полная версия

Филипп Тагиров
Автоэротизм

Глава третья. В городах

В этой главе я расскажу про Летицию. Про нашу первую встречу и про то, чем все закончилось. Именно благодаря ей меня сейчас зовут моим именем.

Первый раз я увидел Летицию, когда мы были еще детьми. Я жил тогда у моей тетки в одном из больших городов. Не то на какой-то из праздников, всецело мне безразличных, не то просто без всякого повода к нам пожаловали гости из другого полиса – сестра мужчины, с которым тогда жила тетка, со своей дочерью. Тетка с самого утра не отходила от плиты, исполняя свой долг согласно девизу «не ударить в грязь лицом», ее друг большую часть дня просидел перед телевизором, потягивая пиво, а потом свалил встречать гостей, сказал, что по пути зайдет с мужиками «пропустить по одной», на меня же выпала миссия уборки небольшой, но обстоятельно загаженной квартирки, которую мы снимали. Вероятно, ни у кого из нас троих факт приезда дорогих гостей особого восторга не вызывал. Я послушно делал то, что мне говорили, и ждал, когда же, наконец, наступит вечер, все сядут за стол, чтобы съесть все, что наготовила тетка, и выпить, что еще не допил ее дружок, и я окажусь предоставлен сам себе. Каково же было мое удивление, когда на пороге вместе с теткиным другом и незнакомой женщиной вдруг возникла светловолосая девочка примерно одного со мной возраста, настороженно огляделась и, увидев меня, неожиданно заявила: «Так вот, значит, мой жених». Теткин друг заржал, его сестра довольно неубедительно изобразила негодование и сказала, чтобы ее дочка не говорила глупостей, и одарила нас фальшивой улыбкой. «Антон, познакомься, это тетя Гала и Летиция», – сказала моя тетка, зачем-то выталкивая меня вперед.

Нас спровадили в небольшую комнатушку и благополучно там забыли.

– Почему я твой жених? – спросил я, набравшись смелости.

Летиция нахмурилась.

– Мне говорили, что тут живет мальчик, – ответила она, – маме я надоела, и она хочет выдать меня замуж, чтобы избавиться от меня.

Я показал ей свои немногочисленные игрушки. Сначала мы пытались играть с ними, но получалось как-то скучно, потом, наткнувшись на книгу, в пылу уборки торопливо запиханную под кровать, Летиция спросила меня про нее и, узнав, что я уже умею читать, очень удивилась и попросила почитать ей что-нибудь. Я подумал, затем взял с полки «Алису в зазеркалье» и, отчего-то волнуясь, прочитал:

– Варкалось. Хливкие шорьки

Пырялись по наве,

И хрюкотали зелюки,

Как мюмзики в мове.

Я сказал, что ей обязательно нужно выучить это наизусть. Это волшебное заклинание, чтобы нравится мальчикам. Нужно произнести его перед сном и обязательно выпить ровно четыре стакана воды. Почему-то я решил, что четыре стакана воды должны придать заклинанию убедительность.

– А ты знаешь заклинание, чтобы нравиться девочкам? – поинтересовалась Летиция.

Я не столько удивился ее вопросу, сколько задумался, где мне искать новый стих.

– А ты хочешь нравиться девочкам? – спросил я.

– Я про тебя говорю, – сказала Летиция и рассмеялась.

Я растерялся. Я знал, что все девочки хотят нравиться мальчикам, но в этот момент я начал осознавать, что и мальчики хотят нравиться девочкам.

