Фрэнсис Элиза Ходжсон Бёрнетт
Приключения маленького лорда

– Да, Констанция, – ответил граф, – это он. Фаунтлерой, это твоя внучатая тётушка, леди Констанция Лорридель.

– Как вы поживаете, тётя? – сказал Фаунтлерой.

Леди Лорридель положила руку на его плечо, посмотрела несколько секунд на его поднятое личико, а потом горячо его поцеловала.

– Я твоя тётя Констанция, – произнесла она. – И я любила твоего бедного папу. Ты очень похож на него.

– Я всегда радуюсь, когда мне говорят, что я на него похож, потому что, мне кажется, все любили его, как Дорогую… тётя Констанция. (Последние два слова он прибавил после маленькой паузы.)

Леди Лорридель была в восторге. Она наклонилась и опять поцеловала мальчика, и с этой минуты они стали задушевными друзьями.

– Ну, Молино, – позже сказала она графу, – право, он не мог быть лучше!

– Думаю, нет, – сухо подтвердил граф. – Он прелестный мальчик. Мы с ним большие друзья, и он считает меня самым добрым и кротким филантропом. Сознаюсь тебе, Констанция (ведь если я ничего не скажу, ты сама всё увидишь), что я в опасности совсем потерять от него голову.

– А что думает о тебе его мать? – спросила леди Лорридель со своей обыкновенной прямотой.

– Я её не спрашивал об этом, – насмешливо ответил граф.

– Буду откровенна с тобой, Молино, и скажу, что мне совсем не нравятся твои поступки и что я собираюсь в самом скором времени побывать у миссис Эрроль. Итак, если ты хочешь поссориться со мной из-за этого, лучше сразу скажи мне. Даже у нас в Лорриделе говорят, что твои бедные арендаторы обожают её.

– Они обожают его, – сказал граф, показывая головой в сторону Фаунтлероя. – Ты увидишь, что миссис Эрроль хорошенькая женщина. Я в долгу перед ней за то, что она передала часть своей красоты мальчику. И если тебе угодно, можешь отправиться к ней. Я прошу только, чтобы она оставалась в Коурт-Лодже и чтобы ты не просила меня ехать к ней.

И он снова насмешливо улыбнулся.

– Он не так ненавидит её, как прежде. Я это ясно вижу, – сказала леди Лорридель сэру Гарри. – И он сильно изменился. В нём появились человеческие свойства только благодаря его любви к этому наивному любящему маленькому мальчику. Ребёнок искренне любит его, прислоняется к его колену. Собственные дети моего брата ни за что не сделали бы этого, они охотнее уселись бы на тигра.

На следующий день она поехала к миссис Эрроль и, когда вернулась, сказала брату:

– Молино, я никогда не видела такой прелестной молоденькой женщины. Её голос звенит, как серебряный колокольчик. И ты можешь поблагодарить её за то, что она сделала мальчика таким, каким мы его видим. Не только свою красоту дала она ему. Ты делаешь большую ошибку, не приглашая её приехать в замок и позаботиться о тебе. Я позову её в Лорридель.

– Она не расстанется с мальчиком, – ответил граф.

– Значит, мне придётся взять и его, – со смехом заметила леди Лорридель.

Но она отлично понимала, что ей не отдадут Фаунтлероя. С каждым днём старая леди видела всё яснее и яснее, что внук и дед близко сошлись, что гордость, честолюбие, надежды и любовь угрюмого старика сосредоточились на мальчике и что горячая, наивная душа отвечает на привязанность деда доверием и любовью.

Знала она также, что граф устраивает обед больше всего из желания показать свету своего внука и наследника и дать всем возможность увидеть, что мальчик, о котором так много говорят, внешность которого так часто описывают, ещё лучше и милее, чем рассказывают.

– Он так страдал от унижения, глядя на Бевиса и Мориса, – сказала мужу леди Констанция. – Многие знали, какие они, и он положительно ненавидел их. А этот мальчик льстит его гордости.

Почти всем приглашённым в замок больше всего хотелось видеть там лорда Фаунтлероя, и они спрашивали себя: покажут ли им его?

В своё время его показали.

– У мальчика хорошие манеры, – сказал граф. – Он никому не помешает. Обыкновенно дети бывают или глупы, или надоедливы. Бевис и Морис были и неумны, и несносны. Он же может отвечать на вопросы, когда к нему обратятся, и молчать, когда с ним никто не говорит. Он никому не помешает.

