Инга Кондратьева
Корделаки
– И поэтому постоянно сбегаешь? – тихо спросил граф, и она кивнула. – Ты, моя такая сильная девочка?
– Я не сильная, – прошептала она.
– Я обещаю, что никогда не сделаю тебе больно сознательно! – торжественно, почти как клятву произнес Корделаки. – Но и ты обещай мне, что если почувствуешь боль, то не будешь оставаться с ней наедине, а сразу же скажешь мне об этом. Даже если тебе будет казаться, что не заметить её нельзя. Хорошо? – она снова кивнула. – Ну, говори, чего ты боишься? Пошли в гостиную.
Они расположились около знакомого уже камина, и граф позвонил, чтобы попросить чаю. Пока они ждали, граф переспросил:
– Ну, мадам, выкладывайте свои страхи. Я спалю их в этом огне!
– Ну, например, твоя вдова… – как в омут бросилась Туреева.
– Ты – единственная «моя вдова», – граф смотрел ей прямо в глаза.
– Неправда, – тихо сказала она.
– Неправда, – тихо ответил он. Позвонил. Вошёл дворецкий. – Скажите, голубчик, вы же знаете о моём пристрастии ко «вдове»? Не так ли? – Дворецкий наклонил голову в знак согласия. – Ну, так предъявите её нашей гостье! Мы ждём вас вместе со «вдовой»!
Баронесса побледнела. Через пару минут в коридоре вновь раздались шаги дворецкого, и он вошёл в гостиную с подносом, на котором стояла бутылка «Вдовы Клико» и два бокала.
* * *
На этот раз Илья Казимирович проснулся первым. Когда Мария открыла глаза, он стоял спиной к ней, в накинутом халате и смотрел в окно.
– Даже не думай! – не оборачиваясь, сказал он вслух, услышав её шевеление. – Я не позволю тебе сбежать от меня снова. Того и гляди, ты заставишь меня спать в кресле, у дверей.
Сзади раздался лёгкий смешок, потом её руки легли ему на плечи, она прижалась к графу, и его спине сразу стало тепло. Теперь они вместе смотрели на улицу.
– Смотри, какое всё белое! – Корделаки прижался щекой к лежащей у него на плече кисти её руки. – Этот снег уже основательный, на всю зиму. А какой чистый!
– Ну, скажи, какую-нибудь свою очередную пошлость, – улыбалась Мария. – Например, что «даже земля облачилась в подвенечный наряд»!
– Ты не знаешь, случайно, почему я должен жениться на женщине, в голове которой всегда крутится масса пошлостей, а она их не только озвучивает, но и постоянно приписывает мне? Как думаешь?
– Не знаю, – она по-прежнему прижималась к его спине. – Почему?
– Может быть, потому, что я люблю тебя? – теперь он положил свою ладонь на её руку. – И когда твой острый ум разит соперника не хуже клинка, и когда ты спрашиваешь что-то, подобно ребёнку, и когда с умным видом изрекаешь глупости. И пошлости. Любую тебя.
– Ты меня… Что? – баронесса затаила дыхание.
– «Я люблю тебя». Ты же хотела пошлость? На, получи.
– Нет, – баронесса была серьёзна, как никогда. – Это не пошлость. Это хорошо. Это очень хорошо. Ты любишь меня, я люблю тебя, мы будем вместе, я стану твоей женой. Это хорошо. А тебе хорошо со мной?
– Ну, – граф обернулся и, опершись о подоконник, обнял баронессу за талию. – Назвать то, как ты выматываешь меня своим характером, словом «хорошо» может только безумец. Но! Но без тебя мне гораздо хуже, чем с тобой. Такой ответ тебя удовлетворит? Ты, правда, выйдешь за меня?
– Вели принести вазу.
– Что? Ах, я, олух! – граф позвонил и, дабы не смущать ни гостью, ни слуг, высунулся наполовину в коридор. – Голубчик! Свежих цветов сюда, срочно! И вазу.
Пока всё это несли, баронесса вышла в соседнюю комнату и, присев за бюро, что-то коротко написала, порывшись перед этим в своём ридикюле. Граф постучал и вошёл к ней с охапкой её любимых роз, она приняла их и остановила графа, направлявшегося налить воды. Она взяла со стола кусочек картона и опустила его в пустующую вазу. Граф опустился пред ней на одно колено и поцеловал руку, увидев своё имя, начертанное на обороте послания императора. Потом подхватил Марию на руки и закружил так, что цветы рассыпались во все стороны.
– Ну, всё! Поставь меня уже! Можешь покупать кольца.
– Да уже купил. А скажи, зачем ты заставила меня приобрести их тогда, после маскарада? – И он снова заглядывал ей под чёлку, а она снова прятала лицо у него на груди. – Ну, скажи, скажи! Ты же не жалеешь, что те ушли корнету?
