Инга Кондратьева
Корделаки
И вот подали обед, за ним неспешная беседа продолжилась на темы мирные и непорочные. После гостю показывали дом и сад, затем последовал непременный самовар – чай, пышки, варенья. Деревенская неспешная жизнь, как ребёнка за руку плавно подвела их всех к голубым сентябрьским сумеркам. «Небось, они тут и спать с курами укладываются, – подумалось городскому гуляке, у которого с темнотой только и начиналась активная часть светского общения – рауты, вечера, визиты. – Об этом я как-то не подумал…»
– Как нам с невесткой-то повезло! – искренне радовалась Харита Всеволодовна. – И с нами поговорит, и новостей принесёт. И по дому – такое мне облечение!
Илье Казимировичу нравилось, как слушает панегирики сама Амалия Модестовна. Она не смущалась, не тушевалась, но и не вела себя, как отчаявшаяся девица на выданье, нарочито демонстрируя все свои достоинства сразу. Она была спокойна и невозмутима, изредка улыбалась старикам, не мешала им продолжать свои хвалы, как бы пережидая неизбежное. Этим она неуловимо напомнила Илье Казимировичу баронессу, умевшую всегда сохранять позицию чуть насмешливого наблюдателя, которая очень импонировала вкусу графа. Только у Кунициной не было и налёта той городской жёсткости, что незримо сопровождает самую нежную деву среди толпы созерцателей и ценителей. Как маска, как панцирь, как доспехи. Нет. Здесь в сгущающемся сумраке деревенской тиши таковое доверительное поведение казалось единственно возможным, самым верным и природным. Это разоружало, и расслабляло, и окутывало…
– Да! Амалия Модестовна своим согласием жить с нами скрасила стариковскую скуку. Но и сама она молодец, не киснет. В губернском собрании видную роль играет, во всех благотворительных вечерах деятельное участие принимает, сборы организует, ведёт жизнь общественную, бурную, – нахваливал вдову и деверь. – Всё-то они там спорят, или музицируют, или прогулки для общества устраивают. Так что и нас, стариков, бывает прихватывают.
– Вот как! – искренне заинтересовался граф губернскими развлечениями. – А что это за прогулки? С выездом каретами или пешие? Так называемые пикники? А что ж, когда лето кончится?
– Да по-разному бывает, – ответила сама вдова. – Если без малолетних деток, то бывает, что и конные.
– Как! – граф слегка покраснел, потому что в уме своём посчитал склонную к полноте Амалию Модестовну к седлу непригодной, а теперь боялся обнаружить это в беседе. – Вот бы знать, что вы выезжаете, так мы могли бы ещё днём осмотреть окрестности верхом.
– Это не поздно будет сделать завтра, граф? – вдова спрашивала, как бы между делом, совершенно не жалея об упущенном. – У Павла Семёновича великолепная конюшня, право слово! Есть из чего выбрать.
– Сожалею, но с рассветом вынужден буду отбыть в город, – графа ничто не подгоняло, но какой-то внутренний голос подсказал ему нынче эти слова. – Только ваше непревзойдённое радушие и гостеприимство, дорогие хозяева, позволили мне свернуть с пути. Но дела – есть дела! А хорошенького понемножку!
– Тогда едемте сейчас! – Амалия Модестовна решительно встала. – Дорогой Пал-Семёныч, брать ли с собой дядьку Касьяна или пусть спит?
– Да ты, душенька, сама тут каждый кустик знаешь уже. Хоть в ночное со всем табуном посылай. Не трогай старика. Я прикажу, так Филька сам взнуздает. Тебе Липку седлать? А вам, граф, подобрать что-нибудь из одежды?
– Да у меня с собой всё есть. Почиститься бы только! – у Ильи Казимировича загорелись глаза от перспективы даже простой верховой прогулки. Всё будет, чем занять себя до сна!
Ему выделили комнату и камердинера. Через полчаса он был готов и вышел к конюшням. Амалия Модестовна уже сидела в седле, под ней гарцевала, как успел заметить взглядом знатока граф, довольно резвая кобылка. Гнедая масть её отдавала чуть в розовый оттенок, который присущ резным изделиям из липовой древесины. А, возможно, это лишь показалось графу в заходящих лучах пурпурного заката и было лишь плодом его воображения. Ему же предназначался конь мастью темнее и гуще, выносливый и лёгкий в поводу. Граф с Амалией Модестовной миновали подъездную аллею и скрылись за листвой придорожного кустарника. Старики остались коротать время за чаем одни.
