Фрэнсис Элиза Ходжсон Бёрнетт
Приключения маленького лорда

Глава III
Отъезд

В течение следующей недели Цедрику больше прежнего понравилось быть лордом. Ему трудно было свыкнуться с мыслью, что теперь он может исполнять почти все свои желания; кажется, сначала он совсем этого не сознавал, но наконец после нескольких разговоров с мистером Гавишемом Цедди понял, что он в состоянии исполнить все свои самые смелые желания, и принялся за это дело так просто и с таким наслаждением, что сильно позабавил адвоката. В течение недели, остававшейся до отъезда, Цедрик сделал множество самых необыкновенных вещей.

Адвокат долго помнил то утро, в которое они вместе пошли в центр города навестить Дика, а потом донельзя изумили лоточницу «древнего рода», явившись перед её лотком, сказав, что у неё будут палатка и печка, и дав ей деньги, которые показались ей необыкновенно большими.

– Мне придётся уехать в Англию и быть лордом, – мягко объяснил Цедрик. – И мне было бы неприятно вспоминать о ваших костях всякий раз, когда пойдёт дождик. У меня кости никогда не болят, поэтому, мне кажется, я не совсем понимаю, как больно это может быть; но я очень сочувствую вам и надеюсь, что вам сделается лучше.

– Это очень хорошая лоточница, – сказал он адвокату, когда они отошли от владелицы лотка, которая почти задыхалась от неожиданности и не могла поверить в своё великое счастье. – Раз, когда я упал и рассёк себе колено, она мне подарила яблоко. Я всегда это помнил. Вы знаете, ведь нельзя не помнить людей, которые оказали вам добро.

В его честный, простой ум никогда не приходила мысль, что на свете бывают люди, забывающие сделанное им добро.

Свидание с Диком было прямо восхитительным. У чистильщика сапог только что вышли большие неприятности с Джеком, и, когда Цедди и адвокат подошли к нему, он казался унылым. Цедрик спокойно объявил, что они помогут ему избавиться от Джека. Дик почти онемел от удивления. Надо сказать, что лорд Фаунтлерой говорил с ним обо всём совершенно просто. Стоя и слушая мальчика, Гавишем изумлялся, как прямо и без обиняков объяснялся он. От известия, что его старый друг сделался лордом и находится в опасности стать графом, Дик широко открыл глаза и рот и при этом так вздрогнул, что фуражка свалилась с его головы. Он поднял её с очень странным восклицанием. То есть оно показалось странным только мистеру Гавишему, потому что Цедрик уже раньше слышал его.

– Эка штука! – сказал он. – Вы морочите нас!

Очевидно, эти слова немного смутили лорда, но он не потерялся.

– Сначала все считают это неправдой, – сказал он. – Мистер Гоббс думал, что со мной сделался солнечный удар. Я сам не думал, что мне это понравится, но теперь я привык и доволен больше прежнего. Мой дедушка – граф, и он хочет, чтобы я делал всё, что мне нравится. Он очень добр, хотя и граф, и прислал мне много денег с мистером Гавишемом. Часть их я принёс тебе: откупись от Джека.

Дело кончилось тем, что Дик действительно откупился от Джека и у него очутились новые щётки, изумительная вывеска и все принадлежности ремесла. Он поверил своему счастью с таким же трудом, как и лоточница «старинного рода», ходил точно во сне, не отрывая глаз смотрел на своего юного благодетеля, и ему всё казалось, что он сию минуту проснётся. Дик почти ничего не понимал, пока наконец Цедрик не протянул ему руку, чтобы проститься.

– Ну, до свидания, – сказал маленький лорд, стараясь говорить спокойно; однако, несмотря на его усилия, голос слегка дрожал, и он часто моргал своими большими тёмными глазами. – Надеюсь, дело пойдёт хорошо. Мне жалко, что я уезжаю, но, может быть, я вернусь сюда, когда сделаюсь графом. Пиши мне, ведь мы всегда были друзьями. Вот тебе мой адрес. – Он подал чистильщику сапог кусочек бумаги. – Теперь меня зовут не Цедрик Эрроль, моё имя лорд Фаунтлерой, и… прощай, Дик!

