Кристина Владимировна Тарасова
Карамель. Новый Мир
Огнестрельное и холодное оружие запрещены в обороте, использовании, хранении и ношении. Когда-то его можно было коллекционировать, но после неприятного инцидента из прошлого Палата Безопасности приняла закон о срочном изъятии и утилизации упомянутого. Ни у кого и в мыслях не было оставлять запрещённые предметы и нарушать общественную безопасность. Разумеется. Это бы назвали преступлением против своего народа, изменой Новому Миру; и в миг отправили на Суд, потому что нельзя сомневаться в действиях и решениях Комитета Управляющих. Мы сами создаём свою реальность и понимаем, что может негативно отразиться на идеально-вымеренном, хоть и искусственно-созданном обществе. Откуда в руках у сумасшедшей пистолет – спорный вопрос. Мы – предельно цивилизованное и развитое общество, мы не используем физическую силу – словно дикие звери или остроговцы – в качестве расправы. Даже Патруль Безопасности (о нём как-нибудь позже) не применяет захват или угрозу при задержании; мы разумны и потому слушаемся слов. Однажды я стала свидетельницей задержания: прямо на Золотом Кольце. Серая форма – не выбивающаяся из реалии Нового Мира – патрульных приблизилась к человеку, что-то шепнула на ухо, и они вместе уехали, сев в патрульную машину серого цвета.
А эта дикарка…вновь смотрю на экран: бежит по коридору с оружием в руках и что-то кричит. Помехи перебивают. Видео начинается вновь, запись идёт по кругу. Бред…и для чего он отцу? Бью по сенсору – картинка пропадает. В моём сознании преобладает мысль о совершенстве Нового Мира. Новый Мир не даст слабину из-за мелких уродливых заусениц; они добавляют дискомфорт, да, но от них легко избавиться. Нарушителей следует наказывать. Всегда. И с максимальной силой. В максимальной степени обрушать на них гнев богов, которых они смели раздосадовать. Совершенство – это стабильность. Новый Мир совершенен и стабилен.
– Что ты здесь сделаешь, Карамель? – спрашивает голос со спины.
Оборачиваюсь. В кабинет заходит отец: плавно двигается к своему рабочему месту и занимает кресло. Зачем он вернулся? Сегодня полный рабочий день в офисе.
– Ты забыл выключить экран, – отвечаю я.
Отец перебивает:
– Вновь стащила книгу?
Нападает первым. Решаю напасть в ответ:
– И я видела, что ты смотрел. Для чего? Кто эта дикарка с оружием в руках и почему интересна тебе?
А ведь день так хорошо начинался…так хороша была учёба в Академии и обед с Ромео.
– Старая история, дочка, не обращай внимания, – говорит отец уже спокойно; мой пыл притупил его. – Может, вообще случайно включилось и мы говорим о разных видео, о разных репортажах?
Я настаиваю:
– За дурочку меня не держи. Кто она?
Отец молчит.
– Скажи сам или я узнаю у матери. Тебе известно: не люблю просить ответы у неё, но, кажется, придётся.
Тут же сдаётся:
– Матери ни слова, поняла? Ни при каких обстоятельствах – ни слова, ни намёка.
– Тогда скажи, кто эта психопатка.
– Любопытство, Карамель, есть плохая черта…
– И ты проявил его, заинтересовавшись тем видео, равно мне сейчас при твоём допросе. Один-один. Я смолчу, жалобу не подам.
Вздыхает.
– Просто богатенькая дочурка некогда влиятельного и успешного человека в Новом Мире. Она оказалась в психиатрическом отделении Картеля, где устроила бойню. Откуда она взяла оружие – осталось невыясненной деталью расследования. Это всё, что мне известно.
– Врёшь. Не всё.
– Её зовут Сара, но ты никогда и никому не скажешь этого. Просто запомни, что не все тайны следует предавать обнажению.
– Тебе она зачем?
– Не понимаю, Карамель.
– Понимаешь. В Новом Мире – говорит официальная статистика – не так много изгнанных: заключённых в Картель или отправленных в Острог. Чем тебя заинтересовала эта безумная?
– Я отвечу на последний задаваемый тобой вопрос. Хорошенько подумай, о чём в действительности хочешь спросить.
