Ирина Стахеева
30 секунд до рая. Сборник миссионерских рассказов
Или в тех же «Деяниях» описывается случай, когда Апостолов заключили в тюрьму, и их чудесным образом Ангел оттуда освободил. Что же он им сказал? «Идите и, став в храме, говорите народу все сии слова жизни». Значит, для Бога приоритетным является служение слова. Он не ради исцеления выпустил Апостолов из тюрьмы, хотя, до их заключения среди народа было громадное количество именно исцелений, чудес, изгнания бесов руками Апостолов.
То, что здесь твоя жизнь будет длинной или короткой, проживёшь ты больным, здоровым или вообще рано умрёшь – не играет решающей роли. Главное, чтобы душа спаслась. Поэтому-то Апостол Павел в «Римлянам» 15:16 называет благовествование священнодействием. В Ветхозаветные времена священнодействием считалось лишь то, что совершается в храме: жертвоприношения, различные обряды и прочее. И никто кроме священников не мог приступать к этому делу. А теперь, в Новом Завете, даже когда я сижу с вами за столом: вы неверующая, я – верующий, я вам за чашкой чая в простых словах рассказываю о Христе – это священнодействие. В тот момент совершается таинство. Дух Святой запечатлевает что-то на сердце моего собеседника, высекает не на каменных скрижалях, а на скрижалях сердца. В этот момент я – сотрудник Святого Духа. Он как бы оживляет мои слова, вкладывает их в ум, прямо в сердце человека. Это настолько важное событие! Это то священнодействие, которое мы должны совершать, но не совершаем только потому, что мы православные. Хотя, в наших же документах, принятых на поместных соборах, говорится, что задача православного свидетельства возложена на каждого члена Церкви.
– Ну, я этого ничего не знаю. В семинариях я не училась. Мне бы внука поднять, да дочерям помочь. Какие ещё «свидетельства» нужны?
– Дети, внуки – это замечательно. Я тоже надеюсь, что когда-нибудь у нас с женой родятся дети. Только, сестра, Вы не мешайте другим проповедовать Христа, если сами этого не делаете.
– Да мне то что? Проповедуйте, пожалуйста, раз так сильно хочется. Ну что, Миш, пойдём домой. Бабушка уже устала.
– Простите, если я Вас утомил или чем-то обидел.
– Да, ничего. Чем меня можно обидеть? Бог Вам в помощь.
Начало третьего. Наталья давно должна была быть дома. Феликс немного переживал и чувствовал себя виноватым, что за весь день ни разу не выбрал времени поговорить с женой по телефону. Суета и события этого дня захватили его. Можно было, конечно, позвонить с работы. Собственно, он и собирался это сделать перед выходом. Но разговор с клиенткой начисто вышиб из головы это побуждение, а когда хотел звонить в автобусе, то подвернулся парень. Всё же, как славно прошёл день! Воистину, Господь умеет благословлять и делать замечательные подарки. Но почему и Наташа не звонила? Обычно, она не выдерживала и двух часов без общения с ним и находила возможность дать о себе знать СМС-кой или звонком, а иногда, даже на работу к нему забегала, когда по служебным делам оказывалась в их районе.
Оформителем Наташа работала только полдня, устроившись на предприятие ради трудового стажа и отчисления в пенсионный фонд. Остальное же время она проводила в иконописной мастерской или выполняла заказы прямо на дому.
– Натунь! Наташенька! Ты где, золотко? – срывающимся от переживания голосом позвал Феликс, едва справившись с дверным замком.
– Здравствуй, любимый! – жена вышла из кухни в своём чудном шёлковом халате и домашних тапочках в виде зайчиков.
Она обвила руками шею мужа и расцеловала всё его лицо.
– Здравствуй, радость моя. Что-то я так за тебя переживал: где моя любимка? Почему мужу не звонит?
– Прости, мне никак не удавалось с тобой связаться.
– И ты меня прости, что не позвонил. Кормить мужа будешь?
Наталья загадочно посмотрела на Феликса и только ответила
– Разумеется.
