Георг Гегель
Философия истории

Важно выяснить, какое значение это царство мертвых имело для египтянина; по нему можно судить, каковы были его представления о человеке. Ведь в умершем человек представляет себе лишь самое существо человека без всех его случайных признаков. А каким народ представляет себе существо человека, таким является и сам народ, таков его характер.

Прежде всего особенно замечательно то, что, по словам Геродота, египтяне впервые выразили мысль, что душа человека бессмертна. Но смысл того, что душа бессмертна, таков: она есть не природа, а нечто иное, дух самостоятелен для себя. У индусов выше всего был переход в абстрактное единство, в ничто; напротив, если субъект свободен, он бесконечен в себе; тогда царство свободного духа есть царство невидимого мира, как у греков Гадес. Он представляется людям прежде всего как царство смерти, египтянам – как царство мертвых.

Из представления о бессмертии духа вытекает, что человеческому индивидууму присуща бесконечная ценность. Просто природное является чем-то разрозненным, оно вполне зависит от иного и существует в ином, но в бессмертии выражается то, что дух бесконечен в самом себе. Это представление мы находим впервые у египтян. Но мы должны упомянуть, что египтяне считали душу еще только атомом, т. е. чем-то конкретно-обособленным. Ведь с этим взглядом непосредственно связано представление о метемпсихозе – представление, согласно которому человеческая душа может обитать и в теле животного. Аристотель упоминает об этом представлении и опровергает его в немногих словах. У всякого субъекта, говорит он, имеются свои особые органы для его деятельности; так, у кузнеца, у плотника – для их ремесел; у человеческой души также имеются свои особые органы, и тело животного не могло бы быть ее телом. Пифагор включил в свое учение и представление о переселении душ, но оно не могло вызывать к себе особого сочувствия у греков, представления которых были конкретнее. У индусов также есть неясное представление о нем, так как они считают последней стадией переход во всеобщую субстанцию. Но у египтян по крайней мере душа, дух является чем-то утвердительным, хотя и абстрактно утвердительным. Период странствования души определяется в 3 тыс. лет; однако египтяне утверждали, что душа, оставшаяся верной Озирису, не подвергается такой деградации (так как они считали переселение души деградацией).

Известно, что египтяне бальзамировали трупы и этим до такой степени предохраняли их от гниения, что они сохранились до настоящего времени и могут остаться в этом состоянии еще несколько тысячелетий. По-видимому это не соответствует их представлению о бессмертии, потому что, если душа существует для себя, сохранение тела является чем-то безразличным. Но против этого можно возразить, что если существует уверенность в том, что душа продолжает существовать по смерти, то следует почтить тело как ее прежнее жилище. Парсы выставляют тела умерших на открытых местах на съедение хищным птицам, но по их представлению душа расплывается во всеобщее. А там, где предполагается, что душа продолжает существовать по смерти, приходится допускать, что и тело причастно этому продолжению существования. У нас конечно придерживаются более высокого мнения о бессмертии души: дух вечен в себе и для себя, его назначением является вечное блаженство. Египтяне сохраняли тела умерших в виде мумий; этим кончались заботы об умерших, а в дальнейшем им уже не воздавалось никаких почестей. По словам Геродота, когда умирал кто-нибудь из египтян, женщины окружали его и громко оплакивали, и представление о бессмертии души не являлось для них утешением, как у нас.

Из того, что было сказано выше о сооружениях для умерших, вытекает, что египтяне, в особенности же их цари, всю жизнь заботились о том, чтобы устроить для себя гробницу и приготовить постоянное жилище для своего тела. Замечательно, что мертвому давалось и все то, в чем он нуждался, для того чтобы заниматься своим делом при жизни: так например, ремесленнику его инструменты; на рисунках гробниц изображается то занятие, которому посвящал себя умерший, так что по этим рисункам можно определить во всех подробностях общественное положение и занятия умершего. Далее было найдено множество мумий с папирусными свитками под мышкой, и прежде это считалось особым сокровищем. Но в этих свитках содержатся лишь подробные описания житейских занятий, в том числе документы, написанные на демотическом языке; они были расшифрованы, и оказалось, что все они являются купчими крепостями на земельные участки и тому подобными документами, в которых точнейшим образом указывалось все, даже канцелярские издержки при заключении купчей крепости. Итак, умершему вручался документ на покупки, сделанные им при жизни. Благодаря этим памятникам мы можем изучить частную жизнь египтян, подобно тому как мы изучаем частную жизнь римлян по развалинам Помпеи и Геркуланума.