Десятки вопросов липнут к языку в один миг. Почему её направили не в низовья Нового Мира, а в Картель? Это была реабилитация? Для чего, если дефектный гражданин, признаваемый таковым, не может (и не имеет права; все права обнуляются) вернуться к жизни на поверхности? Наказание смягчили из-за влиятельной фамилии? Вот только отец фамилию не назвал, стоит ли уточнить её? Задавай умный вопрос, Карамель. Ты можешь выведать причину, по которой эта безумная заинтересовала Голдман. А можешь капнуть глубже. Где находится девушка сейчас? Приходится ли знакомой отцу? По какой причине устроила бойню? Что с ней случилось после? Рискни, Карамель. Подумай. И подумай над формулировкой сказанного отцом, присмотрись.
– Кто дал ей пистолет?
– Очень смешно, Карамель.
Зачем иначе он сказал: «откуда она взяла оружие – осталось невыясненной деталью расследования»? Отец – стратег. Отец умён. И отец любит подсказывать; речи его кратки, но хлёстки. Однажды он сказал: «будешь предан человеку – будешь предан». Умно? Умно.
– Это не ответ с твоей стороны, а комментарий, – говорю я. – Теперь будь добр…ответ. Кто дал ей пистолет?
– Я.
Что?
Как просто.
Отец учил задавать правильные вопросы – анализировать, что именно приведёт к желаемым к обретению знаниям и каким образом отсеять второстепенно идущие, ибо с ответом на главный обнажатся иные. Отец учил этому, наставлял. Научил на свою голову.
Вопрос, знакомы ли они, сразу отсекается. Очевидно. Кем приходится незнакомка? Кем-то очень близким, потому что достать и передать оружие – высочайшее правонарушение, за которое уже можно отправиться под Суд; значит, отец – как человек умный, а он чертовски умён и прагматичен – взвесил все риски и шёл на преступление осмысленно. Поверить не могу…он так идеален. Был идеален? Отец – уважаемый член общества, образцовый гражданин, показательный деятель. И – вдруг! – подобная грязь. Это неправильно…нет, неправильно.
Хочу убежать. Не знаю отчего, но к горлу движется ком горечи, а на глазах проступают слёзы.
– Что такое, детка? – спрашивает отец. По-доброму, правда. – Обида от крушения идеалов?
– Не говори так, я тебе не верю! – выкрикиваю в ответ и оставляю кабинет позади. – Ты выдумал эту историю, эту глупую ложь! Сиди с ней сам, я тебе не верю!
Набрасывая пальто, выбегаю из дома. Маска не застёгнута – приходится держать её; водитель ждёт на парковочном месте.
– Золотое Кольцо, – бросаю я и поспешно застёгиваю маску.
– Да, мисс Голдман, мне известно, – говорит юноша. – Традиционная встреча с вашей подругой после учёбы.
– Не комментируй, держи руль.
– Вы немного грустны.
Янтарные глаза смотрят на меня через зеркало.
– А вы говорливы, но я же не тычу этой информацией вам в лицо, правда?
Какой странный тип. Сегодня же – едва остыв от беседы с отцом – спрошу у него про этого водителя. Неужели никого приличней на замену не нашлось? Кто вообще определял замену? Какой рейтинг у этого болтуна?
Ощущаю вмиг навалившуюся усталость. Придавливает плечи – приходится стараться, чтобы не сутулиться. Мгновение спустя оказываюсь в собственном отделе. Среда хороша – по всему залу рассыпаны девы.
А я смотрю на крутящуюся перед зеркалом Ирис и рассуждаю, что будни ничем не отличаются друг от друга, а потому я не понимаю причину извечной усталости. Учёба, работа, магазины – разве мы обременены? Всё своё время житель поверхности тратит на то, чтобы доказать окружающим и самому себе, что достоин жизни на поверхности. У нас нет кумиров и идеалов, мы сами для себя кумиры и идеалы. Мы Боги.
– Я сяду с вами? – разносится мужской – приятный, бархатный – голос со стороны. Такой убаюкивающий, мне нравится.
Оборачиваюсь и – приходится задрать голову, так он высок – убеждаюсь, что обладающий им не приятен и не бархатен. Высоко забранный хвост пускает волосы до поясницы, они скручены подобием кос; на лице привычная гражданам Нового Мира серая защитная маска, сквозь которую прорисовывается длинный орлиный нос; глаза карие, глубокие, обрамлены тяжёлыми бровями.
