Георг Гегель
Философия истории

Часть первая
Восточный мир

Мы должны начать с восточного мира именно потому, что мы находим в нем государства. Распространение языка и формирование племен лежат за пределами истории. История прозаична, и в мифах еще нет истории. Сознание внешнего наличного бытия появляется лишь с абстрактными определениями, и как только обнаруживается способность к выражению законов, появляется и возможность прозаически понимать предметы. Так как доисторическим является то, что предшествует государственной жизни, оно лежит за пределами самосознательной жизни, и если относительно него высказываются догадки и предположения, то это еще не факты. Точнее говоря, принципом восточного мира является субстанциальность нравственного начала. Это первое преодоление произвола, который утопает в этой субстанциальности. Нравственные определения выражены как законы, но так, что субъективная воля подчинена законам как внешней силе, что нет ничего внутреннего, нет ни убеждений, ни совести, ни формальной свободы, и поэтому законы соблюдаются лишь внешним образом и существуют лишь как право принуждения. Правда, и в нашем гражданском праве содержатся обязанности, выполнение которых осуществляется принудительными мерами: меня могут заставить вернуть чужую собственность, соблюдать заключенный договор. Но ведь у нас нравственный элемент заключается не только в принуждении, но в чувстве и в сочувствии. Их на Востоке также требуют внешним образом, и хотя содержание нравственности устанавливается совершенно правильно, однако внутреннее становится внешним. Нет недостатка в воле, требующей нравственности, но нет воли, которая осуществляет ее потому, что она внутренно обязательна. Так как дух еще не стал внутренним, он вообще проявляется лишь как природная духовность. Как внешнее и внутреннее, закон и разумение, так и религия и государство еще являются чем-то единым. В общем государственное устройство представляет собой теократию, и царство божие так же является и мирским царством, как и мирское царство не менее того является божественным. На Востоке еще не дошло до сознания то, что мы называем богом, так как наш бог понимается лишь как восхождение к сверхчувственному, и мы повинуемся ему потому, что почерпаем изнутри самих себя то, что делаем, там же закон в себе обязателен, не нуждаясь в этом субъективном придатке. При этом человек созерцает не свою собственную, а совершенно чуждую ему волю.

Мы уже выделили из отдельных частей Азии как неисторические азиатские плоскогория, поскольку и пока живущие на них номады не переходят на историческую почву, и Сибирь. Остальной азиатский мир разделяется на четыре территории: во-первых, речные равнины, образуемые Желтой и Голубой реками, и плоскогорие Восточной Азии – Китай и монголы. Во-вторых, долины Ганга и Инда. Третьей исторической ареной являются речные равнины Окса и Яксарта, персидская возвышенность и речные равнины Евфрата и Тигра, к которым примыкает Передняя Азия. В-четвертых, речная низменность Нила.

История начинается с Китая и монголов – государства, в котором господствует теократия. И в Китае и у монголов принципом является патриархальное начало, и притом таким образом, что в Китае оно развилось в организованную систему светской государственной жизни, между тем как у монголов оно сводится к простоте духовного, религиозного государства. В Китае монарх является властителем как патриарх: государственные законы имеют частью юридический, частью моральный характер, так что внутренний закон, знание субъекта о содержании его хотения как его внутреннего мира существует как внешнее юридическое предписание. Итак, сфера внутреннего мира здесь не достигает зрелости, так как моральные законы рассматриваются как юридические законы, а юридические с своей стороны принимают вид морального. Все то, что мы называем субъективностью, сосредоточено в главе государства, который принимает решения, клонящиеся к благу и к пользе целого. Этому светскому государству противостоит Монголия как духовное государство, главою которого является лама, почитаемый как бог. В этом царстве духовного элемента нет светской государственной жизни.