Дик тоже замигал глазами с мокрыми ресницами. Он не был воспитанным чистильщиком сапог и с трудом мог бы выразить всё, что чувствовал, если бы даже постарался сделать это; может быть, именно поэтому он молчал и только мигал ресницами и что-то глотал.

– Лучше бы вы не уезжали, – сказал наконец Дик хриплым голосом и опять замигал. Потом он посмотрел на мистера Гавишема и дотронулся до фуражки. – Благодарю, сэр, за то, что вы привели его сюда, и за всё, что сделали. Он… он удивительный малый, – прибавил Дик. – Я всегда считал его молодцом. Он такой славный и… и такой необыкновенный.

Они пошли прочь; Дик смотрел на уходящих и видел их как в дымке; в его горле стоял какой-то комок, но он не переставая следил за прямой маленькой фигуркой, шагавшей подле своего высокого, вытянутого, негибкого спутника.

До дня отъезда его милость лорд проводил почти всё время в лавке мистера Гоббса.

Гоббс стал мрачным, он был подавлен. Когда его молодой друг с торжеством принёс ему прощальный подарок – золотые часы с цепочкой, – Гоббс не знал, что ему делать. Он положил коробочку на толстое колено и несколько раз громко высморкался.

– На них есть надпись, – сказал Цедрик, – там, внутри крышки. Я сам заказал, что нужно написать: «От старинного друга лорда Фаунтлероя мистеру Гоббсу. Посмотрите – вспомните». Я не хочу, чтобы вы меня забыли.

Гоббс опять очень громко высморкался.

– Я не забуду вас, – сказал он, как и Дик, немного хриплым голосом. – И вы тоже не забывайте меня, когда попадёте в британскую аристократию.

– Я не забуду вас, где бы ни жил, – ответил маленький лорд. – Я провёл с вами самые счастливые дни, по крайней мере, многие из моих счастливейших часов, и надеюсь, вы когда-нибудь приедете погостить ко мне. Я уверен, что дедушка будет очень доволен. Может быть, когда я расскажу о вас, он пригласит вас к себе. Ведь вам будет всё равно, что он граф? Правда? Я хочу сказать, что вы не откажетесь приехать по его приглашению только потому, что он граф?

– Я приеду, чтобы видеть вас, – милостиво ответил мистер Гоббс.

Итак, по-видимому, было решено, что, если бакалейщик получит настойчивое приглашение от графа погостить в замке Доринкоурт, он отложит в сторону свои республиканские предрассудки и запакует вещи в чемодан.

Наконец все приготовления были окончены; наступил день, в который сундуки отнесли на пароход; экипаж остановился подле дверей домика миссис Эрроль. В эту минуту маленького мальчика охватило странное тоскливое чувство. Его мама некоторое время не выходила из своей комнаты, когда же она вошла в гостиную, ему показалось, что её глаза стали влажны, сделались очень велики, а нежный ротик дрожал. Цедрик подбежал к ней. Она наклонилась, он обнял её обеими руками, и они поцеловались. Он чувствовал, что им обоим почему-то грустно, хотя с трудом понимал, в чём дело. Однако его губы высказали одну трогательную мысль:

– Мы любили этот маленький домик, Дорогая. Правда? И мы всегда будем любить его. Да?

– Да, да, – ответила она тихим, мягким голосом. – Да, дорогой.

Они сели в экипаж. Цедрик прижался к матери и, когда она выглянула из окна, посмотрел на неё и нежно пожал ей руку.

