Игорь Аркадьевич Родинков
Уроки Смутного времени
4. И москвитян не очень должно отдалять от двора государева, ибо это ненавистно и опасно для государя и чужеземцев…
5. Канцелярия должна употреблять скорее народный язык, чем латинский, особенно потому, что латинский язык считается у туземцев поганым. Однако государю нужно иметь при себе людей, знающих язык латинский, политику и богословие, истинных католиков, которые бы не затрудняли благого намерения, не сближали государя с еретиками, не подсовывали книг арианских и кальвинских на пагубу государству и душам, не возбуждали омерзения к Христову наместнику (папе)…
6. Перенесение столицы, по крайней мере, на время, кажется необходимым по следующим причинам: а) это будет безопаснее для государя; б) удобнее будет достать иностранное войско и получить помощь от союзного короля и других государей христианских; в) при перемене царя, для царицы (Марины) удобнее получить помощь от своих, безопаснее и легче выехать с драгоценностями и свободой в отечество (Польшу); однако разглашать о перенесении столицы не нужно, ибо это ни к чему не послужит, надобно жить где-нибудь, только не в Москве; г) мир московский будет смирнее; он чтит государя вдалеке находящегося, но буйствует в присутствии государя и мало его уважает; д) обычные пирования с думными людьми могли бы удобнее исподволь прекратиться; е) удобнее учреждать коллегии и семинарии подле границы польской; ж) легче московских молодых людей отправлять учиться в Вильну и другие места…
7. Еретикам, неприятелям унии, запретить въезд в государство.
8. Выгнать приезжающих сюда из Константинополя монахов (православных).
9. С осторожностью должно выбирать людей, с которыми об этом говорить, ибо преждевременное разглашение и теперь повредило (намек на кровавое московское утро 17 мая 1606 г.).
10. Государь должен держать при себе очень малое число духовенства католического. Письма, относящиеся к этому делу, как можно осторожнее принимать, писать, посылать, особенно из Рима.
11. Государю говорить об этом должно редко и осторожно, напротив, надобно заботиться о том, чтобы не от него началась речь.
12. Пусть сами русские первые предложат о некоторых неважных предметах веры, требующих преобразований, которые могут проложить путь унии… При случае намекнуть на устройство католической церкви для соревнования… Издать закон, чтобы все подведено было под постановление соборов и отцов греческих, и поручить исполнение закона людям благонадежным, приверженцам унии. Возникнут споры, дойдет дело до государя, который, конечно, может назначить собор, а там с Божьей помощью может быть приступлено и к унии.
13. Намекнуть черному духовенству о льготах, белому – о достоинстве, народу – о свободе, всем – о рабстве греков, которых можно освободить только посредством унии с государями христианскими.
14. Хорошо, если бы поляки набрали здесь молодых людей и отдали бы их в Польше учиться отцам-иезуитам…»
Для исполнения данного наказа «вору» необходимо было не только овладеть Москвой и низложить Шуйского, но и изменить душу русского народа…»
Соответственно с целями, какие проследовал второй самозванец, войско его (в отличие от войска Лжедмитрия I, состоявшего лишь в меньшей части из подданных польской короны) состояло наполовину из поляков, запорожцев, донских казаков, а на вторую половину – из множества русских воровских шаек, которых поляки в свой Тушинский стан не пускали. Для большей привязки Лжедмитрия II, или «Тушинского вора», как его величали в Москве, к Польше Марина Мнишек признала в нем своего законного супруга, якобы опять чудом спасшегося от рока судьбы.