– Знаешь, Натунь, а я ведь сегодня миссионерствовал, – переодеваясь, начал делиться Феликсом событиями дня в то время, пока жена разогревала обед.
– Да ты что? – послышалось с кухни в сопровождении побрякивающей посуды. – А как же отец Стефан? Он же запретил тебе это делать.
– Ну, во-первых, не запретил, а только посоветовал. Решение этого вопроса всегда оставалось на моей совести. Во-вторых, сегодняшнее миссионерство совсем не то, что было раньше. Я не ходил с Библией по городу, а благовествовал только в ходе уже завязавшегося разговора… ну-у-у… в основном. А, в-третьих, – сказал Феликс, заходя на кухню, и остолбенел, – Натунька! Это же одуванчики! Самые что ни на есть настоящие. Жёлтенькие! Где ты их взяла?
Посреди кухонного стола, в обычном гранёном стакане плотной жёлтой шапкой стояли одуванчики.
– Во дворе нашего предприятия их полно. Похоже, они в ближайшие дни там даже не думают созревать. Ты сегодня с утра так красочно об одуванчиках рассказывал, что мне захотелось сделать тебе приятное.
– Да. Я люблю одуванчики. Это мой символ, то есть символ миссионерства. Спасибо, родная. Если у нас с тобой когда-нибудь будет герб, я изображу на нём одуванчик… и пчёлку. Вон как для мужа старается пчёлка моя работящая. Всё приготовила, в тарелку наложила, одуванчики принесла… а себе? Ты со мной будешь кушать?
– Да, что за вопрос? А ты мне расскажешь о своём миссионерстве?
– … в общем, – подытожил Феликс описание сегодняшних приключений, рассказанное в красках, лицах и комментариях, – со времён разговора Христа с Самарянкой ничего не изменилось. Помнишь, после того, как Самарянка уже убежала благовествовать в своём городе, Господь, обращаясь к Апостолам, изрек: «Возведите очи ваши и посмотрите на нивы, как они побелели и поспели к жатве». Он пытался донести до них и до нас, насколько люди готовы к принятию Евангелия. Нам иногда кажется: «Вон тот – наркоман, а она – проститутка, этот – с головой увяз в своём бизнесе, тот – атеист, а та – не сможет оторваться от компьютерных игр. Все они никогда в жизни не покаются». И мы их даже не пытаемся привлечь ко Христу, рассказать, насколько дороги они для Него, что Он жизнь Свою отдал за них, лишь бы они познали истинное счастье и полноту бытия в Боге. Иисус Христос не так поступал. Он встречался с чиновником Закхеем, нажившимся на взятках, и видел в нём сына Авраама. Он говорил с Самарянкой, жившей развратно, и презираемой за это всеми, так, что даже за водой она вынуждена была ходить в дневную жару (тогда, когда на Востоке никто за водой не ходит), чтобы ни с кем не встретиться. Но Господь смог разглядеть в ней истомившуюся без Бога душу. И после того их разговора всё селение обратилось в истинную веру. Так и сейчас. Мы боимся достигать людей Евангелием, потому что натыкаемся на маски и штампы, которыми мир наградил их, и которыми они защищаются от ранящего их мира. Господь же видит не трансвестита, а парня, когда-то изнасилованного в мужском туалете; не проститутку, а деревенскую девчонку, которой негде взять денег на проживание и обучение в городе; не наркомана, а пацана, на которого в семье никто не обращал внимания; не грешника, а пути к его покаянию.
Знаешь, мне запомнились слова Патриарха Кирилла, сказанные им после его интронизации: «Мы не можем спокойно ждать, когда молодёжь обратится ко Христу: мы должны идти навстречу молодым людям – как бы это ни было трудно для нас, людей среднего и старшего поколения, – помогая им обрести веру в Бога и смысл жизни, а вместе с этим и осознание того, что есть подлинное человеческое счастье». Разумеется, это не только по отношению к молодёжи верно, – ведь во Христе нуждаются все.
Когда обед был съеден, Феликс заметил как будто между ним и женой есть какая-то недосказанность. Да и во время рассказа внимание Натальи слегка рассеивалось, словно она прислушивалась к себе.
