Фрэнсис Элиза Ходжсон Бёрнетт
Приключения маленького лорда

Граф сдвинул брови; ему не хотелось видеть портрета, но он невольно посмотрел на него. Из футляра глянуло красивое, молодое лицо, похожее на лицо мальчика, который стоял подле его кресла.

– Тебе кажется, что ты очень её любишь? – спросил он.

– Да, – ответил маленький лорд кротко и вместе с тем твёрдо. – Да, я люблю её. Видите ли, мистер Гоббс был моим другом. Дик, Бриджет, Мэри и Микэль тоже мои друзья, но Дорогая самый мой близкий друг, и мы всегда всё говорим друг другу. Мой отец оставил её мне, чтобы я заботился о ней. Когда я вырасту, я буду работать и зарабатывать для неё деньги.

– А что ты думаешь делать? – спросил дед.

Маленький лорд соскользнул вниз на ковёр и уселся на нём, по-прежнему держа в руке открытый футляр. Несколько минут он, казалось, усиленно размышлял.

– Я думаю, что мог бы торговать вместе с мистером Гоббсом, – сказал он, – но мне хотелось бы стать президентом.

– Вместо этого мы пошлём тебя в палату лордов, – заметил дед.

– Хорошо, – ответил маленький лорд. – Если уж мне не удастся быть президентом и если это хорошее дело, мне всё равно. Торговать в бакалейной лавке иногда скучно.

Он долго сидел молча, пристально глядя в огонь, может быть, думая о том, кем он станет, когда вырастет.

Граф молчал. Он откинулся на спинку кресла и смотрел на мальчика. Множество странных, совершенно новых мыслей приходило в голову старого лорда. Доугаль растянулся и заснул, положив голову на громадные лапы.

Приблизительно через полчаса в библиотеку ввели Гавишема. Когда он вошёл, в большой комнате было тихо. Граф всё ещё сидел, прислонившись к спинке кресла. Завидев адвоката, он шевельнулся и осторожно поднял руку, точно останавливая его; по-видимому, он против воли сделал это движение. Расположившись на ковре подле большой собаки, лорд Фаунтлерой безмятежно спал, положив свою курчавую голову на руку.

Глава VI
Граф и его внук

На следующее утро маленький лорд (он не проснулся, когда его накануне отнесли в детскую) прежде всего услышал потрескивание дров в камине и шёпот двух голосов.

– Смотрите, Доусон, ничего не говорите ему, – сказал кто-то. – Он не знает, почему она не будет жить с ним в одном доме, и от него хотят скрыть это.

– Уж если его сиятельство приказал, – ответил другой голос, – придётся молчать. Но, простите меня, сударыня, я скажу по совести (а по совести может говорить всякий – и служанки, и не служанки), что жестоко было разлучить бедную прелестную женщину с её ребёнком. Какой он хорошенький, настоящий маленький лорд! Вчера вечером Джемс и Томас оба сказали, что они никогда не видывали мальчика с такими вежливыми манерами, такого участливого. По их словам, он, сидя за столом, разговаривал с графом, точно это был его лучший друг с ангельским характером, а не его сиятельство лорд, от криков которого подчас кровь стынет в жилах. И какой хорошенький! Вчера вечером меня и Джемса позвали в библиотеку и приказали отнести его в детскую. Право, я никогда не видывала ничего лучше этого мальчика с его невинным румяным личиком. Головкой он опирался на плечо Джемса, и его вьющиеся блестящие волосики так и рассыпались. Право, более милой, привлекательной картины вы никогда бы не увидели. И мне кажется, его сиятельство лорд заметил это, он посмотрел на мальчика и сказал Джемсу: «Смотрите не разбудите его».

Цедрик задвигался на подушке, повернулся и открыл глаза.

В детской, обтянутой светлым цветастым ситцем, всё выглядело весело и светло. В камине горел огонь. Сквозь увитое плющом окно в комнату вливался свет. К Цедди подошли миссис Меллон, домоправительница, и женщина средних лет с добрым спокойным лицом.

– Здравствуйте, мой лорд, – сказала миссис Меллон. – Хорошо ли вы спали?

Маленький лорд потёр глаза и улыбнулся:

– Здравствуйте! А я не знал, что лежу тут.