Потом нас позвали за стол и, пока взрослые вели свои скучные разговоры и пили свои глупые напитки, Летиция предложила новую игру. Это была игра в «кто больше выпьет воды». Игра показалась мне глупой, но глядя на Летицию, мне вдруг захотелось исполнить любое ее желание, и мы стали играть. Она разом опрокинула в себя целый стакан и тут я, отпивший пока только глоток, почувствовал уже настоящий азарт: не могу же я уступить девчонке? Мы окончательно забыли о взрослых, о чем-то громко и возбужденно разговаривавших, и полностью отдались нашему соревнованию. Потом Летиция куда-то пропала, я тоже вышел из-за стола и стал искать, что бы ей еще почитать. У меня было несколько любимых книжек, я сел на кровать, разложил их вокруг себя, но все никак не мог выбрать. Пока я листал их страницы, мне вдруг остро захотелось сходить по малой нужде. Я побежал в туалет, но, как на зло, дверь оказалась закрыта изнутри. Приплясывая от нетерпения, я стал ждать, когда же заветная комнатка освободится. Не выдержав, я подергал ручку еще раз и постучал для верности. Внутри кто-то завозился, и раздался звук открываемого замка. Я распахнул дверь. Забравшись с ногами на ободок унитаза и подобрав юбку, там сидела Летиция. На ее лице была мука, похоже, она тоже терпела все это время. Увидев меня, она впилась в меня взглядом, и комнатку наполнило звонкое журчание.

А я, затаив дыхание и вовсе позабыв о собственной нужде, смотрел на то, как золотые локоны ниспадают ей на плечи, на ее чуть приоткрытый рот и ловил на себе ее взгляд, напуганный и взволнованный.

За этой сценой нас и застали. Наказали обоих. Меня выпорол друг моей тетки, который требовал, чтобы я называл его «дядя», хотя, как оказалось, он был дядей Летиции, а ей запретили играть и даже разговаривать со мной. О том, чтобы я читал ей вслух, больше не было и разговора. Ближе к ночи Летиция с мамой уехали, а меня ждала бессонная ночь, я лежал с открытыми глазами и мечтал о том, как когда-нибудь увижу эту девочку опять.

Этой девочки я больше не увидел. Когда я снова встретил Летицию, это была уже взрослая девушка со сформировавшейся грудью, красивыми бедрами и длинными, чуть худощавыми ногами, но ее повзрослевшее лицо все также обрамляли светлые локоны, а глаза смотрели все также приветливо и задорно.

Через несколько лет после нашей первой встречи с Летицией теткин друг исчез, мы стали снимать квартирку поменьше, а за мной приехал дед, который забрал меня в оазис, скрытый от всех посторонних глаз. Когда дед снова привез меня в город, то во многом я был уже другим человеком, за пару лет повзрослев на все пять, если не больше. Тетка к тому времени потеряла работу, но приняла меня, хоть и сдержанно, потому что дед передал ей денег на мое содержание. Когда по утрам я собирался в школу, она еще спала, а вернувшись домой, я обычно обнаруживал ее сидящей на кухне со включенным телевизором и рассеянно глядящей в стену дома напротив, меланхолично потягивая какое-нибудь пойло. Через несколько месяцев она умерла, а меня определили в школу-интернат. Учеба давалась мне легко, но только тогда, когда мне было интересно. Меня полуофициально устроили на подработки в автомастерскую неподалеку, но почти все заработанные мною деньги отходили кому-то из администрации интерната. Это была работа не хуже и не лучше любой другой, но машины мне как-то становились ближе и интереснее людей, которые меня окружали. Вообще же я предпочитал любым другим занятиям книги.

Я часто думал о Летиции, уже, правда, и не надеясь когда-либо ее снова увидеть. Я представлял, как мы читаем друг другу. Я брался за очередной том и воображал, как читаю его Летиции. Потом я думал, а что сейчас могла бы читать она, может быть, вот это? И шел в библиотеку за книгой.

Однажды, выходя из общежития, я не поверил своим глазам. У входа стояла Летиция и о чем-то расспрашивала охранника. Могли бы мы не узнать друг друга? Наверное. Если бы я так часто не вспоминал ее. И если бы она не приехала сюда специально, чтобы разыскать меня. Все эти годы я время от времени думал бросить все и рвануть в город, где она жила, но у меня не было ни ее адреса, ни малейшего представления, ни самого призрачного намека на то, как и где ее искать.

