Филипп Тагиров
Автоэротизм
Пролог
Я не знаю, о чем будет эта книга.
Должны ли книги быть про то, что есть на самом деле? Нужно ли писать только о том, что действительно с тобой случилось? А как иначе? Как можно написать про то, чего нет? Думаю, что писать можно только про то, что есть. Или было. Или будет.
Стрэй не согласна. Она говорит: воображение. Она говорит: фантазия. Она хочет сказать: иллюзия.
Я рассказывал Стрэй про книжку, которую читал когда-то. Она называлась «Девять принцев Амбера». Там было про людей, которые путешествовали между мирами, представляя у себя в голове, место, куда они хотят попасть, и каждый следующий их шаг оказывался уже не в том мире, что прежний, но в мире, отстоящем от прежнего на ничтожную травинку, камушек, деревце. И так далее, как сквозь страницы толстой книги, на каждой из которых был один и тот же текст… только пара слов были уже другими. И если бы ты просто перелистнул страницу этой книги, то не заметил бы разницы, но если бы ты открыл ее вдруг где-нибудь посередине, то вовек не узнал бы тот текст, который бы ты там обнаружил. Ты бы решил, что это какая-то совсем другая история, другая книга. Принцы Амбера без сомнения были навигаторами. Только вот они считали, что миров множество, и ты можешь выскочить из мира, который тебе наскучил, в любой момент, но мир один. И, каждый раз, меняя его своим словом, движением своей руки, своей иллюзией, наконец, ты не оставляешь позади уже никакого прежнего мира, куда бы ты мог вернуться, просто перелистнув несколько страниц назад. И другие навигаторы также непрестанно изменяют этот мир. Поэтому, даже когда ты просто спишь, ты просыпаешься уже не в том мире, в котором заснул.
Стрэй говорит, что это интересная аллегория, но принцы не были навигаторами. Я спрашиваю, а разве не утверждала она сама, что Шопенгауэр писал про навигаторов, возможно, еще задолго до рождения самого первого навигатора? Она считает, что это не одно и то же. Шопенгаур писал про то, чего мы еще не видели, но что само по себе есть даже еще до появления самих навигаторов. А принцы… Они не были навигаторами просто потому, что их самих ведь на самом деле никогда не было, их просто придумал человек, написавший про них книгу. И вот с этим-то я не согласен. Он бы не смог написать книгу про то, чего нет. Если он написал про принцев Амбера, это уже значит, что принцы Амбера существуют. Или когда-то существовали. Но ведь, возражала Стрэй, на свете столько книг, где нет ни принцев Амбера, ни самого Амбера. И что? – спрашиваю я. Ты зовешь меня Энтони, но, когда ты впервые услышала мой голос, ты узнала меня под позывным Фомальгаут. Кроме того, до того, как ты меня встретила, начни ты писать книгу, ты бы писала историю, где меня бы отродясь не было в то время, как на самом деле я-то был, а ты всего лишь ехала по другой дороге, возможно, даже ехала мне на встречу.
Еще я вдруг вспомнил свою недавнюю встречу с клещехвостом и то, насколько чужой и непереводимой на мой язык показалась мне злая мудрость в глубине его черных глаз-бусинок. Хочешь ли ты этого или не хочешь, но приходится признать, что даже если мир и один, внутри себя он содержит еще миры, непонятные, чуждые друг другу.
Стрэй видела блокноты и ручки, которые я купил в том магазине. Мужчина, который уже перестал, завидя нас, хвататься за свою двустволку, очень удивился. Наверное, я был первым человеком на его веку, кто покупал блокноты и ручки. Даже не знаю, сколько лет они у него пылились, кто знает, может быть, он никогда и не заказывал их у своих поставщиков, может быть, они достались ему «по наследству» от предыдущего хозяина этого места, или кто-то приложил их к его заказу, так сказать, «в довесок». Стрэй одобрила мою покупку. «Ты говорил, что книги, написанные от руки – штучные. – вспомнила она. – Ты пишешь штучную книгу». Да, похоже на то. И возможно, раз уж мы решили пока ехать вместе, сказал я ей, она когда-нибудь будет ее штучным читателем. «Если ты будешь писать большую книгу, то нам придется кататься вместе довольно долго», – сказала она, внимательно глядя мне в глаза. Кто знает? Мне показалось тогда, что она хочет услышать, как я заверяю ее, что буду писать роман в нескольких томах, но как я мог это сказать? Сознательно ли она пропустила зыбкое слово «возможно», когда я говорил о своем штучном читателе?