Но Цедрику недолго дали молчать. Каждый что-нибудь сказал ему. Дело в том, что всем хотелось послушать, как он говорит. Дамы ласкали его, задавали ему вопросы. Мужчины тоже спрашивали о том, о другом и шутили, как раньше пассажиры на пароходе. Маленький лорд не вполне понимал, почему гости иногда так смеются, слыша его ответы. Но он привык видеть, что люди часто улыбаются, когда он говорит совершенно серьёзно, и не обижался. Весь вечер ему было необыкновенно весело.

Великолепные комнаты блистали от освещения. Повсюду стояли цветы. Гости казались весёлыми. Дамы приехали в красивых, необыкновенных платьях, на шее или на голове сверкали драгоценности.

В числе гостей была одна молодая девушка, как Цедди слышал, только что приехавшая из Лондона после окончания сезона. Она показалась Фаунтлерою до того прелестной, что он не мог оторвать от неё глаз. У этой стройной девушки с маленькой гордой головкой были мягкие тёмные волосы и большие глаза цвета лиловых фиалок, а щёки и губы яркие, как лепестки роз. На ней красовалось лёгкое белое платье, её шею украшала нитка жемчуга. Подле неё стояли молодые люди, которым, по-видимому, очень хотелось понравиться ей. И Цедрик решил, что она что-то вроде принцессы. Эта красавица так заинтересовала его, что он невольно подошёл к ней поближе. Наконец она повернулась и заговорила с ним.

– Подойдите, лорд Фаунтлерой, – сказала она с улыбкой, – и скажите, почему вы так смотрите на меня?

– Я думал о том, как вы красивы, – ответил маленький лорд.

Все окружавшие её засмеялись. Она тоже улыбнулась, и розовый румянец на её щеках ещё усилился.

– Ах, Фаунтлерой, – сказал один молодой человек, который смеялся громче других, – пользуйтесь удобным случаем. Когда вы станете старше, вы не посмеете говорить так.

– Да всякий невольно скажет это, – мягко заметил Фаунтлерой. – Вот и вы тоже. Разве вы не находите, что она хорошенькая?

– Нам не позволено говорить всё, что мы думаем, – ответил тот же молодой человек.

Все остальные опять засмеялись.

Но молодая красавица – её звали мисс Вивиан Герберт – протянула руку и привлекла Цедрика к себе. В эту минуту она показалась ему ещё красивее, чем прежде.

– Пусть лорд Фаунтлерой говорит всё, что думает, – сказала она. – Я очень ему благодарна. Я уверена, что он говорит искренно.

И она поцеловала его в щёку.

– Я думаю, что вы красивее всех, кого я видел, – сказал маленький лорд, глядя на неё наивным, восхищённым взглядом, – кроме Дорогой. Конечно, я не могу думать, что кто-нибудь может быть так красив, как Дорогая. Я нахожу её самой хорошенькой во всём мире.

– Я уверена, что это так и есть, – поддержала его мисс Вивиан Герберт. Она засмеялась и опять поцеловала его в щёку.

Бо´льшую часть вечера она не отпускала его от себя; все окружавшие их очень веселились. Цедрик не знал, как уж случилось, но вскоре он уже рассказывал им об Америке, о республиканских отрядах, о мистере Гоббсе и, наконец, гордо вытащил из своего кармана прощальный подарок Дика – шёлковый платок.

– Я положил его в карман, потому что сегодня гости, – сказал он. – Мне казалось, что Дику будет приятно, если я возьму его, когда в доме соберутся гости.

И несмотря на то что яркий, усеянный лиловыми пятнами платок был смешон, глаза Цедди смотрели на него таким серьёзным любящим взглядом, что слушатели не могли не расхохотаться.

– Видите ли, платок мне нравится, потому что Дик – мой друг, – объяснил он.

Однако, хотя Цедди говорил много, он, как и сказал граф, никому не мешал. Когда говорили другие, он сидел спокойно и слушал, а потому никто не находил его надоедливым. На многих лицах появлялась лёгкая усмешка, когда он подходил к креслу деда, останавливался подле него или садился на стул рядышком с ним и с самым очаровательным вниманием ловил каждое его слово. Однажды он стал так близко к ручке кресла, что его щека прижалась к плечу графа. Заметив всеобщую улыбку, старый лорд сам немного улыбнулся. Он подумал, о чём думали смотревшие на него, и ему стало втайне приятно, что все видят, как дружны они с этим маленьким мальчиком, который, по их мнению, должен был бы считать его недобрым.