Потом – казалось, это случилось тотчас же – они очутились на пароходе посреди суеты и толкотни. Подъезжали экипажи, из них выходили пассажиры. Путешественники волновались из-за багажа, который ещё не прибыл и мог опоздать. Большие сундуки и ящики бросали вниз, таскали по палубе. Матросы развёртывали канаты и бегали взад и вперёд. Офицеры отдавали приказания. На палубу поднимались дамы, мужчины, дети и няни. Некоторые смеялись и казались весёлыми, другие печально молчали, третьи плакали, прижимая платки к глазам. Цедрик повсюду видел что-нибудь занимательное для себя. Он смотрел на груды верёвок, на собранные паруса, на высокие-высокие мачты, чуть не касавшиеся горячего синего неба, и уже начал составлять планы о том, как он заговорит с матросами и будет расспрашивать их о морских разбойниках.

Совсем в конце, когда Цедрик, облокотившись о борт, наблюдал за последними приготовлениями возбуждённо кричащих матросов, он заметил, как кто-то поспешно проталкивается через толпу людей. Это был мальчик, державший в руке что-то красное. Дик! Чистильщик сапог, задыхаясь, подошёл к Цедрику:

– Я всю дорогу бежал, хотел посмотреть, как вы отплывёте. Дело идёт отлично. Я купил для вас вот это на вчерашнюю выручку. Носите его, когда попадёте в знать. Бумагу я потерял, проталкиваясь через толпу там, внизу. Они не хотели пропускать меня. Я принёс вам платок.

Он выговорил всё это одним духом. Прозвучал колокол, и Дик отскочил в сторону раньше, чем Цедрик успел заговорить.

– Прощайте, – задыхаясь, крикнул чистильщик. – Берите его с собой в гости, когда попадёте в знать.

И мальчик бросился прочь.

Через несколько секунд Цедрик увидел, как Дик пробирался в толпе на нижней палубе. Он выскочил на берег в ту минуту, когда убирали трап. Дик ещё долго стоял на пристани и махал фуражкой.

Цедрик держал красный платок, украшенный лиловыми подковами и лошадиными головами.

Что-то зашумело, затрещало. Все пришли в смятение. Стоявшие на пристани кричали своим друзьям, отъезжающие отвечали им. Слышалось:

– Прощай, прощай, прощай, старина! Не забывайте нас!

– Пишите из Ливерпуля. Прощайте!

Маленький лорд наклонился через борт и замахал красным платком.

– Прощай, Дик, – во весь голос закричал он. – Благодарю тебя. Прощай, Дик!

Большой пароход двинулся. Люди снова закричали. Мать Цедрика опустила вуаль на глаза. Все волновались на берегу.

Дик видел только прелестное детское лицо, освещённые солнцем светлые волосы, которые поднимал ветер, слышал только сердечный голосок, кричавший: «Прощай, Дик!» Так маленький лорд Фаунтлерой медленно отплывал от места своего рождения, отправляясь в незнакомую страну предков.

Глава IV
В Англии

Только во время путешествия мать Цедрика сказала ему, что он будет жить не в одном доме с ней. Мальчик, узнав об этом, так опечалился, что Гавишем понял, как умно поступил граф, приготовив для миссис Эрроль жильё невдалеке от замка, чтобы Фаунтлерой мог часто видеться с ней. Было вполне ясно, что Цедрик не вынес бы разлуки. Однако миссис Эрроль нежно, с любовью ласкала сына, уверяя, что будет жить совсем-совсем близко от него и нет причин бояться разлуки.

– Мой дом недалеко от замка, Цедди, – повторяла она каждый раз, когда об этом заходила речь. – Я поселюсь близко от тебя, ты же каждый день прибегай ко мне. Ведь у тебя найдётся столько рассказов. И мы будем так счастливы вместе. Это очень красивое место. Твой папа часто рассказывал мне о нём. Он очень любил старый дом, ты тоже его полюбишь.

– Я полюбил бы его ещё больше, если бы ты жила в нём, – отвечал маленький лорд с тяжёлым вздохом.

Он не мог не удивляться тому странному положению, которое заставляет его Дорогую жить в одном доме, а его в другом.

Дело в том, что миссис Эрроль решила не говорить Цедди, почему граф пожелал разлучить их.

