Фрэнсис Элиза Ходжсон Бёрнетт
Приключения маленького лорда
Глава V
В замке
Было уже не рано, когда карета, в которой сидели маленький лорд и мистер Гавишем, покатилась по длинной аллее, подходившей к замку.
Граф приказал привезти Цедрика к обеду и, по какой-то только ему известной причине, впустить мальчика без провожатых в комнату, в которой он хотел встретить его. Пока экипаж ехал по аллее, лорд Фаунтлерой сидел, удобно прислонившись к мягким подушкам, и с любопытством смотрел вперёд. Его интересовало всё, что он видел: экипаж, запряжённый красивыми большими лошадьми в блестящей сбруе, кучер и лакей в нарядных ливреях, а больше всего графские короны на дверцах кареты. Он завязал знакомство с лакеем, чтобы спросить, что они означают.
Когда экипаж въехал в большие ворота парка, он выглянул из окна, чтобы хорошенько рассмотреть каменных львов, украшавших этот въезд. Ворота открыла приветливая женщина с розовыми щеками, которая вышла из хорошенького домика, заплетённого плющом. Из дверей домика выбежали двое детей. Они остановились и, широко раскрыв глаза, стали смотреть на мальчика в карете, который тоже посмотрел на них. Привратница улыбнулась и поклонилась ему, по её знаку дети тоже отвесили поклоны.
– Разве она меня знает? – спросил маленький лорд. – Я думаю, ей кажется, что она меня знает.
Сняв свою чёрную бархатную шапочку, он поклонился привратнице и спросил:
– Как вы поживаете? Здравствуйте!
Ему показалось, что женщине это было приятно. Улыбка на её лице стала ещё шире, и синие глаза блеснули добротой.
– Благослови вас Бог, ваша милость, – сказала она. – Да благословит Бог ваше хорошенькое личико, желаю вам удачи и счастья. Добро пожаловать!
Когда карета проезжала мимо неё, маленький лорд опять помахал ей шапочкой и кивнул головой.
– Мне эта женщина нравится, – сказал он. – Мне кажется, она любит маленьких мальчиков. Хорошо было бы приходить сюда играть с её детьми. Только не знаю, достаточно ли у неё сыновей, чтобы составить отряд?
Мистер Гавишем не сказал Цедди, что вряд ли ему позволят играть с детьми привратницы. Адвокат решил, что мальчик ещё успеет узнать об этом.
Карета ехала всё дальше и дальше под большими прекрасными деревьями, которые протягивали над аллеей свои толстые колеблющиеся ветки, образуя как бы зелёный свод. Цедрик никогда не видывал таких деревьев: они были так величавы, так толсты, и ветви так низко начинались на их громадных стволах! Он ещё не знал, что Доринкоурт принадлежал к числу самых великолепных имений в Англии, что парк замка был просторнее и красивее большинства других, что почти нигде не встречалось таких деревьев и таких аллей. Он понимал только, что всё это очень красиво. Ему нравились развесистые буки, сквозь листву которых пробивались вечерние лучи, точно золотистые копья. Ему нравилась полная тишина, царившая повсюду. Он испытывал необыкновенное удовольствие при виде чудных картин, мелькавших между ветвями, и любовался лугами с рассеянными по ним деревьями, из которых некоторые стояли одиноко, а некоторые – группами. Время от времени карета проезжала мимо высоких скученных ёлок или мимо полян, сплошь усеянных голубоватыми колокольчиками, которые покачивались под лёгким ветерком. Несколько раз Цедди с наслаждением заливался смехом, заметив, как маленький кролик выскакивал из зелени и так быстро нёсся прочь, что мелькал только его белый хвостик. Когда же выводок куропаток, шумя крыльями, поднялся с земли, он громко вскрикнул и захлопал в ладоши.
– Что за чудное место, правда? – сказал он мистеру Гавишему. – Я никогда не видал такого сада. Он даже лучше Центрального парка.
Его удивило, как долго они едут.
– Далеко ли от ворот до входной двери замка? – спросил он наконец.
– Три-четыре мили, – ответил адвокат.