– Когда вы заснули, вас отнесли наверх, – продолжала домоправительница. – Это ваша спальня. А вот это Доусон, она будет ухаживать за вами.

Фаунтлерой сел в кроватке и протянул руку Доусон, как накануне графу.

– Как вы поживаете, милостивая государыня? – сказал он. – Я очень благодарен, что вы пришли позаботиться обо мне.

– Вы можете называть её просто Доусон, мой лорд, – с улыбкой сказала миссис Меллон. – Она привыкла к этому.

– Мисс Доусон или миссис Доусон? – спросил Цедрик.

– Просто Доусон, мой лорд, – сказала сиявшая Доусон. – Боже, благослови ваше доброе маленькое сердечко. Не называйте меня ни мисс, ни миссис. Не угодно ли вам теперь встать и позволить Доусон одеть вас, а потом принести вам ваш завтрак?

– Благодарю вас. Я много лет тому назад выучился одеваться сам, – ответил Фаунтлерой. – Меня выучила Дорогая. Дорогая – это моя мама. У нас была только Мэри, и она делала всё-всё: шила, стирала, словом, всё; поэтому, конечно, не следовало ещё больше беспокоить её. Я могу тоже сам принять ванну, если вы будете так добры и дадите мне простыню.

Доусон и домоправительница переглянулись.

– Она сделает всё, что вы пожелаете, – сказала миссис Меллон.

– Уж конечно, – поддакнула своим добродушным голосом Доусон. – Если лорду угодно, пусть себе одевается сам. А я буду стоять подле него на всякий случай.

– Благодарю вас, – ответил Цедрик. – Знаете, иногда бывает так трудно сладить с пуговицами, и тогда приходится просить кого-нибудь помочь мне.

Цедди решил, что Доусон очень добра. И раньше, чем окончилось купание и одевание, они сделались задушевными друзьями. От няни Цедрик узнал многое. Например, что муж Доусон был солдатом и погиб во время битвы, что её сын, матрос, много лет странствовал и теперь опять отправился в далёкое плавание, что он видел пиратов, людоедов, китайцев и турок, что он привозил домой странные раковины и куски кораллов, которые Доусон предложила Цедди показать, так как многие из её сокровищ хранились у неё в сундуке. Всё это было очень интересно. Узнал он также, что Доусон всю жизнь смотрела за маленькими детьми, что теперь она приехала из большого имения в другой части Англии, где ей приходилось смотреть за хорошенькой маленькой девочкой, которую звали леди Гвайнет Воунг.

– Она немножко родственница вашей милости, – заметила Доусон, – и, может быть, вы её увидите.

– Вы думаете, увижу? – спросил Фаунтлерой. – Мне это было бы приятно. Я никогда не играл с девочками, но люблю смотреть, как они играют.

Он прошёл в соседнюю комнату и удивился, увидев, как она велика, и узнав, что дальше есть ещё комната, которая, по словам Доусон, тоже принадлежала ему. В эту минуту он снова почувствовал себя очень-очень маленьким. Это было до того странное чувство, что, садясь за стол завтракать, Цедди сказал о нём Доусон.

– Как странно, что такой маленький мальчик, как я, – тревожно заметил он, – будет жить в таком большом дворце и что у него много больших комнат. Вы не находите, что это странно?

– О нет, – сказала Доусон. – Вы просто ещё не привыкли, вот и всё; но это скоро пройдёт, и вам здесь понравится. Знаете, это прекрасный замок.

– Да, он очень хорош, – со вздохом сказал Фаунтлерой. – Только мне всё это нравилось бы гораздо больше, если бы я не так тосковал по Дорогой. Я всегда завтракал с нею по утрам, клал сахар в её чашку, наливал сливки в её чай и подавал ей поджаренный хлеб. Это было так приятно и весело.

– Ну, – успокоительно сказала Доусон, – вы будете видаться с ней каждый день; и подумайте, как много нужно будет вам сказать ей. Погодите немножко; походите, посмотрите на всё, что тут есть: на собак, на конюшню и на лошадей, которые стоят в ней. Я знаю, одна из них вам наверно понравится.

– Да! – вскрикнул Фаунтлерой. – Я очень люблю лошадей. Мне нравился Джим. Так звали лошадь, которая возила фургон мистера Гоббса. Джим – красивая лошадь, когда он не грязный.