– Садитесь, – заворожённо отвечаю я и двигаюсь, подбирая пакеты подруги.
– Благодарю.
Мужчина приземляется подле. Какой…большой. Шкаф. Не он ли нагрубил мне днём ранее, едва не столкнувшись на улице? Вина – правда – была за мной, но всё же…Пытаюсь не пялиться и потому отворачиваюсь, проявляю фиктивный интерес к подруге. Соседнюю примерочную покидает находящаяся там девушка – тоже высокая.
– Люци, – кивает она. – Ты пришёл, удивительно.
– У меня был выбор? – спокойно отвечает мужчина. – Покрутись, хорошее платье.
Исполняет.
Должно быть, пара. Или супруги.
Хорошее платье, я отметила. Добавлю к заказу на производстве.
Девушка отворачивается к зеркалу и поправляет обтягивающую широкие бёдра ткань. Наблюдаю за ней. Красивая. И нос такой же – орлиный. Глаза такие же – карие. Это брат и сестра. Неужели братья и сёстры бывают дружны?
Ты же знаешь, Карамель, что бывают.
– Лилу, скорбь моя, можешь выбирать скорей? – язвит мужчина и стучит по наручным часам. – Ты вызвала меня из офиса.
Офиса? Значит, заседает в Здании Комитета Управляющих. Интересно, из какой он Палаты?
Стоп, почему интересно? Карамель, прекрати. Разглядываешь незнакомцев, будто до них есть дело, строишь гипотезы, предполагаешь, кто они друг другу и кем работают…для чего? Не больна ли ты, Карамель?
– Эй, модница.
В этот раз обращение приходит к Ирис. Она примеряет схожее платье; оборачивается, смотрит. И, едва не потеряв сознание, с придыханием выдаёт:
– Это же вы…
– Мы, – перебивает девушка. – Модница, куда пойдёшь в таком наряде?
Ирис теряется. Впервой наблюдаю рассеянную реакцию подруги. Ирис остра и быстра, Ирис тороплива и болтлива, Ирис ядовита. Так отчего глотает воздух ртом и молчит?
– Давай перефразирую, модница, – подытоживает незнакомка. – Куда бы ты надела его? В офис, на свидание или интервью для целого мира?
Я косо поглядываю на мужчину рядом со мной. Он косо поглядывает на меня. Кажется, выходки его сестры привычны…Однако сам он истончает энергию хаоса, что-то холодное и воинственное.
– На свидание, – выпаливает Ирис.
Смешная. Никогда на свиданиях не была (или была, но умолчала?), а платья соответствующие подобрать может.
– Ясно, – кивает незнакомка. – Значит, для интервью слишком вульгарно.
– Оно же закрыто, Лилу, – вздохнув, отвечает мужчина. – Снизу вверх, сбоку на бок, по всем углам и параметрам, оно закрыто, тут не к чему придраться.
– Модница вынесла свой вердикт. Вульгарно.
– Модница не была на свиданиях, чтобы судить, – встреваю я.
– Была, – скалится подруга.
– Вот тебе новости, не забудь рассказать детали. Твой отец в курсе?
– Вы что, – и девушка в платье бросает взгляд на меня, – несовершеннолетние?
– Подожди, достану учебник с гербом Академии, – отвечаю я.
Мужчина смеётся.
– Остроумно, – хмыкает девушка. И смотрит на брата: – Жди ещё, Люци. Это платье слишком обтягивающее, будь оно неладно, едва дышать могу. Кто его таким вообразил?
– Я.
Вновь встреваю в беседу.
– Прости? – «Лилу», смотря на меня через отражение, щурится.
– Это мой отдел.
– То-то от него разит малолетками и все вещи как с детской куклы. Мы идём в другое место, Люци!
Девушка теряется в примерочной.
– Талантливо вспугнуть клиента надо уметь, – забавляется мужчина.
– Спасибо, на этом список моих талантов касательно магазина одежды не оканчивается, – отвечаю я.
– Как вас зовут?
– Карамель Голдман.
– Голдман, – эхом подхватывает «Люци». – Рад был увидеться вживую, Голдман. Наши семьи наслышаны друг о друге.
– Кто вы?
Я никогда не спрашиваю имени в ответ. Почему же сейчас поступаю иначе?
– Люцифер Левиафан. За шторкой гневно снимает платье моя сестра – Лилит Левиафан.
