Кристина Владимировна Тарасова
Карамель. Новый Мир
– Надеюсь, ты не собираешься прыгать? Тебе интервью на следующей неделе давать, отложи подростковые забавы.
– Ты серьёзно?
Конфликт не успевает назреть, не успевает перерасти в спор – из сада выплывает новый силуэт. Намного выше привидевшегося мальчика. Принимаю боевую позу, готовая отбить любой из предначертанных мне ударов.
– Сестричка, – с издёвкой бросает девичий голос, – встречаешь меня? Почему без музыки и фанфар? О, мамуль, и ты здесь! У вас типа группового тренинга или что?
Между лысыми деревьями выныривает блондинка. Ей двенадцать, и мы учимся в одной Академии. Уроков у нас одинаковое количество, посему я пытаюсь пристыдить опоздавшую:
– Где была? Учёба давно закончилась.
– В отличие от тебя, я посещаю элективы, какими бы тупыми они не были, – говорит сестра.
Иногда я желала, чтобы она пропала. Характер её был через копировальный аппарат дублирован с материнского и даже внешность идентична.
– О чём с Ромео шептались у кабинетов? – Сестра хитро улыбается, и каблучки её туфель соприкасаются с мраморной плитой, издавая соответствующий звук.
– Надо же! – наигранно восклицаю я. – Смогла дотянуться до кнопки лифта?
У сестры был комплекс из-за высокого роста. Из-за очень высокого роста среди учащихся с ней на одном курсе. Как я уже говорила, сестре двенадцать, но она упиралась макушкой мне в виски. Рост у неё тоже в мать. Прыскает ядом:
– Готовились к побегу влюблённых?
– Золото, хватит довольствоваться унижениями сестры, – перебивает мать. – Иди в дом.
Золото. Ничего хуже мои родители придумать уже не могли. В фамилии Голдман и так присутствовала часть от «золота», а в нас самих текла кровь выходцев из стран одного миропорядка на территорию другой, но родители решили изощрятся во всю доступную мощь и одну дочь – с самым горьким нутром – обозвали Карамелью, а другую Золотом.
– Унижается она, упоминая эту дикость, – спокойно отвечаю я. – Тебе бы, Золото, меньше книжки о любви читать, они запрещены Сводом Правил, и меньше по элективам ходить к преподавателям-чудакам, их в программе Академии нет.
– Золото, иди в дом, – повторяет мать. – Кара, иди по своим делам.
Золото, Золотце, Золотая. Всегда на первом месте для родителей. Должно быть, они вовремя поняли, что я не лучший экземпляр, и, пока возраст для деторождения не истёк, решили завести ребёнка получше.
Сестра и мать теряются за дверью. Как опрометчиво было сказать «иди по своим делам», ведь ей известно – я никогда не хожу по мостам. Вне зависимости от обстоятельств. Даже если требуется пересечь крохотную дистанцию между ближайшими частями города, я никогда не хожу по мостам, я вызову водителя.
В воздухе машины переходят с одной воздушной полосы на другую, и я наблюдаю за ними – переплетаются словно ветви диких и невиданных ранее растений, путают в своих искусно-мудрёных цветах. Оглядываюсь на сад: каждый раз, смотря на него, мечтаю вырубить всё до последнего оставшегося сухой колючкой куста. Ничего живого не должно присутствовать в этом доме, на этой улице, в этом городе – ничего живого, как и в душах каждого пребывающего в Новом Мире.
А вот и мой водитель. Серебристое авто со знакомым номером приближается к улице Голдман и спускается к парковочному месту, у которого я стою.
За рулём молодой парень.
– Доброго дня, мисс Голдман, садитесь.
Он открывает дверь – та плывёт в сторону – и указывает на диван. Я всегда сижу на этом диване, всегда смотрю на салон чёрного цвета, всегда бросаю рюкзак к ногам на крохотный коврик. Но я никогда не видела этого человека за рулём (несмотря на то что половина лица водителя сокрыта дыхательной маской).
– Вы не мой водитель, – перечу я.
– Машина ваша, мисс Голдман, – говорит юноша. – А водителя я подменяю, у него по личным обстоятельствам эта неделя взята в перерыв.
Уточняю осторожно:
– Получается, всю неделю я должна ездить с вами?