Она рассказала, что у нее в ее городе теперь есть самый настоящий жених и приехала она учиться по обмену, выиграв государственную стипендию. И тогда у нас словно бы сорвало резьбу, я все реже появлялся на своих занятиях и на рабочем месте, если Летиция и посещала свои лекции, то, наверное, только в тайне от меня. Нас закружило, переплело, спаяло всем тем, что мы столько лет носили в себе. Мы исходили все улицы среднего города, куда был доступ людям нашего ранга, иногда тайком под страхом ареста пробирались в верхний город, набравшись смелости, спускались в трущобы. Когда ни мне, ни ей не удавалось протащить другого в свою общажную келью мимо бдительных и суровых, но по вечерам, как правило, подвыпивших охранников, мы ночевали где придется, хоть под открытым небом, питались чем попало, любили друг друга жадно и при каждом удобном случае.

Больше всего мы обожали библиотеки. В моих юношеских фантазиях Летиция читала мне «Королеву Марго», а я ей Сервантеса, я ей – «Снега Килиманджаро», а она мне – «Идиота». Когда же моя мечта вдруг воплотилась в реальность, Летиция открыла чудом найденный на дальних пыльных полках томик Набокова, а я стал читать ей Генри Миллера. Однажды ночью мы случайно обрушили на себя целую полку книг, Летиция неспешно опустилась на них, я склонился над ней и стал расстегивать ее платье. Теплый запах ее молодого тела, отдающий желанием и какими-то пряностями, смешался с аристократическим запахом старых книг, которые стали для нас нашим брачным ложем. Для нас это не было святотатством, наоборот, скорее, каким-то случайно обретенным священнодействием. Тогда же она и сказала, что она больше не будет звать меня Антоном, ей больше нравится имя Энтони. В конце концов – какая разница? Границ-то уже давно никаких нет. Я представил, как я влезаю в это имя, будто бы в новую одежду, и мне показалось, что одежда эта сшита как раз по моей мерке, и настолько удобно мне в ней, что она сразу начинает уже срастаться с моей кожей. Я сказал, что никто уже не будет называть меня Антоном.

А потом настало время прощаться. Ее стажировка подошла к концу, она умудрилась как-то не провалить экзамены и получить выпускные документы, нужно было возвращаться домой. Эти дни мы ходили страшно потерянные, почти не разговаривали и предавались любви горько и так страстно, как никогда прежде.

Я сказал ей, что поеду с ней. Плевать на паспортный режим, к черту, здесь меня никто не хватится и уж точно ничто не держит. Летиция выслушала меня, глубоко задумавшись, но затем ее лицо просветлело. Печаль последних дней разом стерлась из ее глаз.

Мы отправились в дорогу. Покидать города всегда было проще, чем въехать в какой-либо из них, но мне удалось, не привлекая внимания, пробраться мимо городской полиции. Я постарался затеряться в нижнем городе и стал искать хоть какую-нибудь работу. Освоенные мною навыки автомобильного механика сгодились и здесь, правда, держали меня в мастерской, скорее, за какого-то недочеловека, ведь я был в этом городе нелегально. Видеться мы стали реже, один раз в три-четыре дня. Теперь мне приходилось впахивать по-черному, чтобы я мог надеяться в дальнейшем хоть что-то предложить Летиции, а она была вынуждена делить меня со своим женихом, со своей матерью и со своей учебой. Жених, как оказалось, был старше ее лет на пять и уже успел повидать многое. По ее словам, он участвовал в каких-то кружках, где вращались люди, недовольные тем, что настоящими правами обладают только жители верхнего города. Однако мать Летиции заявила, что он должен бросить эту опасную политическую дребедень, иначе Летиции ему не видать, и он согласился с поставленным условием. До того, как Летиция приехала на стажировку и нашла меня, она думала, что, возможно, даже любит его. Теперь же каждый час, проведенный с ним, тягуче тянулся, как целый день, она видела, что мучает его своей безучастностью, хотела как-то загладить свою вину перед ним, но у нее это не получалось.

В конце концов, Летиция не выдержала двуличной ситуации, в которой она оказалась, и объяснилась со своим женихом. Он воспринял это сухо и без сцен, прощаясь, сказал только, что, если она захочет вернуться к нему, он не закроет перед ней дверь. Матери она обо мне, конечно, ничего не рассказала, намекнула только, что они с ее женихом решили какое-то время не встречаться. Чтобы проверить свои чувства, пояснила она.