С лета 1608 года до зимы 1610 г. ситуация в Российском государстве была патовая. Обе силы, Москва и Тушино, обладали примерным равенством сил (до 100 тыс. воинских людей с обеих сторон в различных, разбросанных по стране отрядах), которые не могли нанести друг другу решающего поражения и ограничивались лишь захватами и освобождением различных городов и монастырей. В этой череде попеременных побед и поражений на русской почве образовалось явление, которое современники назвали «шатость», когда так называемые «перелеты», в зависимости от успеха Москвы или Тушина, по нескольку раз перебегали на службу то к Шуйскому, то к самозванцу. Но так как летом и осенью 1608 г. дела у Тушинского вора шли успешней, то бегство к нему из Москвы усиливалось.
Даже целые города попеременно присягали на верность то Вору, то Шуйскому. В этой верности городов Москве или Тушину была даже определенная географическая зональность. За Москву стоял север. Здесь не было боярского и служилого дворянского землевладения. Север был силен целым рядом знаменитых русских монастырей, постепенно обращавшихся как бы в крепости Московского государства и имевших обширные и хорошо устроенные хозяйства; здесь же, в северных городах и деревнях, по пути к Беломорскому торгу, сидел крепкий своим русским духом промышленный сельский и посадский торговый люд, сильно приверженный к земской тишине и порядку и привыкший управляться своим крестьянским или посадским миром. Юг же, напряженный классовой борьбой между помещиками и крестьянами, а также зараженный казачьей вольностью, легко поднимался против своих господ, и вообще не терпел какой-либо тишины и порядка. Смущенные льстивыми воровскими грамотами, южные города, как правило, принимали сторону самозванцев.
Для поляков очень важно было взять Троице-Сергиеву лавру, чтобы утвердиться в Заволжском крае и перерезать дорогу, привозившую припасы к столице. Да и сама лавра была символом русского православного духа. Вот почему до 30 тысяч войска при 80 орудиях ополчились против каменных стен монастыря, где около трех тысяч монахов, ратных людей и крестьян из окрестных сел держали оборону. Осада началась осенью 1608 года. Но ни приступ, ни подкоп, ни длительная осада не дали своего результата. Осажденные пережили трудную зиму два новых приступа, но стояли насмерть. Поляки не знали, как взять обитель святого Сергия, многие очевидцы видели, как Сергий Радонежский и преподобный Никон – второй игумен монастыря каждый день обходили крепостные стены и кропили их святой водой. Из-под стен лавры, усовестившись воевать против своих православных братьев, ушел отряд донских казаков во главе с атаманом Епифанцем. 16 месяцев держалась Троицкая лавра.
Но в то время как Троицкий монастырь мужественно отбивался от врагов, многие северные города, захваченные тушинцами врасплох, сдавались. Им сдались Суздаль, Владимир, Переяслав-Залесский, Ростов, Углич, Кострома, Вологда, силой были взяты Тверь и Шуя. Причем некоторые города брались внутренним мятежом. Всего 22 северных города сдались и присягнули самозванцу. Теперь чаша весов уже явно склонилась в пользу Лжедмитрия II, но вскоре бесчинства, творимые поляками, казаками и воровскими людьми, заставили жителей многих городов поднимать восстания против грабителей.
В то время, когда герои Живоначальной Троицы со славой отбивали все вражеские приступы, Москва была в блокаде, мужицкие ополчения вели борьбу с поляками и ворами с переменным успехом, Русская земля ждала сильную рать для решающей победы над врагом. Такая рать могла прийти или с юга, из Астрахани, или из севера, из Новгорода. Но воевода Ф.И. Шереметьев был сильно задерживан в пути очищением поволжских городов от воровских людей, а отряд князя Михаила Васильевича Скопина-Шуйского ждал прихода шведского наемного войска, которое должно было прийти на помощь Василию Шуйскому от шведского короля Карла IX согласно условленному договору.
А пока решающей битвы не происходило, Русь была терзаема и разоряема тушинцами и различными отдельными воровскими отрядами. Особенно тяжелым для Русской земли был 1609 год. Об этом лихолетье красноречиво писали современники и историки поздних времен.