– Наташ, ты ничего от меня не скрываешь? Какая-то ты сегодня не такая. На работе что случилось или опять краску на пол разлила?
– Вот за что я тебя люблю! Другой бы месяцами ничего не замечал, а ты сразу просёк.
– Ты, пожалуйста, не пугай меня предисловиями.
– Нет, милый, всё хорошо. Просто… я беременна, – тихо произнесла она, смущённо опустив глаза, а затем взметнув взгляд на мужа, словно вспорхнула прекрасная синяя бабочка, проговорила громче, – в смысле – мы ждём ребёнка.
Лицо Феликса, сменяя друг друга, озарили удивление, радость, восторг. Это был шквал эмоций, от которых захотелось просто взмыть ввысь и взорваться весёлыми брызгами праздничного салюта.
– А-а-а!!! – кричал обалдевший от восторга муж, подхватив и вертя в безумной карусели счастливую жену.
Затем, как-то моментально опомнившись, он очень аккуратно поставил её на пол. Потом, придерживая, усадил её на табуретку и одел на ноги, разлетевшиеся от кружения тапочки-зайчики. Встав на колени, он прильнул к коленям жены.
– Я так тебя люблю! Спасибо, спасибо, Боже, за жену, за счастье, за ребёнка! Пусть у моей жены всё будет хорошо… – затем он поднял голову, погладил Наташин живот и нежно произнёс, – ах ты, пузатка моя распрекрасная! А это – домик… самый замечательный и уютный домик на свете. Я буду малышке рассказывать сказки.
10. Крестный отец
Вечером 31-го декабря город готовился к встрече Нового года. Праздничная иллюминация разноцветными светлячками облепила ветви обнаженных деревьев, высаженных вдоль городских автострад. С нею длинная декабрьская ночь превратилась в сказку. Чудилось, что если немного подождать, то можно будет увидеть позолоченную карету, везущую Золушку навстречу с отважным принцем. Или, как минимум – упряжку Санты, лихо несущуюся над жилыми домами, где хоть и не верят в его существование, но, тем не менее, ждут.
У городской елки толпился народ. Пока родители заканчивали последние приготовления к празднику, бабушки и дедушки «выгуливали» своих внучат, чтобы те не путались у взрослых под ногами. Крики и визги съезжающих с горок малышей, порой перекрывала музыка, из динамиков, спрятанных около избушки Бабы Яги. Дед Мороз и Снегурочка, единорог и зайцы, вырезанные из ледяных глыб, стояли на страже высоченной столетней ели, мигающей разноцветными огоньками. А сами ледяные фигуры и тех, кто резвился возле них, охранял наряд полиции. Всего через несколько часов толпы народа устремятся сюда, превращаясь в детей, позабыв на какое-то время о биржах, ценах, проблемах и, веселящиеся, не хуже своих чад.
В магазинах тоже царило предпраздничное оживление. Всякого рода салаты и закуски смели с прилавков еще утром. Ввиду долгих предстоящих каникул, люди старались затовариться на несколько дней вперед, чтобы не пришлось выходить из дома ради булки хлеба или пачки масла. Для огромного количества тортов не хватило места в холодильнике, и они, высились Вавилонской башней прямо посередине супермаркета. Продавцы в коронах Снегурочки, и без того обычно вежливые, сегодня были еще и добрые. Их лица озаряли неподдельные улыбки, а глаза лучились радостью и пониманием момента. Никто из покупателей не скандалил. Сегодня всем хотелось быть участливей и ближе друг к другу. Грядущий праздник смягчил людские сердца. Хотелось сделать что-нибудь приятное не только родным и знакомым. Но просто так подарить первому встречному комплимент, поздравить «с наступающим», чтобы и от его улыбки кто-то в свою очередь согрелся, расправил плечи и с надеждой посмотрел в будущее.
Все от Нового года ждали чуда, обновления, каких-то невероятных возможностей. Казалось, достаточно съесть 12 виноградин под бой курантов – и вот, ожидаемые перемены у тебя в кармане. Не надо ни напрягаться, ни самому меняться, чтобы жить припеваючи.