Во второй форме, в индийском государстве, мы видим, что прежде всего единство государственного организма, законченная государственная машина в том виде, как она существует в Китае, дезорганизована. Отдельные силы являются обособленными и свободными в отношении друг к другу. Конечно разные касты фиксированы, но благодаря устанавливающей их религии они становятся природными различиями. Благодаря этому индивидуумы становятся еще более безличными, хотя могло бы казаться, что они выигрывают благодаря обособлению различий, потому что различия зависят от природы и становятся кастовыми различиями, так как государственный организм уже не определяется и не расчленяется одним субстанциальным субъектом, как в Китае. То единство, в котором в конце концов должны объединяться эти различия, оказывается религиозным, и таким образом возникают теократическая аристократия и ее деспотизм. Здесь духовное сознание, правда, также начинает отличаться от мирской жизни, но так как обособленность различий имеет важное значение, то и в религии обнаруживается принцип изолирования моментов идеи, который содержит в себе такие крайности, как представление об абстрактно едином и простом боге и общее представление о чувственных силах природы. Связью между тем и другим является лишь непрерывное изменение, беспрестанное перебегание от одной крайности к другой, дикое, бессвязное упоение, которое должно казаться правильно функционирующему благоразумному сознанию безумием.

Третьей великой формой, отличающейся от неподвижного единого Китая и от блуждающего необузданного индийского беспокойства, является персидское государство. Китай совершенно специфически восточен; Индию мы могли бы сравнить с Грецией, а Персию с Римом. Ведь в Персии теократическое начало принимает форму монархии. Монархия же есть такой государственный строй, при котором управление конечно сосредоточено в лице верховного главы, но последний не имеет безусловного всеобщего решающего значения и не признается произвольно властвующим на троне, – считается, что его воля проявляется как законность, которую он разделяет со своими подданными. Таким образом мы имеем всеобщий принцип, закон, который лежит в основе всего, но самому ему как природному еще присуща противоположность. Поэтому представление духа о самом себе на этой ступени еще оказывается совершенно природным – это представление о свете. Этот всеобщий принцип является определением как для монарха, так и для всякого подданного, и таким образом персидский дух является чистым, просветленным, идеей народа, живущего согласно требованиям чистой нравственности, как в священной общине. Как естественной общине ей отчасти присуща противоположность, которой она не преодолела, и ее святость получает это определение долженствования, отчасти же эта противоположность проявляется в Персии как царство враждебных народов и как связь разнообразнейших наций. Персидское единство не есть абстрактное единство китайского государства, но его назначение заключается в том, чтобы господствовать над разными многочисленными народами, которых оно объединяет под своею благотворною властью, и как благодетельное солнце озарять все, пробуждая и согревая. Эта всеобщность, которая является лишь корнем, дает всем отдельным элементам свободно расти и как им угодно распространяться и разветвляться. Итак, в системе этих отдельных народов все различные принципы совершенно разрознены и они продолжают существовать рядом друг с другом. В числе этих народов мы находим кочующих номадов, затем мы видим, что в Вавилонии и Сирии развиты торговля и промышленность и что здесь господствует сумасброднейшая чувственность, разнузданнейшее упоение. Через прибрежные страны устанавливаются сношения с внешним миром. В этой луже (Pfuhl) противостоит нам духовный бог иудеев, который, как Брама, есть лишь для мысли, но он ревнив и исключает из себя и уничтожает всякое особенное различие, допускаемое в других религиях. Так как это персидское государство может предоставлять свободу отдельным принципам, противоположность живет в нем самом и, не оставаясь абстрактно и спокойно неизменным, как Китай и Индия, оно действительно гибнет во всемирной истории.

Если Персия составляет внешний переход к греческой жизни, то внутренний переход совершается при посредстве Египта. Здесь происходит взаимное проникновение абстрактных противоречий, оказывающееся их разрешением. Это лишь в себе сущее примирение, собственно говоря, представляет собой борьбу противоречивейших определений, которые еще не могут породить своего сочетания, но, ставя себе это порождение своей задачей, делают себя для себя самих и для других загадкой, разрешением которой оказывается лишь греческий мир.