По смерти египтянина его судили. Главным изображением на гробницах является суд в царстве мертвых: Озирис, позади которого находится Изида, изображается с весами, а перед ним стоит душа умершего. Но судебное разбирательство над умершим, и не только над частными лицами, а и над царями, производилось самими живыми. Была найдена царская гробница, очень большая и тщательно устроенная: в иероглифах стерто имя главного лица, на барельефах и на рисунках стерта главная фигура, и этому давалось такое объяснение, что на суде над умершим царем ему было отказано в чести быть увековеченным таким образом.

Если мысль о смерти очень занимала египтян при жизни, то можно было бы думать, что у них преобладало грустное настроение. Однако мысль о смерти вовсе не вызывала в них чувства грусти. На пирах они, по словам Геродота, глядели на изображения умерших с увещанием: ешь и пей, ты станешь таким, когда умрешь. Итак, смерть являлась для них скорее призывом к наслаждению жизнью. Сам Озирис, как повествует вышеупомянутый миф, умирает и сходит вниз в царство мертвых; в Египте в нескольких местах показывали священную гробницу Озириса. Но затем он изображался и как властитель царства незримого и как судья в нем; впоследствии эту функцию вместо него стал выполнять Серапис. Об Анубисе – Гермесе в мифе упоминается, что он набальзамировал труп Озириса; затем этот Анубис играет роль провожатого душ умерших, и на памятниках он изображается стоящим с памятным листком в руке возле Озириса – судьи над умершими. Допущение умерших в царство Озирису имело еще и тот более глубокий смысл, что индивидуум соединялся с Озирисом; поэтому и на крышках гробов выражалось представление о том, что умерший сам стал Озирисом; а после того как начали расшифровывать иероглифы, было высказано мнение, что цари называются богами. Таким образом выражается соединение человеческого и божественного.

Резюмируя теперь то, что было сказано здесь об особенностях египетского духа во всех отношениях, мы находим, что основное воззрение заключается в том, что в нем насильственно соединены оба противоречащие друг другу элемента действительности: погруженный в природу дух и стремление к его освобождению. Мы видим противоречие между природой и духом, а не непосредственное и не конкретное единство, в котором природа считается лишь почвой для проявления духа; египетское единство как противоречивое занимает промежуточное положение между первым и вторым из этих единств. Стороны этого единства представляются абстрактно самостоятельными, а их единство представляется лишь задачей. Итак, с одной стороны, мы находим чудовищные предрассудки, связанность с отдельными частностями, дикую чувственность с африканской жестокостью, поклонение животным, наслаждение жизнью. Рассказывают, что на базаре одна женщина совершила содомский грех с козлом; Ювенал говорит, что из мести поедалось человеческое мясо и выпивалась человеческая кровь. Другую сторону представляет собой стремление духа к освобождению, фантастический характер образов наряду с абстрактной рассудочностью механических работ для выражения этих образов. Та же рассудочность, способность к изменению частностей и твердое благоразумие, стоящее выше непосредственного явления, проявляются и в государственной полиции, и в государственном механизме, в использовании земли и т. д. Противоположностью этого являются стеснения, полагаемые обычаями, и суеверия, беспощадно порабощающие человека. В связи с рассудочностью настоящей жизни находятся крайности стремления, дерзновения, возбуждения. Все эти черты обнаруживаются в тех рассказах о египтянах, которые мы находим у Геродота. Они очень сходны со сказками из «Тысячи и одной ночи», и хотя местом, в котором рассказываются эти сказки, является Багдад, однако они складывались не только при этом пышном дворе и не у одних арабов, а главным образом в Египте, как думает и г. фон Гаммер. Мир арабов совершенно не таков, как этот фантастический и волшебный мир: у арабов страсти и интересы гораздо проще: любовь, мужество на войне, лошадь, меч являются теми предметами, которые воспеваются в их собственных песнях.