– Можно сказать, что граф живёт далеко от своей ограды, – заметил маленький лорд.
Он ежеминутно видел что-нибудь новое, и всё удивляло его. Вдруг Цедрик заметил оленей; одни лежали в траве, другие стояли, с испугом повернув свои рогатые головки к карете; он пришёл в восторг.
– Здесь был цирк? – вскрикнул мальчик. – Или они всегда живут тут? Чьи они?
– Они живут здесь, – сказал мистер Гавишем. – Они принадлежат графу, вашему дедушке.
Довольно скоро после этого показался замок. Важный, красивый серый дом поднимался посреди зелени. Его многочисленные окна горели в последних ослепительных лучах солнца; почти все стены здания были увиты плющом; широкое пространство перед домом изрезывали террасы с лужками и клумбами, полными разнообразных великолепных цветов.
– Я никогда не видал такого красивого места, – сказал Цедрик, и его круглое личико покраснело от удовольствия. – Оно напоминает мне королевский дворец, который был у меня на картинке в сказке.
Большая входная дверь отворилась, и Цедрик увидел множество слуг, стоявших в два ряда; все они смотрели на него. Он мысленно спросил себя, зачем они собрались, и ему очень понравились их ливреи. Цедди не знал, что слуги выстроились в честь мальчика, которому со временем должно было принадлежать всё: великолепный замок, похожий на сказочный королевский дворец, чудный парк, большие старые деревья, лужки с ёлками, колокольчики, в которых прятались зайцы и кролики, и поляны со стройными большеглазыми оленями, лежавшими в густой траве. Только две недели тому назад Цедди сидел с мистером Гоббсом посреди картофеля и персиков, свесив ножки с высокого стула, и теперь мальчику было трудно понять, что всё это великолепие имеет отношение к нему.
Впереди других служанок и слуг стояла старая женщина в роскошном гладком чёрном шёлковом платье и в белом чепце, который прикрывал её седые волосы. Когда маленький лорд вошёл в приёмную, он очутился ближе к ней, чем к другим, и по её взгляду понял, что она хочет заговорить с ним. Мистер Гавишем, державший его за руку, на мгновение остановился.
– Это лорд Фаунтлерой, миссис Меллон, – сказал он. – Лорд Фаунтлерой, это миссис Меллон, домоправительница.
Глаза Цедрика блеснули, он протянул ей руку.
– Это вы прислали кошку? – спросил он. – Я очень благодарен вам, сударыня.
На красивом старом лице миссис Меллон появилось такое же выражение удовольствия, какое Цедрик видел в глазах привратницы.
– Я повсюду узнала бы его милость лорда, – сказала она Гавишему. – У него лицо и манеры капитана. Сегодня великий день, сэр.
Цедрик не понял, почему этот день великий. Он с удивлением посмотрел на миссис Меллон, и ему показалось, что в её глазах стоят слёзы, а между тем было ясно, что она не чувствует себя несчастной. Она улыбнулась ему.
– У кошки остались здесь два прелестных котёнка. Их пришлют в детскую вашей милости.
Мистер Гавишем сказал ей шёпотом несколько слов.
– В библиотеке, сэр, – ответила миссис Меллон. – Его милость должен войти один.
Через несколько минут высокий ливрейный лакей, который довёл Цедрика до двери в библиотеку, доложил торжественным тоном:
– Лорд Фаунтлерой, мой лорд.
Он был только лакеем, но всё же чувствовал торжественность минуты: ведь наследник приехал в замок к старому графу, чтобы со временем получить его титул и занять его место.
Цедрик переступил порог. Он вошёл в очень большую и нарядную комнату с тяжёлой резной мебелью, с книжными шкафами и полками; всё убранство было так тёмно, на окнах висели такие тяжёлые драпировки, гранёные стекла сидели в таких глубоких нишах и от одного конца библиотеки до другого было так далеко, что при свете заходящего солнца она показалась ему суровой и мрачной. В первое мгновение Цедрик подумал, что он совсем один, но вскоре увидел подле большого топившегося камина кресло, а в нём – фигуру человека, который не сразу повернулся к нему.