Итак, повторюсь, я пока не знаю, о чем будет эта книга. Думаю, нужно писать только о том, что действительно с тобой случилось. Или еще случится. Или не с тобой. Все это будет правда. Наверное. Если писать честно. Возможно ли это – чтобы до конца честно? Получится ли у меня? Не могу сказать с уверенностью. Сказать так было бы слишком самоуверенно. А если будешь слишком уверен в собственной честности, можешь даже не заметить, как солжешь.
8. Маленький принц в бессердечной пустоши
Изломанная, скучная гряда далеких гор маячила на востоке. Местность здесь была чуть живее, и кустики хрустолиста то тут, то там собирались в небольшие колючие шапки, стелящиеся по земле и изо всех сил цепляющиеся за скупую почву и за собственное существование. Жизнь в них мерцала совсем призрачно, новые побеги сразу же почти полностью высыхали, но, как ни крути, это была жизнь. Утреннее солнце одевало холмы в длинные тени. С какой-то высокомерной ленью петляя между ними, дорога вела на север.
Энжи шла первой, метрах в десяти за ней следовал Люций. Наверное, могучем гиганту та скорость, которой он вынужден был придерживаться, должна была казаться совсем несерьезной, какой-то нелепой насмешкой, но с того раза, как показалось Энтони, Люций больше не проявлял своего характера. Гнать на пределе спидометра не было нужды. Хватит им всякой гонки, погонь, преследований и преследователей. Надолго хватит. Энжи тоже пришлось немного подтянуть кое-где, кое-что выровнять. Вмятины и пробоины, оставленные автоматом голодного охотника, Энтони также залатал как мог. Как-нибудь, когда будет время, деньги и подходящее оборудование, он заменит часть кузова Энжи, может быть, прикурочит дополнительные бронепластины, а пока можно гонять и так. Энжи, по крайней мере, на свои боевые шрамы не жаловалась, возможно, она ими даже по-своему гордилась. В любом случае, после того, как Энтони менял в Энжи какие-то детали, она принимала их не сразу, какое-то время как бы присматриваясь к ним, прежде чем распространить на них себя.
Им хотелось поскорее избавиться от чипа, который перевозила Стрэй, но, сверившись с картой, они решили, что оптимальнее будет сначала получить заказ Энтони, затем уже доставить чип, а потом – вторую «посылку». Выполнять две серии заказов параллельно оказалось, понятное дело, затратнее по бензину и утомительнее по километражу, но Энтони был рад, что его одинокое блуждание, пусть и на какое-то время, было уже не таким одиноким.
На место передачи Стрэй хотела поехать одна, но Энтони настоял на том, чтобы сопровождать ее. Мало ли как могло все обернуться. Возможно, навигатор за ее спиной мог оказаться тем козырем в рукаве, который снова спасет ее из передряги. Она начала было спорить, но в конце концов уступила. Тогда же в их разговоре, хоть и мельком, хоть и в шутку, впервые прозвучало слово «команда».
Передача должна была состояться прямо в степи, точную локацию Стрэй уже по ходу согласовывала по радио. Их встречали целых три машины. Энтони внутренне напрягся. Не глуши мотора, сказала ему Стрэй, выходя из своей машины. Энжи стояла в нескольких метрах поодаль, он не слышал, о чем они говорили, но в предрассветных сумерках заметил, что разговор все больше и больше превращается в какую-то перепалку. Когда он уже всерьез стал думать, не стоит ли присоединиться к Стрэй (не стоит – она сказала, не глуши мотора, возможно, придется делать ноги, – но все-таки?..), спорившие вроде бы на чем-то сошлись. Или пришли к пониманию бесплодности продолжения дискуссии. Стрэй быстро забралась в свой внедорожник.
