теперь он – проректор. Победил, при умопомрачительном конкурсе один человек на одно место. Работы – очень много. Академию постепенно восстанавливают. В отремонтированных аудиториях уже прошли первые занятия. И ему, Томасу, на правах проректора, дали право читать напутственное слово для первокурсников. Вместо того, чтобы рассказывать о возможностях магии, он, Томас, час рассказывал про ответственность. Том попытался мне вкратце пересказать смысл своей речи. Я старательно глотала зевок, делая вид, что слушаю очень внимательно.
– А вот на этом месте даже я уснул, – заметил Джеральд, зевая и морща веснушчатый нос. Бедный Джеральд ходит на все «выступления» Тома, в качестве моральной поддержки. – Я держался до последнего… Вокруг все уже спали, а я стойко слушал… Не даром студенты за глаза называют Томаса – Нудотик.
– Ка-а-ак? – возмутился Том, прокашлявшись. – Почему ты мне раньше не говорил?
– Я думал, ты знаешь и уже давно смирился… – вздохнул Джеральд, усмехаясь. – Да ладно! Это еще нормальная кличка! Это намного лучше Соплемета, Мозгожуя и Книгогрыза.
– А Соплемет – это Финч, что ли? – поинтересовался Томас, заметно утешаясь «милосердием» благодарных студентов. – Это когда он начинает злиться, у него слюни во все стороны летят? И то, что он сморкается постоянно, когда нервничает?
– Угадал! – оживился Джеральд, таща Томаса за рукав. – Ладно, мы пошли… Там еще разбирать и разбирать завалы. Помнится, когда учился, думал, как здорово, было бы, если бы Академия сгорела… Занятия бы отменили… Что-то у меня и в мыслях не было, что мне придется ремонтировать ее своими руками!
***
По просьбе Альберта я уже неделю сидела дома и откровенно скучала. От шила отлегло, в связи с чем, душа просила работы. Письма от редактора не приходили, поэтому я решила, что уволена «задним числом». С одной стороны меня это огорчило, а с другой стороны я понимаю, что сейчас не до свежей прессы.
Альберт вошел в комнату так, словно шел убивать. Он снял маску и плащ. Я напряглась. Он пристально посмотрел на меня, а потом вежливо попросил встать. Я пожала плечами и встала с кресла.
– Расставь руки, – сглотнул Альберт. Господи, что могло взволновать и возмутить моего любимого «прокурора»?
– Зачем? – удивилась я. – Ладно, расставила. Я бы и так тебя обняла. Или это моя вина? Вот такой ширины? Или ты решил мне что-то подарить?
Судя по тому, как мне приходится держать руки, мне хотят подарить двустворчатый шкаф. С подарками у нас тяжело… Не в том плане, что мне их не дарят. Альберт прагматично потребовал написать список подарков, которые я бы хотела получить. Ему, видите ли, так проще делать сюрпризы. Я принципиально ничего писать не стала. Вместо этого клятвенно пообещала радоваться любому подарку, как ребенок. И вот я уже радуюсь новенькому криминальному кодексу, административному кодеку в красивом переплете, трем одинаковым золотым брошкам с зеленым камнем, подаренным в один заход, и дорогой, красивой, но абсолютно неудобной ручке. Подарочная логика Альберта способна убить кого угодно. Но в отличие от других мужчин, он подходит к выбору подарка со всей серьезностью, что меня веселит неимоверно. Однажды я спросила Альберта, почему он не дарит цветы? На меня посмотрели таким взглядом, словно я случайно кого-то убила, а следы замести не успела. «Лезть под покровом ночи на клумбу и рвать цветы?» – возмутился Альберт, округляя глаза. «А как же магазины? Там же продают цветы!» – возразила я, вспоминая милые букеты, которые видела на витрине. «То есть я должен заплатить за то, что кто-то ночью вместо меня полез на городскую клумбу и совершил административное правонарушение, а потом перевязал улику ленточкой? Я шесть лет с этим воюю!» – услышала я в ответ, понимая, что за руку пока еще никого не поймали, но идентичность букета на витрине и растительности ближайшей клумбы давно уже смущает моего «прокурора». «А я, наивная, думала, они сами выращивают…» – буркнула я. Позавчера Альберт принес мне цветок. В очень красивом горшке. Что-то мелкое и непонятное из серии «вырастет, само определится». Зато к цветку прилагались детальные и дотошные инструкции по уходу. Моя радость все тщательно записывал. Сколько раз нужно поливать, с какой периодичностью, сколько воды и так далее. Так что с этого момента обеспечить цветку достойный уход из жизни – моя святая обязанность!