* * *
– Скажите, кличка лошади как-то связана с её мастью, милая Амалия Модестовна? – спросил граф, чтобы как-то завязать беседу.
– Да, этот оттенок – гордость конюшен Пал-Семёныча, он устойчиво прослеживается уже в третьем поколении, – отвечала ему Амалия Модестовна.
– То есть можно говорить о собственной породе? – спросил граф. Куницина, не ответив, улыбнулась. – А чем ещё развлекается ваш родственник в то время, пока вы ведёте такой бурный образ жизни?
– О! Не применяйте к нему столь снисходительный тон, – улыбаясь, ответила вдова. – Вы не смотрите на его кажущуюся приверженность своему возрасту. Пал-Семёныч только и открыл мне радости бытия, при муже-то я жила гораздо спокойней и тише. Только сейчас я начинаю полностью наслаждаться всем тем, что есть вокруг, и тем, что я есть сама. Пал-Семёныч обычно ведёт активную переписку, к нему бесконечно ездят какие-то порученцы. Просто сегодня выдался такой вечер. Вы застали нас за расслабленным отдохновением, граф. А так – тут всё кипит порой. Пал-Семёныч даже завидовал нашему с мужем жилищу и всегда нахваливал его уединённость. Не то, что здесь! Хотя наше имение и располагалось гораздо ближе к городу. Но, скажите, как вам Магистр? Это я выбрала его для вас.
– Он великолепен! Благодарю.
Граф любовался темнеющей листвой, благородным животным, несущим его по незнакомой дороге, своей спутницей. Сев в седло, Амалия Модестовна вдруг преобразилась. Если полнота при ходьбе делала её движения несколько плавными и даже медлительными, то верхом вид её стал уверенным, движения точными и стремительными. «Вот, что значит – жена офицера, хоть и бывшая!», – подумал граф.
– А куда ведёт эта аллея? – спросил Корделаки.
– К реке! Желаете осмотреть? Там нынче тихо…
Они свернули и через десяток минут неспешного шага оказались на берегу. Тьма стала уже почти непроницаемой, от воды шёл лёгкий туман, поверхность реки казалась недвижной.
– Хотите развести костёр? – тихо спросила Амалия графа, и ему в ту же секунду показалось, что они перенеслись в какой-то неведомый мир, где даже голоса звучат по-иному.
– Мне кажется, огонь не слишком угоден жителям той страны, куда вы завлекли меня, чаровница! – Граф похлопал себя по карманам. – Да это было бы и довольно затруднительно, так как у меня нет с собой кресала.
– Всё необходимое есть в ольстрах[6]. И трут тоже. Кроме самих пистолетов. Но в правом бушмате[7] вы можете найти походный нож, – кажется, Куницина говорила всё это на полном серьёзе, хотя выражения лица её в темноте и не было видно. – Но раз вы не боитесь темноты, то я буду вашим проводником. Сойдёмте? Дайте вашу руку, граф!
– Вы берёте с собой снаряжение воина, даже отправляясь на короткую прогулку? – удивлённый Илья Казимирович спрыгнул на землю и, проведя рукой под седлом, убедился в сказанном только что вдовой. – Но зачем? Разве здесь опасно?
– Никто не знает, где и когда может настигнуть опасность или необходимость, – в голосе Амалии Модестовны снова послышалась улыбка, она спрыгнула, опершись на руку графа, и обратилась уже не к своему спутнику, а к его коню. – Ведь так, Магистр?
Конь фыркнул, как бы подтверждая нелепость любого иного мнения, кроме высказанного хозяйкой. Граф внезапно вспомнил про другого магистра, про странную ночь, случившуюся с ним несколькими днями ранее, и подумал, что и эта обещает быть не совсем обычной. В подтверждение своим мыслям он услышал вопрос.
– А вы, как и все, не купаетесь после Ильина дня, граф? – спрашивала вдова, накрепко привязывая свою лошадь к стволу неразличимого в темноте дерева.