Трофим стоял в раздумье перед горой из сладостей и почесывал голову. Одни торты покрывали розы, другие – орехи, на некоторых красовались фрукты, залитые в желе. Были бисквитные и песочные, с заварным кремом, со взбитым сливками и, разумеется, облитые шоколадом. Имелись и детские с различными зверушками, и взрослые – с «горячими» надписями. На любой вкус и кошелек и все взывали об одном: «Купи!»
– Что ли купить? А зачем? Жена была охотница до всяких там тортов. А мне разве много надо?
Жена Резеда умерла три года назад, аккурат, когда Трофим вышел на пенсию. Она так сильно переживала, что у мужа обнаружили опухоль, что сердце пожилой женщины не выдержало… И вырезанная у него опухоль оказалась доброкачественной, и чувствовал он себя теперь вполне сносно, а человека рядом уже не было. Эх, жизнь!
Купив пачку пельменей, три мандарина и чекушку, ставшей после смерти Резеды его постоянной спутницей, он поспешил в свое убогое жилище. Спать он лег рано. Чуткий сон Трофима еще долго тревожили музыка и радостные восклицания молодых соседей за стенкой. Звуки взрывающихся петард тоже не давали покоя, прекратившись только часа в три. И на город постепенно стало опускаться обычное затишье, такое вожделенное для измученных жизнью стариков.
Утро нового года было серым и каким-то подчеркнуто будничным. Злой северный ветер гнал поземкой колючие снежинки, поневоле перенимавших у него скверный характер, и со всей силой жаливших редких в этот день прохожих. Обрывки мишуры, еще вчера бывшей очень актуальной, а сегодня уже совсем ненужной, в судорогах трепыхались, случайно зацепившись за ветки кустарника. Чуда и в этом году не произошло. Все как всегда: что вчера, то и сегодня – никакой разницы.
Рука Трофима потянулась к чекушке. Нет, он не пьяница. Это ради праздника. К тому же, если бы он хотел напиться, то купил пол литра, а не такую мелочевку.
Нежданно в прихожей задребезжал телефон. Неужто кто-то вспомнил старика? Возможно это будет единственным развлечением на весь день… В телефонной трубке зазвучал жизнеутверждающий щебет племянницы, поздравляющий дядю Трофима с праздником, а ее дочка спела двоюродному дедушке новогоднюю песенку.
– Дядя Трофим, а ведь мы к вам с нуждой, – переключилась на просительный тон племянница.
– Что такое? – оживился пенсионер.
– Решили Вику крестить, но ей как несовершеннолетней необходим крестный. Будете им?
– Да я…вроде как …это…
– Что?
– М-м-м…
– Не поняла.
– А сама-то что не станешь крестной?
– Родителям нельзя.
– Странное правило. А Мефодий? Или родному дедушке тоже не полагается?
– Дедушке можно. Но вы ведь знаете папу – еще тот атеист. Мама согласилась бы, только она сама некрещеная. Выручайте, дядя Трофим. Вы не такой упертый как папа.
– Муж-то не против, что дочку надумала крестить, он же у тебя, вроде, другой веры?
– Ильшату вообще без разницы – церковь или мечеть, лишь бы его самого верой не напрягали.
– Раз такое дело…
– Да, да, да! Только, дядь, я от подруги слышала, что крестный во время таинства должен наизусть прочесть Символ веры.
– А это что еще за фрукт заморский?
– Это такая молитва. – Боясь, что это обстоятельство может помешать их планам, Маша быстро добавила. – Я думаю, ничего страшного не случится, если прочтете ее по бумажке. У вас есть ручка? Сейчас продиктую текст, а вы записывайте.
– Ладно, Марусь, не трать телефонные деньги. Я сам найду этот… Символ веры, что ли?
– Где? – удивилась племянница.
– Не важно. Ты, главное – готовь, что там остальное полагается.
Трофим, как и его брат, особой религиозностью не отличался. Конечно, в отличие от Мефодия, он не причислял себя к воинствующим атеистам. Скорее к тем, кому такие вопросы, как мужу Маши, были «по барабану». Но не бросать же человека в беде, раз ему почему-то креститься приспичило?