– Шире, пожалуйста, – вздохнул Альберт, закусывая губу и выводя меня из состояния приятной задумчивости. На груди у Альберта под одеждой, застегнутой на все пуговицы, висит моя золотая цепочка с буквой «А». Тс! Об этом никто не должен знать! И когда я думаю о нашем маленьком секрете, мое «левостороннее» сердце сладко екает.
– Ну? Расставила? – вздохнула я. Мне уже самой любопытно, что бы это могло означать. – И долго мне еще так стоять?
«Поставьте ноги на ширину плеч, расставьте руки! Начинаем утреннюю зарядку для тех, кто нас смотрит вечером!» – вздохнул Опыт Всей Жизни, нежно поглаживая живот Любви Всей Жизни. Счастье было уже на подходе.
– Ладно, опускай. Одевайся и иди за мной, – вздохнул Альберт, ведя меня за руку на улицу. Если честно, то у меня не было горячего желания лишний раз выходить на улицу. Мне не хотелось смотреть на лица тех, кто еще недавно пригласил меня на шашлыки. Я шла в сопровождении инквизиции, оглядываясь по сторонам. Магазин сладостей был закрыт. Неподалеку от витрины стояла женщина в черном траурном платье и несколько человек. Все они дружно снимали вывеску. Мы поравнялись с ними, а я взглянула на бледное лицо женщины. Жена продавца. При виде меня она опустила голову, делая вид, что очень занята рассматриванием пыли на подоконнике витрины… Я вопросительно посмотрела на Альберта. Он ответил мне холодным взглядом. Альберт не умеет не только выбирать подарки, но и прощать.
Миновав несколько секторалей через порталы, мы вышли к Академии, все еще сохранившей на стенах следы пожара. Я сглотнула, глядя на новую брусчатку и на ухоженные клумбы с цветами, на месте костров. Шаг замедлялся, я стала отставать, чувствуя приступ дурноты… Вот здесь я лежала, закрывая голову руками, а вот здесь лежала окровавленная девушка-маг… А здесь стоял Альберт… А вот тут валялась окровавленная маска… Я точно помню…
– Остановиться! – приказал Альберт патрулю, подходя ко мне и осторожно проводя рукой по моему лицу. А вот здесь лежало тело белого инквизитора…Тут проходила черта…
– Посмотри на меня… – услышала я голос. – Посмотри на меня, пожалуйста.
Я с усилием оторвалась от пейзажей, навевающих целый сонм воспоминаний, которые я вряд ли бы занесла в альбомчик «Избранное».
– Посмотри на меня, – вздохнул Альберт, беря меня за подбородок и поднимая мою голову – Смотри мне в глаза и слушай… Я не хочу, чтобы ты навсегда осталась в том дне. Не отводи глаза. Смотри на меня внимательно. Анна! Я кому говорю! Тот день прошел. Мы его пережили. Мы живем дальше. И не надо каждый раз думать о нем. Не прячь глаза. Смотри людям в глаза. Смотри пристально. И жди, когда они сами отведут взгляд. Я десять лет так делаю.
Я вздохнула и простонала, глядя в светло-карие, почти желтые глаза. «Привычка свыше нам дана. Замена счастию она!». А я-то гадала, почему он так на всех смотрит. Еще бы! … Ой! А что это стоит перед Академией? Это что еще за…
Прямо перед входом в Академию стояла статуя, от которой мне стало слегка дурно…
«Кхе-е-е-е!» – подавился Опыт. «Мамочки!» – простонала Любовь, закрывая глаза. «Это все ты!» – вздохнул Опыт. – «Народная Любовь!». «Что? Я – Народная? С каких это пор? Ты не путай! Я Любовь Всей Жизни!» – возмутилась Любовь.
Перед нами стояла я. В камне и в мой полный рост. С широко раздвинутыми… нет, слава богу, не ногами… Руками. Ноги были просто расставлены. «Удар! Поймала!» – заорал Опыт, прыгая на диване в протертых штанах. Рядом стояла округлившаяся Любовь, в домашнем халате, сложив крылья, с тарелкой и ложечкой. – «Ты видела, Любимая! Видела! Ничего себе! Думал, что выше ворот пройдет! Вратарь – вообще молодца!». «Включи сериал! Или мелодраму какую-нибудь!» – вздохнула Любовь, облизывая ложку.
– А…А…Альберт… – я повернула голову и так и эдак, чтобы понять, за что меня так изувечили…тьфу ты, простите, увековечили! Мой каменный взгляд был решителен и суров, на лице была печать отваги и мужества.