– Лучше не говорить ему, – сказала она Гавишему. – Он не поймёт всего, только изумится, и ему будет больно и обидно. Кроме того, я уверена, что у него явятся более естественные и более нежные чувства к графу, если он не узнает, что его дедушка так жестоко не любит меня. Никогда в жизни ему не случалось видеть ненависти или жестокости, и для него было бы большим ударом узнать, что кто-нибудь может ненавидеть меня. Он сам такой любящий, и я так дорога ему! Лучше не говорить ему ничего, пока он не станет старше; лучше и для него, и для графа. Хотя Цедрик ещё совсем ребёнок, это положит преграду между ними.

Поэтому маленький лорд узнал только, что ему нельзя жить вместе с матерью по какой-то таинственной причине, которую он не может хорошенько понять, так как ещё слишком мал. Он изумился, однако не стал много раздумывать об этом. И вот после многих разговоров с матерью, во время которых она стремилась показать ему лишь блестящую сторону его будущей жизни, её тёмная сторона начала бледнеть. Но всё же Гавишем время от времени замечал, что мальчик сидит в странной позе взрослого и с очень серьёзным личиком пристально смотрит на море. Не раз также слышал он, что с губ Цедди срывается совсем не детский вздох.

– Мне грустно не жить с ней в одном доме, – сказал Фаунтлерой во время одной из бесед с адвокатом. – Вы не знаете, до чего это мне неприятно, но ведь в мире столько неприятностей, и их все приходится выносить! Так говорит Мэри, а иногда и мистер Гоббс. Дорогая хочет, чтобы я жил у дедушки, потому что, видите ли, все его дети умерли, а это очень-очень печально. Так жаль человека, у которого умерли все дети. И один из них убился неожиданно.

Люди, которые знакомились с маленьким лордом, всегда восхищались его рассудительной манерой во время разговоров. Это казалось тем милее, что нежные губки ребёнка произносили почти стариковские слова, а на невинном круглом детском личике лежал отпечаток доброты и наивности. Все улыбались, видя, как красивый, цветущий, курчавый мальчик сидит, поглаживая колено пухлыми ручками, и разговаривает, точно взрослый. Мало-помалу Гавишем начал находить необыкновенное удовольствие в его обществе.

– Итак, вы постараетесь полюбить графа? – спросил он.

– Да, – ответил маленький лорд. – Он мой родственник, а ведь родственников надо любить. Кроме того, он был так добр ко мне! Когда кто-нибудь сделает для вас столько и пожелает, чтобы у вас было всё, чего вам хочется, вы его полюбите, даже если он неродной вам. Когда же всё это делает родственник, вы невольно привяжетесь к нему.

– Как вы думаете, – спросил Гавишем, – он полюбит вас?

– Думаю – да, – сказал Цедди. – Ведь я его родственник, маленький сынок его сына, и, видите ли, дедушка, вероятно, уже любит меня, иначе он не пожелал бы, чтобы у меня было всё, что мне нравится, и не послал бы вас за мной.

– Вы так полагаете? – спросил адвокат.

– Да, – заметил Цедди. – Разве вы сами не думаете так же? Конечно, человек не может не любить своего внука.

Едва люди, страдавшие морской болезнью, оправились и вышли на палубу, чтобы усесться на удобные стулья и насладиться воздухом, они тотчас же узнали необыкновенную историю маленького лорда и заинтересовались мальчиком, который то бегал по пароходу, то гулял с матерью или с высоким худым старым адвокатом, то болтал с матросами. Он всем нравился, у него повсюду появлялись друзья. Заводил дружбу он охотно. Когда взрослые пассажиры расхаживали по палубе и позволяли ему гулять с ними, он ступал лёгкой, твёрдой походкой, весело и охотно отвечая на все их шутки. Когда с ним разговаривали дамы, вокруг него всегда слышался смех. Когда он играл с детьми, в играх царили веселье и оживление. Между матросами у него были задушевные друзья. Он слушал их удивительные истории о морских разбойниках, кораблекрушениях и далёких пустынных островах; он учился свёртывать верёвки и оснащать игрушечные кораблики, приобрёл множество сведений относительно топселей, гротов и так далее. По временам в его разговорах проскальзывали морские термины, а однажды он вызвал целую бурю хохота в толпе дам и мужчин, которые, ^[4]завернувшись в шали и пальто, сидели на палубе, с самым милым выражением сказав:

– Пусть задрожат все реи, если сегодня не холодный день.

