Евгения Ивановна Хамуляк
Гобин
Любимым же его времяпрепровождением было в самую долгую тёмную ночь сидеть у костра в самой далёкой пещере, подальше от сновидящих, иногда преодолевавших-таки крутые снежные пороги в надежде увидеть своего бога.
Так как вся земля представляла собой огромную чашу, пещера Гобина углублялась не вправо или влево в гору, как принято думать среди людей, часто живущих вверх тормашками или встающих только с левой ноги, а уходила глубоко вниз, протягиваясь к центру, где светило настоящее солнце… Один такой вечер длился около ста лет, именно поэтому человекам трудно было угнаться за ходом жизни бога, чтобы увидеть его хотя бы разок спокойно сидящим за гигантским костром, распалённым сухими отжившими руинами разрушивших сами себя цивилизаций, на котором он неизменно готовил свою любимую похлёбку из снов и фантазий оракулов и других ведунов о строении этого мира, о представлениях о себе, предсказаниях о будущем… Каждый век, на радость гиганта, как раз к его вечеру, рождались новые прорицатели, предпринимавшие попытки осмыслить Гобина и свою судьбу…
Гобину не только нравилось собирать эти догадки и прогнозы, но он внимательно вникал в каждую из них, ведь и сам доподлинно не знал, зачем Сущий породил его? Чем не жилось без Гобина? Почему именно он такой, а не иной? И смутно догадывался, что разгадку знает маленькая его частица – человек. А иногда отчаивался, не найдя ответа, и подозревал, что может догадаться и капуста, но только не он. В этом и во многом другом состоял хитрый и забавный план Сущего познать самого себя в самой интересной игре на свете. А может быть, плана никогда не существовало… Или в этом состоял план.
– Наверное, у Сущего тоже есть лукавый бог? – спрашивал Гобин своего собеседника. А к нему вечерами неизменно заглядывал он сам, только из другого измерения, одного из девятнадцати.
– И тот тоже загадал Сущему загадку, кто он и зачем? – тихо смеялся другой Гобин.
– Давеча мне снился сон, – добродушно кивал старой шутке первый Гобин, помешивая кипящую бурой пеной похлёбку, в которой тонули древнеримские доспехи, и острые пики копий, словно свиные шкварки, вспыхивали яркими зарницами на безжалостном мареве, – про одну девушку… Я давно за ней наблюдаю. Она является душой той местности, где живёт… Так вот, она стала впадать в уныние, не желая больше думать над разгадкой мироздания. От её настроения впало в уныние целое поселение. Тогда я провёл тонкой нитью все сердца города, завязав узел на её сердце. Если она выберется из мрака отчаяния, воспрянут и остальные. Если нет – тоска разъест их тела и развеет память о них, как пыль…
– Да, мне тоже встречались подобные настроения… – согласился второй. – И если раньше я нещадно стирал их, как неудавшийся сон, чтоб тот не напоминал мне о времени, когда и я ложился на эту мягкую, душистую, дарящую прохладу траву, мечтая заснуть и никогда не проснуться, чтобы больше не видеть ни этих гор, ни эту чашу, ни Сущего… И всё равно спустя тысячелетия просыпался и находил всех их, почти не изменившихся, поодаль… Несмотря на свою убогость, простоту, они переживали удар бессмыслия лучше, чем я. После сна ничего нет. Сон – последняя инстанция. Объясни ей это… И самому себе.
– Мои сны впали не только в уныние, но и в зависимость от него. – Мимо проходил третий Гобин. – Мне захотелось спасти их – некоторые из них стали мне дороги. И я придумал угрозу беспощадного уничтожения со стороны. Угроза иногда помогает выжить, перед лицом смерти восстают инстинкты, – кинул он свой рецепт и тут же растворился в пространстве.
– Я думал, этот юношеский этап у тебя уже прошёл! – удивился четвёртый Гобин, так и не проявившись у костра.
– Мне не хотелось бы искусственно давить на неё… Почему-то мне кажется, в ней есть что-то… Нечто абсолютно новое, ещё ни разу не снившееся мне… Она может знать ответ…