– Посмотрите, – сказала Доусон, – здешнюю конюшню. Ах, боже мой, вы даже не заглянули в соседнюю комнату!

– А что там такое? – спросил Цедрик.

– Прежде окончите завтрак, потом увидите, – заметила Доусон.

Понятно, в Цедрике заговорило любопытство, и он стал усердно завтракать. Ему казалось, что в соседней комнате окажется что-нибудь интересное: Доусон говорила с таким многозначительным, таинственным видом!

– Теперь, – сказал он через несколько минут, соскальзывая со стула, – с меня довольно. Могу я пойти и посмотреть?

Доусон кивнула головой и посторонилась, её лицо стало ещё таинственнее и многозначительнее.

Когда она открыла дверь, Цедди остановился на пороге и с удивлением огляделся кругом. Он ничего не сказал, только засунул руки в карманчики и покраснел до корней волос.

Он вспыхнул от волнения и удивления. Действительно, соседняя комната могла поразить всякого ребёнка.

Она была велика и показалась Цедрику ещё лучше остальных, только в другом роде. В ней стояла не такая старинная и тяжёлая мебель, как в библиотеке и залах внизу. Драпировка, ковры и стены были светлее. Цедди увидел шкафы с книжками и столы с различными игрушками и играми. Те и другие были так же хороши, как те чудные вещи, которыми он, бывало, любовался сквозь окна магазинов в Нью-Йорке.

– Можно сказать, что это комната какого-то счастливца-мальчика, – немного задыхаясь, заметил он. – Чьи это вещи?

– Пойдите и осмотрите их, – сказала Доусон. – Всё это ваше.

– Моё! – закричал он. – Моё! Почему моё? Кто подарил мне всё это? – Он бросился вперёд с весёлым криком. Право, всё это было так хорошо, что Цедди с трудом верил своим глазам. – Это дедушка, – сказал он, и его глаза загорелись, как звёзды. – Уж я знаю, что это дедушка.

– Да, игры, игрушки и книги подарил вам его сиятельство, – сказала Доусон. – И если вы не станете скучать, а будете наслаждаться и веселиться целый день, он даст вам всё, чего вы пожелаете.

Прошло необыкновенно интересное утро. Цедди нужно было посмотреть столько разных вещей, сделать столько открытий. Каждая новинка так поглощала его, что он едва мог оторваться от неё и перейти к другой. И ему казалось странным, что всё это приготовили только для него, что ещё раньше, когда он только готовился в Америке к отплытию, из Лондона приехали люди, принялись подготавливать его комнаты и привезли для него книги и игрушки, которые должны были заинтересовать его.

– Ну знаете ли вы другого мальчика, – спросил он Доусон, – у которого был бы такой добрый дедушка?

На мгновение на лице Доусон появилась неуверенность. Она была не особенно высокого мнения о его сиятельстве старом графе. В доме графа няня провела немного дней, но уже слышала от других слуг о капризах старика.

– Право, из всех злых, резких, капризных стариков, у которых мне приходилось служить, он самый злой, самый нестерпимый, – сказал ей высокий лакей.

Тот же самый лакей (его звали Томас) повторил в людской разговор графа и мистера Гавишема перед отплытием адвоката в Америку.

– Пусть он делает всё, что хочет. Поставьте в его комнату множество игрушек, – сказал старый граф. – Дайте ему всё, что может его занять и позабавить. Тогда, поверьте мне, он очень скоро позабудет о матери. Занимайте его, наполняйте его ум новыми мыслями, и нам не придётся беспокоиться. Все маленькие мальчики на один лад.

Графу очень хотелось, чтобы Цедди забыл миссис Эрроль, а потому ему не могло понравиться, что у мальчика сказывался настойчивый характер. Граф плохо спал ночь и всё утро просидел один у себя в комнате, но в двенадцать часов, после второго завтрака, послал за внуком.

Цедрик сейчас же пошёл на зов. Весело подпрыгивая, побежал он вниз с широкой лестницы, и граф вскоре услышал его быстрые шаги в приёмной. Наконец дверь распахнулась, и в комнату вошёл Цедди с красными щеками и сияющими глазами.