Однако одно существо тотчас же заметило мальчика. Возле кресла на полу лежала огромная меделянская собака, почти такая же большая, как лев. Она медленно и величаво поднялась и подошла к маленькому Цедди.[5]
Человек, сидевший в кресле, сказал:
– Доугаль, назад!
Но в сердце маленького лорда Фаунтлероя было так же мало страха, как и злости; всю жизнь он был храбрым мальчиком. Самым естественным образом он положил руку на ошейник большой собаки, и они вместе пошли вперёд. Доугаль шёл и, фыркая, обнюхивал своего нового знакомого.
– ЭТО ЛОРД ФАУНТЛЕРОЙ, МИССИС МЕЛЛОН, – СКАЗАЛ ОН
Тогда граф поднял глаза. Цедрик увидел высокого старика с густыми белыми волосами и бровями; его нос, походивший на орлиный клюв, сидел между впалыми сердитыми глазами. Граф же увидел грациозную детскую фигурку в чёрном бархатном костюме с кружевным воротником, прелестные локоны, окружавшие смелое личико, и глаза, которые встретили его взгляд невинным приветливым взглядом. Если замок походил на дворец из волшебной сказки, то сам маленький лорд Фаунтлерой казался волшебным принцем, хотя он этого и не подозревал, и был образчиком довольно здорового, крепкого маленького волшебника. В гордом сердце старого графа внезапно шевельнулось чувство торжества и радости, когда он увидел, каким сильным и красивым мальчиком оказался его внук, как прямо и смело смотрел он, положив руку на шею большой собаки. Угрюмому старику понравилось, что в ребёнке не было ни проблеска застенчивости или страха, что он ничуть не испугался ни громадной собаки, ни его самого.
Цедрик смотрел на него совершенно так же, как на привратницу подле ворот замка или на экономку. Он близко подошёл к нему и спросил:
– Это вы – граф? Я ваш внук, знаете, тот самый, которого привёз мистер Гавишем. Я – лорд Фаунтлерой. – Он протянул ручку, думая, что этого требует вежливость, когда здороваешься даже с графами. – Я надеюсь, вы здоровы, – продолжал он самым дружелюбным тоном. – Я очень рад видеть вас.
Граф пожал маленькую руку, и его глаза странно заблестели; он с первой минуты так удивился, что безмолвно смотрел на живописную маленькую фигурку из-под своих косматых бровей, оглядывая её с головы до ног.
– Ты рад меня видеть, да? – спросил он.
– Да, – ответил лорд Фаунтлерой, – очень.
Подле кресла стоял стул, и Цедди уселся на него. Это был стул с большой спинкой и довольно высокий. Ножки ребёнка не доходили до пола, но, по-видимому, ему было вполне удобно и ловко, и он внимательно, но вместе с тем скромно посматривал на своего важного родственника.
– Я не знал, какой вы, – заметил он. – На пароходе, лёжа в койке, я всё раздумывал, походите ли вы на моего отца.
– Похожу? – спросил граф.
– Видите ли, – ответил Цедрик, – когда он умер, я был ещё очень мал и, вероятно, плохо помню его наружность, но, право, мне кажется, что вы не похожи на него.
– Тебе это неприятно? – подсказал дед.
– О нет, – вежливо ответил Цедрик. – Конечно, каждому хочется видеть человека, похожего на его отца, но ему понравится наружность деда, хотя бы он и не походил на его отца. Ведь вы сами знаете, как всегда восхищаешься родственниками.
Граф откинулся на спинку кресла и пристально посмотрел на мальчика. Нельзя сказать, чтобы старый лорд очень восхищался своими родными. Почти всё свободное время он употреблял на ссоры с ними, выгонял их из дома, придумывал для них самые обидные прозвища, и они всей душой ненавидели его.
– Всякий мальчик любит своего деда, – продолжал лорд Фаунтлерой, – особенно деда такого доброго, как вы.
В глазах старого графа опять блеснул странный луч.
– О, – сказал он, – разве я был добр к тебе?
– Да, – весело ответил маленький лорд. – Я вечно буду благодарен вам за Бриджет, лоточницу и Дика.
– Бриджет? – вскрикнул граф. – Дик? Лоточница?