Левиафаны…да, фамилия знакома мне. Понятно, отчего Ирис обомлела. Она молниеносно узнала их, потому что сплетник (то есть Вестник) читать ей нравилось – уверена, эти особы там каждый день. Левиафан придерживаются старых порядков и классических взглядов на мироустройство, но они очень влиятельны и богаты. Влиятельней и богаче Голдман? Ни за что! Мы – лучше и главней всех! Мы! Голдман! По крайней мере, так говорит отец.
Левиафаны пропадают, остаёмся с подругой наедине.
– Так что за свидание, Ирис? – спрашиваю я.
– Любопытство порочно, – отталкивает она и тоже пропадает в примерочной.
– Равно твоему признанию под глазом камеры в отношениях, о которых неизвестно твоей семье, – говорю я. – Осторожней со словами, Ирис. Меня не надо учить, где пишут жалобы.
Подруга наотмашь отвечает, что лишь желала не терять лица перед обожаемыми Новым Миром близнецами.
– Тщеславие порочно, – подхватываю я. – Ладно, бери платье и поехали, скоро стемнеет.
Подруга торопится. И вот, шурша пакетами, двигается по Золотому Кольцу. Иду чуть за ней, наблюдаю за змеиным силуэтом.
– Ты пешком или за тобой заедут? – спрашиваю я у отдаляющейся спины.
– Заедут, да, – не глядя в глаза отвечает Ирис.
Удивительно.
– Отец нашёл на тебя время?
– Его друг заберёт меня.
Опять?
– Славно.
Мы прощаемся. Ближе к лестнице, ведущей на нижний этаж, на парковочном месте ожидает мой водитель. Надеюсь, он исчерпал лимит болтливости и хотя бы сегодня помолчит.
– Мисс Голдман, доброго вечера, – здоровается юноша за рулём и открывает дверь – та плавно скользит в сторону.
Равно двери скольжу на диван и складываю в ноги несколько пакетов. Сегодня я решила одеть не только подругу, но и добавить что-то для настроения себе…Толку-то? Удовольствие от приобретения равно нескольким секундам. И ещё несколько секунд, когда в первые дни будешь с трепетом брать в руки ещё недавно желаемое.
– Шопинг выдался на славу, – кивает водитель.
– Открой дверь, – велю я, едва мы поднимаемся в воздух.
– Простите, мисс Голдман?
Водитель тут же меняется в лице.
Признаюсь:
– Такой ты душный, слов нет. Просто быть в одном авто невозможно – вся эта болтовня, все эти пустые слова, они съедают кислород – мне ничего остаётся. Ясно?
– Простите, мисс Голдман, я буду молчать.
Юноша говорит то, что я желаю услышать, однако в его взгляде раскаяния или испуга (должного окатить) нет. Янтарные глаза смотрят на меня – пристально – через зеркало дальнего вида. Изучают. Контролируют. Неприятное чувство…
– Улица Голдман, – объявляет в конце пути водитель и приземляется на парковочное место у дома. Смотрю на перчатки юноши. Он всё время в перчатках…
– Благодарю.
Поднимаю пакеты и поспешно выбираюсь, ловлю нетерпеливый и тягучий взгляд, вползаю в смолу и не удерживаюсь от остроты:
– Хотите сказать что-то ещё или подумаете?
– Кто вы, когда на вас никто не смотрит? – отвечает юноша и, улыбнувшись, закрывает дверь: машина поднимается в воздух.
Это уже ни в какие рамки…
Отец по обыкновению сидит в своём кабинете. Работа не отпускает даже вечером. Шелестит бумагами и смотрит в выведенное над столом изображение, быстро отвечает по сенсору и общается с кем-то через наушник. Не терплю этот наушник, никогда его не ношу. Как помню, всё моё взросление отец проходил в наушнике и большую часть времени разговаривал по работе, а не со мной. Не носить наушник – что-то вроде моего бунта. Мини-бунт, в силу своих лет, в силу личной дозволенности, безопасное несогласие. Да и не считаю необходимым носить этот наушник – созваниваться мне не с кем, утром я еду в Академию, после Академии – на Золотое Кольцо, следом – домой. И каждый день одинаков, по часам тоже всё совпадает. К чему мне быть на связи, если каждое моё действие известно наперёд? Даже мой водитель пребывает в одно и то же время и всегда может сообщить о моём передвижении. Кстати, о водителе…
– Как зовут моего нового водителя? – спрашиваю я.