– Разворачиваемся и едем отсюда, – раздался ее голос из динамика, – ты первый, я за тобой.
Энтони поспешно развернулся и тронулся с места. Люций сразу же пристроился за ним.
– Все в порядке? Что они хотели?
– Они решили, что я плохой курьер и сама где-то спалилась копам. А мне было интересно, не они ли меня заложили. Но чип у них, теперь, вроде, все в порядке. Но лучше поскорее убраться отсюда куда подальше.
Энтони не возражал. Спросил, заплатит ли ее координатор причитающиеся ей кредиты. Стрэй ответила не сразу. Она не знает. Но думает, что да, хотя может, и не сразу. Это ничего, у нее есть деньги.
Энтони вспомнил их первую встречу в «Новой надежде». Когда она стояла у терминала и окликнула его, он решил, что у нее кончились кредиты. Значит, дело было не в этом. Другая проблема? Или просто изголодалась по общению? Хотя заводить разговоры о погоде с первым встречным было бы верхом беспечности. Надо будет на стоянке расспросить ее об этом, решил Энтони.
Они остановились позавтракать ближе к полудню. Съехали с трассы и схоронились за холмами, чтобы не привлекать лишнего внимания. От радаров, конечно, это не спрячет, но, их пока что специально никто, вроде, не выслеживал.
Энтони заварил вермишелевую похлебку. Раскладывать стол и устраивать пикник не было времени, нужно было еще доставить груз Энтони, и они решили перекусить в машине. Вместе с тем Энтони хотел посмотреть, насколько Энжи успокоилась на счет Стрэй, но его сомнения, вероятно, были напрасны. По крайней мере, даже если Энжи и была чем-то не слишком довольна, она никак это не проявляла. Стрэй принесла с собой томик Шопенгауэра, но пообещала не читать его ему за едой. Энтони поблагодарил и убрал его в небольшой саквояж, служивший ему среди прочего маленькой дорожной библиотекой. Стрэй спросила, можно ли ей полюбопытствовать, что там еще он возит с собой, кроме Борхеса, и с удивлением извлекла на свет еще более потрепанную книжку. На задней странице обложки была фотография человечка со смешным лицом, но серьезными глазами, тревожно смотрящими из-под летчицкого шлема, а на передней – цветной рисунок мальчишки в длинном плаще и со шпагой. Стрэй сказала, что читала ее в детстве. Это какое-то очень дорогое для нее воспоминание. И очень неожиданное. А Энтони, стало быть, зачитал ее прямо до дыр.
Энтони отложил пустую тарелку и, взяв книгу у Стрэй, рассеянно повертел ее в руках. Стараясь правильно подбирать слова, он рассказал, что для него это тоже особая книга. Но. Но он ее ни разу не читал. А истерлась она оттого, что он возит ее с собой уже много лет. Это память о ком-то близком? Не совсем, сказал Энтони. Хотя, наверное, о его родителях. Он почти совсем не помнит ни отца, ни мать. Они были из первого поколения навигаторов, что с ними сейчас, живы ли они вообще, Энтони не знает. Когда-то он надеялся отыскать их следы, но потом отчаялся. Это была их книга, он наткнулся на нее, когда ему было лет пять, и решил поскорее научиться читать для того, чтобы узнать, про что там внутри. Он снова и снова снимал ее с полки и разглядывал картинки, которые были и похожи, и не похожи на картинки в других книгах. В голове рождались истории, которые должны были связать эти рисунки в одну необычную сказку. Когда пришлось покинуть тот дом, эта книжка не могла не оказаться среди тех немногих вещей, которые он взял с собой. Однако, научившись наконец читать, он забыл про нее, а потом, будучи подростком и уже проглотив несколько десятков книг, он вдруг решил, что книжка с такими картинками никак не может быть серьезной книжкой, ему показалось, что он перерос ее, и она тогда так и осталась непрочитанной, потому что ну не могла она быть достаточно взрослой.