Если мы сравним различные судьбы этих государств, то государство китайской пары рек оказывается единственным прочным государством в мире. Завоевания не могут причинить никакого вреда такому государству. Мир Ганга и Инда также сохранился: такая бессмысленность также вечна; но его назначение, по существу дела, состоит в том, чтобы подвергаться смешению, покорению и угнетению. Эти два государства и в настоящее время остались на земле; наоборот, от государств, расположенных у Тигра и Евфрата, уже не остается ничего кроме груды кирпичей; ведь персидское царство как переходное оказывается преходящим, а государства на берегах Каспийского моря являются жертвой старинной борьбы между Ираном и Тураном. А царство единого Нила находится только под землей, в виде его немых мумий, которых теперь развозят по всему миру, и их величественных чертогов; то, что еще возвышается над землей, само состоит лишь из таких пышных гробниц.

Отдел первый
Китай

Изложение истории должно начинаться с китайского государства, потому что оно есть древнейшее, поскольку имеются исторические данные, и притом его принцип отличается такой субстанциальностью, что он является и древнейшим и вместе с тем новейшим для этого государства. Мы видим, что Китай уже рано достиг такого состояния, в котором он находится теперь, потому что всякая возможность изменений исключена, так как еще нет противоположности между объективным бытием и субъективным стремлением к нему, и незыблемое, всегда вновь проявляющееся начало заменяет то, что мы назвали бы историческим элементом. Китай и Индия находятся еще, так сказать, за пределами всемирной истории, как предпосылка тех моментов, лишь благодаря соединению которых начинается животворный исторический процесс. В единстве субстанциальности и субъективной свободы нет различия и противоположности обеих сторон, так что именно благодаря этому субстанция не может дойти до рефлексии в себе, до субъективности. Итак, субстанциальное начало, являющееся как нравственное начало, господствует не как убеждение субъекта, а как деспотизм главы государства.

Нет народа, у которого существовал бы такой непрерывный ряд историографов, как у китайского. И у других азиатских народов имеются очень древние предания, но у них нет истории. Веды индусов не представляют собой истории; предания арабов очень древни, но они не относятся к государству и к его развитию. Но в Китае существует государство и оно сложилось своеобразно. Китайская традиция восходит к периоду за 3000 лет до Р.Х., и Шу-цзин, ее основная книга, которая излагает историю, начиная с правления Яо, относит его к 2357 г. до Р.Х. Между прочим отметим здесь, что летоисчисление других азиатских государств также восходит к далеким временам. По вычислению одного англичанина, египетская история например начинается с 2207 г. до Р.Х., ассирийская – с 2221 г., индийская – с 2204 г. Итак, предания, касающиеся главных государств Востока, восходят приблизительно к 2300 г. до Р.Х. Если мы сравним это с историей ветхого завета, то, как обыкновенно предполагают, от ноева потопа до рождения Христа прошло 2400 лет. Однако Иоган фон Мюллер сделал существенные возражения против этой хронологической даты. Он относит потоп к 3473 г. до Р.X., т. е. приблизительно на 1000 лет раньше, руководясь при этом александрийским переводом книг моисеевых. Я делаю это замечание только потому, что если нам попадаются даты, относящиеся к более древним временам, чем за 2400 лет до Р.Х. и все-таки при этом не упоминается о потопе, то это не должно смущать нас в отношении хронологии.