– Вы дали для них деньги, – объяснил Цедрик, – деньги, которые попросили мистера Гавишема подарить мне, если мне понадобятся они.
– Ага, – произнёс старый лорд. – Понимаю, понимаю! Ты говоришь о деньгах, которые мог истратить как тебе угодно. Что же ты купил себе на них? Мне хотелось бы послушать об этом.
Он сдвинул косматые брови и пристально посмотрел на мальчика. Ему было очень любопытно узнать, какие удовольствия доставил себе его внук.
– О, – сказал лорд Фаунтлерой, – может быть, вы не знаете ничего о Дике, лоточнице и Бриджет? Ведь я забыл, что вы живёте так далеко от них. Они были моими близкими друзьями, и, видите ли, у Микэля сделалась лихорадка.
– Кто этот Микэль? – спросил граф.
– Микэль – муж Бриджет, и у них были большие неприятности. Вы знаете, как приходится плохо человеку, когда он болен, не может работать и ему нужно содержать двенадцать детей? Бриджет приходила к нам в дом и часто плакала. И вот в тот самый вечер, когда у нас был мистер Гавишем, она сидела на кухне и плакала, потому что им почти что нечего было есть и они не могли заплатить за квартиру. Я пошёл поговорить с ней. Тогда мистер Гавишем послал за мной и сказал, что вы ему дали денег для меня. А я опять побежал как можно скорее на кухню и отдал деньги Бриджет. И всё устроилось, и Бриджет едва могла поверить своим глазам. Вот почему я так благодарен вам.
– А! – сказал граф своим низким голосом. – Это одно из удовольствий, которые ты доставил себе? Да? Что ты сделал ещё?
Доугаль, который уже давно подошёл к Цедрику и сидел подле него, несколько раз поворачивался и смотрел на мальчика, точно интересуясь разговором. Доугаль был важный пёс; казалось, он считал себя таким большим, что на всё в жизни смотрел серьёзно. Старый граф, хорошо знавший собаку, внимательно присматривался к ней. Доугаль обыкновенно не скоро знакомился, и граф удивлялся тому, как спокойно сидел этот громадный пёс, чувствуя прикосновение детской руки. Как раз в эту минуту меделян ещё раз внимательно и важно осмотрел маленького лорда и положил свою громадную львиную голову на его обтянутое бархатом колено. Маленькая ручка продолжала поглаживать нового друга.
– Вот ещё Дик, – сказал Цедрик. – Дик понравился бы вам, он такой настоящий. – Мальчик употребил американское словечко, которого граф не знал.
– Что это значит? – спросил он.
Лорд Фаунтлерой задумался. Он не мог хорошенько объяснить, что это значит. Он употребил слово «настоящий» в смысле похвалы и ещё потому, что Дик любил так говорить.
– Мне кажется, это значит, что он никого не обманет, – ответил Цедрик наконец, – или не прибьёт мальчика меньше себя ростом, а также что он чистит сапоги и чернит их так, что они блестят, как стекло. Он чистильщик сапог.
– И он один из твоих знакомых? – спросил граф.
– Он мой старинный друг, – ответил мальчик. – Не такой старинный, как мистер Гоббс, но тоже очень старый. Он подарил мне одну вещь как раз перед отходом парохода.
Цедрик засунул руку в карман, вынул оттуда аккуратно сложенный красный лоскут и с нежной гордостью развернул его. Граф увидел шёлковый красный платок с большими лиловыми подковами и лошадиными головками.
– Вот что он мне подарил, – сказал маленький лорд. – Я храню платок; его можно носить на шее или просто так, в кармане. Он купил его на первые деньги, которые заработал после того, как я выкупил его от Джека и принёс ему новые щётки. Платок этот – подарок на память. На часах мистера Гоббса я сделал надпись: «Когда вы взглянете на них, то вспомните обо мне». Когда же я смотрю на платок, то всегда вспоминаю Дика.
Трудно описать чувства его сиятельства графа Доринкоурта. Старого лорда нелегко было изумить, так как он видел на свете многое. Но перед ним очутилось до того необыкновенное существо, что он чуть не задохнулся от неожиданности. Он никогда не любил детей. Его так занимали собственные удовольствия, что у него не хватало времени любить их.
