Екатерина Анатольевна Троу
Перфундере
Я бросилась от микрофона, как от крутого кипятка, и моё место тут же занял любимец публики. «Спасибо тебе, Сванвейг Ланкастер, за твою смелость!». Голос доктора Келли вновь проревел над собравшимися, и зал отозвался на него потоком аплодисментов. «Наверняка, Вы хотите узнать подробности, что за мир посетила эта молодая девушка?» – он умолк, ожидая отклика зала, который не заставил себя долго ждать. «Ровно через неделю на этом же самом месте состоится вторая презентация, где мы покажем на примере Сванвейг, а также других счастливых мужчин и женщин, что за миры ждут вас по ту сторону сна». Публика благосклонно загоготала, и аплодисменты вновь прокатились под сводом сырого стылого неба.
«Чёртов сериал» – буркнул доктор Леман, подходя ко мне. Единственный среди присутствующих, кто не вызывал у меня настороженности.
Глупая. Какая же я глупая. Я надеялась, что обещания этого честолюбивого человека что-то значат. Но в действительности, попадая в жернова системы, выход из неё ты найдёшь только вперёд ногами. Эти мысли и внезапное осознание полной картины положения вещей взорвали во мне бомбу, наполняя мозг ужасом загнанной жертвы. Теперь точно – конец.
Рослый детина лёгким толчком направил меня за кулисы. Следом, откланявшись перед публикой, шёл доктор Келли. С его ещё не успели опасть блёстки славы, как перед нами выросла толпа журналистов. Всё правильно. Всё по расписанию. Хлеб репортёров к обеду подан!
«Мисс Ланкастер, как Вы пережили столь долгий период пребывания во сне? Легко ли было приспосабливаться к реальной жизни?»
«Мисс Ланкастер, что Вы чувствуете, вспоминая свою жизнь в нереальности?»
«Мисс Ланкастер, поделитесь, что побудило Вас решиться на столь рискованный эксперимент?»
«Мисс Ланкастер, Вы планируете повторное погружение?»
«Мисс Ланкастер, до нас дошли сведения, что Ваш отец…»
«Мисс Ланкастер, расскажите, как…»
«…ваша фамилия…»
«…не повлияло ли…»
«Как вы прокомментируете…»
«Всё это… уже было. Не мисс, миссис…» – проносится у меня в голове. Ноги. Много ног. Каблуки, кроссовки, ботинки и сапоги. Много ног вокруг меня и позади меня. «Миссис Оллсон, сочувствуем вашей утрате. Скажите, на Ваш взгляд, что могло толкнуть Вашего мужа к самоубийству?», «Миссис Оллсон, из-за чего Ваш супруг решил свести счёты с жизнью?», «Миссис Оллсон, как Ваша дочь восприняла его поступок?», «Миссис Оллсон, связан ли поступок Вашего мужа с его исследованиями в новом проекте?», «Миссис Оллсон, как Вы оцениваете Ваши отношения?». Вопросы, вопросы, вопросы, вспышки фотокамер и снова вопросы. В груди колотится страх. Рука – маленькая и влажная, внутри ладони матери. Я поднимаю заплаканные глаза вверх и вижу, как мама смотрит на меня полными слёз глазами, и произносит одними губами: «Всё хорошо, Свени. Скоро всё закончится».
Вот он – ответ. Мой сон был чистосердечным самообманом ребёнка, желающего забыть и никогда не вспоминать. Мой отец – один из основателей Искусственного сна. Перфундере, болото, сон… Так вот что всё это значит! Так это и есть тот истинный смысл моего стремления уйти в сон? Я такая же, как он. Как человек, которого я знала лишь какие-то одиннадцать лет своей прошлой жизни. Почему на Перфундере я создала в воспоминаниях образ другого человека? Почему не «воскресила» его, как в случае с мамой? Может потому, что я стыдилась его слабости? Не поэтому ли ненависть к себе прожигала кости? Но разве это плохо – уходить туда, где тебе хорошо? Чёрное и белое? Белое – жертвенность, алтарь на благо человечкам, маленьким, уставшим, обессиленным. Чёрное – уходить, когда ещё есть за что цепляться, ради чего жить. А ради чего тебе продолжать бороться?