У китайцев есть древние основные книги, по которым можно ознакомиться с их историей, с их государственным строем и религией. Подобными же книгами являются веды, книги Моисея, равно как и поэмы Гомера. У китайцев эти книги называются цзинами и составляют основу всех их ученых занятий. Шу-цзин содержит историю, повествует о правлении древних императоров и излагает повеления, исходившие от того или иного императора. И-цзин состоит из фигур, которые считались основами китайского письма, и эта книга также считается основой китайских размышлений. Ведь она начинается с абстракций единства и двойственности, а затем трактует о конкретных существованиях таких абстрактных форм мысли. Наконец Ши-цзин есть книга весьма разнообразных древнейших песен. Прежде все высшие чиновники были обязаны доставлять в годовой праздник все стихотворения, сочиненные в их провинции в течение года. Император среди своего трибунала являлся судьей, оценивавшим эти стихотворения, и стихотворения, признанные хорошими, публично санкционировались. Кроме этих трех основных книг, которые особенно почитаются и изучаются, существуют еще две другие, менее важные, а именно Ли-цзи (или Ли-цзин), которая содержит описание обрядов и церемониала, соблюдаемого по отношению к императору и чиновникам, с добавлением Ио-цзин, трактующим о музыке, и Чжун-цзин, летопись удела Лу, где выступал Конфуций. Эти книги составляют основу истории, нравов и законов Китая.

Это государство уже рано обратило на себя внимание европейцев, хотя о нем существовали только неопределенные сказания. Оно всегда вызывало удивление как страна, совершенно самобытная, по-видимому не имевшая никакой связи с другими странами.

В XIII веке один венецианец (Марко Поло) в первый раз исследовал Китай, но его рассказы были признаны баснословными. Впоследствии все то, что он сообщил о его обширности и величине, вполне подтвердилось. А именно, в Китае насчитывается, по минимальной оценке, 150 млн. чел., по мнению других – 200, и по максимальной оценке – даже 300 млн. От далекого севера он простирается до Индии, его восточную границу составляет Великий океан, а к западу он простирается по направлению к Персии и Каспийскому морю. Собственно Китай чрезмерно населен. На реках Хуань-хэ и Янцзе-Кианге (Ян-цзы-цзяне) обитает несколько миллионов человек, которые живут на плотах, устраиваясь там весьма комфортабельно. Полная организованность населения и разработанное до мельчайших деталей государственное управление вызывало удивление европейцев, и в особенности их изумляла та точность, которою отличаются исторические труды. В Китае историографы принадлежат к числу высших чиновников. Два министра, постоянно состоящие при императоре, обязаны записывать все то, что делает, приказывает и говорит император, а затем историографы обрабатывают их записи и пользуются ими. Конечно мы не можем подробнее останавливаться на этой истории, которая помешала бы нам развивать наши мысли, так как в ней самой нет никакого развития. Она восходит к весьма древним временам, когда развивалась культурная деятельность Фу-си, впервые распространившего цивилизацию в Китае. Полагают, что он жил в XXIX веке до Р.Х., т. е. до той эпохи, с которой начинается изложение в Шу-цзине, но мифический элемент и доисторическая эпоха трактуются китайскими историографами совершенно как нечто историческое. Сперва ареной китайской истории являлся северо-западный уголок, собственно Китай, до того пункта, где Хуань-хэ выходит из гор; ведь лишь впоследствии китайское государство расширилось в южном направлении, к реке Янцзе-Киангу (Ян-цзы-цзяну). Повествование начинается с той эпохи, когда люди жили в диком состоянии, т. е. в лесах, питались земными плодами и одевались в шкуры диких зверей. Они не признавали определенных законов. Фу-си (его не следует смешивать с Фо, основателем новой религии) научил людей, как утверждают историографы, строить себе хижины и устраивать жилища; он обратил их внимание на смену времен года и на их повторение, ввел обмен и торговлю, установил закон о браке; он учил, что разум даруется небом, и обучал шелководству, построению мостов и пользованию вьючными животными. Китайские историографы очень подробно описывают весь этот начальный период. Далее историографы описывают распространение возникшей таким образом цивилизации на юге и образование государства и правительства. Постепенно сложившееся таким образом большое государство вскоре распалось на несколько провинций, которые долго воевали друг с другом, а затем вновь соединились в одно целое. В Китае часто происходила смена династий, и ныне царствующая династия обыкновенно считается 22-й. В связи с возвышением и прекращением этих династий и резиденция переносилась из одного города в другой. Столицей долго был Нанкин, теперь столицей является Пекин, прежде столицами бывали и другие города. Китаю пришлось вести много войн с татарами, вторгавшимися в глубь страны. Против вторжений северных номадов в царствование Ши Хуан-ди была построена Великая стена, которая всегда считалась чудом искусства. Этот государь разделил все государство на 36 провинций, но особенно он замечателен тем, что преследовал древнюю литературу, в особенности же исторические книги и вообще исторические тенденции. Это делалось с той целью, чтобы упрочить собственную династию, уничтожив воспоминание о предшествовавших династиях. После того как исторические книги были собраны в кучу и сожжены, несколько сот ученых бежали в горы, чтобы сохранить уцелевшие у них книги. Когда кого-нибудь из них удавалось поймать, с ним поступали так же, как и с книгами. Это сожжение книг – очень важное обстоятельство, но, несмотря на это, все же сохранились подлинные канонические книги, как это бывает в таких случаях повсюду. Сношения Китая с Западом начались приблизительно в 64 г. после Р.Х. Тогда, по преданию, китайский император отправил послов, для того чтобы они посетили западных мудрецов. Через двадцать лет после этого один китайский генерал дошел до Иудеи; в начале VIII века после Р.Х. в Китай прибыли первые христиане, следы и памятники которых были, говорят, найдены позднейшими пришельцами. Находившееся к северу от Китая татарское царство Ляо-тонг было разрушено и покорено китайцами с помощью западных татар около 1100 г., что открыло этим татарам возможность водвориться в Китае. Были отведены места для жительства также и манчжурам; с ними в XVI и XVII веках велись войны, в результате которых нынешняя династия овладела троном. Однако ни воцарение новой династии, ни прежнее завоевание Китая монголами в 1281 г. не повлекло за собою дальнейших изменений в стране. Манчжуры, живущие в Китае, вынуждены были усердно изучать китайские законы и науки.

