Игорь Аркадьевич Родинков
Уроки Смутного времени
Ловко обделал Жолкевский польские дела в Москве. Казалось, лучшего полякам и желать было трудно: русская столица была в их власти; князь Голицын, которого некоторые прочили в цари, и митрополит Филарет, на юного сына которого начинали смотреть с надеждой лучшие русские люди, были в королевском стане, т. е. в руках короля. В церквах уже молились за Владислава как за русского законного царя. Все указы писались, все суды производились его именем. Ему был уже готов трон – оставалось только сесть на него, но для этого надо было королевичу принять православие и немедленно ехать в Москву. К счастью для России, Сигизмунд не был способен воспользоваться делом своего ловкого гетмана».
Сигизмунд III, польский король, мечтал стать еще и русским царем, поэтому стал противиться кандидатуре своего сына на русский престол. Переговоры с русским посольством под Смоленском затянулись, и даже когда в королевский стан прибыл гетман Жолкевский с пленным царем-монахом Василием Шуйским, они с мертвой точки не сдвинулись.
Посольство стояло твердо за кандидатуру Владислава, также не сдавался Смоленск. Но полякам удалось найти изменников в русском стане в лице государственного казначея Федьки Андронова и боярина Салтыкова, которые стали рьяно поддерживать претензии Сигизмунда на русское царство.
Фактически в Москве власть семибоярщины закончилась. К. Валишевский писал по этому поводу: «Семибоярщина уже не существовала; в сущности, правительство было негласно распущено: оно покорно отошло в сторону, и в то же время рушилась последняя попытка московских бояр образовать правящий класс из двух соперничавших друг с другом аристократий. Попытка эта закончилась диктатурой Федьки Андронова! Ответственность перед историей за это крушение лежит на родовитой знати и придворных вельможах; им не суждено уже было подняться после этого поражения. За чечевичную похлебку, да и то еще гадательную, один из Мстиславских не погнушался польским титулом конюшего; бояре продавали свои права на первородство, и вместе с упадком этого сословия совершалось уравнение русского общества в общем раболепстве. Независимым оставалось лишь духовенство».
Но происки и замыслы изменников встретили несокрушимое препятствие в лице патриарха Гермогена. Этот старец, стоявший «на страже православия», выказал необычайную твердость и мужество. Он наотрез отказался подписать грамоту королю о том, что просит у него сына, и вместе с тем объявить, что во всем предается на волю короля. Кроме того, он потребовал вывода польских людей из Москвы и принятия греческой веры королевичем Владиславом.
Патриарх стал увещевать всех твердо стоять за православную веру, оборонять ее всеми силами, сноситься с другими городами, изобличал изменников и предателей. После этого поляки окружили его стражей, затруднили доступ к нему. Но дело было сделано. Живое слово святителя разносилось не только по Москве, но и по другим городам.
В этот самый момент, когда патриарх Гермоген призывал русский людей постоять за Веру и Отечество, 11 декабря 1610 года на охоте крещеным татарином Петром Урусовым был убит Лжедмитрий II. Неожиданное устранение с политической арены Смутного времени Тушинского вора, или «царика», было с радостью встречено многими русскими людьми, теперь они стали говорить друг другу о том, что пора всем соединиться и стать против поляков; даже те, кто присягал Вору, вынуждены были присоединиться к общерусскому стану.
Казимир Валишевский так оценивал политическую ситуация на Руси в конце 1610 года: «Король и его поляки перестали быть спасителями. Отныне можно было обойтись без них, и с трудом терпимое до сих пор присутствие их на московской земле стало сразу невыносимым. Если Владислав должен был царствовать, то избрали, ведь, его одного, при условии исключения иноземного нашествия, которое уже ничем не оправдывалось. Кроме того, избрание его на престол было делом бояр, которые превысили свою власть. Но утвердить ли избрание Владислава или нет, – это видно будет потом, а пока раньше всего необходимо расправиться с Сигизмундом и Гонсевским. освободить столицу от разбойников, которые разграбляют и оскверняют ее, возвратить Московию москвитянам. Так рассуждали от края до края в стране, и таким образом борьба, которая продолжалась еще в течение двух лет, начавшие вследствие появления первого Димитрия, изменила свой характер вследствие смерти второго Димитрия. Династический кризис и социальная буря перешли в национальную войну, во время которой народ, опомнившись, проявил самые благородные чувства и лучшие силы свои; временно помраченное сознание своего исторического предназначения пробудилось; великому народу предстояло снова найти волю и силу для обеспечения своего самостоятельного развития».