– Получается так, мисс Голдман. – Кивает. – Если желаете, уточните у вашего отца (это он подал жалобу на водителя, который не забрал вас из Академии), либо же не будем терять времени: поедем на Золотое Кольцо.
О, значит, ему известно, что я направляюсь на встречу к Ирис. Какой из этого вывод? Он в действительности беседовал с отцом – предупреждать о смене водителя нет смысла.
– Не будем терять времени, – соглашаюсь и сажусь в автомобиль.
Меня встречает мягкий диван с жёсткой обивкой, а водитель прозорливо смотрит в сенсорный экран, помогающий с управлением, и жмёт – отмечаю перчатки (в самом деле холодно?) – определённую комбинацию, после чего мы поднимаемся в воздух. Прекрасные – геометрически выстроенные – дома сменяют друг друга, пешеходные тропы остаются под пятами – люди там снуют подобно муравьям.
– Вам комфортно, мисс Голдман? Может, отрегулировать температуру? – спрашивает водитель.
Вспоминаю о нём, смотрю. Юноша смотрит в ответ. Янтарными глазами, разве такое бывает? Они приветствуют меня, задорят, злят, пугают. Чистый янтарь с желтизной, видимый мной лишь однажды. Кажется…кажется, встреваю в смоле глаз: лапки маленького насекомого вязнут, обречённые быть обнаруженными через миллионы лет красивейшим инклюзом. Отбрасываю (пытаюсь!) тревожные мысли и говорю:
– Всё устраивает.
Обмениваемся спокойными взглядами (не более того), однако где-то в области груди я хороню необъяснимую тревогу.
Может, спросить его имя?
На кой тебе сдалось имя, Карамель? Машина занесена в базу данных – на этой машине ты катаешься изо дня в день, из года в год; хочешь провести расследование – позвони в обслуживающую Голдман компанию авто. Опять же как к подобному отнесётся отец? А сама компания? Чрезмерное любопытство наказуемо; не следует подавать признаки жизни и шевелиться, пока тебя не пошевелят сами и не спросят мнения. Не следует демонстрировать озабоченность. Моё волнение напускное, самовыдуманное. Всё в порядке. Всё идёт своим чередом, по заведённой траектории, по обозначенной схеме. Всё правильно.
– Уже почти, – кивает водитель. – Почти…
– Если собираетесь работать с Голдман, читайте внимательно рекомендации, – бросаю наперерез. – Я не терплю болтовни с обслуживающим персоналом: доставьте меня из одной точки города в другую в полнейшей тишине, без комментариев и разговоров, не терплю пустых бесед.
Янтарные глаза врезаются в меня через зеркало дальнего вида. Обладатель их молчит…схватывает на лету, молодец.
– Да, вот так меня устраивает, – соглашаюсь я и вновь смотрю в окно.
Несёмся быстро: едва успеваю различить подобие куполов, обыкновенно подглядывающих меж высотными зданиями промышленного района. Раньше люди посещали то место, чтобы исповедаться, а потом поняли – Бог не спасёт их, ибо Бог обратился в нас. Мы – боги. Мы – Создатели. Обращаться стоит к Зданию Комитета Управляющих.
А мы не позволим всякому сброду стоять наравне с нами.
От куполов остались последователи – неофициальная организация «Гимн зашитых ртов», которую мать хлёстко называла «сектантскими плясками», «опорожнением религиозных дум» и «эхом фанатиков». Лично я считаю возведение подобия церкви в только развивающемся граде будущего недочётом наших праотцов, потому что в мире, где всё опирается на науку, нет места религии. А что касается Гимна зашитых ртов…никогда не видела их вживую, лишь слышала беседы о них. Эти несчастные ошивались подобно бродягам на лестницах или нижних этажах Золотого Кольца. У них не было статуса, имени, должности, не было работ и детей, не было счетов в банке, не было запаянных в кожу чипов, не было права на образование, медицину, безопасность, передвижение. Будь наше государство более сурово в отношении этих вопиюще-отвратительных лиц, истребили бы неугодных подобно тараканам. Я предприму всё для этого. Не желаю знать, что некто незаслуженно отхватывает мою часть кислорода, ступает по городу за мои налоги. Они недостойны зваться членами общества, недостойны относиться к нам – Создателям.