Теперь мы с Летицией почти целиком принадлежали только друг другу. Однако что-то словно надломилось. Мы занимались любовью, но все чаще как-то отстраненно, словно не вместе, а каждый в каком-то смысле сам по себе. Засыпая, обнявшись, мы уже не так проваливались один в другого, как раньше, каждый помимо воли прикидывал, сколько часов нам осталось спать до того, как придется продрать глаза и поспешить – кому в мастерскую, а кому на занятия. Мы продолжали наведываться в библиотеки, но не дочитали до конца друг другу ни одной книжки.

Тем не менее, мы держались вместе, цеплялись друг за друга отчаянной хваткой и вместе надеялись, что то, что с нами сейчас происходит, – это лишь временный недуг, мы притремся к новым условиям и постепенно вернем то, что почти утратили. И, наверное, мы были не совсем уж безнадежны – так крепко мы держались друг за друга, но городские службы взялись за очередную вычистку всех, кто жил в городе незаконно, и мы узнали, что я попал в их список. Летиции сообщил об этом ее бывший жених. Сначала мы даже подумали, что это он меня сдал, но потом решили, что нет. Он снова вернулся к своим друзьям, от которых в один прекрасный день проведал, что готовится чистка, у них на руках были списки, в одном из них – я. В мастерской на меня дали подробную ориентировку, копы уже приходили с расспросами к матери Летиции.

Укрыться в городе, даже в трущобах было бы невозможно: чистка обычно доходила до самого дна и зачищала всех. Оставался только один выход: бежать из города. Бродячая жизнь в пустоши была сто крат лучше ареста и всего того, что за ним последует. Летиция сказала, что теперь ее очередь последовать за мной, ее бывший жених даже пообещал нам старенькую, но все еще резвую машину, но я попросил ее остаться. Для меня другого пути, как ни поверни, не существовало. Но не для нее. Отправься она со мной – и что за жизнь ее ждет? А здесь для нее еще есть достойное ее место, и есть человек, который ее примет и не оставит. Мне было больно и страшно говорить ей все это, словно бы разом вернулось все то, что, как нам казалось, мы потеряли, вся та любовь, что была у нас, все то невыразимое чувство, что человек рядом с тобой – он твой, только твой, единственный твой человек, что без него и ты – уже не ты. Но я сказал. И Летиция, с глазами, моими любимыми глазами, полными слез, послушалась меня.

10. Энтони и сад расходящихся тропок

Чернота бывает разная. Например, чернота поглощающая. Это дождливая чернота неба, сливающаяся с морем, отменив самый последний намек на горизонт, и растворяющая пловца в сплошной мокрой и плотной тьме.

Существует чернота, которая расчерчивает границы, например, контрастная чернота белья на по-зимнему белой коже, которая делит тело на части и, вместе с тем, делает его еще более желанным во всей его целостности.

Иногда нам открывается голодная чернота, требующая заполнения, подобно опустошенному бензобаку, гулко и жадно ожидающая прихода того, кто заполнит ее.

И среди прочего есть еще чернота, когда плотно завязаны глаза, и ты ждешь, что же будет дальше. А дальше может быть абсолютно все, что угодно. Именно такой мрак таило черное отверстие ствола в револьвере «бульдог», который Стрэй держала в руках. И это отверстие смотрело прямо в лицо Энтони.

Еще позавчера Энтони и не думал даже, что снова встретит Стрэй. Он писал весь вечер, книга позволяла ему выйти на более-менее выносимую дистанцию от безрадостного настоящего. А кроме того она, как оказалось, помогала ему в чем-то лучше понять самого себя. Правда, даже самые исполненные восторга моменты из прошлого не способны были излечить его от тоски, скорее даже, наоборот. Летиция хотела бежать вместе с ним, но он ничего не знал о том, как дальше будет жить, кроме того, что его постоянными спутниками неизбежно станут непрестанная нужда, лишения и риск. Он уговорил ее остаться с ее женихом и жить той нормальной жизнью, которой она достойна. Правильно ли он поступил? Имел ли он право решать за нее? Но потом было уже поздно, права снова врываться в ту ее жизнь, к которой он ее сам подтолкнул, у него точно не было.