– Право слово, даже не знаю, как ответить на ваш вопрос, сударыня, – недоумевал Корделаки, почти машинально повторяя все её движения. – Я не задавался им, если честно. Я привык думать об этом дне, как о своих именинах, а не как о конце лета. А что, вода уже сильно студёная сейчас?
– Как парное молоко, – ответила Амалия снова шёпотом, и графу померещилось неразличимое в тумане пение русалок вдали. – Хотите убедиться?
У Корделаки задрожали какие-то жилки внизу живота, настолько неожиданным, но и не двусмысленным было предложение. «Прямо, как гимназист, вот позорище-то! – подумал он, но ни слова не вырывалось из его пересохших внезапно губ. – Может она шутит? Дразнит?» Но Амалия, не обращая внимания на его молчание, уже расстёгивала пуговки на корсаже. Вот она перекинула пышную юбку амазонки через седло Липки, и, проделав ещё несколько недоступных пониманию Корделаки движений, осталась в пене кружев, почти светящейся в темноте. Сделав пару шажков к воде, она хмыкнула, сказала: «Намокнет!» и, стянув белоснежное через голову, швырнула сие в графа. Разум его держался в привычном месте нахождения из последних сил.
– Не бойтесь, граф, я вас не трону, – раздался голос Амалии вперемешку с всплесками воды. – Идите, здесь пологий спуск и ровное дно. А не то я прикажу, и вас сюда силком затянут русалки!
Она засмеялась, а граф явственно стал различать голодные взгляды ундин сквозь ветви прибрежных зарослей. Огни-светляки моргали из тьмы и ждали его решения. «А иди оно всё!» – эта связная мысль была последней в голове Ильи Казимировича. Он срывал с себя одежду, не жалея пуговиц и петель, чувствовал острые остовы травы под босыми ногами, обжигающий холод реки и внезапно окутывающее тепло воды, когда плечи его скрылись под её толщей. Он несколькими сажёнками проплыл к середине потока, потом вернулся, окунулся с головой и почувствовал покалывающую бодрость во всём теле. Огляделся.
Над водой было светлее, чем у зарослей на берегу. Какое-то свечение исходило то ли от парящего тумана, который им так и не удалось разогнать полностью, то ли от отражающегося неба. Всплеск раздался совсем не с той стороны, где он ожидал отыскать свою купальщицу. Он обернулся. Амалия была от него шагах в пяти по земным меркам, или в одном сильном гребке здесь. Он не решался приблизиться к ней, ведь самое ужасное – это неверно понять даму. Вода доходила ей почти до подбородка, он и в темноте явственно различал молочную белизну её покатых плеч, но тут она сама стала то ли приближаться к нему, то ли вырастать из воды.
Не было слышно ни плеска, не заметно было никаких её движений, только руки, казалось, неподвижно лежали на поверхности воды, как бы держась за неё. Наверно она перебирала по дну ногами и мелкими шажками сокращала расстояние между ними. И вот она протянула руку и дотронулась до него. «Амалия!» – только успел выдохнуть Илья Казимирович, как она, словно истинная русалка, шлёпнула чем-то плоским по воде, развернулась мгновенно, лишь задев его горячей кожей плеча по груди, и уплыла с шумом и смехом. «Ну, не хвостом же!» – совсем ополоумел граф. Следующая мысль была ещё более трезвая: «Да нет, она же тёплая!», а потом он и вовсе перестал думать.
Они гонялись друг за другом вплавь и на мелководье. Сначала случайные, короткие прикосновения доставались графу невзначай и между делом. Распалившись, он стал злиться той природной разновидностью гнева, которая требует немедленного действия. Он догнал и схватил её грубо, сильно, пережимая пухлые предплечья. Впился губами в рот, она не сопротивлялась. Он отпустил её руки, и они тут же заскользили по его шее, затылку и волосам. А сам он уткнулся взглядом в её оголённую грудь и разум, и так оставшийся на берегу, уходил теперь всё дальше и дальше.