Ждали, что мистер Гавишем приедет после полудня, но, странное дело, он опоздал. Этого не случалось за все годы его службы у графа Доринкоурта. Адвокат так опоздал, что приглашённые уже собирались идти к обеду, когда он приехал. Когда Гавишем подошёл к графу, старик с изумлением взглянул на него. Казалось, адвокат очень спешил и был взволнован. Его всегда бесстрастное, умное лицо страшно побледнело.

– Меня, – шёпотом сказал он графу, – задержал необыкновенный случай.

Было так же странно видеть аккуратного старого адвоката взволнованным, как и знать, что он опоздал. За обедом Гавишем почти ничего не ел и, когда к нему обращались с вопросами, вздрагивал, точно ему мешали думать о чём-то.

Когда в комнату вошёл маленький лорд, адвокат несколько раз пристально и тревожно посмотрел на него. Мальчик заметил этот взгляд и удивился. Адвокат был его другом, и они обыкновенно обменивались улыбками. В этот же вечер, казалось, он совсем разучился улыбаться.

Действительно, Гавишем всё забыл, кроме странной и тревожной новости, которую ему нужно было ещё до ночи передать графу. И он знал, что эта новость жестоко огорчит старика и изменит всю жизнь в замке. Глядя на великолепные комнаты и блестящее общество, которое граф созвал для того, чтобы все увидели светловолосого мальчика, глядя на гордого старика и улыбающегося маленького лорда, он положительно дрожал, хотя и был закалённым, привыкшим к печальным неожиданностям старым законоведом. Какой удар готовился он нанести им! Адвокат не помнил, как прошёл длинный великолепный обед. Он сидел всё время точно во сне и много раз замечал, что граф с удивлением посматривает на него.

Но наконец обед окончился, и мужчины перешли в гостиную. Там маленький лорд сидел на диване рядом с мисс Вивиан Герберт, которая в этом году блистала в Лондоне. Они рассматривали картинки. Когда дверь отворилась и вошли мужчины, Цедди поблагодарил свою собеседницу.

– Я так благодарен вам за вашу доброту ко мне, – сказал он. – Я раньше никогда не бывал в обществе и сегодня очень веселился.

Цедди действительно очень веселился. Но когда вокруг мисс Герберт опять собрались молодые люди и начали разговаривать с ней, а он стал прислушиваться к их шуткам, его глазки вздумали слипаться. Наконец веки два или три раза совсем закрыли их. Звук нежного, приятного смеха мисс Герберт пробудил его, и он секунды на две поднял ресницы. Он был вполне уверен, что не заснёт, но за ним лежала большая жёлтая атласная подушка, и его головка упала на неё, а веки опять закрылись. Они не открылись даже в ту минуту, когда кто-то слегка поцеловал его в щёку. Это мисс Вивиан Герберт, собираясь уехать домой, попрощалась с ним. Она тихо сказала ему:

– Прощайте, маленький лорд Фаунтлерой. Спите хорошенько.

Утром Цедди даже не вспомнил, что, стараясь проснуться, он пробормотал в полусне:

– Прощайте, я очень рад, что видел вас. Вы такая хорошенькая.

И точно издали он услышал, что многие опять засмеялись. Почему им стало весело, он не знал.

В гостиной не осталось ни одного гостя. Мистер Гавишем поднялся со стула подле камина, подошёл к дивану и остановился около него, глядя на маленького лорда. Мальчик лежал удобно и сладко спал. Одна его ножка перекидывалась через другую, одна рука была закинута за голову. Тёплый румянец здорового, счастливого детского сна играл на его личике. Его вьющиеся, светлые, блестящие волосы рассыпались по жёлтому атласу. На эту картину стоило посмотреть.

Глядя на спавшего ребёнка, мистер Гавишем потёр свой бритый подбородок как бы с досадой и волнением.

– Гавишем! – раздался резкий голос графа позади него. – Что с вами? Я вижу, что-то случилось. Позвольте спросить: в чём состоял необыкновенный случай, который задержал вас?