Бегло бросаю взгляд на водителя. В отличие от Ромео этого юношу не заботит укладка: короткие каштановые волосы нещадно растрёпаны. Через уголок защитной маски проглядывает щетина. Как дико! Следует сделать выговор его начальству…
Мы замираем на посадочном месте у Золотого Кольца. Говорю:
– Возвращайтесь через несколько часов.
– Да, мисс Голдман.
Я приехала раньше Ирис (из-за того, что не стала переодевать форму), просто ужас. Колючий силуэт подруги не рассекает по платформе и не окидывает прохожих сравнительным взглядом, не заискивает меня на парковке. Это совершенно неправильно.
Кажется, я сама себе надышала спиртным в маску…Интересно, от выдыхаемого алкоголя можно опьянеть ещё больше? А потерять сознание? А сойти с ума?
Едва не сталкиваюсь с незнакомцем. Запинаюсь и ускоряюсь, а человек, бредущий навстречу, притормаживает и сквозь маску бросает:
– Аккуратней, девочка. В Академии учат всему, но только не важному? Не знаешь, как ходить и не спотыкаться?
– Извините? – отвечаю я и задираю голову, чтобы посмотреть в лицо незнакомца. Мой шкаф ниже, чем этот человек. И уже, наверное.
– Извинения приняты, – отвечает шкаф. – Смотри под ноги, девочка, не хотелось бы притопнуть тебя.
– Да как ты смеешь!
Унизил из-за роста и формы. Потрясающе.
Мы расходимся. А я думаю над сказанным. «В Академии учат всему, но только не важному». Мне казалось, последняя реформа в Палате Образования принесла именно то, что так долго требовалось в системе обучения. Нам давали поистине актуальные знания в узких областях. При этом не учили жить в Новом Мире. Давали правила к нему, инструкции, иначе – Свод. Но всё такое общее, избитое, формальное. Сколько нарушений я совершила с начала этой недели? А ведь только вторник…
– Карамель Голдман! – объявляет явившаяся Ирис.
Подруга шагает от посадочного места неподалёку, как на неё не похоже. Обычно она довольствуется пешими мостами или разъезжает на поезде. Неужели ей наняли водителя? Неужели Имли наскребли денег на дочурку? Спрошу при возможности.
Ирис подмечает:
– Ты сегодня раньше! Решила искупить вчерашнее опоздание?
– Если это шутка – то дерьмовая, – отвечаю я, не позволяя сесть себе на голову.
– Как грубо!
– Зато честно.
– Честность не всегда уместна.
– Зато всегда полезна.
– Не забывай об этом, Карамель Голдман.
Ирис – то видно сквозь маску – насмешливо улыбается.
Следует огреть её ещё раз.
– Служанка забыла постирать всю твою одежду? – наперерез ответным колкостям восклицает подруга. – Почему ты в форме?! О, я поняла!.. неужели ты была не дома, а у Ромео? Первое неофициальное свидание?
Ирис прищуривается и подбивает меня локтем. Отстраняюсь и говорю:
– Ты не падала по пути из Академии? Не ударялась головой? Что за вопросы?
– Вы – пара, это нормально.
– Нет, ненормально. Ещё ненормально.
– Кому нужны бумажки с разрешением?
– Раз их делают – значит, нужны.
Ирис понимает, что сейчас мы поссоримся, а потому закатывает рукав пальто и неожиданно отталкивает:
– Слушай, так рука зудит – прям на месте чипа, ужас. Кажется, он хочет, чтобы я потратила родительские денюжки.
– Идём, – усмехаюсь я и следую за подругой. Мы быстро миримся.
В этот раз Ирис решает не выпрашивать подарки в именном отделе Голдман. Мы гуляем по всему верхнему этажу Золотого Кольца, примеряя платья и украшения, обмениваясь незлыми мнениями, останавливаясь в какао-лавке, обсуждая учёбу. В такие моменты мне нравится дружить с Ирис. Но я не понимаю: сейчас она настоящая, а в другое время прикидывается, или же наоборот.
Вечереет, и город погружается в потёмки. Следом искусственный свет опоясывает улицу, неоновые нити скользят вдоль ограждающего парапета, стилобаты загораются, фонари включаются, экран на Здании Комитета Управляющих даёт ориентир двигающимся в воздухе, даже поезд – под нашими пятами – подсвеченной каплей несётся по раскинутым в воздухе путям.