– Я всё ждал, что вы пришлёте за мной, – сказал он. – Я уже давным-давно готов. Я так благодарен вам за прелестные вещи! Так благодарен вам! Я всё утро играл с игрушками.

– А! – произнёс граф. – Они нравятся тебе?

– Очень, очень, очень! Не могу сказать, до чего нравятся, – проговорил Фаунтлерой с личиком, сиявшим от восторга. – Одна игра – точно американский мяч, только надо играть на доске с чёрными и белыми деревянными гвоздями. Я старался выучить Доусон, но сперва она не вполне понимала; видите ли, она дама, а потому никогда не играла в американский мяч, и потом, может быть, я не совсем хорошо объясняю. Но вы знаете, как играют в эту игру? Да?

– Нет, – ответил граф. – Это что-то вроде крикета?

– Я никогда не видел, как играют в крикет, – сказал Фаунтлерой. – Зато мистер Гоббс много раз водил меня смотреть на игру в американский мяч. Это чудно хорошо. Так волнуешься! Хотите, я принесу мою игру и покажу её вам? Может быть, это вас займёт и заставит забыть боль в ноге? У вас очень болит она сегодня?

– Порядочно, – был ответ.

– Тогда вы, может быть, не забудете о боли? – тревожно спросил мальчик. – Может быть, вас побеспокоит игра? Как вы думаете, это займёт вас или вам будет неприятно?

– Пойди и принеси игру, – сказал граф.

Конечно, для графа было в новинку разговаривать с мальчиком и учиться играть с ним в игры, и это занимало его. Когда Цедрик вернулся с ящиком, на губах графа мелькнула улыбка, и его лицо оживилось.

– Можно пододвинуть этот стол к вашему креслу? – спросил маленький лорд.

– Позвони, чтобы пришёл Томас, – сказал граф. – Он перенесёт его.

– О, я могу это сделать сам, – предложил Фаунтлерой. – Он не очень тяжёлый.

– Отлично, – согласился дед, с улыбкой глядя на эти приготовления.

Мальчик был поглощён своим занятием. Он поднёс маленький столик к креслу деда, вынул игру из ящика и положил её на стол.

– Когда начинаешь играть, делается очень интересно, – сказал Цедрик. – Видите, та сторона, где чёрные гвозди, – ваша; та, где белые, – моя. Вот это первая луза, а это вторая, это третья, а вот эта луза – дом.

Он оживлённо объяснял подробности игры, показал, как следует бросать шар, и рассказал, как однажды при нём схватили мяч на лету. Было приятно видеть его грациозную фигуру, быстрые ловкие движения.

Когда наконец объяснения закончились и игра началась, граф невольно увлёкся. Его маленький партнёр вкладывал в игру весь пыл своего детского сердца. Весёлый смех Цедди при всяком хорошем ударе, его беспристрастное наслаждение своей удачей или удачей противника – всё это сделало бы весёлой и привлекательной любую игру.

Если бы за неделю перед этим кто-нибудь сказал графу Доринкоурту, что в это утро он забудет о своей подагре и смирит дурной характер ради детской игры с маленьким курчавым партнёром, он, конечно, рассердился бы. Между тем граф совершенно забылся. Но тут дверь отворилась, и Томас доложил о нежданном посетителе.

Гость, старый господин в чёрном сюртуке, был приходским священником. Его так поразило происходившее в библиотеке, что он слегка отшатнулся назад, подвергаясь опасности столкнуться с Томасом.

Надо сказать, что ни одна из обязанностей не казалась этому священнику, которого звали мистер Мордаунт, такой неприятной, как необходимость бывать в замке старого графа. Действительно, благородный лорд обыкновенно неприветливо встречал его. Он не любил заниматься благотворительностью и приходил прямо-таки в ярость, когда кто-нибудь из его фермеров оказывался в беде, заболевал и нуждался в помощи. Когда у него особенно сильно разыгрывалась подагра, он без всяких стеснений просил Мордаунта не надоедать ему и говорил, что его раздражают рассказы о бедняках и их несчастиях. Когда нога меньше беспокоила его, он бывал добрее и иногда давал священнику денег, но всегда смеялся над ним и страшно бранил всех жителей прихода, называя их лентяями и глупцами.