Закончив главу, он убрал блокнот и прислушался. Он писал про Летицию, но Энжи никак не выказывала ему своего недовольства. Значило ли это, что она стала воспринимать некоторые вещи иначе? Отчего? Из-за его знакомства со Стрэй?

На следующий день он проснулся ближе к полудню. Обычно за ним такого не водилось. Он вышел из машины, размялся, обтерся влажными салфетками, по-космонавтски, как он это называл. Впереди ждал обычный рутинный день. Связаться с координатором. Получить заказ. Из пункта А в пункт Б. Получить, доставить. Потом повторить. Добро пожаловать домой, в родную колею.

Энжи привлекла его внимание негромким сигналом. На частотном спектре диких навигаторов опять шла передача. Энтони удивился. То месяцами тишина, то прямо-таки радио с хитами. В прошлый раз это был безымянный S.O.S. с закодированными координатами, сейчас шла передача голосом. Однако автор этого послания, как вдруг обнаружил Энтони, был тот же самый. Из динамиков звучал далекий, прерываемый помехами голос Стрэй.

«Всем тем птицам, что поют в этом лесу вместе со мной. Всем рыбам, что пьют из этой реки. Всем травам, что дышат этим ветром. Внимание. В этом лесу больше нельзя петь – птицеловы уже закинули силки. Из этой реки больше нельзя пить – вода отравлена. Этим ветром больше нельзя дышать – беспощадный жнец уже заточил серп и приготовил молотилку. Кто понимает, тот молчит, кто в сомнениях, тот размышляет».

Сначала Энтони было решил, что это просто поэзия, но, когда сигнал повторился, понимание стало медленно приходить к нему. И вместе с пониманием смысла послания открылось осознание того, какой опасности подвергает себя Стрэй, транслируя этот сигнал снова и снова. И она не могла не знать об этой опасности. Откуда шла трансляция, Энжи распознать не могла, но вот Корпорации вычислить источник сигнала труда не составит. Кажется, ему сейчас не до координатора, какие бы заказы тот не предложил. Но что делать? Он понятия не имеет, где искать Стрэй, в беде ли она, и можно ли ей помочь. Не говоря уже о том, захочет ли она вообще с ним разговаривать.

Он сидел, напряженно размышляя, но мысли его носились по закольцованному маршруту, и никакого ответа ему в голову не приходило. Он понял, что совсем не знает, как живет Стрэй, где она обычно останавливается, есть ли у нее какие-то свои любимые или потайные места в пустоши. Руки сжимали руль, нога в нетерпении притоптывала по педали газа, но он никуда не ехал. Потому что двигаться можно совершенно в любом направлении, все направления стали в эти минуты равнозначными, и ехать куда-либо теперь было бы по сути тем же, что и стоять на месте.

Возможно, он напрасно поспешил отбросить мысль о новом заказе от координатора. Едва ли он может сейчас как-то вмешаться в то, что происходит у Стрэй. Да и едва ли она захотела бы этого. Она была эпизодом, опасным, красивым, совершенно выпадающим за границы обыденности, но все-таки эпизодом. И полученный им сигнал – это не призыв к действию, это просто отголосок эпизода, который уже остался позади. Как сны о Летиции. Так бывает: день прошел, но ты все равно еще живешь в нем, словно застряв в трясине прошлого. Но отчего-то он продолжал думать о них со Стрэй в настоящем времени.

Сигнал прекратился и повисла тишина. Долгое время он просто сидел, откинувшись на спинку сидения. Вот и все. Вот и последний отголосок того, что было, ушел в небытие. Стрэй больше нет. Их пути никогда не пересекутся, он никогда не узнает, что с ней приключилась после всего этого. Вероятность ускользающе ничтожна. В мире, в котором он остался, Стрэй больше нет.