В один прекрасный день, когда ему нужно было опять уезжать из места, почти ставшего на несколько лет его домом, она снова попалась ему на глаза. Это был уже другой Энтони, он начинал понимать, что и взрослые люди иногда читают и даже пишут книжки с картинками. Дядька с задней обложки теперь смотрел на него с укором. Но то было время перемен, время открытий и решений, жизнь вдруг завертелась сумасшедшим торнадо, и на какое-то время ему стало вообще не до чтения. А потом… Потом эта книга превратилась в какую-то реликвию, в секрет, который он должен был открыть еще в далеком детстве, но упустил этот момент, книга все еще с ним, но она стала особой, ее уже нельзя прочитать просто перед сном, в перерыве между заказами от координаторов, теперь она ждет своего особого часа. Что это должен быть за час такой, когда он наступит и что должно указать на него, Энтони не представлял. Так иногда бывает с мечтой, сказал он. Сначала, ты чем-то загорелся, потом упустил по собственному неразумению, потом ищешь, находишь, но боишься прикоснуться, боишься взять в руки, ведь это может быть неподходящее время или неподходящее место, или ты сам можешь оказаться недостойным своей мечты. Или мечта вдруг может обернуться пустышкой, и тогда все те годы, что она была у тебя, внезапно закончатся разочарованием.
Энтони закончил и пожал плечами. Мужчинам не идет многословно разглагольствовать о своих чувствах, добавил он, ощущая какую-то неловкость. По крайней мере, так принято считать.
Стрэй помолчала, потом призналась, что понимает это чувство. Про мечту. Энтони показалось, что она сказала это не только из вежливости. Он убрал использованную пластмассовую посуду в мусорный контейнер, и они продолжили путь.
Ближе к вечеру они добрались до пункта назначения. Энтони передал груз и сообщил об этом координатору. Спустя полчаса они проезжали мимо ретранслятора, и на его счет звонко закапали кредиты – не так много, как могло бы быть, не потеряй он процент за срочность, но все равно неплохо.
На ночевку они остановились, съехав в небольшой овраг, у отвесного подножия большого холма. В свете фар разложили стол, достали пару складных стульев, Стрэй откопала у себя початую бутылку коньяка. Терпеть его не могу, призналась она, но другого ничего нет. А что-то захотелось вдруг.
– Что будем праздновать? – поинтересовался Энтони.
Стрэй сказала, что не знает. Может быть, удачное выполнение их заказов. Ну или почти удачное, оговорилась она, видимо, подумав про свою эпопею с чипом. Или новый опыт путешествия в команде, предположил Энтони. Или ничего конкретного, просто. Вот скоро будет новый год, тогда можно и отпраздновать – как-никак настоящий праздник. Энтони подумал и кивнул. Ему пришло в голову, что мысль встретить новый год вместе ему нравится. Главное, чтобы не пришлось опять метаться по пустыни, унося ноги от копов или охотников, для тех ведь нет ничего святого.
– Знаешь, – проговорила Стрэй чуть позже, – я хотела тебе кое-что сказать.
Энтони перестал жевать, и с интересом взглянул на Стрэй.
Она вдруг вспомнила, как он убирал использованную посуду в контейнер. И что же с того? – подумал Энтони.
– То, что ты не хочешь превращать в свалку даже пустыню… Это как-то странно. Но меня это впечатлило. И я решила, что могу попытаться… как бы это сказать… исполнить твою мечту. Если разрешишь…
Она пояснила озадаченному Энтони, о чем идет речь, и он понял, что не станет возражать. Стрэй скрылась в Энжи, но почти тут же вернулась. Глотнула еще коньяку и передала бутылку Энтони.
И вот в этой бесцветной безжизненной пустоши, где бесцветными казались даже звезды на безразличном небе, зазвучал ее голос.