Когда массивная трубка коснулась рычага старенького телефона, в Трофимовской квартире вновь образовался вакуум. Включать телевизор не хотелось. Читать было нечего. И он подошел к окну, наблюдая как ворона, сидя на раскачивающейся во все стороны ветке голого клена, борется со свирепым ветром, втягивая шею как можно глубже, и плотнее прижимая к себе растрепанные крылья. Поневоле взгляд старика скользнул ниже. Кто-то на помойку уже вынес полностью осыпавшуюся елку, даже не удосужившись снять с нее игрушки и мишуру. Вдруг Трофим увидел соседа по лестничной площадке, выносящего мусор, и какая-то шальная мысль озарила его морщинистое лицо. Схватив курку, шапку и на босу ногу прыгнув в ботинки, он, как мог быстро заковылял из квартиры. С соседом они столкнулись в дверях.
– Коля, привет! С Новым годом! Помнится, у тебя была «Большая советская энциклопедия»? Мне понадобились кой-какие сведения оттуда.
– Проходи, – Николай широким жестом открыл входную дверь в свою квартиру, приглашая соседа в гости.
В лицо Трофима пахнуло сразу всеми запахами праздника и домашнего уюта, от которых он совершенно отвык. Валентина – полноватая хлебосольная хозяйка стала звать Трофима к столу.
– Я только на минуточку, – мялся он у двери, теребя неизвестно зачем взятую шапку. – Племянница просила узнать кое-что, вот я и вспомнил про вашу энциклопедию.
Информация, полученная из книги, была достаточной лишь для того, чтобы оценить, насколько ловко в советское время «пудрили мозги» и, говоря о предмете, фактически не о чем не рассказывали.
– Да… шифровались, – вслух проговорил Трофим, выходя на улицу и одевая теперь очень кстати оказавшуюся у него шапку. Идти было некуда и незачем. Оставалось, признав свою несостоятельность, вернуться домой, и позвонить племяннице, чтобы та все же продиктовала Символ веры, раз он так необходим.
– Э-эх! Круто! Еще вираж. Переходим на сверх галактическое ускорение. У-э-у… – раздалось у него сзади.
Трофим обернулся. Мальчишка лет 12-ти, задрав голову, подставлял под порывы ветра свои раскрасневшиеся щеки и как-то странно двигался, словно лицом ловил снежинки или уворачивался от них, радостно при этом взвизгивая.
– Ты что за шкет? – удивился Трофим, разглядывая соседского сорванца.
– Я не шкет, я Серега.
– А что кричишь?
– Это я в «Звездные войны» играю. Посмотрите наверх. Снежинки летят кучей навстречу, как звезды в заставке к фильму.
Трофим задрал голову, подставляя ветру свое потрепанное годами лицо. Белые кристаллы неслись, словно из одной точки, и расходились около глаз, напоминая вид разъезжающихся железнодорожных путей. Если немного двигаться, от некоторых снежинок можно было увернуться. Действо захватило пенсионера и он хрипло рассмеялся, на мгновение забыв все горести своей жизни. Парнишка тоже продолжил свое занятие. Так они и стояли какое-то время – старый да малый, окунувшиеся в детскую забаву, словно ничего, кроме снега, больно ударявшего в лицо, не существует.
– Серегой звать значит, – продолжил Трофим диалог, возвращаясь в реальность. – Скажи мне, Серега, что ты делаешь, если нужно что-то узнать, а в энциклопедии этого нет?
– Конкретизация… лезу в инет, конечно.
– А для меня сможешь туда… слазать? Надеюсь, он не очень глубоко располагается? Очень, понимаешь, нужен текст одного чрезвычайно важного… м-м-м… документа.
– Налоговую декларацию, что ли оформляете? – встрепенулся мальчонка, переставая следить за снежными потоками.
– Почему именно налоговую? Нет, гораздо важнее – Символ веры. Слыхал про такой?
– Не-а.