И как опровержение его мысли снова раздался ее голос. В отличие от предыдущего послания слова были брошены взволнованно и торопливо. На этот раз сообщение прозвучало только один раз:

«Отныне все сами по себе, ищем дороги по звездам. Лично я держу путь на Фомальгаут… Если собака уходит от хозяев в лес, она должна стать волчицей или умереть. Но если волчица не найдет волка, ее ждет безумие».

И вот Энжи снова плотоядно вгрызалась в пустошь, отъедая километр за километром. Если Стрэй держит путь на Фомальгаут, куда должна привести ее эта звезда? Да, Энтони ничего не знал о потайных убежищах Стрэй, но вот она-то кое-что о нем знала. Если последнее ее сообщение было специально для него, то единственным местом, единственным его логовом, куда она могла направиться, был его схрон в мертвом городе ABCT047.

Энтони добрался до своего схрона глубокой ночью. Пока он ехал по городу, ему несколько раз показалось, что он видит какие-то фигуры, скрывающиеся в ночной темноте. Они шарахались от фар Энжи, и он никак не мог понять, кто это, да и не мерещатся ли они ему. Последнее, что ему сейчас хотелось, – это останавливаться и пытаться выяснить, кем были его нежданные призраки.

Он подъехал ко входу в схрон, вышел из машины и привел в действие механизм, открывающий ворота. Не успел он вернуться в Энжи, как из открывшегося проема выступил человек. В свете фар он увидел, что это была Стрэй. Обеими руками она сжимала рукоятку револьвера, короткий обрубок его ствола был нацелен на Энтони.

Вот так они и встретились снова. Те, кому, как он полагал еще днем, больше увидеться было никак не суждено. На секунду он забыл о ее послании навигаторам, которым теперь было небезопасно пользоваться своей частотой, забыл и о том, как поверил ей, что волчица ушла от своих хозяев. Черное отверстие револьверного ствола проникало в его сознание, минуя разум и все его аргументы, и говорило только одно: эта секунда может быть последней.

– Это ты? – сказала Стрэй. – Повернись, чтобы я видела твое лицо.

– Я, – Энтони повернулся к свету, тускло льющемуся из салона Энжи.

Пистолет дрогнул, она опустила оружие и сделала шаг к нему. В следующий момент она крепко обхватила Энтони руками. Пытаясь поспеть за меняющейся реальностью, он тоже обнял ее и прижал к себе. Их щеки соприкоснулись, и он почувствовал влагу на ее коже.

– У тебя есть пистолет? – на месте этих его слов, наверное, должно было быть «здравствуй».

Стрэй кивнула. Конечно. Как же еще? Она сказала, что видела какие-то тени, когда подъезжала к его убежищу – не то одичавших людей, не то мертвецов. Энтони признался, что тоже только что кого-то видел. Раньше здесь было спокойно.

Они поскорее завезли Энжи внутрь и закрыли ворота. В гараже уже стоял Люций. Энтони поймал себя на мысли, что отчего-то был уверен, что приедет сюда первым и час за часом будет ждать, не появится ли она, ждать, опасаясь, что все будет впустую: Стрэй могли перехватить по дороге, Стрэй могла передумать, да и, в конце концов, он ведь мог просто неправильно понять ее последнее сообщение, придав ему некий свой желанный смысл вопреки очевидности.

Стрэй выдохнула с облегчением. Положила револьвер на крышку ящика с припасами. А у него разве нет оружия? Энтони сказал, что нет и никогда не было. Она заглянула внутрь внедорожника и протянула Энтони другой пистолет. Тогда возьми. Энтони вздрогнул. Он же не может его использовать. Он же навигатор. Для него это значило бы конец. Стрэй кивнула, потом как-то смущенно засмеялась. Она не навигатор, но и для нее револьвер тоже, скорее, только для устрашения. И для собственного спокойствия. В конце концов, если уж дойдет до того, он ведь может стрелять в воздух. Или по ногам. Так что пусть лучше тоже возьмет пистолет и держит его при себе…

Энтони показал Стрэй небольшую кабинку с прикрепленной наверху цистерной, куда он закачивал воду. К сожалению, в отличие от больших городов, где использованная вода очищалась и снова поступала в кран, он себе такой технологической роскоши позволить не мог, так что это все, что есть. Однако Стрэй обрадовалась, почти как ребенок.

