Ираида Владимировна Дудко
Энциклопедия наших жизней (семейная сага). Истоки. Книга 3. Детство и юность Ираиды. Глава 2
Часть 10
Михнево
В Михнево первый раз меня сопровождали, а потом я ездила туда уже всё время одна. Школа была на дальнем правом конце Михнево. Сначала надо было пройти по городским улицам, потом начинались на окраине деревянные рубленые дома, и, наконец, на самой окраине стояло здание интерната, и чуть дальше – школы.
В школе все дети как-то сами по себе, разделялись на три категории: высшая – михневские, местные, средние – приезжие, и живущие в интернате, и, наконец – детдомовские. Они тоже жили в интернате, так как детский дом был где-то за городом. Их можно было отличить по двум признакам – они все были одеты одинаково, и держались всегда дружной стайкой, что бы они ни делали.
Интернат представлял собой большой деревянный дом. В просторной центральной комнате – «зале» в середине стоял большой стол, за которым можно было делать уроки, и за которым мы завтракали, обедали, и ужинали. По стенкам стояли кровати. И ещё были две комнатки – тоже спаленки.
За тех, кто жил в интернате, родители оплачивали ещё и питание. В интернате была кухонька, где повариха готовила для нас еду. Мы же, детвора, по очереди дежурили «на кухне». В наши обязанности входило не только мытьё посуды, но и уборка помещений, мытьё полов и т. д. То есть, мы были на самообслуживании.
Памятуя свои «игры» в Вельминовской школе, я и здесь, в интернате развила бурную деятельность. Интернат был уже не интернат, а какой-то корабль, а мы все – его команда. Мы составили не только чёткие расписания дежурств, а и ещё программу каких-то мероприятий, в которые втянули всех проживающих в интернате. Учёба меня интересовала – постольку, поскольку. Я жила в игре, и наслаждалась этой жизнью. До школы было не далеко, в интернате – тепло, относительно сытно… А что ещё нужно было, чтобы проучиться зиму, и окончить как-нибудь 8-ой класс?
Помню, однажды, у нас в интернате заболела одна девочка. Я раздула целое движение за её спасение. Самовольно освободила от занятий тех, кто по расписанию должен был дежурить у её постели ночью, сама не спала первую целую ночь, и так далее. В конце концов, кому-то надоело моё командование, и, кажется, даже был небольшой конфликт между теми, которые подчинялись моим фантазиям, и теми, которые просто хотели учиться, есть и спать. Наверное, каждый остался при своих интересах. Но жизнь, есть жизнь…
Бабуся продолжала собирать копеечки, чтобы во время вносить плату за моё проживание в интернате. Ошибка её была в том, что эту плату она передавала со мной.
В первый раз, получив эти деньги за месяц вперёд, я зашла с этими деньгами, когда шла со станции в Михнево, в какой-то продуктовый магазин. Я долго гуляла вдоль витрин, и мысленно пробовала выставленные там конфеты и пряники.
Наконец, посомневавшись, я всё-таки вынула денежку, что-то купила, и съела тут же, как говорят, – «не отходя от кассы».
Затем я подумала, что оплатить полностью необходимый взнос, у меня уже денег недостаёт, поэтому, какой смысл в том, что оставшаяся сумма будет лежать без дела? А ещё, вдруг, её стащат? Хотя таких случаев вроде у нас пока не бывало. В общем, я накупила конфет и пряников впрок, с чем и пришла в интернат.
Так прошел месяц, потом повторилось во второй. Наконец, воспитательница, кажется её звали – Валентина Ивановна, которая с нами работала в интернате, не получая от меня вразумительных ответов, поехала в Вельяминово к бабусе.
Для неё это был удар «под дых». Тем не менее, я не знаю – как она выкручивалась, но долг за интернат она внесла, и потом регулярно оплачивала всё до конца учебного года, хотя дома семья жила впроголодь.
Бабуся была очень гордой. Она чувствовала себя обязанной тёте Нине Гладилиной из Пушкино, у которой жил папа, когда мы находились ещё в Киеве. Она долго думала, чем отблагодарить эту семью.