* * *

Выяснилось, что египетский дух со всех сторон замкнут в себе, в своих особенностях, что он, так сказать, постоянно сохраняет в них характер животности, но что он так же волнуется, обнаруживая при этом бесконечное стремление и бросаясь из одной стороны в другую. Этот дух не возвышается до всеобщего и более высокого начала, потому что он как бы нечувствителен к нему, и не углубляется в свой внутренний мир, но свободно и смело символизирует, пользуясь для этого своеобразными особенностями, которыми он уже овладел. Теперь дело идет лишь о том, чтобы своеобразие, которое в себе уже идеально, установить так же, как идеальное, и выразить само всеобщее, которое уже в себе свободно. Свободный, радостный дух Греции осуществляет это и формируется благодаря этому. Один египетский жрец сказал, что греки всегда остаются только детьми; наоборот, мы можем сказать, что египтяне являются сильными, порывистыми отроками, которые нуждаются только в выяснении самих себя со стороны идеальной формы, чтобы стать юношами. В восточном духе основой остается субстанциальность духа, погруженного в природу; для египетского духа, хотя он так же еще чрезвычайно ограничен, все-таки стало невозможно ограничиться ее пределами. Грубая африканская на тура разложила это единство и нашла задачу, разрешением которой является свободный дух.

В доказательство того, что пред сознанием египтян дух их самих являлся в форме задачи, мы можем сослаться на знаменитую надпись в храме богини Нейт в Саисе: «Я – то, что есть, было и будет: никто не поднимал моей завесы». Здесь выражено то, чем является египетский дух, хотя часто думали, что это положение имеет силу для всех времен. Прокл присоединил еще следующие слова: «Плод, рожденный мной, есть Гелиос». Итак, ясное для самого себя есть результат, вытекающий из вышеупомянутой задачи, есть ее разрешение. Этим ясным является дух, сын Нейт, таинственной ночной богини. В египетской Нейт истина еще скрыта; греческий Аполлон есть ее решение; его изречение гласит: «Человек, познай себя самого». В этом изречении вовсе не имеется в виду самопознание особенностей своих слабостей и ошибок: не отдельный человек должен познать себя в своей обособленности, а человек вообще должен познать самого себя. Эта заповедь дана грекам, и в греческом духе человеческая природа выражается в своей ясности и высоком развитии. Поэтому нас поражает греческий рассказ о том, что сфинкс, египетское создание явился в Фивы со словами: «Что это за существо, которое утром ходит на четырех, в полдень на двух, а вечером на трех ногах?» Эдип решил загадку, сказав, что это – человек, и низвергнул этим сфинкса со скалы. Разрешение и освобождение восточного духа, который дошел в Египте до постановки задачи, конечно таково: внутренняя суть природы есть мысль, которая существует лишь в человеческом сознании. Однако это древнее решение Эдипа, который проявил таким образом свое знание, связано с ужасающим неведением о том, что делает он сам. Восход ясности духа в старом царском доме еще связан с ужасами, порождаемыми неведением, и это первоначальное господство царей должно, чтобы стать истинным знанием и нравственной ясностью, сперва сформироваться благодаря гражданским законам и политической свободе и достигнуть примирения в прекрасном духе.

