Филипп Тагиров
Автоэротизм
9. Новый год
Энтони предложил Стрэй не брать новых заказов у ее координатора, пока тот не расплатится с ней за доставленный чип. Доколе они на дороге вместе, не было смысла выполнять по две заявки одновременно. Кредиты, которые он получит от своего координатора, Энтони пообещал разделить поровну.
Моторы гудели, дорога сама бросалась им под колеса и вела к заброшенному городу, старое название которого Энтони позабыл. На карте он обозначался ABCT047, просто и безлико. Как правило, Энтони чурался заброшенных больших городов почти также, как обитаемых, однако в этом он когда-то завел один из своих схронов и время от времени сюда наведывался, чтобы пополнить хранящиеся здесь припасы или, наоборот, взять что-то в дорогу. Еще недавно у него было три схрона, расположенных в разных районах пустыни, что позволяло в случае нужды восполнить запасы бензина или воды, не светясь в обитаемых поселениях, а если что, то и залечь на дно и переждать, когда переполох вокруг него уляжется. Рядом с одним из них он даже попытался открыть скважину с неотравленной водой, однако, хотя место было безлюдное, далекое от действующих трасс, ему не повезло, и его навигацию засекли. Пришлось поспешно уходить, оставив все запасы и надежду когда-либо еще туда вернуться. Другой схрон кто-то разорил, по-видимому, случайно на него наткнувшись. Нашли один раз – найдут снова, дальше им пользоваться тоже было нельзя. И вот так схрон в заброшенном городе, самый нелюбимый им схрон, остался единственным. Но это ничего, это просто жизнь, сказал он Стрэй, в скором будущем он планирует восстановить сеть схронов. Стрэй рассказала, как слышала недавно, что будто бы собираются запустить первый после Катаклизма спутник, не помешает ли это планам Энтони? Энтони только посмеялся: такие слухи ходят, сколько он себя помнит.
Двухметровый столб, на котором когда-то гордо крепилось название города, был сломан, но вот приветствие от старой Корпорации, исполненное уверенности, которую она могла позволить себе до Катаклизма, было сработано на совесть и все еще вполне разборчиво гласило: «Наши дороги – путь к Вашему благосостоянию». Они ехали по пустым улицам, вдоль которых стояли многоэтажные дома с выбитыми стеклами, то тут, то там встречались полуразвалившиеся машины, одни были аккуратно припаркованы у тротуаров, другие брошены прямо посреди проезжей части. Случалось, Энтони брал старый верный домкрат, разводной ключ, горелку и препарировал эти трупы, надеясь разжиться деталями для ремонта Энжи. Чаще всего его ожидало разочарование: все нужное ему либо уже пришло в негодность, либо было откручено до него. Поэтому лучшим вариантом, конечно, было найти неразоренную ремонтную мастерскую или магазин запчастей, но такая удача выпадала ему крайне редко.
Они остановились у спуска в подземный гараж большого супермаркета, и Энтони вышел, чтобы включить потайной механизм, поднимавший укрепленные ворота. Когда-то он перекрыл спуск на нижние уровни гаража, закрыл и забаррикадировал двери, ведущие в супермаркет, и обустроил себе некоторое подобие временного жилища. Кроме безопасного места для парковки Энжи, это место привлекло его еще и запасами пригодной воды и всяких консервов, хранящихся на чудом нетронутых складах супермаркета, которые он в течении нескольких дней перетаскивал в облюбованное им убежище. Что было плохо в этом схроне – так это старые высохшие трупы, то и дело поджидавшие тебя на улицах города. Что творилось в жилых домах, Энтони мог только догадываться. Несколько раз он видел вдалеке мародеров, но сам предпочитал не нарушать вечный покой, воцарившийся в квартирах после того, как их хозяева умерли или покинули их.
Ему не хотелось здесь надолго задерживаться. Они взяли все необходимое и тронулись дальше, назад в пустыню.