Когда его сыновья были маленькими, он обращал на них мало внимания, хотя и считал отца Цедрика очень красивым и сильным мальчиком. Себялюбивый граф не умел наслаждаться отсутствием себялюбия в других. Он не знал, как может быть нежен, привязан и верен добрый маленький ребёнок, какие хорошие чувства бывают у него. Он всегда считал всякого не воспитанного в строгости мальчика неприятным, себялюбивым, жадным и шумным зверьком. Его собственные сыновья раздражали и сердили своих учителей и воспитателей. И ему казалось, что он не слышал жалоб на младшего только потому, что этого мальчика мало кто замечал.
Ему и в голову не приходило, что он может полюбить внука. Он послал за Цедриком только из гордости. Раз мальчику предстояло со временем занять его место, он не хотел, чтобы владельцем его имений и замков сделался смешной, невоспитанный человек. Он был убеждён, что Цедрик, живя в Америке, станет неотёсанным, смешным существом, похожим на обезьяну.
У него не было расположения к мальчику, он надеялся только, что его внук окажется не особенно некрасивым и не слишком глупым. Старшие сыновья доставили ему столько неприятностей. И он так сердился на капитана Эрроля за его брак с американкой, что не ждал и от внука ничего хорошего.
Когда лакей доложил о лорде Фаунтлерое, граф почти со страхом взглянул на него. Именно из-за этого чувства боязни он приказал прислать к нему мальчика одного. Из гордости он не хотел, чтобы другие видели его разочарование. Поэтому его упрямое старое сердце сильно забилось, когда Цедди подошёл к нему лёгкой походкой, бесстрашно положив руку на шею громадной собаки. Даже в лучшие минуты граф никогда не надеялся, что его внук окажется таким привлекательным. Он не предполагал, чтобы у американки, которую он ненавидел, мог быть красивый бесстрашный сынок.
Потом они начали разговаривать, и граф удивлялся всё больше и больше. Все боялись его, и он думал, что внук тоже почувствует себя с ним неловко, но Цедрик не боялся графа. Он не был неприятно развязен, а просто доверчиво и дружески разговаривал со стариком, вовсе не стесняясь его. Граф ясно видел, что маленький мальчик принимает его за друга, говорит с ним доверчиво и вполне откровенно.
Когда маленький гость уселся на высокий стул и заговорил так мило и просто, лорду стало ясно, что Цедди не сомневается в любви деда, что ему никогда и в голову не приходило опасаться неласкового обращения со стороны этого высокого старика с суровым лицом. Он по-своему, по-детски, хотел понравиться деду и занять его.
И старого, сурового, жестокого и корыстолюбивого человека тронула доверчивость ласкового ребёнка. Ему было приятно встретить хоть одно существо, которое не сторонилось его, не видело дурных, недобрых сторон его характера, смотрело на него ясным, наивным взглядом, хотя бы этим существом и оказался мальчик в чёрном бархатном костюме.
Итак, старик откинулся на спинку кресла и позволил своему маленькому гостю рассказывать о себе. Слушая, он смотрел на него, и его глаза светились. Лорд Фаунтлерой охотно отвечал на все вопросы деда и болтал спокойно. Он рассказал ему о Дике и Джеке, о лоточнице и мистере Гоббсе. Он описал республиканские митинги, их великолепие, знамёна, транспаранты, факелы и ракеты. В разговоре он коснулся праздника Четвёртого июля, революции и только начал говорить с большим увлечением, как вдруг о чём-то вспомнил – и внезапно остановился.
– В чём дело? – спросил дедушка. – Почему ты не продолжаешь?
Маленький лорд беспокойно задвигался на стуле. Граф ясно увидел, что мальчика смутила какая-то неожиданная мысль.
– Я подумал, может быть, вам неприятно всё, что я говорю? – ответил он. – Может быть, кто-нибудь из ваших участвовал в войне? Я забыл, что вы англичанин.
– Можешь продолжать, – сказал лорд. – Никто из моих близких не участвовал в войне. Но ведь ты тоже англичанин.