Цедди удивился, что они засмеялись, он слышал это морское выражение от одного старого моряка по имени Джери, который рассказывал ему разные истории. Судя по словам Джери, он совершил две или три тысячи плаваний и каждый раз неизменно терпел кораблекрушение близ острова, густонаселённого кровожадными людоедами. Эти дикари постоянно поджаривали то одну, то другую часть его тела и съедали её, а скальпировали его раз пятнадцать или двадцать.

– Поэтому-то он и лысый, – объяснил лорд Фаунтлерой матери. – На голове человека, с которого несколько раз снимали скальп, волосы никогда не вырастают. У Джери так и не выросли волосы после того, как король паромакевикинов срезал ему кожу на голове ножом, сделанным из черепа предводителя вопслемумкиев. Джери говорит, что это был один из самых ужасных случаев в его жизни. Когда король начал точить нож, волосы стали дыбом у Джери на голове, да так и не опустились, и король носит у пояса его скальп, который походит на головную щётку. Я никогда не слыхал ничего ужаснее прошествий Джери. Мне так хотелось бы рассказать обо всём этом мистеру Гоббсу.

В очень неприятную погоду пассажирам приходилось сидеть внизу, в гостиной, и тогда многие из взрослых друзей Цедди уговаривали его рассказать им о каких-нибудь «прошествиях», случившихся с Джери. Мальчик садился и с наслаждением горячо принимался повторять то, что он слышал от старого матроса. Конечно, ни на одном из пароходов, пересекавших Атлантический океан, нельзя было бы найти более любимого всеми пассажира, чем лорд Фаунтлерой. Он всегда бывал готов сделать всё, чтобы занять общество, и в самой его детской важности было очарование.

– Рассказы Джери очень интересуют всех, – заметил он матери. – Я же, извини, Дорогая, не поверил бы, что всё это правда, если бы такие прошествия не случились с самим Джери. Но они случились с ним! И всё же… Как бы это сказать? Может быть, он кое-что забыл и ошибается, думая, будто его так часто скальпировали! Знаешь, если с человека раза два снимали скальп, он должен сделаться забывчивым.

Через одиннадцать дней после того, как Цедрик простился со своим другом Диком, он очутился в Ливерпуле, а вечером двенадцатого дня экипаж, в котором он, его мать и мистер Гавишем отъехали от станции, остановился подле ворот усадьбы Коурт-Лодж. Самого дома нельзя было хорошенько рассмотреть в темноте. Цедрик заметил только, что шоссе шло под большими нависшими деревьями. После того как карета проехала по аллее, он увидел открытую дверь, через которую лился поток яркого света.

Мэри ещё раньше приехала из Америки, чтобы ухаживать за своей госпожой. Когда Цедрик выскочил из экипажа, он увидел слуг, стоявших посреди ярко освещённой большой передней, а на её пороге – Мэри.

Лорд Фаунтлерой кинулся к ней с весёлым восклицанием:

– Ты приехала сюда, Мэри! Вот Мэри, Дорогая. – И он поцеловал служанку в её загрубелую красную щёку.

– Я рада, что вы здесь, Мэри, – негромко сказала миссис Эрроль. – Мне так приятно видеть вас. Теперь я не чувствую себя здесь чужой.

И она протянула ей свою маленькую ручку. Мэри пожала её, стараясь ободрить свою госпожу. Она знала, что должна была пережить эта нежная мать, которая покинула свой дом и готовилась отдать своего ребёнка.

Английские слуги с любопытством смотрели на мальчика и его мать. Они слышали многое из того, что говорилось о ней и о нём, знали, как сердился старый граф, и понимали, почему миссис Эрроль должна жить в этой усадьбе, а её маленький мальчик – в замке. Знали они также, какое большое богатство предстояло ему наследовать, каким характером отличался старый граф, страдавший подагрой, и какие припадки бешенства бывали у него.