Первым, кто откликнулся на призыв патриарха, был все тот же Прокопий Ляпунов. В Рязани началось движение по сбору народного ополчения, возникало оно и по другим городам. В начале 1611 года Ляпунов выступил из Рязани, на пути к Москве к нему подходили отряд за отрядом.
Тогда поняли поляки, что собирается страшная гроза, на них ополчается весь русский народ, которого они до этого не воспринимали всерьез, считая, что если склонить на свою сторону бояр, то и дело будет сделано.
Гонсевский и Салтыков приступили к патриарху: «Ты, Гермоген, главный заводчик всего возмущения! Тебе не пройдет это даром. Не думай, что тебя охранит твой сан!» – кричал на него Гонсевский. Но Гермоген был непреклонен: что значили все эти угрозы для доблестного старца, всегда готового пострадать за то великое дело, которому он служил. Тогда поляки заключили патриарха в Чудов монастырь и стали морить голодом.
А тем времен, пока первое ополчение шло к Москве, в столице нарастало недовольство поляками. Социальное напряжение достигло такой стадии, что каждая ссора могла вызвать народное восстание. И вот во вторник на страстной неделе в Китай-городе между польским гарнизоном (жолнерами и немцами) и москвичами началась драка, которая переросла в избиение безоружных людей. Без ужаса, говорит очевидец, нельзя было взглянуть на жолнеров и немцев. Они были все в крови, подобно мясникам. Говорят, в короткое время было избито народу более шести тысяч. Уцелевшие москвичи пустились бежать в Белый город.
Поднялся весь Белый город, к этому времени в Замоскворечье вошел вооруженный отряд из Зарайска во главе с князем Дмитрием Пожарским. Поляки решили поджечь Белый город и Замоскворечье, а сами спрятались в Кремле и Китай-городе. Три дня горела Москва. От города остались груды тлеющего пепла, почернелые стены каменных церквей да торчавшие вместо домов каменные печи. Множество не погребенных тел тлело под ними. По ночам раздавался вой голодных собак, терзавших трупы. Такова была страстная неделя в Москве в 1611 году!
Москва стала пепелищем, умолк голос старца Гермогена, заключенного поляками в Кремле, но заговорили другие: великий подвижник Дионисий, архимандрит Троицкой лавры и келарь Авраамий Палицын. «Православные христиане, – взывал Дионисий в своем послании в Казань, – вспомните истинную православную христианскую веру, вспомните, что все мы родились от христианских родителей, знаменались печатью, святым крещением, обещались веровать в Св. Троицу. Возложите упование на силу креста Господня и покажите подвиг свой, молите служилых людей, чтобы быть всем православным в соединении и стать сообща против предателей христианских, Михаила Салтыкова и Федьки Андронова, и против вечных врагов христианства, польских и литовских людей… Пусть служилые люди без всякого мешканья спешат к Москве, в сход к боярам, воеводам и ко всем православным христианам… Бога ради, отложите все это на время, чтобы всем вам сообща потрудиться для избавления православной христианской веры, пока к врагам не пришла помощь. Смилуйтесь, сделайте это дело поскорее, ратными людьми и казною помогите, чтобы собранное теперь здесь войско от скудости не разошлось».
Воззвания Дионисия и Авраамия поддерживали и усиливали то народное движение, которое началось раньше. Русские силы со всех сторон стекались к пепелищу Москвы. После Пасхи 1611 года под Москвой собралось до 30 тысяч вооруженных людей, составивших так называемое Первое ополчение. Большая часть ополченческих отрядов признала своим предводителем Прокопия Ляпунова. Однако большой отряд казаков под предводительством Ивана Заруцкого и калужский отряд князя Дмитрия Трубецкого держались особняком. Ополченцы полукольцом окружили Кремль и Китай-город, где засел шеститысячный польский гарнизон.