Я следила за ними, за их движениями и словами, точно включив замедленный просмотр. Глаза безучастно фиксировали происходящее. Что будет значить этот взгляд в линзах оптических телекамер? Решать им – этим палачам с жёлтой дугой около зрачка.
–Мы хотим сделать Ваше совместное фото с доктором Келли, Вы не против?
–Улыбочку, мисс Ланкастер!
–Эй, старик, щёлкни «пыхой», когда я скажу, окей?
–Давай!
Смысл слов долетел до меня слишком поздно, когда яркая, как сама смерть, вспышка, ослепила меня. Сознание раскололось на тысячу сияющих друг в друга прожекторов и тут же осыпалось в яму непроглядного мрака, выключив мышцы ног. Кто-то подхватил моё обмякшее туловище, но под подушечками пальцев этого человека не было ни малой толики заботы или хотя бы внимания как к вещи, имеющей определённую цену. Так ловят мяч, чтобы затем бросить его об пол. И тогда инстинкты снова взяли верх. Удар локтем, такой же, но намного сильнее, стремительней. На этот раз мне ничуть не жаль. Слышу, как кто-то совсем рядом выругался. Выбрасываю руки вперёд, прямо на репортёров. За ними подтягивается всё тело. В висках барабанят тяжёлые молоты, и я не слышу и не вижу ничего, только чувствую, как раскачивается голова, и будто мозги бьются о черепную коробку со шмякающим, влажным звуком, а перед глазами – чернота…
Глава 5
И в пустыне есть влага
Очнулась я неожиданно, осознав вдруг, что бегу. Бегу отчаянно, будто от этого зависит моя жизнь. Уже не в первый раз подворачивая ногу, я не останавливаюсь, выжимая из своих лёгких всю возможную и невозможную вместимость. Меня не заботило то, насколько отравлен воздух, который я так жадно вдыхала, и сколько продержатся мои ноги, ноющие от бесконечных ударов стоп в неудобных туфлях об асфальт. Хоть и обессиливая с каждой секундой, я упорно бежала, уже не зная, для чего этот марафон, от чего я бегу, кто мои преследователи и есть ли они вообще. Было только чувство стремления. Оно, как быстрое речное течение в моём воображении, пыталось унести уставшее тело подальше от всех окружавших меня людей. А ещё был страх, панический, животный. Страх, что что-то страшное и неотвратимое сейчас настигнет меня. Кровь билась в висках неистовой бурей, от её рокота я не слышала ничего, кроме своего срывающегося дыхания.
–Эй! Стой!
Я слышу голос позади себя, но никак не реагирую, продолжая исступлённо переставлять ноги.
–Мисс Ланкастер! – запыхавшийся голос за спиной. – Сванвейг! Да остановитесь уже, я не причиню Вам вреда.
Вдох. Ещё один вдох. Холодный воздух царапает лёгкие. Упёршись ладонями в колени, я пытаюсь восстановить дыхание. Изображение в глазах потонуло в ярко-красной пульсации. Кажется, это ещё один глюк мозга, страдающего кислородным голоданием. Но, подняв глаза, я увидела перед собой девушку с пушистыми кудрявыми локонами до плеч и глазами, глазами с жёлтым полумесяцем, глазами журналиста…
–Я не буду отвечать на Ваши вопросы! – в миг отстранилась я. Стервятники. Гонимые ветрами новостных сводок, вы летите на запах свежей крови. Вы сами давно стали трупами, потому что день за днём питаетесь падалью.
–А я ничего и не спрашиваю. Мена зовут Розмари. От кого ты бежишь, Сванвейг?
–Я… – осёкшись, я инстинктивно посмотрела по сторонам, – Я не знаю.
–Тогда пойдём со мной. Может быть и правда есть от чего бежать…
…
В комнате играла музыка, пахло кофейными зёрнами, рассыпанными по циновке вдоль оконной рамы, перечной мятой и ещё чем-то тёплым и сладким. Ощущения играли роли мазков кисти на холсте. Диоды на потолке, в меру яркие, но не ослепляющие. Цветочный орнамент на трёх стенах, четвертая выкрашена в сиреневый тон, на её фоне устроился письменный стол. Остроугольный кофейный столик уместил на своей столешнице цепочку пушистых овечьих фигурок. Мягкость ковра переходила в холод паркета, а тёплый флисовый плед кутал дерматиновый диван.