– Настоящий душ! – восторженно воскликнула она и пообещала побережнее расходовать воду, но где-то минут через десять Энтони убедился, что о своем обещании она, похоже, на радостях сразу же позабыла.

Вернувшись к Энтони, она снова довольно повторила «настоящий душ» и невзначай поцеловала его в щеку.

Энтони мылся по привычке экономно и сосредоточенно, чтобы поскорее закрыть кран, но новое ощущение нет-нет да накатывало на него: осознание того, что только что этой кабинкой пользовалась Стрэй. Он подумал, что подобное волнение к лицу, скорее, подростку, но отчего-то вовсе не смутился, а, наоборот, развеселился от этой мысли.

Видно было, что они оба рады тому, что снова вместе, но слова то и дело давались с каким-то усилием, какая-то невысказанная тяжесть висела над ними, нужно было объясниться. Помнит ли Энтони их первую встречу? В городке «Новая надежда»? Да, там. Конечно. Если сигнал S.O.S. был ловушкой, зачем она накануне заглянула в «Новую надежду», спросил Энтони, это же не могло быть совпадением. Не могло, согласилась Стрэй. Она нашла его, как охотники находят навигаторов, и решила посмотреть на человека, которого они вскоре должны были взять на крючок. И что такого она тогда в нем увидела, поинтересовался Энтони. Да ничего особенного, просто обычного человека. Не святого и не чудовище.

Она хотела немного поговорить с ним, прислушаться к его голосу, к тому, как он выговаривает слова, посмотреть на выражение его глаз, но в этот момент ее узнали. Когда-то – и она уже почти совсем забыла об этом – они с Алексом заезжали в эту деревеньку, чтобы навестить кого-то из его дальних родственников. Он сам плохо их знал, но это были единственные его родные. Стрэй им не понравилась, они встретили ее холодно и сказали, что она погубит Алекса. Видимо, они были в курсе, что Алекса схватили копы, и, увидев, как Стрэй выходит из его машины, сразу же сложили два плюс два. И, как Энтони уже известно, правильно сложили.

А не слишком ли изощренной была вся эта затея – с ее якобы «преследованием», с сигналом на секретной волне и все остальным – для того, чтобы схватить, «взять на крючок», как она выразилась, одного-единственного неокольцованного навигатора, которого Стрэй и без того уже выследила? А вот тут-то уже не все так просто, сказала Стрэй и вздохнула. Взять на крючок, но не схватить. Помнит ли он, как она тогда вывалилась из Люция и упала на землю? Да, она была цепным псом, да, она должна была делать то, что ей говорили, но уже тогда что-то начало ломаться в ней. Она должна была выполнить задание, но вместе с тем какой-то частью себя не хотела, чтобы он угодил в расставленную сеть. Разлом, который Энтони своей навигацией перенес по другую сторону дороги, разделив их и преследовавших ее копов, каким-то образом показал ей, что и ее можно укрыть от ее хозяев. Этот же разлом вдруг наметился и внутри нее самой. Наверное, если бы не было всей истории с Алексом, навряд ли она почувствовала бы это, но Алекс был, и они с Алексом стали друг другу теми, кем стали, и закончилось все так, как закончилось… Потом она с Энтони вместе скрылись от погони, и снова все пошло согласно плану.

До настоящего времени Корпорация имела дело только с дикими навигаторами-одиночками. Их можно было поймать и окольцевать, но они тут же ставились на учет также и государственной полицией. Стрэй должна была постараться выведать, существуют ли какие-либо организации неокольцованных навигаторов и не знает ли Энтони, как на них выйти. Если бы такая сеть навигаторов-нелегалов действительно существовала, то вот она-то и стала бы главной целью этой охоты. Доводилось ли Энтони слышать о Новой корпорации? Нет? Стрэй тоже знала о ней очень мало. После Катаклизма Государство установило над Корпорацией бдительный контроль, однако постепенно в ее ядре образовалась как бы Корпорация в Корпорации, некая революционно настроенная организация, всячески пытающаяся ускользнуть из-под власти Государства и желающая вернуть Корпорации абсолютное могущество. Вот этой Новой корпорации и нужна подконтрольная сеть неучтенных Государством навигаторов, и Энтони мог оказаться одним из возможных ключей к этой сети. Если же нет, если же он ничего о ней не знает, ну тогда она должна была просто сдать его копам, неважно чьим, и вместе с другими охотниками продолжить поиски.