– О нет, – быстро возразил Цедрик, – я американец.
– Ты англичанин, – угрюмо повторил граф. – Твой отец был англичанином.
Его забавлял этот спор, но Цедрику было не до смеха. Он почувствовал, что вспыхнул до корней волос.
– Я родился в Америке, – сказал он, – а если человек родился в Америке, он американец. Извините, – серьёзно и деликатно прибавил он. – Извините, что я противоречу вам, но мистер Гоббс говорит, что, если бы началась новая война, мне пришлось бы быть на стороне Америки.
Граф слегка засмеялся; это был угрюмый, короткий смех.
– И ты был бы на стороне Америки? Да? – спросил он.
Он ненавидел Америку и американцев, но ему было смешно видеть, как серьёзно и с каким увлечением говорит этот маленький патриот. В то же время он думал, что такой хороший американец мог со временем сделаться отличным англичанином.
Они не успели хорошенько поговорить о революции; к тому же маленький лорд чувствовал, что неловко возвращаться снова к этой теме. Подали обед.
Цедрик соскочил со стула и подошёл к своему важному деду. Он посмотрел на его распухшую от подагры ногу.
– Хотите, я помогу вам? – вежливо предложил он. – Вы знаете, вы могли бы опереться на меня. Как-то раз мистер Гоббс ушиб ногу. Картофельный бочонок свалился на неё, и тогда он опирался на мою руку.
Высокий лакей чуть было не улыбнулся, подвергнув себя опасности лишиться расположения графа и места. Это был аристократический слуга, который всегда жил в знатных домах и никогда не улыбался; он чувствовал, что унизил бы себя, что сделался бы самым обыкновенным лакеем, если бы позволил себе улыбнуться. Но тут это чуть было не случилось; однако он спасся от опасности, уставив глаза на очень безобразную картину, которая висела над самой головой графа.
Граф с головы до ног оглядел своего маленького смелого родственника.
– А ты думаешь, что ты мог бы поддержать меня? – спросил он.
– Думаю, что мог бы, – ответил Цедрик. – Я силён, и потом, мне уже семь лет. Вы могли бы одной рукой опираться на палку, а другой – на меня. Дик говорит, что для семилетнего мальчика у меня достаточно хорошие мускулы.
Он сжал кулак и, согнув руку в локте, придвинул его к плечу, чтобы граф увидел мышцы, которые так расхваливал Дик. В эту минуту лицо Цедди было таким серьёзным и важным, что слуге пришлось опять уставиться на картину.
– Хорошо, – сказал граф, – попробуй.
Цедрик подал ему палку и стал помогать подняться с места. Обыкновенно эту обязанность исполнял слуга, и старик жестоко бранил его, чувствуя сильную боль. Вообще граф не был вежливым человеком, и очень часто лакеи, подходя к нему, дрожали от страха всем телом под своими блестящими ливреями.
Но в этот вечер он не бранился, хотя его нога жестоко болела. Граф решился воспользоваться услугами внука. Он медленно поднялся и положил руку на маленькое плечико, мужественно подставленное ему. Маленький лорд осторожно шагнул вперёд, глядя вниз на больную ногу деда.
– Ничего, опирайтесь на меня, – сказал он ободряющим тоном. – Я пойду очень медленно.
Граф решился на опыт. Если бы его поддерживал слуга, он меньше опирался бы на палку, чем на его руку. Между тем опыт должен был состоять в том, чтобы мальчик почувствовал тяжесть его тела. Маленькому лорду было действительно тяжело, и через несколько шагов его личико страшно раскраснелось, а сердце забилось очень быстро, но он напряг все силы, помня о своих мышцах и о похвалах Дика.
– Не бойтесь, опирайтесь на меня, – задыхаясь, прошептал он. – Я доведу вас, если… если… это не очень далеко.
До столовой было недалеко, но Цедрику показалось, что они идут бесконечно долго. Рука на его плече делалась всё тяжелее с каждым шагом. Личико мальчика краснело всё сильнее, дыхание становилось короче, но он и не подумал отказаться вести старика. Цедди напрягал свои детские мышцы, высоко держал голову и старался ободрить сильно хромавшего графа.