Дверь Серегиной квартиры открыла его молодая миловидная мама. В ней Трофим узнал девчушку, как ему казалось, еще недавно саму бывшую не намного старше Сереги, и часто пробегавшую мимо него со своим неизменным «здрасте». Сбивчиво и путано обрисовав ей свою нужду, Трофим был допущен к заветному компьютеру. Небрежный тычок Сереги в какую-то кнопку на панели компьютера, и он заурчал, запищал, замигал и, разрешившись приятной музыкой, заменил приветствие голубого экрана на изображение войны монстров с роботами.
Набрав в поисковике «Символ веры», в ответ они получили ссылки на несколько тысяч страниц.
– Вот что значит чудеса техники, – восхитился Трофим, по-стариковски шлепая рукой свою коленку, когда Серега нашел ему нужный текст. – Сейчас. Подожди. Не убирай с экрана. Я его быстро перепишу.
– Зачем переписывать? – удивился мальчишка и, немного подвигав мышкой, послал содержимое страницы на печать. Откуда-то со стороны что-то взвизгнуло, охнуло, и вот Трофим держал в руках распечатанный Символ веры.
Вечером, зубря малознакомые слова, Трофим ворчал.
– Понятно, что я «верую во Единого Бога». А вот почему я должен верить в Церковь? Чего в нее верить-то? В купола или в стены крашенные? Еще бы написали, верить в дома, что они стоят, а не летают по воздуху как самолеты. Вздор-то какой!
Крестить внучатую племянницу решили 4-го января. Ее маму кто-то напугал, будто 19-го января в праздник Крещения Господня всех крещаемых будут погружать в прорубь на реке, какой бы ни был мороз в тот день. Рисковать и проверять, насколько верен этот слух они не стали. К тому же, хотелось уложиться в новогодние праздники, пока вся семья вместе. 4-го января Вику в церковь провожал неверующий дедушка Мефодий, некрещеная бабушка Галя, мама и безразличный к религии отец. Пока дошли до храма, бабушка тоже решила креститься и теперь, молча, стояла в очереди церковной кассы, чтобы оплатить за два крещения, стоически перенося беззлобные подтрунивания мужа.
Трофим добирался до храма с другого конца города. Подойдя к небольшой церквушке, затерявшейся среди городских высоток, он задрал голову, как это делал Серега три дня назад. Сегодня снег не шел. Природа словно дремала после яростных метелей предыдущих дней. Черные галки переминались с ноги на ногу на крыше храма, иногда лениво взлетали, вскрикнув по совершенно непонятному постороннему взгляду поводу. Возможно из-за небольшой оттепели, не смотря на Новый год, почему-то веяло весной.
Здороваясь с родственниками, Трофим потрепал Вику по голове и передал ей детский новогодний подарок, купленный им накануне в магазине вместе с неизменной чекушкой. Хоть и находились они в одном городе, внучатую племянницу он видел третий раз в жизни. Девочка радостно вцепилась в картонную коробку, разукрашенную по мотивам русских народных сказок, словно никогда не видела конфет. Глядя на это, Трофим немного расстроился.
– Эх, знал бы я, что ты так обожаешь сладкое, купил бы подарок побольше! Вот бы Резеда обрадовалась, что нашла еще одну любительницу конфет.
– Что вы, что вы, дядя Трофим! – Запричитала Маша, отбирая подарок у дочки и, пряча его в свой пакет. – Чего-чего, а конфет у нее полно. Уже приходится ограничивать, чтобы щеки не покрылись диатезом.