Теперь с этим покончено, сказала Стрэй. Когда она начала читать ему его книжку, ту самую, что он возил с собой с самого детства, она уже очень хорошо понимала, что не сможет снова отдать своим хозяевам человека, который с каждым днем становился для нее все важнее и важнее. Тогда, на том холме, где они молча сидели и допивали коньяк, и Энтони спрашивал, что ее тяготит, она думала не только об Алексе. Об Алексе, конечно, тоже, уж больно вся ситуация начинала повторяться, но еще и о том, что же все-таки можно сделать, чтобы на этот раз все закончилось по-другому. Потом они встретились с ее хозяевами, будто бы для того, чтобы передать им чип с информацией, заказ, который везла Стрэй. Она уже подозревала, что ни о какой организации навигаторов, даже если она и существует, Энтони не знает, но сказала им, что ей нужно еще время, чтобы все выведать. Они сказали, что, если она все еще ничего не выяснила, то операция закрыта, они сами разберутся с Энтони и выяснят, известно ли ему что-то или нет. Они поспорили. Стрэй возразила, что, если даже Энтони и расскажет им что-то, гораздо лучше будет, если он выведет их на эту организацию, ни о чем не догадываясь, чтобы не вызвать подозрений у других навигаторов. Она сказала, что продолжает операцию на свой страх и риск, и они с Энтони быстро уехали оттуда прежде, чем ее хозяева решили действовать.

Рассказывая Энтони про смысл празднования Нового года, Стрэй уже твердо знала, что, чего бы ей это не стоило, она не вернется в Корпорацию. И также она решила, что сообщит Энтони правду, чего бы тоже ей это не стоило. И это стоило ей Энтони. По крайней мере, так она тогда думала. Но решение, несмотря ни на что, попытаться начать все с чистого листа, начать с Энтони или без него, было принято. И известив диких навигаторов о том, что их канал связи теперь может прослушиваться и использоваться копами, она поставила жирную и окончательную точку в истории своей работы на Корпорацию. Теперь она для Корпорации такой же враг, как и Энтони, просто не столь ценный, поскольку она не навигатор, но куда более ненавистный и презренный, потому что она изменница.

Слушая Стрэй, Энтони поймал себя на том, что хочет верить тому, что она ему говорила. Он не просил, чтобы в его жизни были охотники, государственные копы, Корпорация и уж тем более эта Новая корпорация, но вместе с тем в его жизнь постепенно вошла Стрэй, и он желал, чтобы она задержалась тут как можно дольше.

Им придется снова учиться доверять друг другу, они оба очень хорошо понимали это. Если Энтони будет каждую минуту ждать удара в спину, ночью он не сможет сомкнуть глаз. Если Стрэй будет бояться, что в любой момент он может сказать, что разочарован, и снова умчится прочь, их совместное странствие станет для нее зыбкой, пугающей трясиной, где откуда-то со дна к поверхности через пучину темной воды медленно тянутся пузыри тревоги и безнадежности. Энтони знал, что не может дать Стрэй каких-то гарантий или обещаний, да и не клятв ждала она от него – как можно знать наперед, что случится завтра или через месяц? Но при этом, говоря за себя сегодняшнего, говоря о том, что он испытывал сейчас, о том, что в настоящий момент было для него несомненным, он был уверен, что постарается сделать все, чтобы это, то, что между ними, оставалось живым и завтра, и послезавтра и так далее. Глядя на Стрэй, на ее то плотно сжатые, то вдруг улыбающиеся губы, глядя в ее внимательные и внимающие глаза, на то, как она время от времени теребит рукава своей кожанки, он отчего-то полагал, что и она сейчас чувствует нечто подобное.