Амалия не могла не чувствовать его желания, так крепко и часто теперь они прижимались друг к другу, но никаких решительных знаков не подавала, а сам он не смел её обидеть. Она только целовалась с ним страстно, иногда её колени подгибались, и Илье Казимировичу приходилось подхватывать её. Он уже изучил все изгибы её талии и бёдер, и ему безумно хотелось большего. Он приподнял её с силой, она обхватила его ногами, и так, верхом, понес её на глубину. Ему было тяжеловато, но некие силы так бушевали в нём, что он готов был сейчас на что угодно. Тут в зарослях заголосила какая-то некстати проснувшаяся птица. Амалия соскользнула, став на дно, и решительно отстранила его руки: «Довольно». Они вышли на берег, она собрала свою одежду и, куда-то уходя, велела: «Не ходи за мной!».
Корделаки, весь полный неудовлетворённого желания, делал неимоверные усилия, чтобы не злиться. Он оделся и ещё долго ждал, пока вернётся вдова. Он помог ей сесть в седло, и они направились в обратный путь. Почти всю дорогу они молчали, но перед последним поворотом к дому, Амалия остановила Липку.
– Я не знаю, что ты думаешь обо мне сейчас, но не перебивай! – она протянула ладонь и коснулась пальцами его губ, уже пытавшихся возразить. – Я ни с кем не была после смерти мужа. Может, ты составил не совсем верное мнение о местном обществе из сегодняшних рассказов, но заверяю тебя – там для меня ничто подобное невозможно. Недопустимо! Слишком много глаз и последствий. Только то, что ты завтра уедешь…
– Там, где мы познакомились, мне сказали, что ты переживала по поводу потерянного обручального кольца, – всё-таки перебил её Корделаки. – Для тебя ведь это важно?
– Да, я хотела бы отыскать его. Я думаю, тогда он меня совсем отпустит…
– Муж?
Она кивнула.
– А ты никогда не думала выйти замуж ещё раз? – осторожно спросил её граф.
– Не за тебя, милый! – улыбнулась она в темноте. – И вовсе не думала до сегодняшнего дня. Знаешь, я действительно сильно изменилась за этот год. Здесь. Мне кажется, что я совсем не знала себя раньше. Теперь лишь узнаю. И мне пока от этого хорошо. Я узнала свои способности и силы. А сейчас узнаю… – она запнулась. – Сейчас узнаю свои желания. Может, когда-то я вновь захочу иметь рядом надёжного спутника и друга. Но не сейчас. Так что не бойся, милый. Я тебя не ловлю!
– Амалия, прекрати! Я вовсе не это имел в виду.
– Поцелуй меня ещё! – лошади танцевали странный вальс, пока их седоки были чем-то заняты так близко друг от друга, отпустив поводья. – Хочешь, я приду к тебе сегодня ночью?
Граф задохнулся от вновь накатившего желанья. Через час она пришла.
* * *
Настырный луч солнца разбудил Илью Казимировича раньше, чем тому хотелось. Он с удовольствием повалялся бы в постели ещё часик, а то и другой. Но что это? Простыни были чужими, занавеси незнакомыми, и это солнце в глаза! На его руке лежала тяжесть, которая делала её почти неподвижной – он попытался шевельнуться и тут всё вспомнил. Распущенные волосы Амалии стелились поверх одеял и покрывали всю его грудь. Её рука лежала поперек его живота – белая, пухлая, похожая на тесто вчерашней кулебяки. Илье Казимировичу даже почудился запах начинки. На лбу его выступила испарина. «Как удачно я вчера про отъезд-то!» – подумалось ему, и он стал осматривать пути к отступлению.
Сильным было желание умыться. Ещё лучше – полностью погрузиться в воду и смыть с себя остатки ночных удовольствий, лёгкий налет стыда и этот преследующий его запах капусты из пирога. Бэ! Пойти, что ли на речку искупаться? Но тогда его визит затянется ещё минимум на полдня. Нет! Надо прямо сейчас! Он стал потихоньку освобождать руку, Амалия проснулась и села рядом с ним.
– Доброе утро! – она потирала спросонья глаза, поэтому лицо её было полускрыто.
Он чмокнул её в рассыпавшиеся по плечам волосы. Она посмотрела на него, внимательно и долго, потом улыбнулась.
– Я заспалась тут с тобой. Хотела ещё ночью уйти к себе, чтобы дать тебе поспать утром.
– Ну, что ты! Не уходи, – из одной только вежливости произнёс Корделаки.