Таким образом египетский дух являлся исходным пунктом для внутреннего или соответствующего понятию перехода к Греции; но Египет стал провинцией великого персидского государства, и исторический переход совершается при соприкосновении персидского мира с греческим. Мы здесь впервые наблюдаем исторический переход, т. е. связанный с исчезновением государства. Китай и Индия, как мы уже сказали, продолжают существовать, а Персия нет; переход к Греции является, правда, внутренним, но здесь он является как переход господства также и внешним, причем с тех пор этот факт постоянно повторяется. Ведь греки передают скипетр и культуру римлянам, а германцы покоряют римлян. При более точном рассмотрении этого перехода возникает вопрос: почему например Персия разрушилась, между тем как Китай и Индия продолжают существовать? Здесь следует прежде всего устранить предрассудок, будто продолжительное существование лучше исчезновения: несокрушимые горы не лучше благоухающей розы, быстро лишающейся лепестков. В Персии начинает проявляться принцип свободного духа в противоположность естественности, а следовательно это природное существование увядает, приходит в упадок; в персидском государстве заключается принцип отделения от природы, и поэтому оно стоит выше тех миров, которые погружены в природу. Благодаря этому обнаружилась необходимость прогресса: дух открыл себя и он должен осуществлять себя. Китаец имеет значение лишь как умерший; индус или умерщвляет самого себя, погружается в Браму, заживо умирает в состоянии совершенной бессознательности или он от рождения является здешним богом; здесь нет изменения, нет прогресса, так как прогресс возможен лишь благодаря тому, что выдвигается самостоятельность духа. Светом персов начинается духовное созерцание, и в нем дух прощается с природой. Поэтому в Персии мы впервые видим, что, как мы уже должны были заметить, объективность остается свободной, т. е. народы не порабощены, но сохраняют свое богатство, свой государственный строй, свою религию. Именно это и оказывается слабой стороной Персии по сравнению с Грецией. Ведь мы видим, что персы не могли основать государство с законченной организацией, что они не внесли своего принципа в завоеванные страны и образовали из них не целое, а лишь агрегат, состоявший из разнообразнейших индивидуальностей. Персы не установили у этих народов внутренней законности, они не добились того, чтобы их права и законы стали общепризнанными, и когда они устанавливали для самих себя свой строй, то они имели в виду лишь себя, а не величие своего государства. Не имея таким образом духовного единства в политическом отношении, Персия оказалась слабой по сравнению с Грецией. Персы пали не вследствие их изнеженности (хотя она конечно ослабила Вавилон), а вследствие того, что нестройная масса их неорганизованного войска не устояла против греческой организации, т. е. высший принцип преодолел низший. Абстрактный принцип персов являлся в своей недостаточности неорганизованным, неконкретным единством разнородных противоположных друг другу начал, в котором персидское воззрение на свет существовало наряду с сирийской привольною жизнью для удовольствий, с предприимчивостью и отвагой финикиян, стремившихся к наживе и смело подвергавших себя опасностям мореплавания, с абстракцией чистой мысли еврейской религии и с внутренним стремлением Египта. Это был агрегат элементов, которые стремились к достижению своей идеальности и могли достигнуть ее лишь в свободной индивидуальности. Греков следует считать тем народом, в котором эти элементы достигли примирения, так как дух углублялся в себя, преодолевал проявления партикуляризма и благодаря этому освобождал самого себя.

Часть вторая
Греческий мир

У греков мы сразу чувствуем себя дома, потому что мы находимся в сфере духа, и если национальное происхождение и различие языков можно проследить далее, в Индии, то все-таки подлинного подъема и истинного возрождения духа следует искать прежде всего в Греции. Я уже сравнивал греческий мир с юношеским возрастом, и притом не в том смысле, что в юности заключается серьезное определение, относящееся к будущему, и что следовательно она необходимо стремится к образованию для дальнейшей цели, так что она является совершенно незаконченной и незрелой формой и именно тогда оказывается наиболее извращенной, когда она желала бы считать себя созревшей; но в том смысле, что юность еще не является трудовой деятельностью, что она является еще не стремлением к достижению определенной рассудочной цели, а, наоборот, конкретною свежестью жизни духа; она проявляется в чувственной конкретной форме, как воплощенный дух и одухотворенная чувственность, в единстве, которое вытекает из духа. Греция представляет нам отрадную картину юношеской свежести духовной жизни. Здесь содержанием воли и знания созревшего духа впервые становится он сам, но таким образом, что государство, семья, право, религия являются в то же время целями индивидуальности, и она является индивидуальностью лишь благодаря этим целям. Наоборот, взрослый человек живет, работая для достижения объективной цели, к которой он последовательно стремится, и наперекор своей индивидуальности.

Высочайшим образцом, представлявшимся греческой мысли, является Ахиллес, создание поэта, гомеровский юноша эпохи троянской войны. Гомер есть та стихия, в которой живет греческий мир, как человек в воздухе. Греческая жизнь есть истинный юношеский подвиг. Она открывается Ахиллесом, поэтическим юношей, а реальный юноша, Александр Великий, завершает ее. Оба они выступают в борьбе с Азией. Ахиллес как главное действующее лицо в национальном предприятии греков против Трои не стоит во главе его, но подчинен царю царей; он не может быть вождем, не становясь фантастическим. Наоборот, второй юноша, Александр, свободнейшая и прекраснейшая индивидуальность, когда-либо существовавшая в действительности, становится во главе достигшего зрелости юношества и осуществляет мщение в борьбе против Азии.