Теперь мы переходим от этих немногих фактов китайской истории к рассмотрению духа государственного строя, всегда остававшегося неизменным. Он вытекает из общего принципа. Им является непосредственное единство субстанциального духа и индивидуального, но этим единством является семейный дух, который здесь распространяется на многолюднейшую страну. Здесь еще нет момента субъективности, т. е. отражения единичной воли в себе от субстанции, как от поглощающей ее силы, или полагания этой силы как сущности самой единичной воли, в которой она сознает себя свободной. Общая воля проявляется непосредственно через единичную волю; у последней нет знания о себе в противоположность субстанции, которой она еще не противополагает себе как силы, подобно тому как например в иудействе ревнивый бог признается отрицанием единичного. Здесь в Китае общая воля непосредственно определяет, что должен делать отдельный человек, и последний так же без рефлексии и безлично повинуется. Если же он не повинуется и если он благодаря этому выходит из субстанции, то и наказание относится не к внутреннему миру, а к внешнему существованию, так как этот выход из субстанции совершается не путем самоуглубления. Итак, момент субъективности столь же чужд этому государственному целому, сколь, с другой стороны, и это последнее вовсе не основано на убеждении. Ведь субстанцией непосредственно является один субъект, император, закон которого составляет убеждение. Однако это отсутствие убеждения не является произволом, который опять-таки был бы проникнут убеждением, т. е. являлся бы субъективным и изменчивым; но здесь признается общее начало, субстанция, которая, еще не смягчившись, равна лишь самой себе.

Будучи выражено точнее и в форме, более соответствующей представлению, это отношение является семьей. Китайское государство основано лишь на этой нравственной связи, и для него характерен объективный семейный пиэтет. Китайцы сознают себя принадлежащими к своему семейству и в то же время сынами государства. В самой семье они не являются личностями, так как то субстанциальное единство, в котором они находятся в ней, является кровным и естественным единством. Они не являются личностями и в государстве, так как в нем господствует патриархальное отношение и управление основано на проявлении отеческой заботливости императора, который поддерживает порядок во всем. В качестве высокопочтенных и неизменных основных отношений в Шу-цзине указано пять обязанностей 1) императора и народа по отношению друг к другу; 2) отца и детей; 3) старшего и младшего брата; 4) мужа и жены; 5) друга по отношению к другу. Кстати отметим, что число пять вообще является у китайцев чем-то постоянным и встречается так же часто, как у нас число три; у них пять стихий: воздух, вода, земля, металл и дерево; они насчитывают четыре страны света и средину; те священные места, где воздвигнуты алтари, состоят из четырех холмов и одного холма посредине.