«Посторонним «В»!» – икнул Опыт, ведя свою Любовь на выставку современного искусства. – «Решили сэкономить на вахтерше! Слабонервным вход воспрещен! Враг не пройдет!». «Обнимашки?» – предположила Любовь, разглядывая экспонат. – «Милости просим, ждем вас с распростертыми объятиями!». «Приходите к нам учиться, только, чур, не материться!» – предположил Опыт. «А очень хочется!» – всхлипнула я.
Я сглотнула… Одета я была по последней магической моде. Причем, настолько последней, что моя оголенная и почему-то кривая нога торчала из выреза, доходившего аж до выпирающей бедренной косточки. Декольте доходило до самого пупка, обнажая соблазнительные формы. Сверившись взглядом с оригиналом, я немного загордилась.
На всякий случай я рискнула обойти статую. Оголенная спина и …Мама! Трусов и панталон скульптор не предусмотрел, в целях экономии материала. Вырез на спине доходил до того, места, где у меня гипотетически торчит шило, слегка приоткрывая завесу между двумя округлыми тайнами. Безвестный, очень отважный … я взглянула на Альберта… и бессмертный скульптор воплотил все свои эротические фантазии. Я даже заглянула себе под юбку.
– Ты что делаешь! – простонал Альберт, оглядываясь по сторонам.
– Проверяю, все ли там не месте! – простонала я. – Альберт… За что?
– Внизу написано, – странным голосом произнес Альберт, глядя на «шедевр современного искусства». Мне вдруг стало понятно, что в списках пострадавших специально оставят местечко для еще одной фамилии. У творца этого монумента есть все шансы заскочить в последний вагон репрессий.
Я наклонилась к постаменту, на котором был установлен памятник, и прочитала мелкую надпись: «Миссис Краммер (Анабель Эрланс), защищающая Академию. Статуя установлена за особые заслуги перед Академией и магией в целом». Короче. Помним, любим, бдим! Стоим, так сказать, на страже Академии, ожидая мелирования и погон в виде птичьих приветов.
Опыт и Любовь переглянулись. «А судя по платью – за особые услуги!» – простонал Опыт, глядя на мой прикид. Альберт смотрел на памятник, а потом переводил взгляд на «натурщицу», не настолько отважную, чтобы позировать в такой одежде.
– А можно его как-нибудь убрать? – с надеждой спросила я, понимая, что роднит меня с Вождем пролетариата. Он указывает путь, а я перекрываю дорогу всем своим миниатюрным тельцем.
Альберт посмотрел на меня так, словно мысленно оторвал руки скульптору и теперь прикидывает, выбросить их или оставить в качестве вещественного доказательства преступления.
«Оторвал от тела – приложил к делу! Портрет на память! На фоне статуи!» – прокашлялся Опыт, прикидывая, полагаются ли нам дивиденды от народной любви. – «Теперь ты – лицо Академии! Хотя нет, судя по тому, что первое бросается в глаза, ты теперь…». «Хватит!» – возмутилась я, внутренне негодуя.
Мы с Альбертом немного отошли. Сначала просто отошли от памятника, а потом и от впечатления. Патруль стоял чуть дальше, внимательно следя за студентами, которые спешили на занятия. Пусть Академия еще до конца не восстановлена, но это же не повод устраивать каникулы?
– Что они делают? – я захлебнулась слюной, глядя, как каждый студент считает своим долгом либо поздороваться со мной за руку, либо обнять меня. Молодые люди, воровато оглядываясь, натирали мне до блеска грудь, с явным восторгом и наслаждением. Особенно им нравилась левая. Правая – так себе…
– Сейчас спустится Освальд. Заходить в Академию я не буду и тебе не позволю, пока не будет уверенности в том, что потолки не рухнут, а стены не сложатся, – вздохнул Альберт, глядя, как очередной студент, положил руку на мою левую грудь, перед тем как зайти в стены родной альма-матер.
– Ты расстроился, что тебе памятник не поставили? – спросила я, глядя, как бессовестные студенты тискают меня и снова натирают мне грудь, пожимая мою бронзовую руку в качестве приветствия. – Понимаешь, ты – большой… На тебя много материала надо… Из двух зол они выбрали меньшее. Меня… И на белье сэкономили… А давай так! Я отвлекаю внимание, а ты тихонечко меня заклинанием «тынь» и все! Как тебе идея? А потом мы с тобой делаем вид, что совершенно ни при чем! Если что – вали все на меня! Кста-а-ати! Интересно, а что бы натирали тебе?