Греческую историю можно разделить на три периода: первый из них является периодом выработки реальной индивидуальности; второй – периодом ее самостоятельности и ее счастья в победе над внешним врагом при столкновении с предшествующим всемирно-историческим периодом; наконец третий период есть период упадка и падения при столкновении с последующим органом всемирной истории. Первоначальный период, продолжавшийся до наступления внутренней законченности, благодаря которой народ получает возможность померяться силами с предшественником, заключает в себе его первоначальное формирование. Если у народа есть предшественник, как предшественником греческого мира является восточный, то в первом периоде к нему проникает чужая культура и у него оказывается двойная культура – с одной стороны, самобытная, с другой стороны, заимствованная. Воспитание народа состоит в соединении этих двух культур, и первый период оканчивается выработкой реальной, самостоятельной силы народа, которая затем обращается против его предшественника. Второй период является периодом победы и счастья. Но так как народ занят внешними войнами, он упускает из виду свои внутренние определения, и по окончании внешних войн начинается разлад внутри. Этот разлад проявляется и в искусстве и в науке в отделении идеального от реального. О тех пор начинается упадок. Третий период есть период гибели, вызываемой столкновением с народом, в котором проявляется более высокий дух. Мы можем раз навсегда сказать, что тот же самый процесс мы наблюдаем вообще в жизни каждого всемирно-исторического народа.

Отдел первый
Элементы греческого духа

Греция есть субстанция, которая в то же время индивидуальна: всеобщее как таковое преодолено; погружение в природу прекращено, а соответственно этому исчезла и массивность географических отношений. Страна состоит из территории, которая очень расчленена, – из множества островов и земли на материке, которая сама походит на острова. Пелопоннес соединен с материком только узким перешейком; вся Греция изрезана множеством заливов. Вся Греция раздроблена на мелкие части, сношения между которыми облегчаются морем. Мы находим в Греции горы, узкие равнины, небольшие долины и реки; в Греции нет больших рек, нет простых низменностей, но страна отличается разнообразием благодаря обилию гор и рек, причем не выделяется ничего громадного. Мы не находим в Греции восточной мощи природы, не находим таких рек, как Ганг, Инд и т. д. На равнинах, по которым протекают эти реки, ничто не побуждает однообразное население стремиться к переменам, так как его горизонт постоянно одинаков, но мы всюду находим в Греции раздробленность и разнообразие, вполне соответствующие разнообразию греческих племен и подвижности греческого духа.

Таков элементарный характер греческого духа, благодаря которому исходным пунктом развития образованности являются самостоятельные индивидуальности, – такое состояние, при котором последние предоставлены самим себе, не соединены с самого начала в патриархальный естественный союз, а лишь объединены в иной сфере – общностью закона и духовных нравов. Ведь греческий народ главным образом только сделался тем, чем он был. При самобытности национального единства раздробленность, вообще чужеродность в самой себе, является главным моментом, который следует рассмотреть. Впервые этот момент преодолевается в течение первого периода греческой культуры; лишь благодаря этой чужеродности и благодаря ее преодолению развился прекрасный, свободный греческий дух. Мы должны осознать этот принцип. Поверхностно и нелепо представлять себе, что прекрасная и истинно свободная жизнь становится возможной благодаря простому развитию одного племени, в котором продолжают существовать отношения кровного родства и дружбы. Даже растение, всего более представляющее картину такого спокойного развития, совершающегося без самоотчуждения, живет и растет лишь благодаря противоположным воздействиям света, воздуха и воды. Истинная противоположность, которая может существовать для духа, духовна; только благодаря присущей ему самому чужеродности он становится способен существовать как дух. В начале истории Греции происходит это переселение и смешение отчасти туземных, отчасти совершенно чужеземных племен; и именно в Аттике, население которой должно было достигнуть высшего расцвета греческой цивилизации, нашли себе приют разнороднейшие племена и семьи. Таким способом образовался каждый всемирно-исторический народ кроме азиатских государств, которые стоят вне связи с ходом всемирной истории. Таким образом греки, подобно римлянам, возникли благодаря colluvies, т. е. стечению разнообразнейших наций. Относительно множества племен, которые мы находим в Греции, нельзя сказать, какие из них в самом деле были первоначально греческими и какие переселились из других стран и частей света, так как та эпоха, о которой мы теперь говорим, вообще является неисторической и неясной. Важнейшим народом в Греции тогда были пеласги; ученые пытались различнейшими способами согласовать между собой дошедшие до нас, запутанные и противоречащие друг другу рассказы о пеласгах, так как именно смутные и темные времена составляют излюбленную тему и особенно привлекательны для ученых. Раньше всего культура развивается во Фракии, на родине Орфея, затем в Фессалии – в местностях, которые впоследствии более или менее отошли на задний план. В Фтиотиде, на родине Ахиллеса, возникло общее наименование эллины, которое, как замечает Фукидид, не встречается у Гомера в этом многообъемлющем смысле, так же как и наименование «варвары», от которых греки еще не отличали себя отчетливо. Характеристика отдельных племен и их развития должна составлять задачу специальной истории. В общем следует предположить, что племена и индивидуумы легко покидали свою родину, когда ее население становилось слишком многочисленным, и что вследствие этого племена переселялись с места на место и грабили друг друга. Еще до сих пор, говорит глубокомысленный Фукидид, озольские локры, этоляне и акарнанцы живут по-старому, и обычай носить оружие сохранился у них с тех пор, как они занимались грабежами. Он утверждает, что афиняне первые перестали носить оружие в мирное время. При таком образе жизни земледелия не существовало; жителям приходилось не только защищаться от разбойников, но и вести борьбу с дикими зверями (еще во времена Геродота на берегах Неста и Ахелоя встречалось множество львов); впоследствии грабили преимущественно домашний скот, и даже, после того как земледелие стало более распространенным занятием, еще продолжали похищать людей и продавать их в рабство. Это первобытное состояние греков подробно изображается Фукидидом.