Да, не совладав с любопытством. Просто янтарные глаза не дают покоя.
– Прости, нового кого? – восторгается отец и отключает парящую над столом картинку.
– Нового водителя, – повторяю я. – Уже второй день с ним езжу, а имени так и не спросила.
– Больше не езди с ним, Карамель, – не без волнения в голосе отталкивает отец.
– Что значит не ездить с ним? А с кем? Ты же сам поставил его на замену…
Отец перебивает:
– Я никого не нанимал, Карамель. Тебя должен возить твой водитель, что и всегда, на машине, что и всегда.
– Машина та же…
Теперь беспокоиться начинаю я.
– Уверена?
– Абсолютно. Номер не изменился, только водитель. Он сказал, ты его нанял…
Отец покидает рабочее место (он не часто это делает), подходит ко мне (тоже) и берёт за плечи (что происходит?). Слегка потряхивая, велит, чтобы я забыла о незнакомце и не смела более ездить с ним. Эй, для чего вся эта грубость?
– Кто он? – пугаюсь я.
– Ты видела его раньше?
– Нет.
– Не садись к нему в авто, поняла? Я сейчас же узнаю, куда делся водитель, которого я нанимал лично.
– Что мне делать завтра?
– Ты разговаривала с этим человеком?
Отец вновь потряхивает за плечи. Пальцы у него острые, колючие; впиваются, сжимают. Да для чего это всё?! Спрашивает:
– О чём вы разговаривали?
Спешит изменить формулировку:
– Вы о чём-нибудь говорили?
– Нет, – отвечаю спешно. – Я не терплю болтовни с обслуживающим персоналом, ты знаешь. Мы молчали каждую поездку.
Отец велит успокоиться (велел бы самому себе) и заверяет, что наберёт компанию, предоставляющую водителей, а завтра перед Академией проводит меня к посадочному месту.
События четвёртого дня
Я просыпаюсь в приподнятом настроении. Ни головной боли, ни снов, ни усталости. Всё встаёт на свои места; череда событий отныне будет сменять череду событий после, циферблат не собьётся, стрелки часов не дрогнут, календарный лист не упадёт раньше времени. Обыкновенное переутомление едва не свалило меня с ног и ума, но я во много раз сильнее болезни, паразита и другого недуга. Я – Человек с поверхности!
Вдруг – и как я могла проснуться без этих мыслей? – вспоминаю, что сегодня отец собирается проводить меня до посадочного места и посмотреть в глаза водителю, прикинувшегося работающим на Голдман. Кто на самом деле янтарные глаза? Интересно, он болен?
Нет, неинтересно, Карамель.
Это решаемая проблема, не думай о ней. Вставай, принимай полагаемые лекарства, завтракай, одевайся, иди. Так и поступаю. Миринда подаёт запечённую в духовке гранолу. Выхожу на улицу вместе с отцом. Обычно он вылетает на работу раньше – равно матери – но сегодня ждал меня. Стоим у посадочного места – среди движущихся машин (а их ничтожно мало) появляется мой автомобиль: медленно спускается, паркуется. Шёпотом спрашиваю у отца, дозвонился ли он вчера до компании.
– Разумеется, – сухо отвечает отец. – Чтобы некто посмел не ответить на вызов Голдман?
– И что сказала в своё оправдание компания?
– Что никаких замен не производила. Водитель тот же.
Водитель тот же.
В самом деле.
Что возил меня до появления янтарных глаз.
Нет-нет-нет. Так не может быть. Не может!
Нет.
– Отец! – только и восклицаю я.
– В следующий раз, Карамель, – обрывает он, – если пожелаешь обратить родительское внимание – сделай это менее изобретательным способом, выдумай историю легче, не волнуй меня. И без того с этими никчёмными остроговцами приходится бодаться в одиночку, а ты добавляешь головной боли…
– Отец!
– Молчи, Карамель.
Водитель опускает окно и, не снимая маски на лице, спрашивает, всё ли в порядке. Ну да, обыкновенно меня никто не провожает…Отец отвечает: «всё хорошо, безусловно» и велит мне отправляться в Академию.
– Не хочу, – еле слышно препираюсь я.
– Садись в авто.
– Нет.
– Садись.
– Я не врала тебе.
– Немедленно, Карамель.