На рабочем столе – тетрадь в твёрдой обложке, исписанная убористым почерком. Я склонилась над текстом, разбирая крючковатые буквы. Кто-то ещё пишет от руки, да так аккуратно, удивительно… Какие-то данные о встречах и событиях расползались по развороту блокнота. Но вдруг я увидела нечто, выделяющееся на фоне записей сугубо делового содержание. На полях примостилась небольшая надпись:
Металл на сердце водрузил, чтоб не прошили пулей.
Металл то сердце остудил. И в мышце иглы насадил.
Проштопал плоть расчёской сталагнатов, жить
Осталось не так долго, когда в себе любовь убил,
И лучше б сразу ты лопатой…
–А вот и я, – девушка вошла в комнату с двумя бокалами какого-то дивно пахнущего напитка. Так вот откуда сладость в воздухе! Корица и, кажется, апельсин… Вкусные запахи пробуждали в сознании смутные ассоциации, но в тот момент я не была настроена думать о том, откуда родом эта память: из сна или реальности.
–Что это?
–Глинтвейн. Держи, поможет согреться. Да ты садись, чего стоишь?
–Спасибо.
Ароматный медово-цитрусовый напиток согревал тело изнутри, наполняя его сладкой алкогольной истомой. Ещё ни разу с момента пробуждения мне не было так хорошо и уютно.
Теперь, успокоив зрение и дыхание, я могла спокойно рассмотреть незнакомку. Невысокая, хрупкая, похожа на француженку из фильмов прошлого века. Сильные пряди каштановых волос разбегались по сторонам, скручиваясь в спиральки, и падали вниз, до самых плеч. Шапочка из волос прятала заострённые скулы. Вокруг глаз разбегался нездоровый багрянец, а веки то и дело опускались и поднимались, обнажая радужки глаз цвета экрана монитора – сине-голубые, сияющие и вместе с тем приглушенные серыми оттенками. Кто ты такая, думала я. И чем ты отличаешься от них, умеющих спрашивать, но не способных слушать, охотников из твоей стаи?
–Ты сняла линзы? – вслух заметила я. – Не ради интервью я здесь?
–Нет. Я знаю, что такое травля. Нас учили этому методу в ВУЗе. Ненавижу это.
–А какие методы у тебя?
–Мои методы гуманны. Наверное, поэтому у меня в холодильнике регулярно вешаются тараканы, – Розмари криво улыбнулась одними губами. – Да, чуть не забыла! Возьми. Глотни немного кислорода. Ты слишком долго дышала углекислым газом и прочей гадостью. Можешь заработать отравление.
–Ты можешь себе это позволить? – воскликнула я, отстранившись от протянутого мне баллончика с кислородом. Не хотелось напороться на подвох, он же бесплатный сыр. К тому же, всё это было настолько дико, что даже нервы в моей руке возмутились от парадоксальности слов Розмари и парализовали конечность, стиснув пальцами ручку бокала с глинтвейном.
–Это служебное. Мы часто выезжаем в неблагоприятные районы, поэтому нам выдают баллон с собой, чтобы потом не платить за вредность.
–Спасибо, – проговорила я, неуверенно принимая из её рук живительный газ.
Голова закружилась, как только лёгкие наполнились воздухом с высокой концентрацией кислорода, но вскоре всё пришло в норму. Моя новая знакомая одобрительно кивнула.
–Вот так. Замечательно. Пойду, включу кондиционер, а то, кажется, здесь у меня не лучше, чем на улице.
Она отсутствовала примерно полторы минуты. Мягкая и приветливая, она вновь появилась в дверном проёме с нацепленным на лицо жизнерадостным выражением, и бодро спросила:
–Ну, как ты себя чувствуешь?
–Розмари.
–Мм?
–Ты ведь пришла туда с той же целью, что и они?
–Сванвейг…
–Ты должна написать статью или что-то вроде того о самом длительном эксперименте Лаборатории искусственного сна, так?
–Да.