Семейные обязанности безусловно признаются и предписываются законом. Сын не имеет права начать разговор с отцом, когда тот входит в комнату; он должен, так сказать, прижаться к двери и не может выйти из комнаты без позволения отца. Когда отец умирает, то траур сына должен продолжаться три года; он должен не есть мяса и не пить вина; дела, которыми он занимался, даже государственные, приостанавливаются, так как он должен удалиться от них; даже император, только что вступивший на престол, не занимается в течение этого времени своими государственными делами. Пока продолжается траур, никто из членов семьи не может вступать в брак. Лишь на пятидесятом году жизни сын освобождается от чрезмерной суровости траура, дабы носящий траур не исхудал; на шестидесятом году траур еще более смягчается, а на семидесятом он ограничивается цветом платья. Мать почитается так же, как и отец. Когда лорд Макартней увидал императора, последнему было шестьдесят восемь лет (шестьдесят лет является у китайцев постоянным круглым числом, как у нас сто), тем не менее он каждое утро пешком ходил к своей матери, чтобы засвидетельствовать ей свое почтение. У матери императора даже принимаются новогодние поздравления; император может принимать поздравления придворных лишь после того, как он поздравил свою мать. Мать всегда остается первой и постоянной советницей императора, и все относящееся к семье возвещается от ее имени. Заслуги сына приписываются не ему, а отцу. Когда один премьер-министр попросил императора дать его умершему отцу почетный титул, император приказал составить грамоту, в которой было сказано: «В государстве свирепствовал голод: твой отец раздавал рис нуждающимся. Какая благотворительность! Государство было на краю гибели: твой отец защищал его, рискуя своею жизнью. Какая верность! Управление государством было поручено твоему отцу: он издал превосходные законы, достиг мира и согласия с соседними государями и отстаивал права моей короны. Какая мудрость! Итак, почетный титул, который я ему дарую, таков: благотворитель, верный и мудрый». Все то, что здесь приписывается отцу, на самом деле сделал сын. Таким образом предки (в противоположность тому, что делается у нас) получают почетные титулы благодаря своим потомкам. Но зато всякий отец семейства ответственен и за проступки своих потомков; существуют обязанности низших по отношению к высшим; но, собственно говоря, не существует обязанностей высших по отношению к низшим.

Главное стремление китайцев заключается в том, чтобы иметь детей, которые могли бы похоронить их с почестями, чтить их память после смерти и украшать гроб. Хотя у китайца может быть несколько жен, но лишь одна из них является супругой, и дети других жен должны почитать ее как мать. В том случае, если китаец не имеет детей ни от одной из его жен, он может прибегнуть к усыновлению, именно для того, чтобы ему оказывались загробные почести. Ведь безусловно обязательно, чтобы гроб родителей посещался ежегодно. Здесь ежегодно повторяется оплакивание, и некоторые, чтобы вполне выразить свою скорбь, иногда остаются там от одного до двух месяцев. Труп умершего отца часто остается в доме от трех до четырех месяцев, и в продолжение этого времени никто не имеет права садиться на стул и спать на постели. В Китае у каждой семьи есть комната предков, где все ее члены собираются каждый год; там помещаются изображения тех из них, которые занимали высокие места, а имена тех мужчин и женщин, которые были менее важны для семьи, написаны на табличках; затем вся семья обедает вместе, причем более богатые угощают более бедных. Рассказывают, что, когда один мандарин, ставший христианином, перестал чествовать таким образом своих предков, он подвергся жестоким преследованиям со стороны своего семейства. Точно так же, как отношения между отцом и детьми, определены и отношения между старшим братом и младшими братьями. Первый, хотя и в меньшей степени, все же имеет право на то, чтобы младшие братья относились к нему с почтением.