Мистер Гавишем отвернулся от дивана, всё ещё продолжая потирать подбородок.

– Я привёз дурные вести, – ответил он, – ужасные вести, мой лорд. Хуже ничего быть не может. Мне грустно, что я должен передать их вам.

Некоторое время в течение этого вечера граф уже чувствовал беспокойство, глядя на Гавишема, а когда граф беспокоился, он всегда бывал в очень дурном настроении.

– Почему вы так смотрите на мальчика? – раздражённо спросил он. – Вы весь вечер смотрели на него, точно… точно… Ну скажите: почему вы так смотрели на мальчика, Гавишем, и теперь кружите около него, как зловещая птица? Разве ваши новости могут касаться лорда Фаунтлероя?

– Мой лорд, – сказал мистер Гавишем, – я не буду тратить лишних слов. Мои вести касаются именно лорда Фаунтлероя. И если то, что мне сказали, – правда, перед вами лежит и спит не лорд Фаунтлерой, а только сын капитана Эрроля. Настоящий лорд Фаунтлерой – сын вашего сына Бевиса, и в данное время он находится в Лондоне.

Граф схватился за ручки кресла так крепко, что на его руках налились вены. На лбу тоже проступили вены, а старое напряжённое лицо посинело.

– Что вы хотите этим сказать? – спросил он. – Вы с ума сошли! Кто придумал эту ложь?

– Если это ложь, – ответил мистер Гавишем, – она, к сожалению, очень походит на правду. Сегодня утром ко мне пришла женщина и сказала, что шесть лет тому назад ваш сын Бевис женился на ней в Лондоне. Она показала мне брачное свидетельство. Через год после свадьбы они поссорились, и лорд Бевис стал платить ей деньги с тем, чтобы она жила отдельно от него. У неё пятилетний сын. Она американка из низшего класса общества, женщина совершенно невежественная, и только недавно поняла, какие права имеет её сын. Она посоветовалась с адвокатом и узнала, что её мальчик – настоящий лорд Фаунтлерой и наследник графского титула Доринкоуртов. Понятно, она требует, чтобы её права признали.

– ПРОЩАЙТЕ, МАЛЕНЬКИЙ ЛОРД ФАУНТЛЕРОЙ. СПИТЕ ХОРОШЕНЬКО

Курчавая головка на жёлтой атласной подушке пошевелилась. Нежный, долгий сонный вздох вырвался из раздвинутых губ, мальчик повернулся, но совсем не беспокойно. Очевидно, его не потревожила весть, что он оказывался маленьким обманщиком, что был вовсе не лордом Фаунтлероем и никогда не мог стать графом. Он просто повернул своё розовое личико к разговаривающим, точно желая дать возможность старику, который так серьёзно смотрел на него, лучше рассмотреть себя.

Красивое, суровое старое лицо было мертвенно-бледным, на нём застыла горькая усмешка.

– Я не поверил бы ни единому слову, если бы такой поступок не был вполне вероятным для моего сына Бевиса. Всё это так похоже на него. Он всегда был нашим позором! Мой сын и наследник Бевис, лорд Фаунтлерой, был слабым, лживым, испорченным молодым человеком с низменными вкусами. Вы говорите, что эта женщина невежественная, грубая особа?

– Мне приходится сознаться, что она с трудом умеет подписывать своё имя, – ответил адвокат. – Она совершенно невоспитанна и нисколько не скрывает своего корыстолюбия. Ей нужны только деньги. Она очень красива, но эта красота груба и…

Старый адвокат замолчал и вздрогнул.

Вены на лбу графа налились ещё сильнее, теперь они походили на лиловые верёвки. Его лоб покрылся холодным потом. Он вынул платок и вытер лицо. Улыбка графа стала ещё более горькой.

– А я, – сказал он, – я не хотел принять той, другой женщины, матери этого ребёнка – он указал пальцем на спящего мальчика. – Я отказывался признать её! А между тем уж она-то может подписать своё имя. Мне кажется, это наказание, возмездие!

Он вскочил со стула и стал ходить взад и вперёд по комнате. С его губ срывались резкие, ужасные слова. Бешенство, ненависть и жестокое разочарование бушевали в нём. Было ужасно смотреть на его отчаяние. А между тем мистер Гавишем заметил, что даже в разгаре ожесточения он, по-видимому, ни разу не забыл о маленьком мальчике, который спал на жёлтой атласной подушке, и не возвысил голоса настолько, чтобы разбудить его.