Вообще, в каком бы настроении ни был граф, его насмешливые слова заставляли Мордаунта чувствовать себя неловко и жалеть, что христианское смирение мешает ему ответить на резкость резкостью. В течение тех лет, которые мистер Мордаунт провёл в Доринкоуртском приходе, ему ни разу не случалось видеть, чтобы его сиятельство лорд по своей доброй воле сделал кому-нибудь добро или подумал о ком-нибудь, кроме себя.

На этот раз священник должен был поговорить с графом об очень важном деле и, подходя по аллее к дому, боялся своего посещения по двум причинам. Прежде всего, он знал, что граф уже много дней страдал от подагры и был в очень дурном настроении. Слухи об этом дошли до деревни. Их принесла туда одна из молодых служанок, навестившая свою сестру, которая торговала в лавочке вязальными спицами, бумажными нитками, мятными лепёшками и в придачу сообщала покупателям разные новости и сплетни. То, чего миссис Дибл не знала о замке и его обитателях, о фермах и их владельцах, о деревнях и их населении, право, не стоило и знать. О замке она могла рассказать многое, потому что её сестра, Джейн Шортс, занимала там место одной из главных горничных и была очень дружна с лакеем Томасом.

– И какие манеры у графа, – говорила миссис Дибл через прилавок, – и какие слова он употребляет! Мистер Томас сказал Джейн, что слуги еле выносят это. Ведь всего два дня тому назад он бросил в самого мистера Томаса блюдо с поджаренными гренками. И если бы жизнь в замке в других отношениях не была приятной и если бы остальные слуги не были милы, мистер Томас, конечно, сейчас же отказался бы от места.

И священник слышал всё это, потому что в деревенских коттеджах и в фермерских домах любили говорить о старом лорде. Сидя за чайным столом, фермерши охотно болтали со своими приятельницами о дурном обращении графа с прислугой.

Вторая причина казалась хуже. Это было нечто новое.

Кто не знал, как бесновался старый граф, когда его красивый сын Цедрик Эрроль женился в Америке на американке? Кто не знал, до чего жестоко обошёлся он с капитаном? Кому не было известно, что высокий весёлый молодой человек с доброй улыбкой (единственный из всей семьи графа, которого все любили) умер в бедности в чужой стране, не получив прощения от отца? Кто не знал, как ожесточённо ненавидел его сиятельство молодую жену капитана, как ему была противна мысль о её ребёнке, которого он не хотел видеть до тех пор, пока нe умерли его старшие сыновья? А потом всем было известно, что он без удовольствия, без малейшего чувства любви ожидал приезда внука, думая, что Цедди окажется неотёсанным, неловким, дерзким американским мальчишкой, который, вероятно, скорее опозорит своё имя, чем сделает ему честь.

Гордый, раздражительный старик воображал, что его мысли – тайна от всех. Он не предполагал, чтобы кто-нибудь смел угадывать их, а тем более говорить о том, что он чувствует и чего он боится. Но слуги наблюдали за ним, понимали выражение его лица, угадывали причины его дурного настроения и припадков мрачности и постоянно толковали об этом в людских комнатах. В то время как граф думал, что он недоступен для их понимания, Томас говорил Джейн, повару, буфетчику, горничным и другим лакеям, что, по его мнению, старик ещё больше обыкновенного злится, думая о сыне капитана.

– И поделом ему, – прибавлял Томас, – всё это его собственная вина. Чего он может ждать от ребёнка, воспитанного в бедности в этой Америке?

И вот, проходя под большими деревьями, мистер Мордаунт мысленно говорил себе, что накануне неизвестный мальчик приехал в замок и что, вероятно, самые худшие опасения графа оправдались. «Если же маленький американец привёл деда в отчаяние, – думал священник, – старик теперь в необыкновенной ярости и готов излить свою досаду и злобу на первого посетителя». А этим первым посетителем, по всей вероятности, будет сам Мордаунт!

Посудите же, как он удивился, услыхав через отворённую Томасом дверь прелестный звук детского смеха.

– Два! – крикнул возбуждённый ясный голосок. – Вышли – два!