– … Так я жил в одиночестве, и не с кем было мне поговорить по душам. И вот шесть лет назад пришлось мне сделать вынужденную посадку в Сахаре. Что-то сломалось в моторе моего самолета. Со мной не было ни механика, ни пассажиров, и я решил, что попробую сам все починить, хоть это и очень трудно. Я должен был исправить мотор или погибнуть. Воды у меня едва хватило бы на неделю. Итак, в первый вечер я уснул на песке в пустыне, где на тысячи миль вокруг не было никакого жилья. Человек, потерпевший кораблекрушение и затерянный на плоту посреди океана, и тот был бы не так одинок. Вообразите же мое удивление, когда на рассвете меня разбудил чей-то тоненький голосок. Он сказал: «Пожалуйста… нарисуй мне барашка!»
Читала она негромко, и Энтони не сказал бы, что с выражением, как если бы ей давным-давно не доводилось читать вслух, но, вероятно, в этой безыскусности и хранилось семя какого-то созвучия, которое, как подумалось Энтони, больше всего и подходило для настоящего момента.
А потом она отложила книжку, сказала, что хочет немного размяться, накинула черную кожаную куртку-косуху и стала карабкаться на холм. Энтони посидел немного в одиночестве, плотно укутанный фантастической историей, которая отчего-то совсем не была похожа на сказку, взял недопитую бутылку и сигареты и полез за ней следом. Подъем местами оказался довольно крутым, земля под ногами снова и снова осыпалась, а опереться он мог только на одну руку. Кроме того, свет фар их машин сюда не попадал, и карабкаться приходилось почти на ощупь. На помощь пришло несколько бранных слов, работающих в таких ситуациях как магические заклинания.
Стрэй сидела на каменистой макушке холма и смотрела куда-то вдаль. Энтони сел рядом. Она была не против, но казалась ему глубоко задумавшейся или внезапно погрустневшей. Он закурил, и она взяла у него сигарету, затянулась разок-другой, а потом опять ушла в свои мысли, а Энтони остался тут, наблюдая, как сигарету в ее пальцах курит слабый ветерок.
Звезды стали даже чуть ярче, не то от коньяка, не то от истории про летчика и его маленького гостя. А глаза Стрэй – какими-то более блеклыми. Он захотел обнять ее – то ли, чтобы поддержать, то ли оттого, что просто так захотелось, – и обнял. Она слегка вздрогнула, длинный пепельный палец осыпался с ее сигареты. Он спросил, о чем она задумалась. Он знал, что иногда не стоит задавать таких вопросов. Если человек хочет чем-то поделиться, он сам расскажет. Но он также знал, что иногда ты отчего-то не можешь сам сказать, что тебя гложет, и очень ждешь, когда тебя спросят. Стрэй задумчиво поводила каблуком своих армейских ботинок по каменной пыли и извинилась. Наверное, выпила лишнего, призналась она. Просто… Просто как-то накатило. Вспомнилось многое. Подумалось о разных вещах. И вот она сидит, а перед глазами ее друг-навигатор. Тот, что погиб. Которого убили. И вспоминается ей, что у них было. И что еще должно было быть, но не случилось, не судьба, и никогда не случится.
Энтони подумал, что его рука сейчас, наверное, ей не лучшая опора, и убрал ее. Она ничего не сказала, продолжала сидеть, как и раньше. Потом она отпила из бутылки и сказала, чтобы он тоже выпил. Призраки боятся коньяка, сказала она, хотя Энтони видел, что это вовсе не так.
Нарисуй мне барашка, вдруг сказала Стрэй. Как умеешь, как сможешь. Энтони пообещал, что обязательно нарисует.
Обратный спуск занял у них еще больше времени, чем подъем. Пьяный горизонт покачивался, развеселые звезды строили им насмешливые рожицы, но Энтони старался сосредоточиться в первую очередь на том, куда ставить ноги, он спускался спиной вперед, поддерживая идущую за ним Стрэй.
Прощаясь перед сном, Стрэй легонько обняла его, не столько телесно, сколько как-то еще, незримо, невесомо, как-то изнутри себя. Завтра еще почитаем, сказала она. Добрых снов.