– И я не сумасшедшая.
Отец ловко хватает меня за плечи и разворачивает к себе, присаживается, чтобы поравнять взгляды, и шепчет:
– Я знаю, Карамель, но ты можешь не волноваться, как не волнуюсь я. Ваши поездки записываются – ничего не произойдёт. Мой звонок их припугнул, понимаешь? А ты не можешь прогулять Академию, подумай об имидже Голдман.
После сказанного послушно забираюсь в машину. Водитель поднимает транспортное средство в воздух и через зеркало дальнего вида смотрит на меня. Смотрю в ответ. Молчим.
– Доброго дня, мисс Голдман, – говорит мужчина.
Издевается?
Его не было предыдущие дни, что за глупости?! Ведь я не сошла с ума, на его месте точно сидел другой человек!
Сидел ли?
Не сошла?
Спрашиваю:
– Я ничего не оставляла вчера в салоне?
– Нет, мисс Голдман, – отвечает водитель. – Я всегда проверяю диваны после поездки. А что-то пропало?
– Перчатки.
– На вас вчера не было перчаток после Золотого Кольца, мисс Голдман. Уверены, что не забыли их в каком-нибудь отделе?
Да чтоб тебя…
Перчаток не было вовсе, истина. Но откуда ему известно, его же не было в этом проклятом авто! Или янтарных глаз никогда не было? Я вообразила их? Как? Зачем? Что всё это значит?
– Хорошо себя чувствуете, мисс Голдман? – спрашивает водитель. – Вы побледнели.
– Лучше всех, спасибо за вопрос.
– Уверены?
С какой-то издёвкой…
– Иначе быть не может, я же Голдман.
Оставшуюся часть пути проводим в безмолвии. Как и любую другую поездку. Как всегда и происходило.
Ничего не понимаю.
Ирис встречается в холле; оценочным взглядом пробегается по мне, но ничего не говорит. Ромео стоит у лифтов. Подруга ускоряется, дабы подняться к кабинетам первой, а мы в этот момент приветствуем друг друга наедине.
Сначала я по-доброму смотрю на Ромео – он даёт возможность отвлечься; его всегда спокойный и утешающий взгляд пробуждает во мне уверенность в нашей паре и в здоровье лиц по отдельности, ибо союз не может быть образован меж девиантными. Я смотрю на него: приближается и – вдруг – пытается взять за руку. Отстраняюсь и сию секунду хмурюсь. А с тобой что, Дьюсбери? Все вокруг сошли с ума или только я? За счёт чьего безумия нормальность лежит контрастом?
– Ну же, – тянет Ромео со второй попыткой прикоснуться, – сладкая девочка.
– Ну же? – сомнительно повторяю я. – Ну же? Я тебе чем-то обязана?
Мой вопрос ставит его в тупик. Юноша мешкает и подбирает слова, говорит:
– Разумеется, нет, Карамель.
– Тогда идём, учёба не ждёт.
Мы заходим в лифт вдвоём; неподалёку проплывает вертлявая блондинистая голова и следом рыжая, но они не заходят с нами. Ромео нажимает требуемый этаж и молчит. Молчит с пару секунд, после чего – двери закрылись – глубоко вздыхает, поворачивается ко мне лицом и, взяв за плечи, напирает. Прижимает к стене.
– Твою мать, Ромео! – восклицаю я, отбиваясь. – Что за хрень?
Не терплю, когда в моё личное пространство вторгаются. Не терплю, когда меня пытаются коснуться. Не терплю, когда касаются…какого чёрта, Ромео?
– Ты спятил? – выплёвываю я, на что юноша вновь пытается приблизиться – взбирается по плечам; скидываю чужие пальцы. – Ещё движение, и я вызову патруль в этот грёбанный лифт!
– В чём твоя проблема, Карамель?
Ромео даёт осечку. И замирает. Недостаточно далеко, но уже и не близко (не так, как было секундой ранее).
– Моя проблема? – подхватываю. – Ты вообще в своём уме, что ты делаешь и по отношению к кому?
– Я хотел поцеловать тебя, сюрприз. Ты моя девушка.
Не думала, что можно так мерзко соединить эти два предложения.
Он совсем больной?
– Нет, я повторю: ты вообще в своём уме, что ты делаешь и по отношению к кому?
Перебивает:
– Ты не хочешь поцеловать меня?
Что за вопросы?