Мордаунт оглядел кресло графа, табурет, больную ногу, маленький столик. Совсем близко к графу, прижимаясь к его плечу и здоровому колену, стоял маленький мальчик с раскрасневшимся лицом, глаза его сверкали от удовольствия.

– Два, – повторил мальчик. – На этот раз вам не посчастливилось, правда?

В эту минуту оба партнёра заметили, что кто-то вошёл в комнату.

Граф нахмурил косматые брови и огляделся. К своему ещё большему удивлению, мистер Мордаунт увидел, что, узнав его, граф не поморщился. Напротив, казалось, будто бы в эту минуту старик забыл о том, каким неприятным собеседником бывал иногда для него священник.

– А, – сказал лорд сухим тоном, однако довольно любезно подавая священнику руку. – Здравствуйте, Мордаунт. Вы видите, я нашёл себе новое занятие.

Он положил другую руку на плечо Цедрика. Может быть, в глубине его сердца шевелилась удовлетворённая гордость при мысли, что он может представить священнику такого наследника. Когда он слегка толкнул мальчика вперёд, в его глазах блеснула искра удовольствия.

– Это новый лорд Фаунтлерой, – сказал граф. – Фаунтлерой, это мистер Мордаунт.

Фаунтлерой посмотрел на господина в одежде священника и протянул ему руку.

– Я очень рад познакомиться с вами, сэр, – сказал он, припомнив, что мистер Гоббс всегда говорил эту фразу новым покупателям. Цедрик был уверен, что со священниками следует обращаться особенно любезно и вежливо.

Мистер Мордаунт на мгновение задержал в своей руке маленькую ручку и, улыбаясь, посмотрел в лицо ребёнка. С этого мгновения он полюбил его, впрочем, это чувство испытывали все, кто знакомился с ним. Не красота составляла главное очарование Цедди, в нём особенно привлекала доброта, благодаря которой все его слова, хотя бы самые странные и неожиданные, звучали мило и искренно. Глядя на Цедрика, мистер Мордаунт совсем позабыл о графе. На свете нет ничего сильнее доброго сердца, и это маленькое детское сердечко, казалось, разгоняло в комнате мрак и темноту, делая её светлой и весёлой.

– Я в восторге, что мог познакомиться с вами, лорд Фаунтлерой, – сказал священник. – Вы издалека приехали к нам. Очень многие будут довольны, когда узнают, что ваше путешествие обошлось счастливо.

– Да, это было долгое путешествие, – ответил Фаунтлерой, – но со мной была Дорогая – моя мама, и мне не было скучно. Человек никогда не чувствует себя одиноким, когда с ним его мать. И мы были на замечательно красивом пароходе.

– Садитесь, Мордаунт, – сказал граф.

Мордаунт сел. Он перевёл глаза с Фаунтлероя на графа.

– Можно от души поздравить ваше сиятельство, – сказал священник.

Но граф, очевидно, не хотел показывать своих чувств.

– Он очень похож на своего отца, – довольно сурово заметил лорд. – Надеюсь, он будет поступать лучше. – Помолчав, старик прибавил: – Ну, в чём дело сегодня, Мордаунт? Кто там в нужде?

Встреча с графом прошла лучше, чем ожидал Мордаунт, но он не сразу заговорил.

– Хигинс, – наконец ответил он. – Хигинс с дальней фермы. У него много горя. Прошлой осенью он сильно заболел и у его детей была скарлатина. Ему очень не посчастливилось. Он задолжал и не знает, чем заплатить за аренду. Управляющий Ньюк объявил, что, если он не внесёт денег за ферму, он должен убираться вон… Его жена больна, и вчера он пришёл ко мне с просьбой поговорить с вами о нём, упросить вас подождать. Он думает, что, получив отсрочку, он опять оправится.

– Все они думают так, – мрачно сказал граф.

Фаунтлерой шагнул вперёд. Он стоял между дедом и гостем и слушал внимательно. Хигинс заинтересовал его. Он раздумывал, много ли у него детей и сильно ли они страдали от скарлатины. Его широко открытые глаза пристально смотрели на мистера Мордаунта.

– Хигинс хороший человек, – сказал священник.

– Он дурной фермер, – ответил граф, – и, по словам Ньюка, всегда запаздывает с платой.