Итак, Греция находилась в этом состоянии беспокойства, когда не существовало безопасности и происходили грабежи и когда греческие племена беспрестанно переселялись с места на место.

Другой стихией, в которой жили эллины, являлось море. Природа их страны привела их таким образом к земноводному существованию и побуждала с той же свободой носиться по волнам, с какой они распространялись на суше, не ведя бродячего образа жизни кочующих народов и не тупея подобно народам, жившим в речных бассейнах. Мореплаватели занимались главным образом не торговлей, а морскими разбоями, и, по свидетельству Гомера, эти морские разбои еще вовсе не считались чем-то позорным. Уничтожение морских разбоев приписывается Миносу, и Крит прославляется как та страна, в которой прежде всего сложились прочные отношения, а именно – там рано установилось такое состояние, которое мы позднее находим в Спарте; существовали господствующий класс и другой класс, который был вынужден служить ему и выполнять работы.

Мы только что говорили о чужеродности как об элементе греческого духа, и известно, что начатки образования находятся в связи с прибытием иноземцев в Грецию. Греки с признательностью увековечили в сознании воспоминание об этом происхождении нравственной жизни, которое мы можем назвать мифологическим; в мифологии сохранилось определенное воспоминание о введении Триптолемом земледелия, которому научила его Церера, равно как и об установлении брака и т. д. Прометею, родиною которого считается Кавказ, приписывается то, что он впервые научил людей добывать огонь и пользоваться им. Первоначальное ознакомление с употреблением железа было также очень важно для греков, и между тем как Гомер говорит только о меди, Эсхил упоминает о скифском железе. Сюда же относится и насаждение оливкового дерева, искусство прядения и тканья, сотворение лошади Посейдоном.

Более исторический характер, чем эти начатки, имеет прибытие иноземцев: утверждают что различные государства были основаны иноземцами. Так, Афины были основаны Кекропсом, египтянином, история которого однако покрыта мраком. Различные племена ведут свой род от Девкалиона, сына Прометея. Далее упоминается Пелопс из Фригии, сын Тантала; затем Данай из Египта; от него произошли Акризий, Даная и Персей. Пелопс, по преданию, прибыл в Пелопоннес с большим богатством и достиг там значительного влияния и могущества. Данай поселился в Аргосе. Особенно важно прибытие финикиянина Кадма, введшего, по преданию, в Греции буквы; Геродот утверждает, что это был финикийский алфавит, и это подтверждается древними, еще существовавшими тогда надписями. По преданию, Кадм основал Фивы.