– Нелегко будет бедному мальчику, – говорили они между собой.

Однако им не было известно, что за маленький лорд приехал к ним, и они совсем не знали характера будущего владельца Доринкоурта.

Цедди снял своё пальто как человек, привыкший сам делать всё для себя, и стал осматриваться. Он оглядел большую переднюю, картины, набитые головы оленей и другие вещи, украшавшие её. Они показались ему старинными, потому что раньше он никогда не видал ничего подобного.

– Дорогая, – сказал мальчик, – это очень красивый дом, правда? Я рад, что ты будешь жить в нём! И какой он большой.

Этот действительно красивый, приветливый дом был велик сравнительно с домиком на глухой нью-йоркской улице. Мэри отвела миссис Эрроль и Цедрика на следующий этаж, в светлую спальню, в которой ярко топился камин. Большая белоснежная кошка лежала перед огнём на белой шкуре и сладко спала.

– Её прислала вам экономка из замка, – объяснила Мэри. – Она очень добрая дама и всё приготовляла для вас сама. Я видела её минутку. Она очень любила капитана и сказала мне, что, когда вы увидите белую кошку, которая спит перед камином, вам покажется, что вы уже давно знаете этот дом. Она знала капитана Эрроля с детства и говорит, что он был прелестным ребёнком, а потом сделался красивым молодым человеком, который умел каждому, большому и малому, сказать ласковое слово. А я сказала ей: «Он оставил сыночка, похожего на него, потому что нигде не найдёшь второго такого прелестного мальчика».

Когда Цедди и его мать были готовы, они сошли вниз, в другую большую светлую комнату с низким потолком. В ней стояли тяжёлая красивая резная мебель, стулья с глубокими сиденьями и толстыми высокими спинками, шкафчики с хорошенькими необыкновенными украшениями, висели странные полки. Перед камином лежала тигровая шкура, по обеим сторонам от неё стояло по креслу.

Толстая белая кошка, которую лорд Фаунтлерой приласкал, поднялась и пошла за ним. Когда же он кинулся на тигровую шкуру, она важно свернулась клубком подле него, желая подружиться с ним. Это так понравилось Цедрику, что он положил головку возле её головы и стал нежно поглаживать пушистую шкурку, не слушая, о чём говорили миссис Эрроль и Гавишем.

Они разговаривали очень тихо. Миссис Эрроль сильно побледнела и была взволнована.

– Ведь ему не нужно ехать сегодня вечером? – негромко спросила она. – Он останется со мной сегодня?

– Да, – ответил Гавишем. – Нет необходимости, чтобы он ехал сегодня вечером. Как только мы пообедаем, я тотчас же отправлюсь в замок и сообщу графу о вашем приезде.

Миссис Эрроль посмотрела на Цедрика. Он красиво лежал на жёлтой шкуре с чёрными полосами. Огонь освещал его прелестное раскрасневшееся личико и спутанные локоны, рассыпавшиеся по ковру. Большая кошка довольно мурлыкала. Ей было приятно, что маленькая рука нежно и ласково прикасается к ней.

Миссис Эрроль слабо улыбнулась.

– Граф не знает, что он берёт от меня, – печально сказала она и прибавила, взглянув на адвоката: – Пожалуйста, скажите ему, что я не хотела бы получать деньги!

– Не желаете денег? – вскрикнул Гавишем. – Неужели вы думаете отказаться от той суммы, которую он хотел ежемесячно выдавать вам?

– Да, – совершенно просто ответила миссис Эрроль, – мне не хочется брать этих денег. Мне приходится поселиться здесь, и я благодарю графа за то, что он мне предложил этот дом. Таким образом я могу быть близ моего сына. Но у меня есть собственные маленькие средства. Я скромно проживу на них, и мне не хочется брать денег от него, раз он так меня не любит. Право, мне казалось бы, что я продаю ему Цедрика. Я отдаю графу моего сыночка только потому, что горячо люблю мальчика, готова забыть о себе ради его блага, и так как я знаю, что отец Цедди пожелал бы этого.