– Вам очень больно становиться на эту ногу? – спросил он. – Вы не пробовали класть её в горячую воду с горчицей? Мистер Гоббс ставил ногу в такую ванну. Вот, говорят, арника также очень помогает.
За стариком и мальчиком медленно шагала большая собака, за ней шёл высокий лакей. Несколько раз он с очень странным выражением смотрел на маленькую фигурку мальчика, который собирал все свои силы и так охотно и кротко выносил тяжесть руки графа. На лице старого лорда тоже появилось непривычное выражение, когда он взглянул на раскрасневшиеся щёчки Цедрика.
Наконец они вошли в столовую, и Цедрик увидел, что она очень велика и нарядна. Слуга, стоявший за креслом во главе стола, во все глаза смотрел на них.
Они подошли к стулу. Рука отпустила плечо Цедди, и граф уселся.
Цедрик вынул платок Дика и вытер лоб.
– Какой жаркий вечер, правда? – заметил он. – Может быть, вам приятно, чтобы топился камин, так как… так как у вас болит нога, но мне немножко жарко.
Он так боялся обидеть своего старого деда, ему так не хотелось дать ему понять, что поддерживать огонь в камине летом вряд ли нужно.
– Я думаю, ты устал, – сказал граф.
– О нет, – ответил маленький лорд. – Мне не было трудно, мне просто стало немножко жарко. Ведь летом всем бывает жарко.
И он очень сильно потёр ярким платком свои влажные кудри. Его стул стоял в другом конце стола, как раз напротив места деда. Это было кресло с гербом, сделанное для взрослого человека, и всё, что до сих пор видел Цедди, – большие комнаты с высокими потолками, массивная мебель, рослый слуга, большая собака, сам граф, – всё-всё было так велико, что мальчик почувствовал себя совсем крошечным. Но это его не смущало. Он и прежде никогда не считал себя ни большим, ни важным и охотно мирился с тем, что подавляло его.
Может быть, ещё никогда он не казался таким маленьким, как сидя на высоком кресле в конце стола. Несмотря на своё одиночество, граф жил пышно. Он любил обеденный ритуал и всегда обедал очень церемонно. Цедрик смотрел на него через стол, заставленный блестящим великолепным хрусталём и фарфором; то и другое ослепляло его, не привычного к роскоши. Посторонний человек, заглянув в столовую, улыбнулся бы при виде странной картины: в роскошной комнате прислуживали молчаливые ливрейные лакеи; канделябры горели ярко; серебро и фарфор блестели; на одном конце стола сидел суровый граф, а семилетний мальчик помещался против него.
Обед был всегда очень важным делом для графа и не менее серьёзным делом для повара, в особенности если его сиятельство оставался недоволен или не чувствовал аппетита. Но в этот вечер аппетит графа, казалось, стал лучше обыкновенного, может быть потому, что ему было о чём подумать кроме вкуса кушаний и соусов. Внук заставлял его задумываться. Дед всё время смотрел на мальчика через стол, сам говорил мало, но расспрашивал его.
Граф никогда не думал, чтобы рассказы ребёнка могли занять его. Между тем лорд Фаунтлерой изумлял и вместе с тем забавлял его. Кроме того, он помнил, как сильно опиралась его тяжёлая рука на детское плечо, испытывая мужество и терпение ребёнка. Старику было приятно, что внук не стал жаловаться и, по-видимому, ни на минуту не пожелал отказаться от предложенной им деду услуги.
– Скажите, вы не всегда носите вашу графскую корону? – почтительно спросил маленький лорд.
– Нет, – с суровой усмешкой ответил граф, – она мне не идёт.
– А вот мистер Гоббс уверял, что вы всегда бываете в ней, – заметил Цедди. – Впрочем, подумав, он сказал, что вы, вероятно, её снимаете, когда хотите надеть шляпу.
– Да, – ответил граф, – время от времени я её снимаю.
В это время один из лакеев отвернулся и кашлянул в руку.