– Пора разъезжаться по домам, – говорю я.
– Да, вон твоё авто.
Удивительно, как Ирис замечает машину раньше меня.
– У тебя новый водитель? – уточняет подруга и с подозрением смотрит. – Карамель, тебя подменили? Это не похоже на Голдман.
– Временно, – отвечаю я. – Ничего такого.
– Он симпатичный, – смеётся Ирис.
– Отвратительно! Постыдилась бы своих мыслей на людях.
– Люди не обращают на нас внимания, каждый сосредоточен на своей персоне.
– Такое отношение порождает разруху. Отсутствие бдящего не должно преумалять личное желание поступать по закону.
Ирис не отвечает. Не опровергает и не соглашается. Это её спасает. Ещё бы чуть-чуть…с радостью напишу донос на эту пустышку с назревающими в её голове дерзостями, которые не должны волновать и отвлекать истинного жителя Нового Мира и уж тем более северянина. Чтобы сменить тему, спрашиваю, как девочка будет добираться до дома: за ней кто-либо заедет или она сядет на поезд (вариант пешей прогулки по мосту я даже не рассматриваю, потому что в тёмное время суток находиться там некомфортно и – более того – не полагается хорошенькой северянке).
– Да, за мной заедут, – вдруг похолодевшим тоном отвечает Ирис.
– Родители наконец наняли тебе водителя?
Вот и удачный момент.
– Если бы. Отцовский друг заберёт.
Экран на Здании Комитета Управляющих играет цветами; он так ярок на фоне постепенно угасающего неба. Мы двигаемся по мраморным плитам, каблуки – шаг за шагом, стук за стуком – повторяют наши сердцебиения. Вдруг! – я чувствую окатившую волну холода, что пробегает пальцами по спине и пересчитывает позвонки: словно вдавливает их.
«Мы ваши Создатели!» – вторит голос над головой: слова разверзают город, а слоги рассыпаются и налипают на дороги, что скрещиваются паутиной.
«Мы будущее этого мира» – продолжает говорящий. Я с трудом открываю плачущие от соли глаза и наблюдаю ухватывающую воду: она стремится обнять меня; ощущаю удар волны.
«И если вы живёте…»
Вода наполняет лёгкие словно сосуд, но чья-то дрогнувшая рука не останавливается, а потому жидкость переливает через край, ощипывает, давит.
«…дышите нашим воздухом…»
Вскидываю руками к некогда молебному небу, но вместо того сталкиваюсь с бессердечной поверхностью воды.
«…едите нашу пищу…»
Я хочу закричать.
«…смотрите на наше небо…»
Кричу.
«…Знайте! Без нас не будет вас»
Захлёбываюсь: ледяная жидкость взбирается и наполняет изнутри.
«Вы наши подчинённые, а мы Боги»
Тело обдаёт жаром; я чувствую: вот-вот вспыхну, загорюсь.
«Восхваляйте же своих Создателей!»
Открываю глаза.
Взгляды наши устремлены по направлению экрана, парящего пред Зданием Комитета Управляющих. Ирис внимательно смотрит на мою цифровую копию: её ледяные зрачки замирают на бледном лице девочки из рекламы.
– Ладно, по домам, – в спешке говорю я. – Увидимся в Академии.
Странное видение, которое раньше было лишь сном, преследует и путает мысли, вьётся вокруг тела и стискивает в объятиях. Но я не нуждаюсь в том; желаю отречься, забыться, оставить.
Ирис забирается в подоспевший автомобиль, я же сажусь к янтарным глазам.
– Отдохнули, мисс Голдман? – спрашивает докучливый водитель.
Без интереса выдыхаю:
– Что я говорила про болтовню? Домой, конечная на сегодня.
Меня валит с ног появившаяся из ниоткуда усталость; та разливается по венам, будто атрофируя конечности. Хочется забраться под одеяло и существовать там: спрятаться от серого Нового Мира и его серых жителей. Мгновением раньше мы веселились в отделах, обласканные вниманием обслуживающего персонала, и не знали тоски. Стоило остаться наедине с мыслями – итог. Поразительно.