В крестильне на Трофима повеяло стариной. Широкие крашенные в коричневый цвет половицы, которые теперь не встречались ни в одном, даже в самом задрипанном помещении, покрывали длинные домотканые пестрые дорожки. Со стен на вошедших взирали серьезные лики святых, несущих на себе отпечаток постов, молитв и иных духовных подвигов. Посередине комнаты стоял огромный чан, покрытый крышкой с позолоченным крестом наверху. В углу женщина в платочке поправляла фитилек в едва теплящейся лампадке. Подхватив два пустых ведра, она куда-то вышла. Обстановка поневоле напомнила о его с братом Мефодием крещении. Ох, как давно это было…
Узнав, что в их село приехал странствующий священник, мать Трофима и Мефодия, вернувшаяся с вечерней дойки, поручила разбираться с домашней скотиной мужу, и дворами, чтобы никто их не увидел, прокралась с детьми в крайний на их улице дом, где вдовствовала солдатка Оля. Внутри совсем махонькой, слегка покосившейся избушки солдатки царила чистота. По крайней мере, так казалось из-за отсутствия лишней мебели. Посреди комнаты стояла бочка с водой, около которой лежал небольшой самотканый коврик. На единственном огромном сундуке, служившем местом хранения скудной утвари, столом, а в случае неожиданных гостей и кроватью, были разложены какие-то раскрытые книги с затейливым шрифтом, от которых пахло чем-то старинным и странным. Батюшка в диковинной одежде – в длинном черном халате и желтых нарукавниках, напоминал Василь Петровича – бухгалтера из сельсовета. Тот тоже все время работал в нарукавниках, только синего цвета. Широкий длинный шарф священника, застегивающийся спереди на пуговицы, оканчивался прямо у носков его стоптанных кирзовых сапог. Он читал непонятные молитвы, крестился на единственную в углу икону, обклеенную по краям для красоты фольгой из-под чая, и начинал чем-то мазать еще до них набившихся в избу ребятишек. Чтобы не мешать первой партии, мать вывела их с братом в крошечные сени. Потом подошли еще несколько односельчан с детьми. Трофим до сих пор помнил, как мозолистая рука слегка подталкивала его к бочке, как три раза смыкалась и размыкалась над головой вода, из-за чего он слышал только обрывки фраз. Потом их тоже чем-то мазали, а в конце дали проглотить что-то терпкое и в то же время сладкое. Каких только вин, соков и иных напитков потом ему не приходилось пить за свою жизнь, а такого вкуса он больше никогда не встречал. Ведь в детстве все кажется лучше и слаще, чем оно является на самом деле…
Вместе со знакомым нам уже семейством в крестильню городского храма вошли еще три девушки. За занавеской они стали переодеваться в ночные рубашки. Только теперь жена Мефодия спохватилась, что ей не во что переодеться и что же теперь делать?.. И ох!.. И ах!
– Наверное, в церковной лавке рубашку можно купить, – предположил Трофим, и выскочил из крестильни со словами, – я сейчас, одним пыхом.
Но когда он вернулся обратно с новенькой крестильной рубашкой, застал родственников в растерянном состоянии, а брата что-то отчаянно доказывающего священнику средних лет в белоснежном шелковом облачении.
– Да мы за двоих заплатили! Вы не имеете права нам отказывать! О!! Я, кажется, понял… – и Мефодий, понизив голос, с заговорческим видом стал громко шептать священнику на ухо, так, что остальные вполне могли расслышать все, о чем шла речь.
– Ну, мы с вами люди взрослые. Давайте так: я вношу еще тысячу вам лично, без всяких касс и посредников, а вы нас крестите без катех…кате…изации и прочих формальностей.
– Да поймите же, наконец. Дело вовсе не в деньгах. Когда вы покупаете телефон, к нему инструкция приложена не просто для комплектности, а чтобы знали, как и для чего использовать купленный аппарат. Как же собираетесь креститься, даже не представляя, что это такое и для чего оно нужно? Если бы сейчас ответили мне на простой вопрос: во что собираетесь креститься, то я сразу же вас допустил без катехизации и огласительных курсов.
– В воду! – без запинки выпалил Мефодий.
– В воду? Вот как?.. Я так и думал.
– А во что еще? Не в керосин же. И вообще, меня не нужно крестить. Я и без вас крещенный, к тому же атеист. Вы вон их крестите, – указал Мефодий на готовую вот-вот расплакаться жену и растерянную внучку. – Ну, скажи мне, Галка, во что ты на старости лет курам на смех решила креститься?
Галина Власовна только обиженно махнула на него рукой и отвернулась к окну, чтобы при всех не разрыдаться.
– Во! Видите? – укоризненно указал он священнику на жену, – до слез довели женщину своими придирками.