Добрых снов, пожелал Энтони в ответ. Однако, периодически поглядывая в сторону Люция, он видел, что сны так и не приходят к Стрэй. Она еще долго сидела, держа перед собой свой наладонник, и что-то на нем набирала.
Глава первая. Путь остановки
Эту книгу никто и никогда не прочитает.
Потому, что, возможно, ее некому будет читать. Или оттого, что я ее просто никогда не допишу. А зачем давать читать недописанные книги? Тебя читают, кажется, что дело сделано, а ведь ничего подобного, ты еще в самом начале. И зачем читать недописанные книги? Ты читаешь, а потом вдруг автор забирает тарелку прямо из-под твоего носа: «прости, друг, но это блюдо для праздника – я просто хотел, чтобы ты его понюхал». Книги надо дописывать. Если это хорошие книги, сказали бы вы и были бы, безусловно, правы. Но также даже если это не очень хорошие, или совсем дрянные, но очень нужные тебе книги. А вот стоило бы писать книгу, которая выходила бы очень неплохой, оригинальной такой, интригующей, но до которой тебе самому не было бы почти никакого дела? Поэтому, если уж говорить, как есть, та единственная книга, которая по-настоящему тебе важна, это книга о близких тебе людях, о дорогих тебе местах, о важных для тебя вещах – то есть о твоей жизни, но разве ты сам можешь когда-либо ее дописать?
Когда мне было двенадцать, ну или где-то около того, я уже точно не помню, мой дед сказал, что пора. День настал, и час пробил.
Мы вышли из дома. Солнечный свет заботливо и жизнерадостно падал сквозь зеленую накидку, наброшенную на нас растущими вокруг деревьями. Мы прошли по тропинке вдоль искрящегося в лучах солнца ручья, потом перешли через него по деревянному мостику без перил и добрались до большого ангара. Дед запрещал мне приближаться к нему, но я все равно снова и снова совершал паломничества к запретному, но такому притягательному строению, ходил вокруг, пытался найти какую-нибудь щелочку, через которую я смог бы увидеть, что же там скрывается. Думаю, дед был в курсе моих разведывательных вылазок, однако особо не переживал по этому поводу – ведь только у него был ключ.
В этот раз мое любопытство смешивалось с волнением и… страхом. Дед понял это и сказал, что, если я буду бояться, ничего не получится. Я снова спросил его, что там. Он сказал, что испытания бывают разные. Мое испытание должно научить меня умению остановки. Однажды это же испытание здесь проходил и мой отец. Наверное, эта новость должна была воодушевить меня, но я почувствовал, как ответственность почти физически придавливает меня к земле. Я почти не помнил отца, но он всегда был для меня какой-то загадочной и великой фигурой, по пути которой я должен пойти и сам. Но если я оступлюсь, то подведу не только себя. Я подведу деда, который тренировал меня и учил всяким штукам, наверное, я подведу каких-то еще людей, о важности которых мне постоянно напоминал дед, но, главное, я подведу отца. Страх не справиться смешался со страхом перед неведомой опасностью самого испытания. Я спросил, что, может быть, стоит лучше прийти сюда завтра. Тогда у меня будет время внутренне подготовиться, и я больше не буду трусить. Дед покачал головой. Когда он занимался со мной, он становился очень суров, дед куда-то пропадал, оставался только учитель. Жизнь не будет спрашивать тебя, когда от тебя потребуется принять какое-то важное решение, готов ли ты, сказал он. Опасность приходит, не сверяясь с календарем, и вне зависимости от того, трусишь ты или нет. Сегодня для меня настал день испытания, к нему нельзя подготовиться, посидев часок на скамейке и собравшись с духом. Но все же он готовил меня. Готовил меня те два года, что мы жили в оазисе. Все тренировки – и с тишиной, и с повязкой на глазах, и когда я стоял на шатком столбе, и когда я запоминал слова, которые говорил мне дед, и должен был повторить их в правильной последовательности и с точной интонацией, и когда берег глоток воздуха, опустившись на дно озера, и прочие, прочие – все они были подготовкой. Но испытание бывает только один раз, сказал дед. И либо ты его пройдешь, либо нет, второго шанса не будет.