– Улица Голдман, – объявляет водитель, когда мы спускаемся на посадочное место. Дорога была быстрой, неужели я задремала? Не люблю спать в машине, потому что не люблю терять бдительность, люблю контролировать ситуацию и окружение. – Вы заснули, решил не будить вас раньше времени, мисс Голдман.
Всё-таки.
– Известно, в какое время забирать меня утром? – отвлечённо спрашиваю я.
– Да, разумеется.
– Мисс Голдман, – поправляю я. – «Да, разумеется, мисс Голдман». На конце каждой фразы – обращение.
– Прошу прощения, мисс Голдман.
Янтарные глаза словно бы улыбаются – задорно, неприхотливо.
Жду секунду. Вторую и третью.
Жду.
Ждёт.
Ждём.
Кажется, он забылся. Точно ли работал когда-либо водителем уважаемых лиц?
– Нажми кнопку, чтобы открыть дверь, – припоминаю я.
– Ой! – восклицает водитель и роняет взгляд на панель управления, поспешно ударяет комбинацию и выпускает меня. – Ой, мисс Голдман, – тут же поправляется он.
Что за клоун.
Выхожу и бреду к дому.
Хотя не могу не отметить – янтарные глазки позабавили меня.
События третьего дня
День начинается всегда одинаково. Я стою в ванной: напротив зеркала, с набранным стаканом воды. Первая таблетка отправляется в рот. Запиваю. Вторая. Запиваю. Третья. Пью. Четвёртая – достаю её предельно аккуратно; блистер неудобный, капсула может выпасти из него. Несколькими днями ранее это и произошло: таблетка упала в раковину. Я не успела поймать её; прокатилась по мраморной поверхности и отправилась в водопровод. Признаваться в том, что у меня из рук выпало дражайшее лекарство, не хотелось (придётся подавать документ, ведь каждая капсула под счёт), посему я сделала вид, будто ничего не произошло. Но произошло. Сопоставить легко. Я не приняла таблетку лишь раз и в тот же день – точнее вечер – заснула раньше комендантского часа и наблюдала беспокойные сны. Я тонула. Произносила речь про Создателей и тонула. Здоровые люди не наблюдают снов, абстрактное мышление есть отклонение. Вчера я выпила полагающуюся по графику таблетку, и ночь была спокойной. Правильной. Умеренной. Я не видела сны, я отдыхала в самом деле: восстанавливалась, набиралась сил к новому прекрасному дню в Новом прекрасном Мире. Я так рада, что наша медицина совершена и продолжает совершенствоваться. Теперь я знаю, чем чреват пропуск хоть одной выписанной мне таблетки. Запиваю. Итого четыре. Какой странный привкус у воды. Она сегодня горчит, отчего? Или всегда?
Миринда подаёт хлопья из отрубей. Ворошу их пальцами, не притрагиваюсь.
– Вам подать молока, мисс Голдман? – спрашивает служащая. Напрасно, потому что знает ответ. И я не отвечаю.
Терпеть не могу молоко и заказываем мы его только для того, чтобы мать в этом молоке отмокала. На сегодняшний день в Восточном районе на искусственном пастбище пасётся не больше дюжины коров, посему натуральный и органический напиток не поставляется; только его аналог, создаваемый на заменителе. В Академии показывали фильм об этом, а – после – проводили экскурсию: учащихся возили по фабрикам и заводам, демонстрировали их работу, напутственно обращались: «скоро это будет в вашей власти – внемлите». Немного интересно, но грязно – предпочту вечно сидеть в пыльном офисе и смотреть на затянутое облаками небо. Кажется, Палата Производства точно не для меня.
Поднимаюсь в спальню, чтобы одеться: выбираю наряд, примеряю юбку и рубашку. В Академии установлена форма, введён официальный дресс-код. Девушкам Академии одобрены несколько комплектов: рубашка и юбка с короткими гольфами, платье и длинные гольфы, рубашка и брюки. Всё тёмно-синего цвета – под цвет герба Академии. Юношам Академии также подобраны три комплекта: брючный костюм с рубашкой и пиджаком, отдельно брюки и рубашка, и рубашка с жилеткой. Мне нравится, когда Ромео в костюме с пиджаком, эта представительность его красит. Он становится похож на заседающего в Палате. Я же чередую наряды по дням недели и добавляю множество аксессуаров; Голдман требует отличаться. Вот и сейчас – подкалываю волосы крупным крабом, а на запястья добавляю браслеты. Ромео нравятся мои браслеты. Нравятся запястья. Нравятся гольфы. Так он говорит.