– Мы – русские, поэтому и крестимся, – поспешил на помощь невестке Трофим, начиная вникать, из-за чего разгорелся весь сыр-бор.
– А разве татарам или марийцам нельзя креститься? – спокойно спросил священник, привыкший к подобным сценам на крещении.
– Можно… наверное, – Трофим растерянно почесал свою седую голову, не представляя выхода из сложившейся ситуации.
– В общем, давайте так, – подытожил батюшка. – Сейчас вы возвращаетесь в кассу, получаете обратно деньги за крещение, а в следующее воскресение милости просим на огласительные курсы в здании воскресной школы. У девочки крестные есть? Вы? Хорошо. Вы тоже обязательно приходите.
И забрав у других крещаемых бумажки, свидетельствовавшие, что они эти самые злополучные курсы прошли, священник стал готовиться к таинству.
В следующую неделю Маша обзвонила все храмы города, ища, где могут крестить пусть даже дороже, но без «формальностей». В результате она выяснила, что в их городе это невозможно. В самом дальнем храме предложили принять таинство вообще бесплатно. Но посещение огласительных курсов перед этим было везде обязательным условием. Исключение делалось только для умирающих.
В среду вечером Маша звонила дяде Трофиму и запинающимся голосом стала издалека зондировать почву – сможет ли он, как будущий крестный, оторваться от своих дел и посвятить следующие три воскресения оглашению?
– Конечно, Марусь, – заверил ее Трофим, – заодно с Галей пообщаемся. Давно мы с ней по душам не ворковали, аккурат, с похорон Резеды.
В трубке несколько мгновений висела звенящая тишина, так что Трофим уже потянулся к рычагам телефона, опасаясь, что технические причины прервали их разговор.
– Алле, алле, фу-фу, – задул он в трубку.
– Дядя Трофим, – наконец появился упавший голос Маши, – мама креститься не будет. Она говорит, что у нее и так в неделе всего два выходных, и ей просто необходимо высыпаться перед рабочей неделей.
Невинные слова племянницы легли на сердце Трофима горьким укором в тунеядстве. Вот, мол, Галина на пенсии и работает, а он только жизнь у телевизора прожигает.
– Ладно, Марусь, похожу на ваши курсы и без Гали. Может, хоть перед смертью ума-разума наберусь.
В воскресенье идти в храм не хотелось. К тому же с вечера он немного перебрал, и теперь голова раскалывалась, а внутри у него бушевал пожар. Но заткнув будильник, выпив стакан огуречного рассола и про себя отметив, что магазинские засолки совсем не то, что некогда готовила Резеда, Трофим потащился в ванную, собираясь с помощью бритвы придать чучелу в зеркале более-менее человеческий вид.
В класс воскресной школы он пришел одним из первых, чтобы занять место подальше от учителя, откуда до того не долетел бы запах вчерашнего Трофимова перегара. Всех крестных и желающих принять крещение набралось девять человек.
О таинстве им рассказывала хрупкая девушка. Было удивительно, как в такую маленькую головку помещаются столь обширные познания об истории Церкви, о важности следования за Богом и жизни в мире с ближними.
– Раньше каждый христианин был приписан к одному определенному приходу, на котором все друг друга знали. Это в какой-то степени помогало, держась за церковь, не отпадать от Христа. В современном мире не так. Человек пришел в храм, ушел… Кто о нем что знает? Какие мотивы его побудили придти? Вернется ли он туда еще когда-нибудь? Кто поможет, объяснит, что главное в Христианстве, а что к нему не имеет никакого отношения? Многие ли из «захожан» добираются до священника или воскресной школы?
Но если бы институт восприемников, или как мы их привыкли называть – крестных, заработал должным образом, то церковная жизнь неузнаваемо преобразилась. Вы только представьте, каждого начинающего христианина опекает более опытный, обучает его молитве, молится о его духовном возрастании, советует подходящую литературу, учит в жизни применять полученные знания…
Когда же девушка, окончив лекцию, попросила задавать вопросы, Трофим сразу поднял руку.