Итак, происходила колонизация, производившаяся культурными народами, уже превосходившими греков образованностью, но нельзя сравнивать этой колонизации с колонизацией, производившейся англичанами в Северной Америке, так как англичане не смешались с туземцами, но вытеснили их, между тем как благодаря переселенцам, переселявшимся в Грецию, в ней смешивались привнесенные и туземные элементы. Прибытие этих переселенцев относится к очень отдаленной эпохе, а именно – к XIV и XV векам до Р.Х. По преданию, Кадм основал Фивы около 1490 г., т. е. приблизительно в то же время, когда состоялся исход Моисея из Египта (за 1500 лет до Р.Х.). В числе основателей государств в Элладе упоминается и Амфиктион: по преданию, он основал у Фермопил союз между несколькими небольшими племенами собственной Эллады и Фессалии, из которого впоследствии возник великий амфиктионов союз.

Эти иноземцы создали в Греции прочные центры, построив замки и основав царские династии. Каменные постройки, из которых состояли древние замки, назывались в Арголиде циклопическими; их находили еще и в новейшее время, так как они несокрушимы вследствие их прочности. Эти каменные постройки состоят частью из каменных глыб неправильной формы, промежутки между которыми наполнены мелкими камнями, частью из тщательно сложенных каменных масс.

Таковы каменные постройки в Тиринсе и в Микенах. Еще и теперь можно, по описанию Павзания, узнать Львиные ворота в Микенах. По преданию, Пройт, царствовавший в Аргосе, привел с собой циклопов, построивших эти сооружения, из Ликии. Однако предполагают, что они были построены древними пеласгами. Государи героического периода поселялись преимущественно в замках, защищенных такими стенами. В особенности замечательны построенные ими сокровищницы, например сокровищница Миния в Орхомене, сокровищница Атрея в Микенах. Эти замки стали центрами небольших государств; благодаря им стало безопаснее заниматься земледелием; они охраняли пути сообщения от грабежей. Однако, по словам Фукидида, из-за повсеместных морских разбоев эти замки строились не на морском берегу, как впоследствии города. Итак, благодаря этим царским домам впервые упрочилась совместная жизнь. Лучшим источником для выяснения отношения царей к подданным и друг к другу является Гомер: это отношение не основывалось на законе, а вытекало из превосходства силы богатства, владения, вооружения, личной храбрости, из преимуществ, обусловливаемых предусмотрительностью и благоразумием, наконец из знатного происхождения и родовитости предков, потому что царям как героям приписывалось более высокое происхождение. Народы подчинялись царям, но не существовало кастового отношения, которое отделяло бы их от царей, они не были угнетаемы; отношение между народами и царями не являлось таким патриархальным отношением, при котором глава является лишь начальником целого рода или семьи. Не существовало и ясно выраженной потребности в законном правлении, но существовала лишь общая потребность в том, чтобы быть сплоченными и повиноваться властителю, привыкшему повелевать, не завидуя ему и не проявляя недоброжелательства по отношению к нему. Царь пользуется таким личным авторитетом, который он в состоянии заставить признать и удержать за собой; но так как это превосходство является лишь индивидуально героическим и обусловливается личными заслугами, то оно непрочно. Например Гомер изображает, как женихи Пенелопы овладевают имуществом отсутствующего Одиссея, не обращая никакого внимания на его сына. Когда Одиссей спустился в преисподнюю, Ахиллес спрашивает его о своем отце и высказывает предположение, что подданные вероятно перестали относиться к нему с почтением, так как он стар. Нравы еще очень просты: цари сами себе готовят обед, и Одиссей сам строит себе свой дом. В Илиаде Гомера изображается царь царей, стоящий во главе большого национального предприятия; но другие могущественные лица окружают его, составляя его свободный совет; к государю относятся с почтением, но он должен так устраивать все, чтобы это нравилось другим; он позволяет себе насилие по отношению к Ахиллесу, но зато последний перестает принимать участие в борьбе. Настолько же непостоянным является и отношение отдельных царей к массе, среди которой постоянно оказываются отдельные личности, требующие, чтобы их выслушивали и чтобы к ним относились с почтением. Народ сражается не в качестве наемных солдат царей в их битвах и не как толпа равнодушных крепостных, которых только гонят силой, и не в своих собственных интересах, а как сподвижники своего уважаемого вождя, как очевидцы его подвигов и его славы и как его защитники в том случае, если бы он очутился в затруднительном положении. И в мире богов обнаруживается полное сходство с этими отношениями.