– Не лги! – она встала и накинула валявшийся рядом на полу капот, сброшенный туда накануне в порыве страсти. – Ты потому только ещё не мчишься по дороге, что не знаешь, кем из слуг распорядиться. Спи ещё. Я велю приготовить тебе мою ванну, а сама спущусь вниз. Позавтракаешь и поедешь. Я не позволю тебе убежать.
Амалия удалилась, и он слышал сквозь плохо прикрытые двери, как она давала указания проснувшимся горничным.
– Гостю наполните мою ванну. Да погорячей, чем всегда! Касьяна попроси – он воды нагреет и натаскает. Как будет готово – буди барина. Я буду внизу.
«Ещё и умная!» – подумал Корделаки, зарылся лицом в подушки и спал крепко-крепко, пока его не разбудила горничная.
Дело в том, что родословная Ильи Казимировича наполнена была такими ингредиентами, что характер его хоть являлся чаще всего человечным и доброжелательным, но не становился от этого менее путанным и норовистым. Начало семейному древу положил некий грек Корделаки, прочно обосновавшийся в Российской империи, и с тех пор в семье рождались мальчики, сумевшие сохранить фамилию, но не чистоту греческой крови. Сам пращур со своей русской избранницей родили единственного сына, который женился на неистовой испанке, и этот союз дал отпрысков, которые выбирали себе спутниц исключительно по любви. Один из предков, войдя в возраст юношеского искания, отправился путешествовать и домой вернулся уже с женой-итальянкой, темпераментной и дерзкой. Это был прадед Ильи Казимировича. Их сын, прадеда и итальянской прабабки, привёл в дом гордую мадам польских кровей, та назвала сына Казимиром, а тот, в свою очередь, привёз из Архангельской губернии матушку Ильи Казимировича, урождённую поморку. Сейчас уже все его родственники покоились на семейном погосте, но кровь их перемешалась и текла в жилах ныне здравствующего потомка, время от времени являя миру все свои грани.
То, что нравилось Илье Казимировичу во вторник, могло им же быть искренне освистано в пятницу, если на вещь или явление смотрели попеременно, то южная горячая безрассудность, то северная холодная расчётливость. Он мгновенно загорался, но, так же быстро и остывал. Он увлекался искренне и бурно, но охладевал к избранному занятию иногда до забвения. Но, надо отдать Корделаки должное, взятые обязательства он выполнял неукоснительно, а начатые дела всегда доводил до логического завершения.
Получив двадцати трёх лет наследство, он выдержал положенный срок траура, разделяя его с боевыми товарищами, а через год подал рапорт и снял мундир. Располагая огромными фамильными средствами, он, всё же не мог усидеть совсем без занятий – немного, но удачно занимался коммерцией, брался за решение и устройство чужих дел, для удовольствия продолжал собирательство, начатое предками и вёл, вот уже сколько лет, образ жизни свободный, но не праздный.
К сожалению, его частая переменчивость распространялась и на отношения с женщинами. Может потому он, один из их рода, так поздно задержался в холостяках. Он мог ухлёстывать, добиваться предмета страсти месяцами, мог быть галантным или порывистым, мог влюбиться в проходящую мимо женщину с единого взгляда, но любая из них начинала раздражать его – кто сразу, кто немного погодя, но до сих пор это случалось непременно. И он шёл по жизни, не оставляя своих поисков, но и особо не страдая от отсутствия матримониальных планов.
Корделаки отмок в ванне, плотно позавтракал вместе со всеми Куницыными, спустившимися к столу, чувствуя себя при этом абсолютно непринуждённо. Он сел в дорожную коляску полный умиротворения – телесного и душевного – и искренне сожалел, что прощается с этим семейством, видимо, надолго. Впереди был Петербург, друзья, дела, встречи. Деревенская идиллия оставалась позади.
* * *
Петербург, словно приревновав своего сына к сельским развлечениям, встретил графа стремительно, не дав опомниться и прийти в себя с дороги. Дома Корделаки ждало письмо. На конверте, кроме слова «срочно» не значилось ничего.
– Это точно мне? – спросил он своего камердинера.
– Так точно, барин! Ещё утром принесли, велели непременно в руки отдать.
– Кто принёс?
– Так… Посыльный. Молодой человек. Вроде как дворянин по наружности. Но уж больно молод. Голосок совсем мальчишеский.