Я помню, как, пока он говорил, ему на щеку села муха и стала ползать по его лицу, но он даже не моргнул. Внутри – опасность. Настоящая опасность. Если я не справлюсь, он даже может не успеть мне помочь. Поэтому я с самого начала должен рассчитывать только на себя. Остановка.
Мы зашли внутрь и оказались в небольшом помещении. У стены стоял какой-то пульт, покрытый слоем пыли, микрофон и несколько мониторов. Сейчас они были выключены. Я буду наблюдать за тобой, сказал дед. И еще раз напомнил, что вмешиваться он не станет. Я спросил, к чему именно мне готовиться? Он ответил, что я должен готовиться ко всему. Но это же невозможно, возразил я. Правильно, согласился дед. Поэтому мой вопрос бессмысленный. Мне нужно готовиться не к чему-то, что я встречу в следующей комнате, а готовиться к тому, чем я должен буду там стать сам. Остановка.
Он открыл следующую дверь, и через тесный коридор, в конце которого была еще одна дверь, я протиснулся в просторное помещение. Сзади раздался скрип и глухой удар. И еще я услышал, как щелкает замок. Я огляделся. Мне показалось, что я стою просто в большом пустом сарае. Дощатый пол прятался под толстенным ковром пыли. По углам ютилась какая-то рухлядь, обычное дело для сарая. Из окошек на самом верху просачивался мутный свет. Под потолком на каких-то перекладинах крепились большие круглые предметы.
– Замри, – раздался голос деда откуда-то сверху. Вероятно, там были смонтированы динамики.
– Да я никуда и не иду, – отозвался я и подумал, слышит ли меня дед. – И что дальше?
– Молчи, – приказал дед. – Не двигайся. Ты должен остановиться. Так глубоко, как только сможешь.
Сарай стал наполнять какой-то недружелюбный гул. Он дрожал, пульсировал и… становился все громче. Дед приказал мне не двигаться, но я все равно стал оглядываться, пытаясь понять, что же тут происходит.
– Замри! – рявкнул дед, и я застыл. Но я уже успел увидеть, как вокруг круглых предметов под потолком начинает клубиться черное облако. Это же гнезда, оторопев, осознал я. Облако росло.
– Не шевелись и просто послушай меня. Это не обычные осы. Они специально изменены. Модифицированы. Они не нападут на тебя, если ты не будешь шевелиться.
Я мысленно кивнул. С этим я должен справиться. Черное бурлящее облако стало опускаться на меня.
– Постарайся успокоить свое сердце, – сказал дед. – Бег крови по твоему телу – это тоже твое движение. Дыши как можно медленнее.
Мимо меня, в нескольких сантиметрах от моего лица пролетела оса. От ее резкого, злого жужжания по коже побежали мурашки.
– Страх входит в тебя через твои глаза. Страх умирает в пустоте. Ты видишь слишком много. Лучше закрой глаза.
Я было опустил веки, но тут же они распахнулись помимо моей воли под напором собравшегося во мне испуга. Осы уже роились прямо вокруг меня, несколько ползали по моей рубашке. Когда жесткие, верткие лапки коснулись кожи на моей шее, я почти закричал.
Замри, сказал я себе. Это испытание, и ты должен его пройти. Сердце бешено стучало в висках. Дыши медленно. Ровно. Я снова закрыл глаза.
– Эти осы чувствуют движение твоих мыслей, – сообщил голос из динамиков. – Ты должен остановить и его.
Дыши медленнее. Еще медленнее. Глубокий вдох колышет твою грудную клетку. Дыши так тихо, как будто бы ты умер. Как будто бы тебя нет.
Я почувствовал, как одна из ос ползет по мочке моего уха, а затем заползает внутрь.
Остановись. Так глубоко, как только сможешь. Осы нет. Уха нет. Тебя нет. Пустота. Только пустота.