Цедрик первым окончил обедать. Откинувшись на спинку кресла, он осмотрел столовую и сказал:
– Вы должны гордиться вашим домом. Он так хорош и красив. Я никогда не видывал ничего лучше. Впрочем, конечно, мне только семь лет, и я видел немногое.
– И ты думаешь, я должен гордиться им? – спросил граф.
– Я думаю, каждый гордился бы им, – ответил маленький лорд. – Если бы это был мой дом, я бы им гордился. И здесь всё так красиво. Парк, деревья! Они так хороши, и их листья так шелестят!
Тут он замолчал на мгновение и пристально посмотрел через стол.
– Это очень большой дом для двух людей, правда? – сказал он.
– Он достаточно велик для двоих, – ответил граф. – Ты находишь, что он слишком велик?
Маленький лорд не сразу ответил.
– Я только подумал, – сказал он наконец, – что, если в нём поселятся двое людей, не дружных между собой, им будет скучно.
– А как ты думаешь, я буду хорошим товарищем? – спросил граф.
– Да, – ответил Цедрик, – думаю, да. Мы с мистером Гоббсом были очень дружны. После Дорогой он был моим лучшим другом.
Косматые нависшие брови графа быстро сдвинулись.
– Кто это – Дорогая?
– Моя мама, – сказал маленький лорд негромким спокойным голосом.
Может быть, он немножко устал, так как приближалось время, в которое он ложился спать. После волнений последних дней Цедди не мог не устать, а чувство усталости навеяло на него сознание одиночества. Вдобавок он вспомнил, что в этот вечер не заснёт дома и что на него не взглянут любящие глаза его лучшего друга.
Действительно, мальчик и его мать всегда были друзьями. Он невольно думал о ней, и чем больше думал, тем меньше хотелось ему разговаривать. К концу обеда граф заметил на его лице лёгкую тень грусти. Но Цедрик мужественно сдерживался. Когда они пошли обратно в библиотеку, высокий лакей шёл по одну сторону своего господина, но рука графа опять опиралась на плечо внука, хотя теперь уже не так сильно.
Слуга ушёл. Они остались одни. Цедрик сел на ковёр перед камином подле Доугаля. Несколько минут он молча поглаживал уши собаки и смотрел на огонь.
Граф наблюдал за ним. Задумчивые глаза мальчика пристально глядели в камин, и он раза два слегка вздохнул. Граф всё время молчал.
– Фаунтлерой, – сказал он наконец, – о чём ты думаешь?
Маленький лорд поднял глаза и мужественно постарался улыбнуться.
– Я думал о Дорогой, – сказал он. – И… и, кажется, мне лучше встать и походить взад и вперёд по комнате.
Он действительно поднялся, засунул руки в карманчики и стал прогуливаться из угла в угол. Его глаза ярко блестели, он сильно сжимал губы, но не опускал головы и ходил твёрдым шагом. Доугаль лениво задвигался, посмотрел на него, потом встал и подошёл к ребёнку. Фаунтлерой вынул одну руку из кармана и положил её на голову собаки.
– Доугаль – славная собака, – сказал он. – Он мой друг. Он знает, что я чувствую.
– А что ты чувствуешь? – спросил граф.
Ему было не по себе при виде того, как маленький человек боролся с нахлынувшей на него тоской, но графу нравилось, что он старался твёрдо выносить печаль.
– Поди сюда, – сказал старик.
Фаунтлерой подошёл к деду.
– Я никогда ещё не уезжал из дома, – сказал мальчик. – Странно чувствуешь себя, когда приходится всю ночь провести в чужом замке вместо собственного дома. Но Дорогая не очень далеко от меня. Она сказала, чтобы я помнил это, и… и ведь мне уже семь лет… и я могу смотреть на её карточку.
Он опустил руку в карман и вынул маленький, обтянутый лиловым бархатом футляр.
– Вот футляр, – сказал мальчик. – Видите, нужно нажать пружину, тогда он открывается; карточка внутри.
Он совсем близко подошёл к большому креслу и прислонился к его ручке, а также к руке старика так доверчиво, точно дети всегда опирались на неё.
– Вот она, – сказал он, когда футляр открылся. Он с улыбкой поднял глаза.