– Не жалею. Я просто думала тогда, что если при тебе постоянно будут кольца, то ты как-нибудь возьмёшь, да и женишься на одной из твоих пастушек. Из жалости или под влиянием момента, мне всё равно! А мои муки наконец прекратятся.
– Муки? Ты что, мучилась? Отчего?
– Я тебе уже говорила, что ты глупый?!
* * *
Свадьба графа и баронессы стала одним из самых ярких событий сезона. Всех желающих попасть на церемонию не смог вместить даже просторный зал особняка Корделаки, поэтому многие подъезжали и приходили к собору, чтобы хоть издали посмотреть на невесту, волосы которой скромно были убраны ландышами и розами. Гости навезли кучу подарков молодым, ещё больше прислали те, кто не был приглашён, но желал, чтобы его имя осталось в памяти новоиспечённой четы. Случился подарок и безымянный. В кисете, красиво расшитом маргаритками, оказалась внушительная сумма золотом и записка: «Молодым в день венчания, на благое дело обустройства лечебницы для страждущих».
– Но я никому ещё не говорила о своих планах, кроме тебя! – воскликнула графиня Корделаки, когда муж обратил её внимание на этот дар.
– Ой, ли? – усомнился он. – Ты же уже объезжала участки и выбирала подрядчиков. Вела предварительные переговоры. Если среди тех, кто встречался с тобой, встретился хоть один член Ордена, а его Совет наблюдает за тобой или за мной, то… В общем, ангел мой, мне кажется, что это привет нам с тобой от Мальтийских Рыцарей.
– Но разве можем мы принять это? – она держала вышитый мешочек на вытянутых руках и не решалась заглянуть внутрь. – Мне вполне хватило бы и своих средств, я всё рассчитала.
– Кто-то недавно говорил мне, что совершенно не умеет рассчитывать? А? – улыбнулся граф. – А вдруг возникнут непредвиденные траты и расходы? Да нет! Дело не в деньгах. Двух наших состояний уж точно хватит на постройку нескольких таких заведений. Думаю, госпитальеры просто пожелали быть соучастными твоему замыслу. Прими с благодарностью. Пойдёт впрок.
Эпилог
И вновь наступило лето. В саду усадьбы Куницыных поспевал самовар, и домашние собирались к столу. Вернее, из дома спустился один только Павел Семёнович. Харита Всеволодовна кем-то распоряжалась на кухне, был слышен её спокойный, монотонный голос, разъяснявший непонятливым всё в сто первый раз. А Амалия Модестовна и так с полудня сидела во дворе за вышивкой.
– Ах, ты моя рукодельница! Всё-то ты успеваешь! И терпения сколько, усидчивости, – наклонился поцеловать её в лобик Куницын-старший, а после присел напротив. – Ну-ка, покажи, что за волшебство выходит нынче из-под твоих проворных пальчиков?
– Да вот, взялась за трудное, – невестка продемонстрировала уже вполне читающийся рисунок на шёлке. – До этого всё однотонные цветы шила, а нынче усложнила себе урок. Меня и монашки в своё время так учили: от простого – к сложному.
– Да у тебя всё-всё так славно выходит, душечка. Это же анютины глазки?
– Да, видите, сколь в них переливов, да переходов цвета? – она сама полюбовалась сделанным на свету. – Я же не по готовому шью, я же все рисунки сама беру, вот прямо отсюда, с ваших цветочков, дорогой мой Павел Семёнович.
– Вот они как живые и получаются! – хозяин с гордостью оглядел свои владения. – Кого той вышивкой после одаришь, голубка?
– Хотите снова вам назначу? Не надоели ещё женские безделушки? – Невестка посмотрела на Павла Семёновича из-под руки – солнце хоть и клонилось уже к закату, а глаза по-прежнему слепило.
– Ах, не надоели, душечка! – улыбнулся Куницын-старший. – Твоими руками сделанное да дарёное разве надоесть может?
– Тогда что прикажете соорудить из готовой вышивки? – Амалия снова подняла пяльцы, как бы примеряясь. – Хотите подушечку? Только тогда бордюрчик шире пустить надо будет.
– Подушечку? – задумчиво проговорил Павел Семёнович Куницын. – Да рановато, пожалуй, мне о подушечках-то думать. Давай, мил дружочек, снова кисет. Ты уж, прости! Те я все раздарил. Пусть, думаю, такая красота людей радует. И ещё дарить стану. Дел-то впереди, ох, как много! Всеволодовна! Ну где ты там? – кликнул он супругу, встал и потянулся во весь свой рост – молодо и очень заразительно.
Конец
2014