– Я должен был ждать этого, – говорил он. – С самого первого часа их появления на свет они были моим несчастием! Я ненавидел их обоих, и они ненавидели меня. И Бевис был худшим из них двоих, а между тем я всё ещё не верю этому. Я буду бороться до конца. Но Бевис мог жениться на такой невежде, мог!

И он снова стал сердито расспрашивать об этой женщине, о её бумагах, расхаживал по комнате и то краснел, то лиловел от сдерживаемой ярости.

Когда наконец граф узнал всё, что можно было узнать, мистер Гавишем тревожно посмотрел на него. Он совсем изменился, казался сломленным, потерявшимся. Ему всегда было вредно сердиться, но на этот раз волнение особенно сильно повредило ему, потому что он не только сердился, но и испытывал ещё другие, более тяжёлые чувства.

Наконец он медленно подошёл к дивану и остановился подле него.

– Если бы кто-нибудь сказал мне, что я могу полюбить ребёнка (тут его резкий голос зазвучал нетвёрдо и тихо), я бы не поверил. Я всегда терпеть не мог детей, а моих собственных – в особенности. Этого же мальчика я люблю, и он любит меня. Немногие любят меня, а он любит, любит… Он никогда меня не боялся и всегда доверял мне. Он более достоин знатности и богатства, чем я сам. Я это знаю, он сделал бы честь нашему имени.

Граф наклонился и с минуту смотрел на счастливое спящее личико. Его косматые брови были сердито сдвинуты, а между тем он почему-то совсем не казался сердитым. Старик протянул руку, откинул золотистые волосы со лба мальчика, потом позвонил в колокольчик.

Когда вошёл высокий слуга, он сказал, указывая на диван:

– Возьмите (тут его голос слегка дрогнул) лорда Фаунтлероя и отнесите его в детскую.

Глава XI
Тревога в Америке

Когда маленький Цедрик отправился в замок Доринкоурт и стал лордом Фаунтлероем, бакалейщик не скоро освоился с мыслью, что Атлантический океан отделяет его от милого собеседника, с которым он провёл столько приятных часов. Потом Гоббс почувствовал себя совсем-совсем одиноким.

Надо сказать, что мистер Гоббс никогда не был светским, утончённым человеком. Наоборот, он казался тяжеловатым, довольно неповоротливым и знакомился неохотно и с трудом. Он не умел забавлять себя и никогда не придумывал себе никаких развлечений, кроме чтения газет да проверки счетов. Надо сказать, что ему не всегда бывало легко проверять счета и порой приходилось тратить много времени на то, чтобы привести их в порядок. Раньше маленький лорд, отлично умевший делать сложение с помощью своих пальчиков, аспидной доски и грифеля, иногда помогал ему. А каким славным слушателем был он! И как занимали его газетные статьи. Бывало, он и мистер Гоббс вели такие длинные разговоры о революции и Англии, о выборах и Республиканской партии! Поэтому, понятно, его отъезд был большим горем для бакалейщика. Сначала мистеру Гоббсу казалось, будто Цедрик в действительности не очень далеко, что мальчик скоро вернётся, что в один прекрасный день, подняв глаза от газеты, он увидит на пороге Цедди в белой курточке, красных чулках и в шляпе, сдвинутой на затылок, и услышит его звонкий бодрый голосок: «Эй, мистер Гоббс, сегодня жарко, правда?»

Но дни проходили за днями, а Цедди не приходил, и мистеру Гоббсу было грустно, скучно. Он стал тревожиться. Даже газета теперь не доставляла ему такого удовольствия, как прежде. Он опускал её на колени и подолгу смотрел на стул с высокими ножками, на которых остались следы, вызывавшие в нём чувство уныния и печали. Это были следы от каблуков будущего графа Доринкоурта, которыми он иногда ударял о стул. По-видимому, даже юные графы задевают ногами за ножки стульев, благородная кровь не останавливает их от этого.

Посмотрев на истёртые ножки, мистер Гоббс обыкновенно вынимал золотые часы и читал надпись: «Мистеру Гоббсу от его старинного друга лорда Фаунтлероя. Посмотрите – вспомните». Потом он закрывал крышку, которая громко щёлкала, с тяжёлым вздохом поднимался, начинал расхаживать по комнате или останавливался на пороге между ящиком с картофелем и бочкой с яблоками и смотрел на улицу.