– И усы не растут? – уточнил Корделаки. – Так, может, то переодетая барышня была?
– Ах, ты ж, голова моя седая! – камердинер, что служил ещё при родителях нынешнего графа, хлопнул себя по лбу, забыв субординацию. – А ведь то и может быть, как это я сразу то недотумкал!
– Только письмо отдал, ничего на словах не передавал? – Илья Казимирович уже вскрыл конверт и прежде всего посмотрел на подпись.
– Так сначала то вас самого требовали. А уж, как я сдался и сказал, что не просто вы не принимаете, а и не возвращались вовсе, так тогда только приготовленное письмо дал. Дала.
– Не могла ж она сама… – Корделаки собрался прочесть всё целиком, но сначала отпустил слугу. – Ступай. Всё верно сделал.
В письме было следующее: «Дорогой граф! Нам необходимо срочно переговорить. Бумаге я не доверяю. Найдите любой способ увидеться со мной, как можно скорее. Жаль, что баронесса Туреева в отъезде, у неё это было бы наиболее удобно. Ваша М. Т.»
Всё было непонятно! Верней, ясно было, что письмо написано самой баронессой. Возможно, что именно она и была тем переодетым посланцем, а письмо было заготовлено на случай, если её не пустят в таком обличии к графу. Но к чему эти маскарады? Кстати, о маскарадах! Граф позвонил.
– Кроме этого письма за время моего отсутствия приносили что-нибудь? Почта была?
– Так точно! – доложил дворецкий. – Всё у вашего сиятельства на столе в кабинете.
– Благодарю.
Корделаки прошёл в кабинет и кроме трёх незначительных депеш обнаружил обещанное приглашение на два лица от кайсацкого князя. Бал-маскарад должен был состояться назавтра вечером.
Граф переоделся с дороги, велел было седлать, но вспомнил сцену с конём у ограды и передумал. Негоже было привлекать к себе лишнее внимание, особенно когда женщина предупредила об этом. А стремянному своему наказал у всех верховых в амуниции проверить наличие ножей, огнив и пороха с пистолетами.
– На войну, барин? Али в поход собрались? – обрадовался засидевшийся дома слуга, тоже бывший кавалерист.
– Просто никто не знает, где и когда его настигнет опасность или простая необходимость. Надо быть наготове! – отвечал барин.
– И то – добре! – согласился слуга, потом поняв, что барин уходит от конюшни пешком, скривился и произнес укоризненно: – Неужто, на ваньке поедете? Ваше сиятельство!
– Ничего, дружище! – граф натягивал перчатки. – Иногда полезно. Чванство – паче гордыни.
Граф сошёл с извозчика загодя и пешком, присматриваясь к обстановке, дошёл до владений Туреевой. Забор был глухим. Судя по тишине за ним, хозяева действительно ещё не возвращались. Он дёрнул шнур у ворот скорее для очистки совести, почти уверенный в том, что, как и в прошлый раз к нему никто не выйдет. Но ошибся. Выскочивший на крыльцо некто – но не Никодимыч – к воротам даже подходить не стал, а лишь крикнул издалека в сторону графа:
– А ну, геть отсюдова, я сказал! Не принимают! Нет никого в доме! Ещё раз затрезвоните, ей-богу, свистну городового! И как не стыдно! А ещё военный человек… – и за слугой парадная дверь захлопнулась.
Всё стало понятно – скорей всего здесь только что ошивался корнет. Корделаки вздохнул и начал обходить непроницаемую стену со стороны переулка. Там, где ветви перевешивались через неё, он привычным уже маршрутом перелез через преграду, хотя без коня это и было сделать гораздо сложнее. Попав во двор, граф не стал, как в прошлый раз стучаться и идти напролом, а вспомнил строки из письма: «любым способом». Он обошёл особняк кругом, и, примерно представляя расположение комнат во втором этаже, заметил еле-еле пробивающийся между портьерами свет. Её спальня? Кажется, да. Или смежный будуар. Если не вглядываться специально, то заметить освещение было довольно сложно, видимо, предпринимались специальные меры, чтобы дом казался нежилым.