Монах Авраамий Палицын был современником этих бедствий Русской земли: «Отечество, – писал он, – терзали более свои, нежели иноземцы: наставниками и предводителями ляхов были наши изменники. С оружием в руках ляхи только глядели на безумное междоусобие и смеялись. Оберегая их в опасности превосходным числом своим, русские умирали за тех, которые обходились с ними как с рабами. Вся добыча принадлежала ляхам и, избирая себе лучших юношей и девиц, они отдавали на выкуп ближним и снова отнимали их… Многие гибли уже не за отечество, а за свои семейства: муж за жену, брат за сестру, отец за дочь. Милосердие исчезло: верные царю люди, взятые в плен, иногда находили в ляхах жалость и уважение; но русские изменники, считая их противниками царя Тушинского (Лжедимитрия), подвергали жестокой смерти: кидали в реки, расстреливали из луков, перед родителями жгли детей, носили их головы на саблях и копьях, младенцев разбивали о камни. Смотря на это, сами ляхи содрогались и говорили: «Что же будет нам от россиян, когда они и друг друга губят с такой лютостью». В этом омрачении умов все хотели быть выше своего звания: рабы – господами, чернь – дворянством, дворяне – вельможами. Не только простые простых, но и знатные знатных обольщали изменой. Вместе с отечеством гибла и церковь: храмы были разоряемы: скот и псы жили в алтарях, воздухами и пеленами украшали коней, из чаш со Св. Дарами пили, на дискос клали мясо, на иконах играли в кости… Священников и иноков жгли огнем, допытываясь сокровищ. Города пустели. Могилы, как горы, везде возвышались. Граждане и земледельцы укрывались в дебрях, в лесах или болотах. Грабители, чего не могли взять с собою, сжигали дома и все, превращая Россию в пустыню!»
Валишевский тоже тяжелыми красками описывает это время: ««В устных преданиях жителей Вологодской губернии сохранилась память о польских панах. жестоких, безжалостных и ненасытных, и остались вещественные следы их подвигов: тут курган прикрывает груду трупов; там клад хранить их добычу, зарытую ими во время погони за ними, «несметное сокровище»: его. однако, не удалось с тех пор извлечь на свет Божий. Если судить по одним только местным источникам, то москвитяне превосходили в дикости еще своих случайных союзников. Разница в уровне цивилизации при таком зловещем соревновании не может, без сомнения, служить достаточным объяснением этого явления. Война обыкновенно стирает это различие. Поляки, вымогая беспощадно казну у населения в местностях, занятых ими, вовсе не обнаруживали по отношении к нему ненависти; они требовали от него только денег или удовольствий. Что же касается московских приверженцев Димитрия, наоборот, всякий сторонник Шуйского для них был врагом, которого надо было уничтожить, иначе грозила опасность быть самому уничтоженным им в злосчастный день. Поляки шли сюда провести весело время и обогатиться, если им не удавалось достичь большего; если дело принимало дурной оборот, они имели возможность вернуться домой, натешившись в волю и набив себе туго кошелек. Московские приверженцы, переходя на сторону самозванца, отрезывали себе всякое отступление и ставили на карту свою жизнь; а казаки видели тут единственный случай выйти из своего тяжелого положения людей вне закона или отомстить за него. Наконец, и самое главное, преследуя свои особые цели повеселиться или потешить свое честолюбие или алчность, или просто из влечения к жизни среди эпических приключений, Сапега и его соотечественники не страдали той революционной горячкой, которая во все времена и повсюду неизменно приводила, в конце концов, к припадкам жажды разрушения и кощунства. Так, в то самое время, когда Троице-Сергиева лавра принуждала поляков и казаков с благоговением относиться к ее неприкосновенной святыне, в двадцати других городах московские приверженцы «Тушинского вора» не только смотрели равнодушно, как брали приступом, грабили, опустошали и оскверняли десятками храмы и монастыри, но и сами принимали участие в этих неистовствах, как, например, было в Ростове.