Затем спускаюсь вниз и сталкиваюсь на лестнице с Золото. Не здороваемся. Мы никогда не здороваемся и особо не разговариваем. Миринда подаёт пальто и желает хорошего дня. Креплю дыхательную маску и плавным прикосновением ладони открываю дверь – чип щекочет; иду к посадочному месту, где ожидает водитель. Янтарные глаза говорят:
– Доброго дня, мисс Голдман. Садитесь. Сегодня вы задумчивы.
Он вновь позабыл, что меня раздражают пустые разговоры?
Дверь отъезжает в сторону: заползаю в авто, и мы поднимаемся в воздух. Смотрю на оставшийся по другую сторону окна сад. Гиблый. Точнее – загубленный. Желаю извести его вовсе, стереть с лица Нового Мира, втоптать в плиты, уничтожить. В мыслях моих деревья – перегнившие, с паразитами – валятся, голые ветви стегают друг друга, маленькие детские качели взвинчиваются в воздух и со звуком ломающейся древесины приземляются подле. Я качала их. Я помню их.
– Не сочтите за дерзость, – и водитель перебивает представляемое, – просто вы сегодня, мисс Голдман, смотрите сверх проницательно. Для молодой девушки – это настоящий дар. Думаю, вы им наделены, потому что Голдман.
Льстец.
Водитель, не получив от меня ответной реакции, продолжает:
– А, возможно, проницательность во взгляде особенно ярко прорисовывается из-за маски. Всё лицо сокрыто и потому внимание на глаза. Никогда не задумывались, что второе назначение этих масок – не выдавать эмоции?
– Защитные маски потому и называются защитными: они помогают органам дыхания при передвижении на улице, – перебиваю я. – Не додумывайте вторые смыслы, фантазия не есть хорошо.
– Когда на Золотом Кольце маршируют десятки и сотни обезличенных людей с сокрытыми лицами, что вы чувствуете?
– О подобной глупости не думаю. И вам не советую, ибо мне известно где и как пишутся жалобы.
– Вы когда-нибудь писали жалобу? – серьёзно спрашивает водитель. И добавляет с едва различимым смешком: – Хоть одну? Сдавали кого-нибудь?
– Обыкновенно окружающие меня адекватны и вменяемы: уважают правила Нового Мира и следуют им, не приходится составлять доносы.
– Значит, не писали, – подводит юноша. – Я тоже.
Мне всё равно.
– Нам ещё долго? – спрашиваю я.
– Забыл, что вы не любите бесед. Больше не потревожу.
Однако про оставшееся время не отвечает. Чтоб его…
Двигаемся в сторону Академии. И всё-таки этот пресловутый водитель посадил мысль в моей голове. Гнилую мысль, червивую. В самом деле: двигающиеся по улицам горожане теряют свою индивидуальность, скрываясь за масками одного цвета, покрывая почти всё лицо. Не видно эмоций (их не должно быть, Карамель), не видно разговаривающих (ты не должна смотреть на них), не видно улыбки (улыбка без причины – тревожный звоночек, Кара).
– Хорошей учёбы, мисс Голдман.
Закатываю от недовольства глаза и оставляю авто. Предыдущий водитель был возрастом отца, а потому не позволял таких раскосых вольностей и энтузиазма в разговорах; этот же – как мне кажется – в силу приближённых к моим лет считал дозволенным болтать с ровесницей. Но он ошибся. Мы разные по статусу, по уровню, по образованию, по уму. Мы разные.