Отсутствие единства стало ахиллесовой пятой русского национального движения. Первому ополчению не удалось создать единого командования, вместо него был избран триумвират в лице Ляпунова, Трубецкого и Заруцкого. Все три вождя враждовали между собой, враждовали и их ратники. Раздорами внутри русского лагеря не преминули воспользоваться поляки, подкинув в лагерь казаков Заруцкого подметное письмо, подделанное под почерк Ляпунова, в котором говорилось о том, что казаки-грабители и разбойники, что они – враги Русского государства, что их следует истребить, как только будет освобождена Москва.
Подметное письмо возымело свое действие, и 22 июля 1611 года на казачьем кругу был зарублен Прокопий Ляпунов, этот новый, после Скопина-Шуйского, претендент на вождя освободительной борьбы. После его смерти верх взял Иван Заруцкий и его казаки. Но казачье ополчение, вместо осады Кремля и Китай-города, предпочитало грабить на дорогах и разбойничать в окрестных селах и деревнях.
Мало-помалу ополченческие отряды стали уходить из-под Москвы. Многие отряды поспешили на защиту своих городов от разбойных шаек Яна Сапеги, этого последнего «тушинца», который не примкнул ни к полякам, ни к ополченцам, но продолжал разбойную войну по городам и уездам, имея, однако мечту, воспользоваться русской междоусобицей и стать московским царем.
В августе из-под Москвы ушли нижегородские ополченцы, и таким образом Первое ополчение бесславно распалось. Под Москвой остались лишь одни казаки.
Как говориться в народе, беда одна не ходит. Не успело разбежаться из-под Москвы первое ополчение, как 3 июня 1611 года пал Смоленск, а еще раньше, 13 апреля, русские послы были объявлены пленниками и отправлены в Польшу, где король на сейме заявил, что московскую землю он присоединяет к Польше. О воцарении Владислава в Москве уже не было и речи. Поляки войну считали почти поконченной и думали, что остается только смирить горсть ничтожных мятежников и вековой спор с Москвой будет покончен.
Если поляки укрепились в Москве и на западе России, то на севере хозяйничали шведы. 17 июля отряд Делегарди захватил Новгород. Затем шведы овладели Ямой, Копорьем, Ладогой, Порховом, Ивангородом, Гдовом, Тихвином и Орешком. В Пскове объявился новый самозванец, так называемый «вор Сидорка», которого 4 декабря Псков признал царем. Кроме «вора Сидорки», в Астрахани появился и другой «истинный государь Димитрий», которого признало все Нижнее Поволжье (историки еще именуют их Лжедмитрием III и Лжедмитрием IV).
Казалось, пришли последние дни для Московского государства. В.Д. Сиповский писал: «Более плачевного состояния не бывало в Русской земле! Казалось, ее разорвут на части… Шведы – в Новгороде, самозванец – во Пскове, поляки – в Смоленске и в самом сердце Русской земли, в Москве, за твердыми стенами Кремля! Шайки их рыщут по городам и селам, грабят все, чего не дограбили раньше, разоряют то, чего прежде не докончили. Казацкие полчища под Москвой, под видом защиты русского дела, ищут только наживы: ватаги их, посылаемые за кормом по волостям, обирают и теснят несчастный люд не меньше поляков… Земля опустошена, святыня поругана, правительства никакого нет, враги-хищники и внутри земли, и по окраинам ее. В довершение всех бедствий настал голод… «И было тогда, – говорит современное сказание, – такое лютое время Божия гнева, что люди и не чаяли впереди спасения себе. Чуть не вся земля Русская запустела… И прозвали старики наши это лютое время лихолетьем, потому что тогда была на Русскую землю такая беда, какой не бывало с начала мира: великий гнев Божий на людях, глады, моры, зябели на всякий плод земной. Звери пожирали живых людей, и люди людей ели. Пленение было великое людям! Жигимонт, польский король, все Московское государство велел предать огню и мечу, ниспровергнуть всю красоту благолепия земли Русской…»