И вот однажды, она взяла старый большой чемодан, и сложила в него весь хрусталь, который ездил вместе с семьёй из города в город много лет. Это был не современный хрусталь с толстым резным рисунком, а тонкий, звонкий хрусталь с нежным изящным рисунком. Были стаканы, стаканчики, стопочки, рюмочки и фужеры, графинчики и вазочки. Каждую штучку бабуся аккуратно завернула в газеты, и уложила в чемодан.
Приехали мы в Пушкино. Нас встретили чопорно и сухо. Может быть, тётя Нина подумала, что бабуся приехала выговаривать ей за вину Василия? А, может быть, увидев нас с чемоданом, она предположила, что мы приехали к ней жить? Но, когда бабуся стала разворачивать и расставлять на столе хрусталь, тётя Нина удивилась, а потом оттаяла и стала угощать нас обедом. Кажется, бабуся гордо отказалась, поблагодарила, и мы уехали с пустым чемоданом домой.
Когда папа через несколько лет вернулся домой, он не раз упрекал бабусю за этот поступок. Он говорил, что не жил за их счёт, а отдавал половину зарплаты за питание. А ещё папа не мог забыть, что бабуся подарила последнюю ценную вещь, которая у неё оставалась – золотой кулон. Это был довольно большое, красивое, ромбовидной формы, резное украшение, инкрустированное крупными рубинами, правда, без цепочки.
Этот кулон бабуся подарила Свете Фирсовой на память, справедливо предполагая, что я бы его не уберегла. Но, как и папа, я тоже с лением иногда вспоминала эту красивую вещь…
Часть 11
Техникум
Я окончила 8-ой класс. И опять летом сразу же оформилась уже на всё лето на работу в совхоз… И Борис тоже работал со мной. Милочка перешла во 2-ой класс.
Жили мы трудно, вернее сказать, бедно. Да и не только мы. Время трудное было для всех.
Помню такой случай. У нас был директор совхоза. Я училась с его дочкой Светкой. Иногда я забегала к ней домой. Однажды я попала к ней во время обеда. Меня пригласили за стол и сказали, что сейчас будем есть жареных цыплят. Я и не знала в общем-то – какие они на вкус. Поставили на стол блюдо, на котором высились горкой жареные тушки. Положили, и мне на тарелку целую птицу. Я смотрела, как едят взрослые – обгладывают ножки, грудки, оставляя голые косточки. Ну и я также съела, тем более, что есть – то хотелось всегда.
А после обеда, Светка смеясь, спросила – «А ты знаешь, что это были не цыплята? Это папа настрелял грачей, а мама пожарила». Я не знала верить мне или нет. Мне кажется, что директор совхоза стрелял грачей к обеду не от бедности…
Кстати, мне вспомнился ещё один случай, связанный с отцом Светки.
Однажды, когда я ещё училась в 7-ом классе, в Вельяминово, я возвращалась из школы. И когда я шла перелеском, вдали, в лесу я увидела удаляющиеся две мужские фигуры. Интересно, что можно в пустом лесу делать? И куда они пошли?
Придя домой, сидя за обедом, я стала рассказывать целую историю, которую тут же сочинила. Это было что-то вроде того: – «Иду я из школы по лесу. А недалеко от дорожки, идут двое мужчин и разговаривают. Один говорит – всё равно мы его убьём. Я так поняла, что говорили они – про Светкиного папу. А потом они ушли вглубь леса»…
Я не ожидала, что мама всерьёз примет мой рассказ за правду. Она побежала к Светкиному отцу и всё рассказала. Через некоторое время к нам пришли двое, как тогда говорили, да и теперь тоже – двое в штатском. Мне пришлось им свой рассказ повторить. А потом вместе с ними пришлось пойти в лес и показать то место, где я их видела. Они меня отпустили, а сами ушли в глубь леса – искать следы то ли шпионов, то ли бандитов?!?!
Ну разве можно было быть такой фантазёркой? А я была…
А следующая история – уже не из области фантазий. Была в совхозе у меня любимая подружка – Светка Кулинич. Семья Кулиничей приехала откуда-то из Сибири. Отца у них не было, кажется, погиб на войне. Мама – Анна Сергеевна Кулинич одна тянула четырёх дочек: Светлану, Аллу, Элю и Таню. Светлану коротко звали – Талой. Тала, Талочка, очень красивая девочка. Жили они так же трудно, как и наша семья. А когда мы, дети собирались все вместе, получалась уже целая орава – их четверо, да нас трое. Можно представить, чего только мы не вытворяли.