Новый Мир такой холодный, особенно по утрам, и ветреный – из-за того, что город построен на высоте. Процент влажности никогда не превышает допустимого уровня (спасибо условному куполу и защитным стенам), норма осадков выпадает изо дня в день идентичная, в дневное время суток температура поднимается до шестидесяти по фаренгейту, в тёмное – опускается к стабильным тридцати пяти, улицы – как я уже рассказывала – ночью обволакивает туман. Нечто, словно бы не подчиняющееся Новому миру, смрад, что выходит из недр города, из его глубины, из пропасти, из самой смерти. Мрак, над которым мы пребывали, нёс в себе ужас, веял забвением и приправлял страхом. Из Острога доносились странные звуки – словно бы работающего механизма титанических размеров. Так стучало сердце нашего города, пока его граждане спокойно спали? Или так звучала жизнь изгнанников и предателей, что были отправлены в низовья?
Из-за химической катастрофы, следующей за описываемым Коллапсом и погубившей большую часть планеты, новым людям пришлось приспосабливаться, создавать свой, отныне контролируемый, микроклимат. Мы огородились защитной стеной. Мы спасли себя. Я называла это куполом, Ромео же – теплицей, вакуумом, клеткой…Неужели он скудоумен и дерзок? Неужели он ошибочен, девиантен?
Вот и сам Ромео. Угловатый силуэт юноши встречает меня в Академии. Ромео галантен и воспитан, а потому помогает снять пальто. Это мне нравится.
– Ты сегодня рано, – говорю я.
– Равно тебе.
Двигаемся к лифту.
– Если честно, – решает поделиться юноша (напрасно; не терплю этих откровений, после них – тошно), – сон был беспокойный, всю ночь переворачивался с бока на бок.
Говорю же. Тошно.
– А ты как спала?
– Равно тебе, – подыгрываю я.
Не расстройство ли у Ромео? А у меня?
Забудь, Карамель. Теперь всё хорошо. Ты приняла пропущенное лекарство и всё будет хорошо.
– Слышала о сегодняшнем элективе? – спрашивает Ромео и жмёт кнопку лифта, видит моё отрицание и продолжает: – Будут показывать фильм.
– О, интересно, – подхватываю я.
– Про Картель.
– Неинтересно.
Картель – место для заключённых: преступников и больных; для тех, кто по каким-либо причинам не сгинул в Острог, не был обречён на вечные работы и чьи смерти ещё не разыграли на публике. Попасть в Картель? Лучше умереть! И зачем транслировать такую информацию? На прошлом курсе показывали фильм об этом месте. Я не из тех, кому следует повторять дважды. Я всё понимаю с первого раза.
– Не пойдёшь, значит, – констатирует Ромео.
– Всё равно никогда не посещаю элективы.
Моё присутствие там абсурдно.
– А завтра анонсировали скрещённую лекцию по географии и истории.
Прыскаю со смеху:
– Что можно рассказать по географии и истории нового? Всё уже изучено и поведано в первые годы Академии.
– А мне любопытно, – улыбается Ромео.
– Хочешь краткий экскурс? – парирую я. – В школьных учебниках пишут о том, что Землю погубила химическая катастрофа. Леса вырублены, источники воды высушены. Единственный обитаемый клок мира будущего – город, что река разделяет крестом на четыре района, но жители и того не смеют наблюдать, ибо живут в домах, построенных поверх былых высотных зданий. Машины способны передвигаться по воздуху, а всем детям дают странные имена. Доволен? Учись, десять секунд и ты просвещён.
Ромео неслышно смеётся.
– Хорошая аннотация, – говорит он. – Случайно не ты ведёшь лекцию?
– Очень смешно.
– Ладно, идём.
День в Академии прекрасен. Мне нравятся дисциплины по средам. Двухчасовая теория по судебным разбирательствам, лекция по психологии, на которой мы продолжили рассматривать организацию манипуляторских техник, перерыв и практикум по теории продаж. После – обед в компании Ромео.
– До встречи, сладкая девочка, – прощается Ромео и пропадает в тени моста.
Мы вновь договариваемся встретиться с Ирис на Золотом Кольце. Водитель доставляет меня до дома, чтобы я смыла пыль Академии и переоделась. Янтарные глаза изучают внимательно – тяжёлый взгляд продавливает через зеркало дальнего вида. Поправляю скучно-серую маску и отворачиваюсь.
– Я буду ждать вас, мисс Голдман, – подаёт голос водитель. – Наверняка вы решили прогуляться через час или меньше со своей подругой.
Для всех мои дела так очевидны? Весь Новый Мир смеет наблюдать за мной не глядя?