Эта семейная основа является также основой государственного строя, если может быть речь о нем. Хотя император обладает правами монарха, который стоит во главе государственного целого, однако он осуществляет эти права так, как их осуществляет отец по отношению к своим детям. Он является патриархом, и на него возлагается все то, что может требовать уважения к себе в государстве. Ведь император является также главой религии и науки, о чем далее будет подробнее сказано. Эта отеческая заботливость императора и дух его подданных как детей, которые не выходят из морального семейного круга и не могут получить для себя самостоятельной и гражданской свободы, делают целое таким государством, в котором управление и поведение являются моральными и в то же время совершенно прозаическими, т. е. рассудочными без свободного разума и фантазии.

К императору должно относиться с величайшим почтением. Положение обязывает его лично править, и он сам должен знать государственные законы и дела и заведывать ими, хотя трибуналы и облегчают ведение дел. Однако его произволу предоставляется мало простора, потому что все делается на основании древних руководящих максим государственного управления. Не менее необходим его постоянный взнуздывающий контроль. Поэтому императорские принцы получают очень суровое воспитание, их тела закаляются, и они рано начинают заниматься науками. Император следит за их воспитанием, и им рано дают понять, что император есть глава государства и что он должен являться и первым и лучшим во всем. Принцы ежегодно экзаменуются, и об этом подробно возвещается во всем государстве, которое чрезвычайно интересуется этими делами. Благодаря этому в Китае появляются величайшие и лучшие правители, к которым можно было бы применить выражение: премудрость соломонова; в особенности нынешняя манчжурская династия отличалась духовными и телесными способностями. Здесь осуществляются все идеалы государей и их воспитания, которых так много было формулировано со времен фенелонова Телемака. В Европе не может быть Соломонов. Но в Китае существует почва для такого правления, и оно необходимо там, поскольку справедливость, благосостояние и безопасность целого основаны на едином импульсе, исходящем от верховного главы иерархии. Поведение императора характеризуется как в высшей степени простое, естественное, благородное и благоразумное; без немой гордости, неприятных выражений и важничания, он живет, сознавая свое достоинство и выполняя свои обязанности, к чему он приучается с самого детства. Кроме императора у китайцев, собственно говоря, не существует привилегированного сословия, дворянства. Только принцы императорского дома и сыновья министров пользуются некоторыми преимуществами более благодаря их положению, чем благодаря их происхождению. Остальные все считаются равными, и в управлении принимают участие только те, у кого есть способность к этому. Таким образом сановниками назначаются только научно образованнейшие лица. Поэтому на китайское государство часто указывали как на идеал, который должен был бы даже служить образцом для нас.