Мы с Талкой мечтали куда-нибудь вырваться из дома, получить самостоятельность. Мне было пятнадцать, Талка была на год старше меня.
И вот мы поехали с ней в Москву сдавать документы в торговый техникум. У неё документы приняли, у меня – нет. Я не проходила по возрасту… Не хватало одного года…
Вслед за Талкой я тоже стремилась куда-нибудь приткнуться. Поэтому я несколько дней подряд моталась по Москве, тычась, как кутёнок носом – где бы устроиться…
И вот, однажды, еду в трамвае, стою, гляжу в окно. Потом поднимаю глаза и читаю наклеенное объявление о приёме в кожевенно-обувной техникум. Дальше перечислялись все прилагающиеся блага: общежитие, клуб и т. д. и т. п.
Я записала адрес, поехала туда, и подала заявление. Заявление приняли. Вступительные экзамены я сдала средне. Диктант написала хорошо и математику – тоже, химию и физику с трудом сдала на тройки.
Помню заседание приёмной комиссии. Длинный стол в аудитории, за которым сидели все заведующие кафедр. Перед ними по очереди проходили первыми – те, которые набрали необходимое число баллов. Потом те, кто нуждался в общежитии, но получил хорошие оценки, и в последнюю очередь те, которые и в общежитии нуждались, и баллов достаточно не набрали.
Я была в числе последних. Помню, как я стояла перед этой комиссией, скромно потупившись. Мне стали задавать вопросы: где живу, кто родители и т. п. Я отвечала жалостливо, что так мол и так, отец сидит, семья бедствует, идти мне некуда, и дома жить не на что…
Смотрю стали перешептываться. Наконец, один из них говорит: – «Вот вы подали, как все на обувное отделение. Это, конечно, интересно. Но в нашем техникуме есть ещё экстрактовое отделение. Это специальное приготовление экстрактов, которыми дубят кожу, чтобы потом она была пригодна для изготовления обуви. Скажем честно, на остальные отделения все места заняты. Я – заведую экстрактовым отделением. Я могу принять вас к себе. На этом отделении стипендию дают даже с тройками. Какое решение вы принимаете?».
А какое решение мне нужно было принимать, если мне было всё равно, куда меня примут. Лишь бы было общежитие, стипендия. А что будет потом, жизнь покажет.
Так я оказалась студенткой экстрактового отделения кожевенно-обувного техникума. Техникум находился недалеко от Сокольников. Нужно было проехать на трамвае от Сокольников мимо клуба имени Русакова, и ещё несколько остановок до техникума.
Общежитие было в таком же большом каменном здании, стоявшем рядом с учебным корпусом. За зданиями был луг и спуск к какой-то речушке, по берегам которой тянулись огороды. Если ехать дальше на трамвае, то, как ни странно, по правой стороне была улица с деревянными домиками, заборами, малюсенькими огородами и палисадниками. Видно, раньше здесь и была деревня, которую поглотил город, теперь это место стало – Москвой.
Конечная остановка трамвая – (кольцо) была на площади, в конце которой расположился резиново-каучуковый комбинат, а по правой стороне находились Ростокинские бани.
Занятия надо было посещать обязательно. За пропуски и двойки могли снять со стипендии. А стипендия – дело святое. Помогать из дома мне не могли, так как они сами перебивались, как говорится с хлеба на воду. Поэтому стипендия была моим единственным доходом. Девочки, которые приехали в общежитие из деревень, привозили с собой картошку, морковку, варили на общей кухне себе супчики. Я же не только не имела из чего готовить, я и не умела ничего готовить вообще. Кроме того, я не была расчётливой, наоборот, моя беспечность и безалаберность помогали мне проесть стипендию в несколько дней, а потом ходить вечно голодной. Правда, голод переносился легче, чем можно было бы предположить.