– Теперь он в горе, – попытался умилостивить графа священник. – Он очень любит жену и детей, а если их выгонят с фермы, они умрут с голода. Он не может дать им той пищи, в которой они нуждаются. После скарлатины двое его детей очень ослабели, и доктор прописал им вино и разные другие средства, которые Хигинс не в состоянии купить.

Фаунтлерой подошёл ближе.

– Так было с Микэлем, – заметил он.

Граф слегка вздрогнул.

– Я и забыл о тебе, – сказал он. – Я и забыл, что здесь в комнате – филантроп. Кто этот Микэль?^[6]

И в старых впалых глазах снова промелькнул свет странного удовольствия.

– Микэль – муж Бриджет, у него была лихорадка, – ответил маленький лорд. – Он не мог заплатить за дом и купить себе вина и разных других вещей. А вы дали мне денег, чтобы я помог ему.

Граф сдвинул брови; странное лицо сделалось у него, но, право, совсем не суровое. Он посмотрел на мистера Мордаунта.

– Уж не знаю, каким хозяином имения будет он, – заметил граф. – Я сказал Гавишему, чтобы он дал мальчику всё, чего тот пожелает, а ему, по-видимому, захотелось иметь деньги, чтобы раздавать их нищим.

– О, они не нищие, – с жаром возразил Фаунтлерой. – Микэль – превосходный каменщик. Они все работали.

– Да, – сказал граф, – они не нищие. Это превосходные каменщики, чистильщики сапог и продавщицы яблок!

Несколько мгновений он молча смотрел на мальчика. Дело в том, что ему в голову пришла новая мысль, и хотя, может быть, её вызвало не особенно благородное желание, мысль эта была недурная.

– Подойди сюда, – позвал он Цедрика.

Фаунтлерой подошёл к нему как можно ближе, стараясь не задеть за больную ногу.

– Что сделал бы ты в этом случае? – спросил его старый граф.

Надо сознаться, что мистер Мордаунт испытывал странное ощущение. Он провёл много лет в Доринкоурте, отлично знал богатых и бедных фермеров и крестьян деревни, честных и трудолюбивых – и нечестных и ленивых, а потому хорошо понимал, какую громадную силу делать добро или зло со временем получит маленький мальчик, который стоял перед ним, широко открыв большие тёмные глаза и засунув ручки в карманы. Может быть, уже скоро большая доля власти перейдёт к нему благодаря капризу гордого, себялюбивого человека. И если бы его юная душа была не проста и не великодушна, это было бы плохо не только для других, но и для него самого.

– Ну, что сделал бы ты в этом случае? – повторил граф.

Фаунтлерой доверчиво положил ручку на колено деда, как будто старик был самым его близким товарищем.

– Если бы я был очень богат, – сказал он, – и не такой маленький, я оставил бы его на ферме и дал бы ему всё, что нужно для детей. Но ведь я только маленький мальчик. – Потом через секунду его личико стало весёлым. – Вот вы можете сделать это всё. Правда? – прибавил он.

– Гм, – хмыкнул лорд, глядя на внука. – Вот что ты думаешь! – И, по-видимому, он не рассердился.

– Я хочу сказать, что вы всем можете помочь, – заметил Фаунтлерой. – Кто этот Ньюк?

– Мой управляющий, – ответил граф. – И некоторые из моих фермеров не слишком любят его.

– Вы напишете ему письмо? – спросил Фаунтлерой. – Принести вам перо и чернила? Я могу убрать игру со стола.

Очевидно, ему и в голову не пришло, что Ньюку позволят поступить недобро.

Граф некоторое время, ничего не говоря, смотрел на него.

– Ты умеешь писать? – спросил он наконец.

– Да, – ответил Цедрик, – но не очень хорошо.

– Убери всё это, – приказал лорд. – Принеси с моего письменного стола перо, чернила и лист бумаги.

Мордаунту стало ещё любопытнее. Ловко и проворно Цедрик исполнил приказание деда, и через несколько мгновений лист бумаги, большая чернильница и перо были на месте.

– Вот, – весело сказал Цедрик. – Теперь вы можете писать.

– Напишешь ты, – возразил граф.

– Я? – вскрикнул Фаунтлерой и вспыхнул. – А это будет годиться? Когда у меня нет словаря и никто не говорит мне, как пишется то или иное слово, я иногда делаю ошибки.