Подобрав с земли горсть камешков, Корделаки сунул их в карман, и, глупо хихикнув, полез по стене. Где, используя лепнину и украшения вместо упора, где, цепляясь за нити дикого винограда, а где и просто с помощью одной только ловкости, он быстро продвигался вверх и вскоре оказался на маленьком балкончике с кованной чугунной оградой. Но до заветного окна было далеко, а карниз столь узок, что даже ногу не поставишь. Тут и пригодились боеприпасы. Кидать их почти параллельно стене было крайне сложно, и большая их часть упала обратно на землю, не достигнув цели. Но вот одно попадание! Второе. Свет потух вовсе. Потом чуть заметно дрогнули занавеси, видимо, кто-то смотрел в щель между ними. Потом долго ничего не происходило, и вдруг отдёрнулась штора у него за спиной и скрипнула балконная дверь.
– Быстро! – скомандовала баронесса.
Граф проскользнул внутрь и огляделся – они стояли в полутёмной Малой зале.
– Баронесса! Что бы вы ни поведали мне в дальнейшем, я уже благодарен вам по гроб жизни! – вещал Крделаки восхищённым шёпотом. – Вы заставляете меня совершать безумные вещи! А я уж, было, думал, что всё подобное осталось позади, и я вовсе забыл, что такое удаль. Извольте приказать мне добыть для вас что-нибудь чудесное – в каком-нибудь зловещем подземелье или прямо из-под облаков. Только что я испытал неимоверное ощущение витязя, уцепившегося за бороду карлы.
– Вы тоже читали эту прелестную сказку в «Сыне Отечества»? – баронесса приподняла брови и стала похожа на шаловливую Людмилу, как её представлял себе Илья Казимирович. – Да! Всех сокровищ мне не надобно, а вот шапка-невидимка не помешала бы. Скажите, вас никто не видел?
– Нет-нет! Тайна полностью соблюдена. Мне даже удалось не столкнуться с корнетом, ведь это он был здесь недавно?
– Бедный мальчик! – Мария вздохнула. – Это просто напасть какая-то. Ни разница в возрасте его не останавливает, ничто. Я уж думала, что, чем больше препятствий, тем упрямей он будет лезть на рожон, и решила подпустить ближе, чтоб ему наскучило. Так нет! Ходит.
– Окститесь! Какой возраст! – Корделаки впервые посмотрел на Марию Францевну с этой точки зрения и понял, что она, действительно, молода. Если бы не его сельское приключение, он, наверно, так и думал бы о баронессе, как привык, как было всегда – как о друге. Но тут он сравнил двух вдов и осознал, что, пожалуй, они с Амалией ровесницы. Он набрался смелости и задал вопрос, который и под дулом пистолета не произнёс бы ещё неделю назад: – А вы не думали, мадам, повторно выйти замуж?
– За кого? За корнета? – Мария Францевна обомлела. – Вы с ума сошли, Корделаки?
– Да нет, это я так… Вообще… – граф смешался и сделал неопределённый жест рукой в воздухе. – Так что произошло за время моего отсутствия? Что за срочность? И что за таинственность? – быстро сменил он тему. – Судя по запаху, вы недавно жгли письма. Или секретные договоры? Вы так таинственны, мадам! Дорогая баронесса, скажите, вы, случаем, не заморский лазутчик?
– Пойдёмте! – она вывела его в анфиладу, и, пройдя по ней, они остановились у дверей будуара. – Начнём с того, что ясней всяких слов.
* * *
Баронесса распахнула дверь будуара, запах гари стал более явственным, а взгляду графа предстала картина полнейшего разорения. Все ковры были подняты, мебель перевёрнута, картины сорваны со стен, пол усыпан черепками ваз и валяющимися повсюду канделябрами, каминными статуэтками и бумагами. Шкатулки были пусты, ширма сломана, обивка стен во многих местах висела клочьями, а занавеси на окнах почернели от копоти.
– Примерно такая же картина и в кабинете, где проходил сеанс магистра для публики, – рассказывала баронесса. – Спальню удалось отстоять только благодаря расторопности остававшихся в доме слуг, огонь не успел перекинуться дальше. У меня служат замечательные люди! Это всё произошло в первую же ночь после моего отъезда.
– Вас ограбили?