В общежитии я жила в комнате, где жило человек 10 девочек. Все они были из одной группы. Среди них была одна девочка – Вера. Вместо одной ноги у неё был протез. С ней у меня связано одно воспоминание.
Иногда я пробовала гадать на картах. В основном, это было так, баловство. Но девчонки часто просили им погадать на них самих, или на тех, кто остался дома, далеко от Москвы. Однажды Вера попросила меня погадать на своего брата, который пропал без вести на войне. Я раскинула карты, и выпало, что он – «на пороге». А буквально на следующий день она получила от него письмо, а потом он сам приехал к Вере. Мы все, как сейчас помню, сидели за столом, и, разинув рты, слушали его рассказы о войне, о госпитале, в котором он долго лечился, и где надолго задержался уже после победы.
Девчонки меня зауважали. От них не стало отбоя – погадай, да погадай. И Вера один раз попросила опять, чтобы я раскинула карты на её отца. Что-то давно от него не было писем. Я раскинула. И четко выпал пиковый туз под королём, пикой вниз, а сверху легла девятка пик. Ну и остальной расклад был не лучше. Я сказала, что ему выпадает смерть. А на следующий день Вера получила телеграмму, что он умер… Я так перепугалась. У меня было ощущение, что именно я виновата перед Верой, что принесла ей такую неприятную весть. Больше я не брала карты в руки, и не пробовала гадать больше никогда в жизни…
Учёба в техникуме меня особенно не заинтересовала. Правда, было всё внове: занятия, зачёты, первая в жизни сессия. Все учились, и готовились к экзаменам. За компанию со всеми и я вынуждена была учить уроки. В техникуме, не как в институте, где читают лекции, а оценки получаешь только на экзаменах, или на зачётах. Здесь спрашивали, как в школе, задавали задания на дом, ставили оценки за ответы. За двойки снимали со стипендии. Поскольку, на нашем экстрактовом отделении стипендию давали с тройками, главной задачей было – не схватить двойку. Каким образом, не помню, но мне это удавалось.
У меня появилось несколько подружек. Самой закадычной была – Тонечка Синельникова. Очень красивая девочка, с чёрными волнистыми волосами. Она была похожа на молдованочку. Мы подолгу могли болтать о чём-нибудь. Вернее, я говорила почти всегда одна, а она внимательно меня слушала. Язык у меня был подвешен правильно, уболтать я могла любого, а поскольку она умела слушать, я и философствовала.
Обычно, мы сидели на подоконнике, в коридоре общежития. Я помню, как я ей говорила, что мне скучно жить, не интересно общаться с людьми. Я объясняла, что, если кто-то что – либо начинал говорить, мне уже сразу же было не интересно слушать, так как я с первых же слов знала, что человек скажет дальше, или что сделает в следующий момент…
Интересно, я что, на самом деле так думала, или рисовалась? Кажется, всё-таки я так и думала…
Часть 12
Инка
Была ещё одна девочка, которая меня заинтересовала своими рассказами о мальчиках. Эта тема для меня была не просто не изведанной, но, точнее сказать, совершенно загадочной, полной таинственного. Звали её Инна Кондрашова. Она была старше меня, и уже встречалась с ребятами, целовалась с ними, и, как потом я стала догадываться, может быть, позволяла себе и большее. Но что означает – это большее, для меня вообще было полной тайной.