Остановились ближе к вечеру, присмотрев место подальше от шоссе. Ни холмов, ни каких-то других естественных укрытий вокруг не было, но Энтони был спокоен: они с час тряслись по грунтовой дороге, которой даже и на карте-то не было, а затем сошли с нее и еще с пол часа ехали по плоской равнине, где когда-то прежде, как предположила Стрэй, простиралась степь и высокие травы колосились на ветру. Сейчас здесь рос только пустошник, но и в его корнях то и дело робко копошились какие-то мелкие жучки. Вдали они увидели птицу и решили, что это хороший знак.
В честь праздника они решили развести костер, на котором Энтони обжарил настоящее мясо из консервов. Они открыли бутылку вина, расстелили пару спальных мешков прямо на земле и стали неспешно наблюдать, как вместе с покидающим их солнцем подходят к концу этот день и этот год.
Стрэй спросила, знает ли Энтони, что новый год известен всем людям во всех культурах и вообще, наверное, самый древнейший из всех праздников. Энтони сказал, что очень может быть, но, должно быть, люди знавали и более важные праздники. Что может быть важнее, чем рождение мира, удивилась Стрэй. Это сейчас мы лишь ставим в этот день какую-нибудь зарубку для отчета времени. Раньше люди считали, что вместе со старым годом умирал весь старый мир, до краев переполненный нашими невзгодами и страданиями, а с новым годом мы получаем возможность начать все заново, с чистого листа, еще не запятнанного нашими ошибками. Errare humanum est, процитировал Энтони кого-то из древних. А значит, даже если начать с чистого листа, ты все равно довольно быстро испачкаешь его своими промахами и заблуждениями. И ведь в старом году, наверняка, были не только ошибки, но и что-то хорошее, прекрасное, правильное – зачем вместе с грязной водой выплескивать и младенца? Стрэй согласилась, да, человеку свойственно ошибаться. Но если ты упорствуешь в своих ошибках, то, значит, в тебе сидит дьявол. Затем и нужен новый год, чтобы иметь шанс отречься от того зла и от той глупости, которые ты несешь. А то хорошее, то правильное, та красота, что была в уходящем году, в старом мире – так она не нами создана, мы лишь помогли ей раскрыться, она присуща миру как таковому, а, стало быть, никуда это правильное не денется, если оно было по настоящему правильным и прекрасным, а не казалось нам таким просто потому, что нам от этого было сытно, весело и приятно. Энтони нахмурился. Стрэй хочет сказать, что есть какое-то одно правильное, общее для всех? Но не наивно ли так смотреть на жизнь? Да, так рассуждали многие идеалисты в прошлом, но вот он, Энтони, ищет радугу и любыми путями хочет до нее добраться, как бы глупо это кому-то ни показалось. И это для него правильно. А охотник, который его выслеживает, и хочет во что бы то ни стало отловить и сдать своим хозяевам, тоже уверен в том, что это правильно. Разве может быть какая-то общая для всех правильность? Стрэй отчего-то сжалась, как кобра, готовая защищать свое гнездо. Голос ее слегка дрожал, но видно было, как старательно она подбирает слова. Может, сказала она. И должна быть. Иначе как ты узнаешь, что каким-то путем, который, как ты думаешь, ведет к твоей радуге, идти нельзя? Или… или как охотник, который натаскан, чтобы отслеживать навигаторов во имя всеобщего блага, поймет, что какой бы голод тебя не мучил, еще не поздно остановиться?
– Натаскан? – переспросил Энтони. – Что ты имеешь в виду?