– Да, всё, что было на виду, забрали – браслеты, кольца, другие повседневные побрякушки. Но я не так глупа, чтобы держать фамильные драгоценности, где попало. Их не нашли.
– Но кто посмел? – граф был и возмущён, и озабочен пришедшей только что мыслью.
– Мои люди заметили огонь, но не успели застать грабителей, те скрылись раньше. Вы думаете?..
– Вы тоже так думаете! – граф посмотрел ей в глаза. – Слишком похожая картина. Это они же!
– Да-да, возможно. А ведь меня предупреждали! И не только вы. Но об этом позже.
– Теперь я почти уверен – им нужно кольцо вашей протеже, – Корделаки понимал, что положение становится всё серьёзней, и ночные визитёры останавливаться не собираются. – Кстати, как она поживает?
– Я оставила её в здравии. Собираясь в город, я не стала посвящать Лизу в подробности, а просто сослалась на срочное дело. С ней остался Никодимыч и другие слуги. Надеюсь, она в безопасности.
– И что, Никодимыч отпустил вас сюда одну? – граф начинал злиться.
– Что значит «отпустил»? Я же не маленькая девочка, и это не я у него, а он у меня служит. Я не спрашивала!
– Выдрать бы вас, взрослая девочка! Вы хоть понимаете, как рисковали? – ноздри графа раздувались как у боевого коня перед атакой. – Вы, небось, ещё и ночевать здесь собираетесь?
– А что такого? – Мария Францевна была упряма. – Если бы они хотели, то уже вернулись бы прошедшей ночью. Нет. Они второй раз не приходят, так что не волнуйтесь за меня.
– Ну и чёрт с вами! Сами ищете приключений – сами и расхлёбывайте после. Зачем тогда вам я сдался?
– Ну, не сердитесь, граф! – баронесса стала теребить его за рукав. – Ну, это не идёт к вам вовсе! И потом, я же предприняла меры. Я переоделась!
– Наслышан! – граф все ещё дулся.
– Ну, вы, правда, мне очень нужны!
– И зачем сие инкогнито? От кого скрываетесь, мадам?
– Прежде всего от полиции, – ответила Туреева. – Слуги не посмели заявить о происшествии без моего ведома, но если я объявлюсь тут открыто, то мне придётся это сделать первым же делом. А на объяснения с полицейскими, ну, вовсе сейчас нет времени! Потом мне гораздо выгодней, чтобы все думали, что меня по-прежнему нет в городе.
– Все?
– Все. И корнет. И грабители. И тот, кто прибудет в город завтра, хотя он-то обо мне и понятия не имеет вовсе. А я о нём – самую малость. Но всё же.
– Кто же это?
– Надо всё изложить вам по порядку. Ну, выслушайте же меня, прошу.
Они присели. И баронесса поведала следующее.
В то утро, когда Корделаки увёз домой мадемуазель де Вилье, баронесса, оставшись одна, перечитала вчерашнюю записку, переданную с Амуром. «Милая баронесса! Я пишу это письмо в гостинице, отправляясь на сеанс магии, на случай, если мне не удастся объясниться с Вами лично. Вы хоть и дальняя, но всё же сестра мне. Заклинаю всем, что есть для Вас святого и взываю к родственному расположению! Вовсе не сеанс предсказаний был целью моего дальнего путешествия, за которое я теперь должна заплатить такую непосильную цену, нет. Лишь одно желание попасть в Ваш дом и увидеть Вас. Мне необходимо переговорить с Вами с глазу на глаз. Мой опекун не отходит от меня ни на миг, да за пару минут и не изложишь всего, что мучает меня уже не первый месяц. Уделите мне хотя бы половину часа. Пользуясь пребыванием в столице, я назавтра попрошу отвезти меня в полдень к модистке. Я вовсе не знаю города, но спрошу самую лучшую. В силу сложившихся обстоятельств, я уверена, он не посмеет мне отказать. Если бы Вы были так добры ожидать меня там. Но знайте! Если он увидит это письмо – я погибла. Если Вы сами откроете ему нашу переписку, не приняв её всерьёз – я погибла. Если Вы просто не придёте – погибну и я, и ещё один человек. Мне не к кому обратиться более во всём мире. Уповаю на Вашу милость. Ваша дальняя родственница, Полина Андреевна Салтыкова».