– Я даже думать об этом не хочу! Ты предлагаешь, чтобы я направил заклинание в отвратительно сделанную статую любимой женщины? – спросил Альберт. – Это раз. Второе. Вот до этой клумбы …
Я еще раз взглянула на клумбу, быстро воздвигнутую на месте колумбария.
–… территория Академии. По градостроительной документации они имеют право устанавливать на ней все, что хотят, – закончил свою мысль Альберт, глядя как очередной студент мужского пола потерся о мою грудь, а потом зашел в Академию, преисполненный счастья. Студенты женского пола просто жали мне руку и целовали в щечку, перед тем, как скрыться в величественном, но не до конца отреставрированном, здании.
Я нетерпеливо перекатывалась с носочков на пяточки, повиснув на руке Альберта и жалобно глядя на него.
– А можно запретить им прикасаться к статуе? – поинтересовалась я, стараясь не смотреть на свои кривые и… почему-то босые ноги. На обувь тоже материала не хватило? «Получила по заслугам за недавние заслуги!» – сардонически улыбнулся Опыт. – «Будешь знать, как спасать!»
Освальд вышел в сопровождении свиты. Завидев нас, он вздохнул и подошел. Альберт стоял, заложил руки за спину. Судя по тому, как он держал их, правая рука хотела дать кому-то в морду-лица, а левая ее удерживала от «увековечивания» чужой физиономии.
– Объяснения, – произнес Альберт, снова глядя, как мою каменную грудь полирует до блеска какой-то щуплый маг. – Я требую объяснений.
Какая-то девушка поцеловала меня в щеку и зашла в Академию.
– На территории Академии мы имеем право устанавливать все, что захотим. Вот и все объяснения. По просьбам студентов и преподавателей, спасенных миссис Краммер, мы установили ей памятник из редчайшего камня. Заметьте, ни один маг не удостоен чести быть увековеченным, а ваша супруга, или будущая супруга, не важно, за доблесть и мужество, была удостоена этой чести… – спокойно ответил Освальд, глядя на меня. – Поскольку миссис Краммер по восстановленным документам, закончила Академию в этом году с отличием…
Я подавилась свежеполученной информацией. Левая рука Альберта удерживала правую изо всех сил.
–… мы просим ее подняться наверх и получить диплом, который ей вручат в торжественной обстановке. Вы тоже можете поприсутствовать при вручении.
Никогда еще Освальд не был так близок к тому, чтобы его памятник был установлен рядом с моим. Только с одной разницей. Ему – посмертно.
– Мы также просим поприсутствовать на открытии стенда в ее честь. Мы взяли портрет с листовки… – начала женщина-маг, поправляя медальоны на груди. – Нам он очень понравился. У нас просто текста много, а картинок пока мало. И мы хотели бы уточнить у инквизиции имя художника, чтобы заказать портрет побольше. Во всю стену. Если вы его увидите, то передайте, что мы хорошо заплатим.
«Заплатят… За все заплатят!» – согласился Опыт, глядя, как Альберт шумно вдыхает, а потом медленно выдыхает.
***
Я стояла, прислонившись к колонне, и сжимала планшет. За круглым столом Зала Совета сидел Альберт, который потом вечером отдаст мне свои «вопросы» и Освальд, который отдаст мне свои «вопросы» на выходе, потому, что в противном случае у него не будет выхода.
«Горькая правда» снова заработала. И теперь нужно что-то написать про Совет, а у меня нет вдохновения. Раньше я писала для людей, надеялась, что им будет интересно, а теперь понимаю, что развлекать и информировать тех, кто месяц назад хотел моей смерти, мне совсем не хочется. Нет, я, конечно, напишу статью… Перепишу из протоколов, добавлю официоза, но это будет не то…
Казалось бы, если нет вдохновения, зачем переводить чернила? Но дома я чувствую, как кисну и плесневею. Не тот я человек, которого устроит поход в магазин и обратно. Свадебная церемония прошла скромно. В узком кругу близких людей. На ней присутствовали Томас, Джеральд, Марко, миссис Бэнгз, Освальд и десять инквизиторов, которые защищали Альберта до конца. Без масок. Я долго смотрела на одно лицо, которое мне показалось смутно знакомым.
– Я видела вас раньше, – заметила я, подозрительно глядя на молодого человека.
– Миссис Краммер, – вздохнул парень, подходя ко мне. – Это я держал вас на руках в тот день…
– Нет, раньше! – покачала головой я. – Я не помню где… Просто лицо знакомое…
– Может быть, встречали в городе? Я недавно работаю в инквизиции! – ответил парень.