– Нет! – выпаливаю я. – То есть…не сейчас. Да, но нет.
– Тупей ответа, идеальная девочка, быть не может.
– Сам ты тупой: радуйся, что глаз у камеры выколот и она не подглядывает.
– Тебя останавливает только это?
– Только это останавливает – то есть останавливало до сего момента –тебя. Меня останавливать не надо – я знаю, как правильно.
– И как же?
– То, что было сейчас, Ромео, неправильно.
– Кто сказал?
– Тебе известно: Свод правил.
– А сказал-то кто?
Пока мы не доехали до кабинетов, ударяю по сенсорным кнопкам – лифт замирает. Он всегда это делает. Я поступаю осмысленно.
– Ты хочешь поговорить об этом? – спрашиваю я. – Обсудить наши отношения? Нормированность отношений вообще? Допустимое и недопустимое? Сейчас? Серьёзно?
– Ты нажала на кнопку – ты хочешь поговорить, – дразнит Ромео.
Стукнуть бы его за это…
– Не хочу, но вижу необходимость. Мы что, я не понимаю, двинувшиеся умом возлюбленные? Что за демонстрация? Или супруги, и ты желаешь подкрепить данный факт? Для чего, Ромео? Что значит: «я хотел тебя поцеловать», ты в своём уме?
– Ты моя девушка…
– Что-то более основательное будет?
– Ты… – Ромео разве что воздухом не давится (согласна, это было слишком…я словно бы принизила значимость наших отношений), – ты…да как ты смеешь? Ты моя пара.
– Пара не есть супружество, а демонстрация, сколько можно об этом говорить, против правил, это нарушает нормы приличия и социальный закон; таким образом мы пренебрегаем Актом правил в союзе двоих.
– Ты серьёзно его читала?
– В каком смысле «серьёзно»? Мы подписывали. Вместе. Ты подписывал соглашение и не читал? Кто так делает?
– А кто так не делает?
Молчу. Думаю.
– Ты – моя девушка, Карамель, – говорит в этот момент юноша. – Ты моя.
– Я сама своя, балбес, откуда ты такой грязи понабрался?
– Вот если бы поцеловал тебя – не была бы такой злой.
– Чего?
Ромео в конец взрывается:
– Ты такая…ты такая холодная! – выплёвывает он. – Карамель Голдман есть булыжник без эмоций, все об этом говорят, но иногда она смотрит, словно линчует, и этот взгляд – лучший вид во всём Новом Мире.
Говорю:
– Ты совсем умом тронулся, Ромео. Я вообще ничего не поняла.
– Получается. Потому что мне нравится, когда ты смотришь на меня так, словно я куда больше, чем подпись в документе, больше, чем установленный законом Акт, больше, чем официальное наименование.
Закатываю глаза и после того вздыхаю. Отторгаю равнодушное:
– Мне противна…
– Любовь? – перебивает юноша, однако я это слово повторить не решаюсь. Вообще хотела сказать – в очередной раз – про демонстрацию отношений, но это его слово ещё противней.
Оно не задевает, нет. Нисколько. Просто оно омерзительно. Да что из себя представляет любовь? Сгусток гормонов, бьющих по органам и карману? Самообладание – вот, что должно быть присуще настоящему человеку: истинному жителю Нового Мира. Что касается любви…сколько проблем следует и следовало от неё? Люди былых лет губили себя во имя любви. Устраивали войны. Для чего? Глупцы! Я бы хотела лицезреть это посмешище со стороны, чтобы вдоволь поглумиться. Хлеба и зрелищ, хлеба и зрелищ!
– Если скажу, что люблю тебя, – бросает Ромео и тем самым заставляет моё сердце дрогнуть; физические недуги не были мне знакомы, но слова юноши влетели осколком в грудь и через артерии побежали импульсами в мозг, – что ты ответишь?
– Если скажешь, что любишь меня, – еле слышно проговариваю я, дабы никто – и даже стены – не смел застать нас за беседой, преисполненной вульгарности и неприличия, – я упрячу тебя в Картель, в отделение для психопатов. Это расстройство, Ромео.
Он отводит взгляд. Ненадолго.
Ромео-Ромео…Как ты мог разочаровать меня? Как ты смел пойти против системы и ради какой цели?
– Ты не принимаешь лекарства? – предполагаю я.
И делаю это не из-за беспокойства о его физическом или психическим состоянии.