Гавишем потёр подбородок.

– Это очень странно, – сказал он. – Граф рассердится. Он этого не поймёт.

– Я полагаю, если граф подумает, то поймёт, – сказала она. – Я не нуждаюсь по-настоящему, а зачем стану я принимать роскошь из рук человека, который так ненавидит меня, что отнимает от меня моего мальчика, ребёнка своего сына?

Гавишем подумал несколько минут.

– Я передам ваши слова, – сказал он наконец.

В это время подали обед. Все сели вместе за стол. Большая кошка примостилась на стуле подле Цедрика и всё время важно мурлыкала.

Когда позже вечером адвокат приехал в замок, его сразу повели к графу. Старик сидел возле камина в роскошном удобном кресле, ногу он протянул на стул. Граф пристально взглянул на Гавишема из-под нависших косматых бровей, и адвокат заметил, что, несмотря на всё желание казаться спокойным, старик был взволнован.

– Ну, – произнёс он, – вы вернулись, Гавишем? Что скажете нового?

– Лорд Фаунтлерой и его мать в маленькой усадьбе, – сказал Гавишем. – Они прекрасно перенесли путешествие и совершенно здоровы.

С губ графа сорвалось довольно нетерпеливое восклицание, и он беспокойно задвигал рукой.

– Очень рад, – резко заметил он. – До сих пор всё хорошо. Сядьте, пожалуйста, выпейте рюмку вина. Что ещё?

– Лорд сегодня проведёт ночь с матерью. Завтра я привезу его в замок.

Граф опирался локтем о кресло, он поднял руку и прикрыл ею глаза.

– Что дальше? – спросил он. – Вы помните, я сказал вам, чтобы вы не писали мне о нём, и я ничего не знаю. Что это за мальчик? До матери мне нет дела. Но скажите: какой он мальчик?

Гавишем отпил портвейна из рюмки и несколько мгновений сидел, не выпуская её из руки.

– Очень трудно судить о характере семилетнего ребёнка, – осторожно заметил он.

Граф быстро поднял голову и сказал резко:

– Он глуп? Неуклюж? В нём сказывается американская кровь?

– Мне кажется, американская кровь не повредила ему, – сухо и по обыкновению спокойно ответил адвокат. – Я имею слабое понятие о детях, но нахожу, что он красивый мальчик. – Гавишем всегда говорил спокойно, без эмоций. Но теперь он постарался придать своему голосу ещё большую бесстрастность, чем обыкновенно, решив, что лучше предоставить графу самому судить о Цедрике и совсем не подготовлять его к встрече с внуком.

– Он здоровый рослый мальчик? – спросил старый лорд.

– Да, кажется здоровым и очень большим, – ответил адвокат.

– У него прямые ноги и он не безобразен? – спросил граф.

На тонких губах Гавишема появилась еле заметная улыбка. Он мысленно увидел ту картину, которой любовался в Коурт-Лодже: красивый, грациозный ребёнок на тигровой шкуре, блестящие спутанные волосы, весёлое розовое личико.

– Мне кажется, он очень красивый мальчик, – повторил адвокат, – но я плохой судья. Только он мало походит на английских детей, мой лорд.

– Я так и знал, – насмешливо фыркнув, заметил граф и сморщился от приступа подагры. – Эти американские мальчишки беззастенчивые буяны, я уже слышал об этом.

– Ну, маленький лорд не совсем таков, – сказал Гавишем. – Мне трудно объяснить вам всё. Он больше общался со взрослыми, чем с детьми, и, мне кажется, отличается от английских детей, главное, тем, что в нём проглядывает смесь зрелого ума с ребячеством.

– Это американская беззастенчивость, – повторил граф. – Я и раньше часто слышал о ней. Американцы называют это ранним развитием, свободой. А в сущности, у американских ребят противные, беззастенчивые, дерзкие манеры, вот и всё.