Вечером после закрытия лавки Гоббс, закурив трубку, шёл по тротуару до того самого дома, в котором прежде жил Цедрик. Теперь там красовалась надпись: «Отдаётся внаём». Бакалейщик останавливался, долго смотрел на неё, покачивал головой и сильно дымил трубкой. Через некоторое время он направлялся домой.

Так прошли две-три недели. Наконец ему на ум пришла одна мысль. У него был такой неповоротливый ум, что всякий новый план он обдумывал несколько недель. В общем, новых забот он не любил, предпочитая им старые.

Итак, недели через две-три, в течение которых дело не поправилось, а пошло ещё хуже, Гоббс составил новый план: он решил познакомиться с Диком. Гоббс выкурил много трубок, раньше чем пришёл к такому решению, но в конце концов остановился на нём. Он пойдёт к Дику, о котором много слышал от Цедрика. Ему казалось, что, может быть, Дик немножко поддержит и утешит его.

Итак, как-то раз, когда Дик изо всех сил натирал ваксой башмаки одного посетителя, перед ним остановился коротконогий толстый человек с полным лицом и лысым черепом и уставился на его вывеску, на которой красовалась надпись:

«Профессор Дик Типтон.

Никто не превзойдёт его».

Толстяк так долго смотрел на вывеску, что Дик заинтересовался им. Наконец чистильщик в последний раз провёл щёткой по сапогам посетителя и спросил:

– Вы желаете их почистить, сэр, а?

Толстяк спокойно шагнул вперёд и поставил ногу на стойку.

– Да, – сказал он.

Дик принялся работать. Гоббс посмотрел на него, потом на вывеску и снова перевёл глаза на Дика.

– Кто дал вам всё это? – спросил он.

– Один мой друг, – ответил Дик. – Маленький мальчик. Он подарил мне всё необходимое. Лучшего мальчика в мире нельзя найти. Теперь он в Англии и вскоре станет графом. Он – лорд.

– Лорд, лорд? – спросил мистер Гоббс задумчиво и медленно. – Он – лорд Фаунтлерой и будет графом Доринкоуртом?

Дик чуть не выронил щётки из рук.

– Что такое? – вскрикнул он. – Разве вы его знаете?

– Я его знал, – ответил мистер Гоббс, прикладывая платок к влажному лбу, – знал со дня рождения.

Говоря, он сильно волновался, вынул из кармана великолепные золотые часы, открыл их и показал Дику.

– «Посмотрите – вспомните», – прочёл Гоббс. – Уезжая, он подарил их мне на память. «Я не хочу, чтобы вы меня забыли», – вот что он сказал. А я никогда не забуду о нём, – продолжал он, покачивая головой, – даже если бы он не подарил мне ничего и если бы я никогда больше не встретил его. Такого собеседника не мог бы забыть никто.

– Он был самый милый малыш на свете, – сказал Дик, – а уж умный-то какой! Я никогда не знал другого такого умного мальчика. Я очень ценил его, и мы тоже были друзьями. Мы с самого начала подружились. Я вытащил его мячик из-под колёс экипажа, и он не забывал об этом. Когда он приходил сюда со своей матерью или няней, он всегда кричал: «Эй, Дик!» – точно двухметровый великан, хотя тогда он был крошечным и одевался в маленькие платьица. Он был такой весёленький и забавный. А когда человеку приходится плохо, приятно разговаривать с весёлым ребёнком.

– Да, да, – сказал мистер Гоббс, – как жаль, что из него сделали графа. Он положительно блистал бы в бакалейной лавке. Право-право, блистал бы.

И он с ещё большим сожалением покачал головой.

У них нашлось столько разговоров, что за один день они не успели обо всём переговорить, а потому было решено, что в следующий вечер Дик придёт посидеть в лавку мистера Гоббса. Эта мысль очень понравилась Дику. Он всю жизнь прожил на улице, но не был бродягой и всегда желал вести добропорядочный образ жизни. С тех пор как он работал один, он получал столько денег, что мог спать не под открытым небом, а в доме, и уже начал надеяться, что со временем заживёт совсем хорошо. Поэтому, получив приглашение от важного, почтенного человека, имевшего бакалейную лавку и даже лошадь и фургон, мальчик пришёл в восторг.