Но я помню, что именно в это время я поняла, что из подростковой девчонки я начала оформляться в девушку. Зимой на уроках физкультуры нас не раз водили в Сокольники, на соревнования по лыжам. Пред соревнованиями все участники в обязательном порядке проходили медосмотр. Заключался он в том, что мы раздевались по пояс, и выстраивались в две очереди – к столу, за которым сидели два молоденьких врача. Они выслушивали нас, смотрели в рот – нет ли ангины, и на этом осмотр оканчивался. Когда подошла моя очередь, я немного засмущалась, так как в первый раз стояла раздетая перед молодым доктором. А у меня уже почти оформилась грудь. Я зала, что моя грудь напоминала два упругих, недозревших, но уже налившихся солнечным теплом персика. Когда врач стал меня слушать, я почувствовала на себе его пристальный взгляд. Я поняла, что ему что-то во мне понравилась, так как он несколько раз поворачивал меня к себе ненадолго спиной, а потом опять и опять прослушивал сердце… И вдруг, я поняла, что мне нравится, как он на меня смотрит. И, если сначала – я стояла съёжившись от стеснения, потом я распрямилась, как бы говоря – «ну, на же, смотри, если тебе так хочется»…
Инка, как я её звала, училась не ахти как, а после первого курса она бросила техникум. Жила она с матерью в маленьком частном домике, находившемся на улочке, которая была почти напротив нашего общежития. Дом был на две семьи. Перед домом был палисадник, а с одной стороны дома была открытая веранда, на которой стоял умывальник, столик, и в глубине – широкая скамья, которую при желании можно было бы использовать, как постель. Мать Инки, как мне показалось, особенно воспитанием её не занималась. Инка была, как и я в жизни предоставлена сама себе. Питалась кое-как. Гуляла, сколько хотелось, и с кем хотелось.
Именно она первая стала мне рассказывать о том, что недалеко от её дома находится 1-ое Московское артиллерийское подготовительное училище – 1-ое МАПУ. Что ребята там учатся, также как в суворовском – по десятый класс включительно. Потом они поступают в академию, и по окончании становятся офицерами. Зовут ребят из училища – спецами. Девочек, которые дружат со спецами, называют – спецухами. Но есть ещё и такие, которые с ними живут. Их прозвища – борухи.
В Москве есть ещё второе такое же училище – 2-ое МАПУ. Ребята этих двух училищ соперничают между собой. Часто дерутся. У каждого училища в Москве есть свои места, где они «прошвыриваются» в увольнениях или самоволке. Общеизвестные места – это «Бродвей» на улице Горького и «плешка» – от метро Сокольники до входа в парк.
Но чаще бывают драки между «шпаками» и спецами. Шпаки – это штатские ребята. Иногда между ними бывали такие громкие драки, что даже милиция не справлялась. Шпаки подкарауливали спецов, когда их шло по улице немного – два-три человека. Когда начиналась драка, кто-нибудь из спецов добегал до училища, поднимал своих криком – «наших бьют!», и тогда ребята срывались дружно иногда прямо с уроков, на ходу снимали ремни, накручивали их на руки и в драке били пряжками по чём попало. Страшно.
Инка рассказывала, что познакомиться со спецами не так просто, их в увольнительную отпускают по выходным, и то не всех, и не всегда.
В общем, любопытство моё разгорелось, и я изъявила желание – познакомится с кем-нибудь из спецов. Мы стали прогуливаться около училища. Иногда мимо нас проходили ребята в военной форме, которые спешили в увольнение. Но они на нас особого внимания не обращали.
На новый год в училище было несколько вечеров с ёлками, с оркестром. Несколько, потому что вечера устраивались для разных классов, или подразделений, не знаю, как правильнее их называли. На один из таких вечеров я попала, но не с Инкой, а с какой-то другой девочкой, которая достала два пригласительных. Ёлка была большая, до самого потолка, и стояла посередине большого зала. Все девчонки были нарядные, их приглашали ребята, подтянутые, какие-то торжественные. Оркестр играл вальс. Очень хотелось танцевать, но нас никто не приглашал. Большинство ребят были со своими девочками. Видимо, они все были с ними давно знакомы, и на вечер пригласили их заранее. Мы стояли у стены, а потом решили танцевать друг с другом, как говорили раньше – «шерочка с машерочкой». Паркет был очень скользким, мы в упоении так раскружились в вальсе, что не удержались, поскользнулись, и на виду у всех, загремели на пол посредине танцующих…
Особых знакомств на этом новогоднем вечере мы не заимели. Поэтому в очередной раз, когда мы с Инкой пришли к училищу, решили действовать по другому. У Инки были там не друзья, а просто знакомые. Их можно было вызвать на КПП. Она попросила дежурного кого-то из них позвать. Когда выбежал её знакомый, она с ним сначала просто «поточила лясы», а потом договорилась с ним, что он позовёт кого-нибудь из ребят, которые – «свободные», то есть, ни с кем из девочек не встречаются. И, действительно, он через минут десять выскочил опять на улицу через КПП с двумя ребятами. Мы познакомились. Один из них – Розов Виктор, второй – Володя Пырин. Мы договорились, что они сообщат нам, когда получат увольнительные, и можно будет куда-нибудь пойти погулять.