– А ты не знаешь? – как-то зло засмеялась Стрэй и что-то вдруг дрогнуло в ней, что-то полыхнуло. – Нас отбирают еще в детстве и воспитывают отдельно от других людей. А когда мы взрослеем, когда мы начинаем меняться, когда мальчики и девочки начинают хотеть друг друга, они что-то с нами делают. Их навигаторы что-то в нас меняют. Ломают или достраивают. Так, чтобы мы могли желать только навигаторов и чтобы только с навигаторами мы могли получить то удовольствие, которое сможет хоть ненадолго успокоить наше желание. И вы понятия не имеете, что это за желание. Нормальным людям такой ад неведом. Это желание, от которого ты кричишь всю ночь, ты лезешь на стену, ты кусаешь себе губы до крови, ты хотела бы забыться в чем угодно – в книгах, в спиртном, в наркотиках, готова бежать до полного изнеможения, готова исколотить себя до полусмерти – но только все это бесполезно, ничего тебя не спасает. Нас, как цепных псов приучают к сладкому мясу, балуют им, кормят по пять раз на дню, чтобы мы пропитались им насквозь, чтобы каждая наша клеточка познала, что такое плоть и сок навигатора, чтобы исходилась дрожью от простого прикосновения к его коже, от простого его присутствия в одной комнате с тобой, в соседней комнате, за километр от тебя, а потом, когда рай заполняет нас до отказа, вдруг сажают на цепь и морят голодом, неделю, месяц… Потом дают надежду, дают прикоснуться к тому, кого ты желаешь больше собственной жизни, дают ласкать его тело – и снова уволакивают тебя прочь, ты воешь, ты истекаешь слюной, ты готова сточить ногти до основания о дверь своей конуры, но тебе лишь напомнили, что то, что тебе нужно – это не твой бред, не фантом, но вполне реально, и есть те, в чьей власти дать тебе это… Но ты должна заслужить это, ты должна хорошо поработать, хороший песик, хорошая сучка, тебя вышвыривают вон – ату! след! – и ты носишься по пустым дорогам, скулишь и плачешь, и ищешь того, кого надо привести хозяевам и окольцевать… И знаешь, что самое страшное?? Даже когда ты не просто выследила добычу и сдала ее копам, даже когда вдруг по какой-то невозможной милости судьбы ты сидишь с ним рядом, ты ездишь с ним в одной машине, ты спишь с ним, ты, черт возьми, трахаешься с ним при каждом удобном случае, и врата рая, казалось бы, снова распахнулись для тебя, ты… ты не забываешь о своих хозяевах. И ты приносишь им его на блюдечке, а они гладят тебя по голове и говорят «хорошая, хорошая девочка», дают заслуженный кусок мяса, большой, сочный, сладкий, так что ты забываешь от счастья обо всем, и потом снова бросают тебя в погоню, травля только начинается, ату, след, сучка, след!
Глава вторая. Цена доверия
Вести машину ночными дорогами, когда в голове мутно от выпитого вина, а накопившаяся за день усталость каждый километр превращает в два, – развлечение весьма посредственное. Однако горечь и разочарование сели мне на плечи и погоняли меня, вперед, прочь, прочь.
Почему я не предвидел такого поворота событий? Единственный ответ, который мне приходит на ум: потому что, наверное, очень хотел верить в то, что все происходящее с нами – это взаправду. То недоверие, которое я испытывал в самом начале нашего знакомства, – очень даже уместное недоверие, сто крат какое правильное недоверие! – быстро улеглось под напором растущей вовлеченности. После того, как мы расстались с Летицией у меня было достаточно времени, чтобы отвыкнуть от человеческого присутствия рядом – больше, чем на пару минут или, на крайняк, на час-другой. Отвыкнуть и неожиданно для меня самого – истосковаться.
Потом – книги. Борхес, Шопенгауэр, Сент-Экзюпери, которого она неожиданно взялась мне читать. Книги, напечатанные на бумаге! Какова была вероятность того, что, мотаясь по богом проклятой пустыне, ты вдруг повстречаешь именно такого человека? В какой-то момент мне в голову даже пришла мысль, что тот, кто ведет счет нашим долгам, решил скостить мне то, как я поступил с Летицией, и показал мне возможность вернуть что-то из того, утраченного.
Когда она сказала «нас отбирают еще в детстве», я подумал, что она оговорилась. В тот момент представить, что под «мы» она имеет в виду тех, кто годами выслеживал меня, устраивал засады, загонял в лапы копов, кто хотел от меня только одного – сделать меня добычей, трофеем, утолить свой «голод», о котором мне доводилось мельком слышать, хотя я и подумать не мог, что под этим словом на самом деле скрывается. По мере того, как она говорила, во мне рождалось сочувствие к ее истории… и росло осознание того, кто она на самом деле. Осознание того, насколько же все это было фальшью, обманом, театральной бутафорией, тебя-таки выследили, расставили незамысловатую ловушку, и ты со всех ног в нее и бросился. Она даже и не отрицала этого, да, она работает на Корпорацию, да, погоня за ней была подстроена, это срабатывало раньше, сработало и сейчас.