Далее следует упомянуть об управлении государством. О конституции здесь не может быть и речи, так как под нею можно было бы разуметь то, что индивидуумы и корпорации обладали бы самостоятельными правами частью по отношению к их особым интересам, частью по отношению к целому государству. Этот момент должен отсутствовать здесь, и может быть речь лишь об управлении государством. В Китае царит абсолютное равенство, и все существующие различия возможны лишь при посредстве государственного управления и благодаря тому достоинству, которое придает себе каждый, чтобы достигнуть высокого положения в этом управлении. Так как в Китае господствует равенство, но нет свободы, то деспотизм оказывается необходимым образом правления. У нас люди равны лишь пред законом и в том отношении, что у них есть собственность; кроме того у них имеется еще много интересов и много особенностей, которые должны быть гарантированы, если для нас должна существовать свобода. А в китайском государстве эти частные интересы не правомерны для себя, и управление исходит единственно от императора, который правит с помощью иерархии чиновников или мандаринов. Последние разделяются на две категории, на ученых и военных, причем последние соответствуют нашим офицерам. Ученые мандарины занимают более высокое положение, так как в Китае штатские выше военных. Чиновники получают образование в школах; устроены элементарные школы для получения элементарных сведений. Таких учебных заведений, которые дают высшее образование, как наши университеты, там не существует. Те, которые хотят занять высокие государственные должности, должны выдержать несколько экзаменов, обыкновенно три. К третьему и последнему экзамену, на котором присутствует сам император, может быть допущен только тот, кто хорошо выдержал первый и второй, и если этот экзамен выдержан успешно, то наградой является немедленное допущение в высший государственный совет. Требуется главным образом знание следующих наук: истории китайского государства, правоведения и знания обычаев и церемоний, а также организации и администрации. Кроме того мандарины должны обладать выдающимся поэтическим талантом. Об этом свидетельствует переведенный Абелем Ремюза роман «Ю Кяо-ли» («Две кузины»), в котором изображается молодой человек, окончивший свои занятия и старающийся занять высокое положение. Офицеры в армии также должны иметь знания; и они держат экзамены; но, как уже было упомянуто выше, гражданские чиновники пользуются гораздо большим почетом. На больших празднествах появляется император в сопровождении 2 тыс. докторов, т. е. гражданских мандаринов, и стольких же военных мандаринов. (Во всем китайском государстве около 15 тыс. гражданских и 20 тыс. военных мандаринов.) Мандарины, еще не получившие должности, тем не менее состоят при дворе и должны присутствовать на больших празднествах весной и осенью, когда сам император проводит борозду. Эти чиновники разделяются на восемь классов. Первое место занимают мандарины, окружающие императора; за ними следуют вице-короли и т. д. Император правит при посредстве учреждений, в которых состоят преимущественно мандарины. Высшим учреждением является государственный совет: он состоит из ученейших и даровитейших людей. Из них избираются председатели других советов. В делах, относящихся к управлению, господствует полная гласность: чиновники представляют доклады государственному совету, и он докладывает о деле императору, решение которого затем сообщается в придворной газете. Часто сам император обвиняет себя в сделанных ошибках; а если его принцы плохо выдержали экзамен, то он громко порицает их. В каждом министерстве и в различных частях государства имеется цензор ко-тао, который должен докладывать императору обо всем; эти цензоры не смещаемы, и их очень боятся; они контролируют все, относящееся к управлению, к ведению дел и к поведению мандаринов в частной жизни, и непосредственно докладывают об этом императору; кроме того они имеют право обращаться к императору с увещаниями и порицать его. В китайской истории встречается много примеров благородства и мужества этих ко-тао. Так, один цензор обратился к одному тирану-императору с увещаниями, но император резко отверг их. Однако он не смутился этим, но снова обратился к императору с увещаниями. Предвидя свою смерть, он приказал принести с собой и гроб, в котором он желал быть похороненным. О других цензорах рассказывают, что, когда в результате истязаний палачами они лишались способности выговорить хотя бы слово, они все же еще писали кровью свои замечания на песке. Сами эти цензоры в свою очередь составляют трибунал, осуществляющий надзор во всем государстве. Мандарины ответственны и за все свои упущения в затруднительных случаях. Если наступает голод, распространяется болезнь, открывается заговор, возникают религиозные смуты, то они должны представлять доклад и, не ожидая дальнейших приказаний правительства, немедленно принимать энергичные меры. Итак, все управление предоставлено иерархии чиновников. Чиновники назначаются для надзора за дорогами, за реками, за морским берегом. Все точнейшим образом урегулировано; особая заботливость проявляется по отношению к рекам; в Шу-цзине приведено много распоряжений императоров относительно того, чтобы обеспечить страну от наводнений. Ворота каждого города охраняются стражей, и улицы загораживаются по ночам. Чиновники всегда должны представлять отчет высшему совету. Кроме того всякий мандарин обязан через каждые пять лет сообщать о сделанных им ошибках, и верность его показания удостоверяется контролирующим институтом цензоров. За всякий не указанный непростительный проступок мандарины с их семьями подвергаются строжайшим наказаниям.