– Принимаю, – спокойно отвечает юноша. – Как и ты. Каждый день.
Обыкновенно тем, кто испытывает некий дискомфорт или беспокойство после приёма обязательных лекарств (в редких случаях – чьё поведение девиантно и выходит из-под нормы или чьи неразумные/необдуманные/резкие/бессмысленные действия и речи обосновываются эмоциональным состоянием), прописывают дополнительный осмотр и более сильнодействующие препараты. Осмотр подразумевал обязательный курс психотерапии, которая убедит: чувства – любые (злость, симпатия, радость, уныние) – это уязвимость, а Боги не могут быть уязвимы. Если ты уязвим – значит, не Бог, и делать на «землях» Нового Мира нечего. Прочь! Вот и оно: люди – даже ковыряющие собственное нутро – никогда не оставят выстраданные высотки и не оставят выработанные профессии и работы, не обратятся за помощью к специалистам и врачам, они избавятся от болезни – при необходимости – сами: вырвут её с корнем, удалят и прижгут полое пространство, а вытащенный из тела и сознания зародыш недуга сбросят с одной из крыш; болезнь уйдёт прочь, у неё не останется шансов. Мы чисты. Мы сильны. Мы – люди Нового Мира. Мы – люди с поверхности. Наше государство уже позаботилось о нас, вручив всё самое передовое и важное. Те же медикаменты, которые поставляются благодаря Палате Безопасности из Зала Контроля и которые каждый уважающий себя (и заботящийся о будущем на поверхности) гражданин принимает в положенное время каждого дня…
Я убеждена, что люди должны жить спокойно (рационально, верно), не тревожить друг друга и не отвлекаться на не имеющее значимость в прогрессивном будущем. Например, на чувства. Я не испытываю к Ромео никаких дикарских чувств, ибо регулярно принимаю лекарства и полагаюсь только на собственные убеждения, выстроенные Сводом правил и умами Нового Мира.
– Ты принимаешь все лекарства? – уточняю я.
– Все, – отвечает юноша.
Синяя таблетка для сна (сильнодействующее успокоительное). Красная для ума (активизации нейронов). Белая таблетка от зараз и бактерий (очищающая, сродни антибиотику на постоянном курсе). Зелёная для здоровья (комплекс основных витаминов). Жёлтая таблетка…для чего она? Почему я не могу вспомнить? Что за провал в памяти? Или их четыре? Я волнуюсь. Ромео разволновал. Сколько таблеток ем я? Все ли? А он?
– Все четыре, Карамель.
Их же пять.
– Их же пять, – повторяю синхронно с настигшей мыслью. Вот дерьмо. Отец же велел сначала думать, а потом говорить, сначала обтёсывать мысль в голове, а потом являть её миру в готовой форме.
– Четыре, Карамель, – утверждает Ромео. И смотрит напугано. Впервой так напугано. Голдман не заслуживают подобного взгляда. Мы вселяем страх, а не требуем сострадания. – Ты… – он неловко отступает назад, образовывая меж нами рытвину – то допустимое (разрешённое в паре) расстояние, о котором я грезила. Но сейчас оно обижает: словно я больна, и от меня следует отодвинуться. – Ты уверена, что принимаешь пять таблеток?
Тогда я сомневаюсь.
Нет, не сомневаюсь. Я помню. Блистеры скрипят: пять раз за утро. Пять раз отходит защитная плёнка от упаковки, пять глотков воды я совершаю друг за другом. Пять разноцветных капсул.
Может, девушки принимают больше медикаментов? Нет, не в моём случае. Со вторым этапом партнёрства, разумеется, и началом интимных отношений назначаются противозачаточные, которые строго контролируются и снимаются при согласовании с Залом Семьи на третьем этапе союза, когда оба родителя проходят обучение и готовы стать родителями.
Вспоминай.
У матери есть чёрные таблетки, она говорит о них так: «меньше любопытствуй, Кара, из-за твоего поведения матери назначали кардио-стимуляторы».
Вспоминай.
Отец принимает только те таблетки, которые обязательны по закону.
Вспоминай.
Сестра…тоже.
Но сколько капсул? Какого они цвета? Никогда не обращала внимание…почему?
– Карамель, – зовёт голос Ромео. Зовёт, судя по его выражению лица, не первый раз. – Карамель, ты слышишь меня?