Я спросил, а своего дружка-навигатора она тоже сдала Корпорации? Того, кто не только доверился ей, но и подарил ей то, чего ей так не хватало? Того, в чьей машине она сейчас рассекает по дорогам пустоши? Она лишь смотрела на меня, бессловесно, и по ее щекам текли слезы.
Тогда я спросил, а почему она мне вдруг все-таки рассказала, что она охотник. Ведь я был уже у нее на ладони, сожми в кулак и передай окольцовщикам. Она ответила, что хотела начать новый год с новой страницы. Неужели я думаю, что, раскрывая свои карты, она все еще планировала сдать меня своим хозяевам? Зачем тогда бы она мне это все говорила? Не знаю, огрызнулся я и сплюнул. Может быть, накатило, может быть, захотелось выблевать все, что так долго копилось внутри. А на завтра все пройдет, вино выветрится, и она доведет до конца свое задание. Даже если она сейчас говорит совершенно искренне, я не могу ей больше доверять. Этот человек предает. Он обманывал тебя, он может обмануть снова. Как можно быть вместе с человеком, когда ты постоянно спрашиваешь себя, а в какой момент он тебя снова обманет? Она сказала, что если бы хотела меня сдать, то могла бы сделать это и раньше – хоть тогда, когда она, как я думал, «передавала чип», те люди – это были корпоративные копы, неужели я не понимаю? Я развернулся и пошел к Энжи. Прислушиваться к объяснениям Стрэй – что она может еще сказать? Того, что я узнал, уже более, чем достаточно.
– Я открылась тебе, а ты уезжаешь? – крикнула она мне вдогонку.
Когда я садился в машину, я не смог не обернуться.
– Как банально! – воскликнула Стрэй. – Неужели мы должны закончить так банально?
Хуже всего, что, несмотря ни на что, я не хотел, чтобы мы заканчивались. Сложно признаваться в этом самому себе. Странно писать об этом в книге, которая только что потеряла своего единственного возможного читателя. Штучного читателя, как я тогда выразился.
Я ехал всю ночь, а под утро свернул на обочину и погрузился в безрадостный сон. Что мне снилось, я не помню, но спал я плохо. Однако на утро я утвердился в новом решении. Может быть, это я от своей слабости. Может быть – от трусости, да, я боюсь снова возвращаться в свое одиночество, прости меня, Энжи… В конце концов, слабость, трусость, раскаяние? – это неважно. Я сумел отыскать то место, где мы устроили последний пикник, где развели костер и собирались совершить прямо-таки по-детски прекрасную глупость – встретить новый год. Но, как и стоило ожидать, когда я вернулся, Стрэй там уже не было.
Дневник Стрэй. Восстановленные записи. Запись 2
Ох, Люций, как же здорово это было! Как раньше, до всех этих сентиментальных глупостей. Прости меня за то, что тогда отчитала тебя. Ты вправе показывать свой характер. Ты вправе вообще делать, что тебе вздумается. Да, мне вот, дуре, иногда не хватает сил, не хватает уверенности, но это ж ничего, у меня ведь есть ты, ты сильный, ты всегда уверен в себе. Я поворачиваю ключ зажигания. «Вот так вот, малышка», – будто бы звучит твой голос в моих ушах.
Врубить «Painkiller» Judas Priest, педаль до упора, так, что всю меня вжимает в тебя, выбоины да ухабы, меня бросает из стороны в сторону, я даже вскрикиваю, «Hell Patrol», но ты крепко держишь меня своим ремнем, ухабы да выбоины, ты твердо стоишь на своих четырех и непоколебим в своем движении. «All Guns Blazing». Больше нет ничего, но ничего и не нужно. И никого больше нет, да и нахер, никто и не нужен, нахер их всех, «Leather Rebel».
Твой мотор ревет, его мощь распирает тебя, «Metal Meltdown», никому не удержать тебя, это не мы сотрясаемся на выбоинах, это земля дрожит под нами. Север и юг, солнце и луна, верх и низ, день и ночь, «Night Crawler», намотались на колеса и кружатся в безумном коловращении.