– А… Ну может быть… – протянула я, с сожалением думая о своей дырявой, как дуршлаг памяти.
– Просто до этого я лежал в Лечебнице… – вздохнул парень. – И шансов у меня было немного. Мне так сказали…
И пока кто-то нежданно – негаданно устраивается на работу в инквизицию в состоянии овоща, меня не берут туда ни под каким соусом. Я даже ходила на собеседование к непосредственному руководителю. Попасть на работу через постель у меня, как ни странно, не получилось. Даже массаж не склонил моего потенциального работодателя в сторону «да», несмотря на все мои усилия. Под конец собеседования мне сообщили следующее: «Дома поговорим». Зато попила чая с печеньем. Не таким вкусным, как раньше. Другим. Но оно, по крайней мере, не отдавало горелым.
Неподалеку от меня зевала разодетая журналистка «Магического Вестника», а в двух шагах от нее разглядывал потолок унылый журналист «Справедливости и закона». Они поглядывали на меня с завистью. К концу заседания у меня будет сразу два протокола, а у них по одному.
Единственное, что предложил мне мой «потенциальный работодатель», после массажа, так это работу в «Справедливости и законе». Я фыркнула. Становиться рупором инквизиции мне не хотелось. Вне зависимости от результатов собеседования, свою порцию любви и обожания мой несостоявшийся работодатель получил с лихвой и от чистого сердца. Если бы меня взяли на работу, то это был бы первый случай в моей жизни, когда я любила бы свое начальство нежной, чистой и искренней любовью…
Делегация магов помолодела. Стариков среди них не было. Среди «делегатов» стоял Томас Линдер, в красивом сюртуке, украшенный медальонами и амулетами на все случаи жизни, как и подобает уважающему себя магу. Он выглядел солидно, держался уверенно, иногда бросая на меня короткие взгляды.
– И последний вопрос, – вздохнул Освальд, обводя страдальческим взглядом всех присутствующих. – Отчитываюсь. Академия восстановлена. Работа налажена. Учебный процесс продолжается. Я сделал все, что мог… А теперь я поднимаю вопрос об отставке… Я хочу заняться научной работой, до которой у меня уже три года руки не доходят! И вообще, я просто устал. Это – не мое. Что бы ты ни говорил, Альберт, это – не мое. В связи с чем, я требую перевыборов канцлера от магии в присутствии инквизиции. Право голоса имеют только члены совета. Ваши предложения?
– Адам Флинч! – коварно произнесла какая-то белокурая мадам, поигрывая медальоном и глазами указывая на лысеющего мага в зеленом.
– Да вы что! – позеленел в тон костюма «самозадвиженец». -У меня семья. Я не могу! Я предлагаю … Я предлагаю… Чарльза Коэна! О! Он у нас холост, молод… здоров… Пока что… Вот, пусть он и будет! Кто «за»? Я «за»!
– А что сразу Коэн? Что сразу я? – возмутился молодой светловолосый маг. – У меня что? На лбу написано: «Хочу быть канцлером!». Тем более, я неопытный, у меня нет …хм… рекомендаций… Кхе… Даже заслуг особых нет… Так что… эм… Может, Эльма Тетчер?
– Нет, нет, нет, – произнесла молодая мадам в красном платье с очень волнующим разрезом. – У меня здоровье слабое. Я до сих пор не отошла от того, что всем нам пришлось пережить… Я все воспринимаю близко к сердцу!
Пока «самозадвиженцы» переводили стрелки, Освальд смотрел на них с такой мольбой, что даже мне стало жаль его. Альберт со скучающим видом откинулся на спинку кресла, снял очки и украдкой зевнул. Я тоже зевнула в ответ, прижимая планшет к груди.
– Да напишем мы вам рекомендации! Хоть сейчас! – раздавались крики. – Несите ручку и бумагу! … Хватит меня выставлять крайним! … Ты не переживай, мы тебе будем помогать! Поддерживать, так сказать… Понимаю, придется вставать среди ночи, а что поделаешь? Работа такая! Я, например, среди ночи раза три встаю! … Нет! Не смотрите на меня так! Я же сказал «нет»!… Хватит… а как на счет прежних заслуг… больше всех заслужил … Да прекратите вы наконец! Хватит орать мне на ухо! Я скоро оглохну! … Попробуйте только! … Краммер меня просто испепелит… Ты что? За меня голосуешь? А ну быстро опустил руку!