Киваю и покидаю авто. Миринда встречает со свойственным ей спокойным радушием. Принимает пальто и исчезает в гардеробной. Я же – как хотела – захожу в ванную комнату: включаю воду – шумит, нашёптывает; канализация смеет болтать? или болтают находящиеся под нами изгои? Прислушиваюсь, склоняюсь к раковине. Нет, в самом деле шёпот. Слова. Едва различимые, но делимые на слоги. Слова.
«Карамель».
За спиной.
Поднимаю глаза и через зеркало вижу – Бес: сидит на кромке ванны, покачивая ногами. Улыбается. Дабы не взвизгнуть, хватаюсь за рот и резко оборачиваюсь. Никакого Беса нет. Нет и не было, уж как много лет. Твою же мать…всего одна пропущенная таблетка. До сих пор она? Или дело в другом? Вода странно пахнет. Набираю её в стакан для питья и принюхиваюсь. Сладко. Это не просто так. Остроговцы травят нас, сводят с ума? Безумное предположение – озвучить его равно подписать себе приговор в Зале Суда. Паранойя есть отклонение. А если это не отклонение? Если не паранойя? Если нас в самом деле морят? Может, Острог имеет доступ к дамбе, находящейся за периметром города? Огромные трубы и канализации ведут её в Новый Мир, многочисленные фильтры и очистительные конструкции избавляют от зараз. Но что, если к ним приложил руку Острог? Что если изгои нашли способ воздействовать на нас? Вода – ценный ресурс. Вода – ценнейший ресурс. Вновь принюхиваюсь и от досады выливаю стакан в раковину.
Ладно, сначала избавлюсь от формы, а затем верну в излюбленную коллекцию отца книгу, которую дочитала сегодня в перерыве.
И возьму новую, ну конечно!
Поднимаюсь на второй этаж. Переодеваюсь у себя, после – обращаю внимание на распахнутую дверь в кабинет. То ей свойственно. В самом кабинете никого – свойственно тоже. Подрываю первую попавшуюся книжонку на стеллаже, хочу упрятать её в подготовленную и перекинутую через плечо сумку, как вдруг замечаю воспроизводимую картинку над рабочим столом. Кажется, отец забыл выключить экран. Подхожу ближе, дабы коснуться сенсора, но иллюстрируемое приковывает внимание. Не похоже на Вестник, не похоже на центральные Новости. Похоже на старые записи, какую-то хронику. Видео замыкается и повторяется вновь и вновь: среди больничных палат фигурирует девушка. Вглядываюсь в лицо незнакомки, одетой в подобие пижамы; девушка смотрит в снимающую её камеру – на меня – и плюёт.
Перед кабинетом объявляется Миринда – видит то же самое, роняет взгляд и медленно отступает. Спрашиваю:
– Зачем отец смотрел это, Миринда?
Служанка молчит.
Повторяю, но повторяю напрасно: она слышала, просто покрывает члена семьи.
– Желаешь соврать? – кидаю следом. – Или думаешь, тебя спасёт молчание?
– Кажется, я запамятовала выключить духовку, мисс Голдман, – отвечает служащая и быстро уходит. Наглость! Мерзавка! Она понимает, что я не кинусь следом; это не про меня; тем более сейчас основной интерес представляет позабытое отцом видео на рабочем столе. Смотрю.
Камера переключается на другую: демонстрирует выплывшую за поворотом охрану; двое мужчин желают схватить двигающуюся девушку. Она изворачивается и бежит дальше. Отмечаю номера палат, подносы на перекатных столах, тусклый свет. Действительно больница. Это Картель? Так выглядит Картель? Девушка кричит. Не могу разобрать её слова – пытаюсь читать по губам. Короткий слог, очень короткий. «Бес»? Нет, вряд ли! Такого не может быть, никакого беса она не зовёт. Самовнушение играет со мной злую шутку: я вижу то, что желаю увидеть. Или всё-таки «бес»? Запись чертыхается, искажается помехами, вновь показывает девушку. Кажется, позже. На ней другая пижама. И в руках добавляется оружие. Какого чёрта отец смотрел эту ахинею? Кто рассекает по коридорам Картеля? Слышимый вопль предвещает агонию: стреляет. Я вовремя отворачиваюсь. Какого чёрта?!