Меня швыряет вперед, но твой ремень сдавливает мою грудь с такой силой, что я даже и вдохнуть не могу, «Between The Hammer And The Anvil», все правильно, держи меня крепче, не отпускай меня, не отдавай меня никому, я твоя, только твоя. Кожа, метал, масло, резина, все, что снаружи, проникает внутрь, туда, где кожа, кости, мясо, масло, «A Touch Of Evil», и растворяется в ноюще-сладостном томлении, под звук своего собственного «Battle Hymn».
И, наконец, «One Shot Of Glory», твой выстрел, мой взрыв, до судорог, до исступления, до темнеющего неба, до ран от моих ногтей, впивающихся в твой штурвал.
… С тобой у меня даже почти не болит внутри. Ну, вру, конечно, болит, но почти терпимо. С тобой я могу выносить свой голод без того, чтобы выть и сходить с ума. Это оттого, что раньше на этом месте сидел Алекс? И частичка его осталась в тебе? Дай ему миллион лет, смог бы он меня простить? Навряд ли. А вот ты, убей бог, вот никак не пойму, почему после того, что я сделала… ты меня все-таки принял?
Дневник Стрэй. Восстановленные записи. Запись 3
Перечитала предыдущую запись. Для этого ли я завела новый дневник? Хотела даже удалить, но передумала. Сладко все-таки. Когда единение.
Вот почему единение должно обязательно сменяться диссонансом? За два дня это уже второй раз. Сначала тот ужасный разговор с Антоном. Теперь Люций. Ну тут я, разумеется, сама виновата: мысли об Антоне лезут в голову, бьешь по тормозам, тупо сидишь, свесив ноги наружу, куришь его сигареты, которые он забыл в твоей машине. Находишь вдруг книжку, «Сад расходящихся тропок», которую он тебе дал, начинаешь читать. Конечно, будет диссонанс.
И с Антоном. Как еще могло все это завершиться? Но как мало, оказывается, он о нас знал. Верно думал, что нас просто нанимают за деньги или покупают какой-то великой идеей. Смешно.
Я ведь не случайно сорвалась тогда. Думала, что нужно все рассказать. Думала, как лучше ему открыться. И как все вышло? Могла ли я ожидать, что мы так закончим разговор? Могла и должна была. И вообще-то допускала, но отчего-то так наивно, глупо и самовлюбленно рассчитывала на другое. Отчего-то верила, что что-то значу для него, и он… И он – что? Возьмет под белы рученьки и к алтарю меня поведет? Попытается, хотя бы попытается вслушаться в то, что я ему говорю, попробует понять, не знаю. Попробует простить? Дать мне то, что мне так нужно. Не близость даже. Хотя доктор мне сейчас тоже не помешал бы, слишком болезнь уже запущена. Но не близость, а… можно ли назвать это прощением? Хотя бы надежду на него…
Сказал, что не сможет мне доверять. Поделом мне, это, конечно, заслужено.
В любом случае, не об это надо сейчас думать. Он свое решение принял. Но значит ли то, что все, что я ему говорила, теперь для меня ничего не значит. Не в Антоне, в конце концов же, дело. Новый год никто не отменял. Мы могли бы войти в этот новый год вместе, ну и что же? Надо все равно идти. Туда. Пока я еще есть. Иначе старый год никогда не кончится. И старый мир так и будет держать меня своей мертвой хваткой. И старый кошмар будет все время следовать за мной. Пить со мной одну воду. Спать на том же сидении и в том же спальнике. Куда бы я не поехала.
Кажется, я знаю, с чего можно начать. Но это как отрубить себе половину тела.
Дневник Стрэй. Восстановленные записи. Запись 4
Я знала, чем может все обернуться. Я знала, на что шла. И даже если бы я сейчас уже не могла писать эти строки, все равно не жалела бы о том, что сделала.
Сколько еще раз на частоте неокольцованных навигаторов пошлют фальшивый сигнал бедствия? Не я – так другие. Может быть, я отняла у них единственную возможность слышать друг друга. Но если бы только они себя слышали. Случись настоящая беда и закричи кто-то из них о помощи – кто придет по этому следу?