– Знаете ли вы что-нибудь о графах или замках? – спросил Дика мистер Гоббс. – Мне хотелось бы узнать о них побольше подробностей.

– В «Маленькой газете» печатается рассказ о них, – сказал Дик. – Эта история называется «Преступление графа, или Месть графини Мей». Роскошная вещь. Некоторые из нас, мальчиков, покупают газетку.

– Принесите мне её, – сказал мистер Гоббс. – Я заплачу. Приносите все статьи, в которых будет говориться о графах. Если не найдётся графов, сойдут и маркизы или герцоги, хотя он никогда не упоминал ни о герцогах, ни о маркизах. Мы толковали с ним о знати, но я не видел ни одного важного англичанина. Я думаю, их здесь немного.

– Если они и живут где-нибудь здесь, то, конечно, в гостинице «Тиффани», – заметил Дик. – Только скажите: если я встречу графа, маркиза или герцога, узнаю я их или нет?

Мистер Гоббс не стал объяснять ему, что он сам по виду не узнает графа или герцога. Он только задумчиво покачал головой.

– Я думаю, у нас их не особенно много, – сказал бакалейщик, и разговор на том закончился.

Это первое свидание послужило началом настоящей дружбы. Когда Дик пришёл в магазин, мистер Гоббс очень добросердечно и гостеприимно встретил его. Он подал ему стул, стоявший близ двери невдалеке от бочки с яблоками, а усадив молодого посетителя, указал на плоды рукой, державшей трубку, и произнёс:

– Угощайтесь.

Потом он просмотрел принесённую газету, прочёл её и стал толковать об английской аристократии. Мистер Гоббс всё время усиленно курил и часто покачивал головой. Особенно сильно покачал он ею, указав на высокий стул с потёртыми ножками.

– Это следы его каблучков, – сказал он, – его собственных каблучков. Я часто часами смотрю на них. Вот здесь он, бывало, сидел, ел бисквиты из коробки, яблоки из бочки и бросал огрызки на улицу. А теперь он лорд, живёт в замке. Эти следы каблуков лорда когда-нибудь сделаются следами каблуков графа! Иногда я говорю сам себе: «Заставьте меня плясать».

Посещение Дика и разговор с ним утешили бакалейщика. Он угостил его ужином в маленькой комнате за лавкой. На столе стояли бисквиты, сыр, сардинки и копчёности со склада. Вдобавок мистер Гоббс торжественно раскупорил две бутылки имбирного пива и, налив два стакана, сказал:

– За его здоровье (он поднял стакан), и пусть он преподаст урок всем этим графам, маркизам и герцогам!

После этого вечера они стали часто видеться. Теперь мистер Гоббс чувствовал себя спокойнее и не таким одиноким.

Они вместе читали «Маленькую газету» и много других интересных вещей, черпая из них такие сведения о привычках английской знати, которые сильно удивили бы этот презираемый ими класс людей. Как-то раз мистер Гоббс совершил длинное путешествие в книжную лавку с целью пополнить свою библиотеку. Он подошёл к приказчику и перегнулся через прилавок, чтобы поговорить с ним.

– Мне нужна книга, – сказал он, – в которой говорилось бы о графах.

– Что такое? – вскрикнул приказчик.

– Книга, – повторил бакалейщик, – о графах.

– Боюсь, у нас нет того, чего вы желаете, – ответил приказчик.

– Нет? – с тревогой спросил мистер Гоббс. – Ну, о маркизах, что ли, или о герцогах?

– Такой книги я не знаю, – ответил приказчик.

Мистер Гоббс очень опечалился. Он посмотрел на пол, потом опять поднял голову.

– Ну а книга о графах-женщинах у вас есть?

– К сожалению, нет, – с улыбкой сказал приказчик.

– Ну, заставьте меня плясать! – заметил мистер Гоббс.

Бакалейщик уже выходил из лавки, когда приказчик позвал его и спросил, не пригодится ли ему роман, в котором все действующие лица принадлежат к знати. Мистер Гоббс сказал, что раз в магазине нет книги, написанной только о графах, он возьмёт эту историю. Приказчик продал ему книгу под названием «Лондонская башня», и Гоббс унёс её домой.