Гавишем выпил ещё вина. Он редко спорил со старым лордом и никогда не противоречил ему, когда нога графа воспалялась от подагры. В такие дни лучше бывало не раздражать старика. Итак, наступило несколько минут молчания. Первым заговорил Гавишем.

– У меня есть к вам поручение от миссис Эрроль, – заметил он.

– Мне не нужно её поручений, – проворчал граф. – Чем меньше я услышу о ней, тем лучше.

– Это важное поручение, – объяснил адвокат. – Она не хочет брать денег, которые вы желали ежемесячно выдавать ей.

Граф заметно вздрогнул.

– Что такое? – вскрикнул он. – Что такое?

Мистер Гавишем повторил:

– Она говорит, что ей эти деньги не необходимы и что между вами и ею не существует дружеских отношений.

– Дружеских! – с бешенством крикнул граф. – Могу сказать, что они недружеские. Мне даже противно думать о ней. Корыстолюбивая американка с крикливым голосом. Я не желаю её видеть.

– Смею заметить, мой лорд, – сказал Гавишем, – что вряд ли её можно назвать корыстолюбивой. Она ничего не просит и не желает получать денег, которые вы предлагаете ей.

– Всё это для вида, – насмешливо заметил граф. – Она хочет заставить меня принять её. Она воображает, что восхитит меня своим умом. И мне всё это противно. Это американская дерзость! Я не желаю, чтобы она жила как нищая у ворот моего парка. Она – мать лорда, а потому должна жить прилично и будет жить так, как я захочу. Я ей дам денег, хочет она этого или нет.

– Она не станет тратить их, – сказал Гавишем.

– Мне всё равно, будет она их тратить или нет, – прокричал граф. – Я прикажу отсылать их ей. Пусть она не имеет права говорить, что ей приходится жить как нищей, потому что я ничего не сделал для неё. Она желает внушить мальчику дурное мнение обо мне. Она, конечно, уже насказала ему нехороших вещей о его дедушке!

– Нет, – возразил Гавишем. – У меня есть другое поручение от неё, которое докажет вам, что она не сделала ничего подобного.

– Я не хочу ничего слушать, – сказал граф, задыхаясь от злобы, волнения и подагры.

Но Гавишем всё-таки сказал:

– Она просит вас устроить так, чтобы лорду Фаунтлерою не говорили о вашем желании разъединить его с матерью из-за ненависти к ней. Мальчик очень привязан к миссис Эрроль, и она убеждена, что в этом случае между вами и внуком образуется преграда. По её словам, он не поймёт ваших побуждений, пожалуй, станет бояться вас или, по крайней мере, чувствовать к вам меньше любви. Она сказала маленькому лорду, что он не поймёт, почему им нельзя жить вместе, так как он ещё мал, но что он узнает обо всём, когда станет старше. Она не хочет, чтобы какая-нибудь тень омрачала его первое свидание с вами.

Граф тяжело опустился на спинку кресла, его впалые, суровые, старые глаза загорелись под нависшими бровями.

– Что это? – всё ещё задыхаясь, проговорил он. – Что это? Неужели вы хотите сказать, что она до сих пор ничего не говорила ему?

– Ни слова, мой лорд, – спокойно ответил адвокат. – В этом могу уверить вас. Мальчик готов считать вас самым любезным и любящим дедушкой на свете. Ему не сказали решительно ничего, что могло бы внушить ему малейшее сомнение в вашем совершенстве. И так как я во время моего пребывания в Нью-Йорке исполнял в точности все ваши приказания, он, конечно, считает вас образцом великодушия и щедрости.

– Считает, а? – спросил граф.

– Даю вам честное слово, – продолжал адвокат, – что впечатление, которое вы произведёте на лорда Фаунтлероя, зависит только от вас. И позвольте мне дать вам совет: будет лучше, если вы не скажете о его матери ничего дурного.

– Пф, пф! Мальчишке всего семь лет, – проговорил граф.

– Он прожил эти семь лет близ матери, – ответил Гавишем, – и горячо любит её.