– Будет годиться, – ответил граф. – Хигинс не станет жаловаться на правописание. Я не филантроп, филантроп ты. Обмакни перо в чернила.

Фаунтлерой взял перо, обмакнул его в чернильницу, опёрся на стол и приготовился писать.

– Скажите, – спросил он, – что я должен написать?

– Можно так: «Не беспокойте Хигинса в настоящее время». И подпишись: «Фаунтлерой», – заметил граф.

Цедрик обмакнул перо в чернила и, положив руку как следует, начал писать. Дело шло медленно, мальчик вкладывал в него всю душу. Однако через некоторое время письмо было закончено, и он передал его деду, улыбаясь несколько тревожно.

– Как вы думаете, так хорошо? – спросил он.

Граф посмотрел на письмо, и уголки его рта слегка дрогнули.

– Да, – ответил он. – Хигинс останется вполне доволен. – И граф передал лист бумаги Мордаунту.

Вот что прочёл священник:

«Дорогой мистер Ньюк, пажалста не надо тыперь бизпокоить мистера Хигинса; вы обяжете этим

Уважащего вас Фаунтлероя».

– Мистер Гоббс всегда подписывался так, – сказал мальчик. – И я нахожу, что лучше прибавить «пажалста». Скажите, я правильно написал «бизпокоить»?

– В словаре это слово пишется немножко иначе, – ответил граф.

– Вот этого-то я и боялся, – заметил Цедрик. – Мне следовало спросить. Всегда так выходит со словами, в которых больше одного слога. Лучше смотреть в словаре. Это всегда вернее. Я перепишу письмо.

И он написал письмо начисто, из предосторожности спрашивая графа, как пишется то или другое слово.

– Удивительная вещь правописание, – сказал Цедрик. – Так часто слово пишется совсем иначе, чем ожидаешь. Я всегда думал, что «пожалуйста» пишется «пажалста», а вышло иначе! Или думаешь, что «милый» пишется «милай», а оказывается иначе! Право, иногда можно прийти в отчаяние.

Уходя, мистер Мордаунт унёс с собой письмо и кое-что ещё, а именно чувство надежды, которого прежде никогда не бывало после посещения замка Доринкоурт.

Он ушёл. Фаунтлерой проводил его до дверей, потом вернулся к деду.

– Могу я теперь пойти к Дорогой? – спросил мальчик. – Я думаю, она ждёт меня.

Граф немного помолчал.

– Прежде тебе нужно посмотреть на то, что приготовлено для тебя в конюшне, – сказал он. – Позвони.

– Я очень-очень благодарю вас. – При этих словах Фаунтлерой слегка вспыхнул. – Но я думаю, лучше конюшни посмотреть завтра. Я уверен, что она всё время ждёт меня.

– Отлично, – ответил граф. – Мы прикажем подать экипаж. – И он прибавил сухо: – Там для тебя стоит пони.

Фаунтлерой воскликнул:

– Пони! Чей же это пони?

– Твой, – ответил граф.

– Мой? – обрадовался мальчик. – Мой, как и те вещи наверху?

– Да, – сказал его дед. – Не хочешь ли посмотреть на него? Приказать привести сюда лошадку?

Щёки Цедрика всё краснели и краснели.

– Я никогда не думал, что у меня будет пони, никогда не думал. Как обрадуется Дорогая! Это вы дарите мне всё?

– Хочешь видеть лошадку? – повторил граф.

Маленький лорд глубоко вздохнул:

– Я хочу видеть её, но боюсь, что теперь у меня слишком мало времени.

– Ты думаешь, что тебе пора ехать к матери? Да? – спросил граф. – Ты думаешь, что этого нельзя отложить?

– Нет, – сказал Фаунтлерой, – она всё утро думала обо мне, а я – о ней.

– О, – воскликнул граф, – ты думал? Думал? Позвони!

В то время пока экипаж ехал по аллее под склонившимися ветвями, дед Цедди молчал. Но Фаунтлерой оживлённо говорил. Он пытался расспросить о пони. Какой он масти? Какого роста? Как его зовут? Что он больше всего любит есть? Сколько ему лет? Когда можно встать завтра, чтобы посмотреть его?