Я думала, как лучше все сказать. Я знала, что долго продолжать передачу я не смогу по-любому, но, если я все скажу прямым текстом, то меня могут остановить слишком быстро. Аллегория. Поэтика. Вот что должно было мне помочь. Но так, чтобы смысл сообщения дошел то тех, кому оно предназначалось.
Я ехала почти на пределе скорости и транслировала сигнал. Снова и снова, пока получалось сдерживать накатывающуюся панику от мысли, что со мной сделают, если все-таки схватят. Потом, когда нервы сдали, я отключила передатчик и резко изменила направление движения. Без дорог, куда вынесет удача. Судя по карте, удача должна была через час-полтора вынести меня на другую дорогу, но и на ней мне долго оставаться было нельзя. Слишком рискованно. Чуть позже я не выдержала и отправила в эфир еще одно сообщение, и сразу же отключилась, моля бога, чтобы пронесло. Люций преданно сносил все кочки и рытвины, но скорость пришлось сбавить. Загнать его сейчас – и ты сразу попалась, если вдруг они тебя все же выследят.
И они выследили. Видимо делали облаву сразу по нескольким смежным квадратам. Корпорация. Я-то знаю, как они работают, если вдруг кто-то их больно заденет. А задела я их, похоже, действительно больно. К тому же они в принципе не прощают, когда кто-то срывается с их крючка.
Я не знаю, почему мне удалось-таки оторваться. Наверное, просто жутко свезло. Не думаю, что это какая-то очередная ловушка – в ней просто нет смысла. Свезло, что это были только обычные копы, без навигаторов. Свезло, что меня угораздило заехать в район, где карта и радар перестали понимать друг друга – и не мудрено, потому что до меня здесь, похоже, проехал навигатор. И не просто навигатор.
Сначала я даже не поняла, что это там виднеется впереди, там, куда я еду. Карта говорила: нет там ничего, пустошь, пустошь, пустошь. Радар выхватил какое-то скопление непонятно чего, какое-то движение. Если бы не радар, я решила бы: мираж. Но это был не мираж. Это был лес. Лес из самых страшных сказок. Видимо, его еще не вычистили. Или просто не смогли с одного заходу.
За сотню метров до леса протянулось проволочное ограждение, стоял знак «КАРАНТИН», и рядом валялись сбитые ворота. Стоило мне въехать в лес, радар Люция просто сошел с ума. Мои глаза – единственное, чему я могла верить, но верить глазам отказывался мозг.
Не думаю, что какой-то обычный навигатор мог сотворить такое. Говорят, что подобные вещи прорываются на свет вместе с Угрюмым безумием. Мне повезло. Мне было нечего терять. Участь встретить что-то по-настоящему ужасное была ненамного страшнее, чем если бы я снова попала в лапы Корпорации. А тем, кто гнался за мной, все-таки было не только страшно. У них был выбор, точнее они вдруг вспомнили, что у них же есть выбор. На минуту-другую. Конечно, никто из них не ослушался приказа. Но они замешкались. Поехали за мной осторожно, наверняка, то и дело проверяя, есть ли патроны в обойме и хорошо ли застегнут бронежилет. И это дало мне время.
Сейчас спать. Завтра будем думать, что дальше. Не сейчас. Один день – один подвиг. Так говорил кто-то из моих знакомых.
Но, господи, эти деревья!.. Их высоченные черно-зеленые стволы, сочащиеся какой-то жижей, поблескивающей в свете фар… Эти толстенные ветви, закрывшие все то, что под ними, от солнечных лучей. Ветви, которые шевелятся, и, словно у них своя воля, тянутся к тебе. Эти тени высоко-высоко, стремительно скользящие туда-сюда. И какое-то мерцание в воздухе, как будто бы повреждена антенна телевизора. Картинка дрожит, исходит рябью. Двоится, на нее накладывается другая такая же. Будто бы зрение расфокусировано. А затем уже не такая же, а какая-то совсем другая. И там что-то горит, что-то течет, чьи-то огромные глаза смотрят на тебя с нечеловеческой злобой.