Виктор Розов
У меня сохранилась фотография Виктора Розова тех лет.
Инка познакомила меня с девчонками, у которых можно было собираться компанией по вечерам. Особенно я запомнила одну из них – Найку Пивчик. Родители её были за границей. Жила она только с сестрой. Сестра вышла замуж и тоже куда-то уехала с мужем. Найка, будучи немного старше нас, жила одна в однокомнатной квартире. Но дом был какой-то старинной постройки, поэтому эта единственная комната в однокомнатной квартире была такой огромной, что заменяла по площади все три. Я была с Инкой пару раз у Найки в гостях. Была музыка, танцы. Потом ребята боялись опоздать из увольнения, поэтому долго не засиживались. Они провожали нас по дороге в училище до общежития.
Кстати сказать, при первом знакомстве с ребятами, я обратила внимание на Розова Виктора. Он был высокий, светленький, симпатичный.
А проходу мне потом не давал – Володя Пырин. Он влюбился в меня с первого взгляда. А я не знала, как от него отделаться. Вскоре через этих ребят, мы перезнакомились ещё со многими другими. На всякие праздники, особенно, когда наступала весна, мы собирались в складчину у Инки на веранде. Было, наверное, и вино. Но я тогда спиртное не употребляла вообще. Меня этот момент застолья как-то не интересовал.
Кстати, один из таких вечеров у Инки мне запомнился особо.
В нашей компании была одна девочка – Наташа. Родители её были в командировке за границей. Жила она с бабушкой. Когда мы собирались справлять первомайские праздники, Наташке захотелось покрасоваться в маминых новых туфлях на каблуках. Она потихоньку стащила их из комода, и потом одела на нашу вечеринку. Туфли ей особо не подошли. Она натёрла в них ноги, поэтому сняла и куда-то засунула, а одела свои, в которых пришла.
Домой она пришла поздно. Бабушка её уже ждала, и закатила ей взбучку, так как уже обнаружила отсутствие туфель. Наташка сначала заупиралась – не брала мол, и всё. Тогда бабулька её побежала и написала заявление в милицию, указав Инкин адрес, и перечислив всех девочек, которые были в тот вечер. Всех по очереди вызывали в милицию для разбирательства. Вызвали и меня.
До милиции надо было доехать несколько остановок трамваем в сторону Ростокина. Приехала в милицию, показала повестку, попросили подождать около какого-то кабинета, потом вызвали туда. В небольшой комнате помещался только стол, за которым сидел следователь. Справа и слева перед столом стояло по стулу, другой мебели в комнате не было.
Следователь стал расспрашивать – кто был на той злополучной вечеринке, что делали. Во сколько разошлись. Я всё объясняла так, как было. В какой-то момент он начал на меня почти что орать. Он кричал, что точно знает, что я взяла туфли, и, если я не скажу – куда их дела, то… И дальше всякие угрозы. Я-то знала, что я не брала, поэтому отвечала нахально, уверенно. В какой-то момент ему надоело на меня кричать, он подписал мою повестку, и сказал, что вызовет ещё, и, чтобы я подумала…
А через день туфли нашлись. Наташка, когда переобувалась, запихнула их под тумбочку умывальника. А здесь, Инкина соседка стала убираться на веранде и нашла их.
Ну, думаю, я теперь повеселюсь. Приезжаю в милицию, а следователя на месте нет. Какой-то другой молодой следователь спросил меня – а что я хочу? Ну, я выговорилась, сказав заодно, что хочу, чтобы передо мной извинились.
Следователь извинился. Я с возмущением сказала, что вызывают в милицию, а сами даже не предполагают, что у бедной студентки, может быть, даже денег нет на трамвай. Следователь предложил мне взять три рубля. Я возмутилась, а он сказал, что у них предусмотрены на дорожные расходы специальные деньги, и чтобы я брала не стесняясь. Ну, я, конечно, взяла…А денег, у меня, действительно не было.