Жужжание стало невыносимо громким. Кожей лица и рук я чувствовал, как дрожит воздух от сотен маленьких перепончатых крылышек. Наверное, с десяток насекомых ползали у меня по щекам и шее. Оса, залезшая в ухо, вдруг завозилась там, внезапно я чуть не оглох от звука ее крыльев, жестко забившихся где-то внутри моей головы.
– Одна-две могут укусить тебя, – предупредил дед. – Это не страшно. Но если ты пошевелишься, то на тебя набросится весь рой.
Остановись. Останови свои мысли. Не думай.
Пара ос заползла мне под воротник. Чьи-то лапки стали щекотать мое закрытое веко. Сердце подпрыгнуло. Мне страшно захотелось открыть глаза, страшно захотелось смахнуть со своего лица все это шевелящееся безумие, страшно захотелось бежать, бежать… куда? Я вспомнил щелчок дверного замка. Единственный путь – вперед. Снова успокоить сердце, выровнять дыхание. Я пустота.
Сердце колотилось и никак не желало успокаиваться. Словно в ответ на это мне в грудь ударила волна из сотни насекомых. Я громко выдохнул от неожиданности, и следующая волна прошлась по моему лицу, царапая, обжигая. Шею слева пронзила сумасшедшая жгучая боль, почти одновременно другая оса ужалила меня в правую руку между средним и указательным пальцами.
Я пустота, мысленно повторял я. Пустота в пустоте. Я пустота в пустоте. Я пустая пустота в пустоте. Ничего нет. Меня нет.
Осы копошатся у меня под рубашкой и заползают за края брючин. Злючая боль укуса прямо под левым глазом. Пустота, пустота, пустота. Внезапно до меня дошло, что, повторяя свою мантру про пустоту, я вовсе не перестаю думать. Вовсе не останавливаю мысли. Вместо того, чтобы стать пустотой, я плотно заполняю ее ее именем. Пустота!
Я рванулся с места, одновременно смахивая руками облепивших мое лицо ос. Впереди была стена, справа стена, слева стена, я побежал назад и стал колотиться в дверь, истошно крича. Огонь множества укусов разом засверлил мое тело. Казалось, что во мне прогрызли множество длинных извилистых нор, и кто-то залил в них чистую боль. Я упал и стал кататься по полу, уже почти ничего не понимая. Уши наполнил мерзкий тоненький писк, от которого голова, как мне показалось, разом выросла вдвое. Возможно, в ответ на этот звук облепивший меня рой дрогнул и стал рассыпаться. Сквозь агонию, буквально сдиравшую с меня кожу, до меня дошел звук открывающейся двери. Сильные жилистые руки деда подняли меня с пола и вынесли наружу. Дверь в ад захлопнулась. Вместе с тем по ту сторону двери остался и мой шанс пройти испытание…
– Я бы не повел тебя туда, если бы ты был простым пацаном, а не сыном своего отца и своей матери, – говорил дед, присев на край моей кровати.
Только что он вколол мне жаропонижающее, обезболивающее и пару еще каких-то лекарств, вероятнее всего, как я думаю сейчас, антигистаминное и, может быть, адреналин. Мое обтянутое бинтами тело лежало само по себе, как вещь, до которой я не могу дотянуться. Вещь, которая при этом причиняет тебе невыносимые страдания. Я мог лишь чуть кивать, что-то сипеть и смотреть одним глазом – укус под другим раздулся в огромную болючую шишку. Дед снова был моим дедом, он больше не был учителем. По правде говоря, он уже больше никогда не был моим учителем.
– Мир всегда находится в движении, – продолжал он. – Ты тоже. Но если твоя скорость будет не совпадать со скоростью мира, другие люди начнут тебя недопонимать, затем бояться, затем ненавидеть. Есть два пути. Можно полностью остановиться, остановив движение тела, органов, мысли и чувств, так чтобы ты перестал существовать для мира. Либо можно, напротив, разогнаться так быстро, чтобы мир перестал существовать для тебя. С первым путем ты не справился. Теперь для тебя остается только второй. И если не хочешь, чтобы однажды тебя разорвали на куски какие-нибудь голодные твари, вроде тех, в той комнате, тебе придется когда-нибудь его освоить.