Вечером пришёл Дик, и они принялись за чтение. Это была удивительная, увлекательная книга. Действие происходило в царствование знаменитой английской королевы, которую некоторые называют Марией Кровавой. Когда мистер Гоббс услышал о её деяниях и привычке отрубать людям головы, подвергать их пыткам и жечь на кострах, он очень разволновался, вынул изо рта трубку, уставился на Дика и, наконец, вытер красным платком капли пота, выступившие у него на лбу. ^[11]

– Он не в безопасности, – сказал бакалейщик, – он не в безопасности. Раз женщины могут, сидя на троне, приказывать такие вещи, кто знает, что происходит с ним в данную минуту? Он совсем не в безопасности! Только представить себе, что такая женщина придёт в бешенство, – тогда всем будет плохо!

– Ну, – сказал Дик успокаивающим тоном, хотя он тоже казался встревоженным. – Видите ли, теперь совсем не то. Я знаю, теперешнюю королеву зовут Викторией, а в книге говорится про Марию.

– Да, да, – произнёс мистер Гоббс, всё ещё продолжая прижимать платок ко лбу. – Это правда, и в газетах ничего не пишут о дыбах или кострах, но всё же вряд ли он живёт спокойно среди этих странных людей. Знаете, ведь мне говорили, что они не празднуют Четвёртое июля!

Несколько дней он втайне очень беспокоился и перестал тревожиться, только получив первое письмо от Фаунтлероя. Он перечёл его несколько раз для себя и для Дика, который приблизительно в это же время тоже получил письмо.

Они оба наслаждались письмами Цедди, читали и перечитывали их, разговаривали о них, перебирали каждое слово Цедрика. Много дней провели они, составляя ответы, и читали их почти так же часто, как письма маленького лорда.

Дику было очень трудно написать письмо. Он учился грамоте в вечерней школе всего в течение нескольких месяцев, которые прожил со своим старшим братом. Но он был так сообразителен, что хорошо воспользовался учением, и позже постоянно читал по складам газеты, практиковался в письме. Он то и дело писал мелом буквы на мостовой, на стенах или на оградах.

Дик рассказал мистеру Гоббсу о себе, о старшем брате, который был очень добр к нему после смерти их матери. Она умерла очень давно, а их отец умер ещё раньше. Брата этого звали Бен, и он, как умел, заботился о Дике. Потом, когда мальчик настолько вырос, что мог стать разносчиком газет и бегать на посылках, он сам стал зарабатывать свой хлеб. Они жили вместе. Бен вырос, постарался отыскать себе место получше и наконец поступил на приличное жалованье в магазин.

– И тогда, – воскликнул с негодованием Дик, – он женился на одной дурной девушке, и всё пошло скверно! Он женился на ней и поселился в двух комнатах за лавкой. Какая Минна была злая, настоящая тигрица! Когда она сердилась, то рвала всё, что ей попадалось под руку, а сердилась она постоянно. У неё родился ребёнок, такой же, как она: он ревел день и ночь. Мне приходилось его качать, и, когда он кричал, она бросала в меня что попадётся. Как-то раз она швырнула тарелку, попала в ребёнка и разрезала ему подбородок. Доктор сказал, что у него навсегда останется шрам. Нечего сказать: славная маменька! Злюка. Это было недолго. Она злилась на Бена за то, что он недостаточно скоро наживал деньги, и наконец мой бедный брат отправился на Запад, чтобы поступить к скотоводу. Приблизительно через неделю после его отъезда вечером я возвратился домой после разноски газет и увидел, что наши комнаты заперты и что там никого нет. Хозяйка дома объяснила мне, что Минна улепетнула. Кто-то сказал, что она поехала через океан, так как поступила в кормилицы к даме, у которой тоже был малютка. Я никогда не слышал больше о ней! Ни я, ни Бен. Если бы я был на его месте, я нисколько не печалился бы. Думаю, что и он не огорчился. Но сначала он много думал о ней. Говорю вам, он очень её любил. Ну и надо сказать, что она была прелесть какая хорошенькая, когда принарядится и не злится. У неё были большие чёрные глаза, чудные чёрные волосы по колено. Она свёртывала их в жгут толщиной с вашу руку и два раза обвивала ими голову. А уж глаза, скажу вам… Многие говорили, что её мать или отец приехали из Италии. Оттого-то она и была такая странная!