Всё правильно. Это – её тактика. Открытое нападение – способ популярный, быстрый, но не всегда эффективный, особенно когда у объекта внимания есть security. Его использовали для громких заголовков с целью выдавить из жертвы в стрессовой ситуации нечто из ряда вон. Результат часто оправдывал средства: первую полосу блога заполняла фотка загнанного зверя с цитатой внизу, часто со звёздочками цензуры. А вот подход Розмари был человечным, но более долгим и требующим дополнительных телодвижений и актёрского мастерства. На этом этапе и распознаётся действительно хороший журналист.
И я решила: а почему бы и нет? Что если история, рассказанная без искажений, окажется настолько проникновенной, что сможет повлиять на жизни людей и моё будущее? В конце концов, что я теряю? Шансов на повторное погружение всё равно уже нет: после побега я автоматически попаду в чёрный список организации, которая в любой момент может меня найти. Так не лучше ли дать миру знать о своём существовании через независимую прессу? К тому же, каким-то шестым чувством я испытывала доверие к этой девушке. Впрочем, дело было не только в интуиции.
Я подняла глаза, чтобы ответить, но Розмари меня опередила:
–Я участвовала в травле, когда была студенткой. Мы преследовали мужичка, пострадавшего от бесконечной урбанизации. Я бежала быстро, как могла, но всё равно не могла догнать ребят. Настойчивость ставили во главу угла для деятелей нашей профессии, поэтому я не видела ничего зазорного в этом неприкрытом словесном нападении на засветившегося человека. Я стояла в арьергарде толпы и пыталась выкрикивать вопросы. Уже не помню, что это были за вопросы и произносила ли я их, или же просто шевелила губами в такт мыслям – гул толпы был слишком оглушающим, чтобы слышать собственный голос… А мужичок только мотал головой и пятился, постепенно теряя ориентацию. Всё произошло слишком быстро, все были увлечены: погоня, жертва, атака, а улица была оживлённой, и мы не заметили, никто не заметил, как из-за поворота вылетел автомобиль и…
–Несчастный случай?
Она кивнула.
–На грани убийства. И, хоть это было шесть лет назад, я всё ещё разделяю часть вины за его смерть. Возможно поэтому я хотела бы тебе помочь. Я не собираюсь повторять свои ошибки. Ты можешь чувствовать себя здесь в безопасности.
Проснувшиеся расположение и антипатия боролись между собой, но я остановила их распри одной резкой мыслью: «Ты уже приняла решение. Так не будь тряпкой».
–Я расскажу тебе свою историю.
–Да нет же, Сванвейг, я вовсе не для этого рассказала тебе о своём прошлом.
–Зови меня Свен. Я знаю. Ты хотела, чтобы я доверилась тебе. Но ведь это не важно. Не хочу тебя обидеть, но мне кажется, что твои цели вполне прагматичны. Я постараюсь рассказать тебе всё, что нужно для понимания моей истории, а в ответ прошу лишь не искажать мои слова.
–Хорошо, – кивнула Розмари. – Даю тебе слово.
–Спасибо. Перед тем, как начать, скажи, что такое сталагнаты?
…
Она погасила свет и прикрыла дверь гостиной. На запястье тикали старые механические часы. Короткая стрелка цеплялась за цифру 12. Розмари вошла на кухню, бесшумно ступая мягкими носками. На спинке стула покоилась тёмно-серая шаль, дырчатая, связанная вручную, тонкая, но тёплая. В квартире становилось прохладно, и девушка набросила на ссутулившиеся плечи этот старомодный аксессуар.
Вдруг по её лицу пробежал мимолётный ветерок воспоминания – губы изогнулись в короткой улыбке, и тут же опали кончиками вниз. «Сталагнаты, – усмехнулась Розмари, качая головой. – Она прочитала мой дурацкий стих. А ведь вначале эти строки показались мне даже красивыми… пока не перетекли из мыслей на бумагу. Удивительно… всё, что выходит за пределы сознания, перестаёт быть идеальным, в данном случае приобретя нездоровый оттенок пафоса. Впрочем, не так уж важно. Это всего лишь стих».
Розмари думала о мелочах, неосознанно отдаляя момент, когда мысли достигнут точки важности. То было её преимуществом, защитной реакцией мозга. Она взяла в руку кофейник и наполнила бокал остатками глинтвейна, уже остывшего, но тем не менее продолжавшего источать пряные запахи красного вина и гвоздики, цитрусов и корицы. Хотелось выпить чего-то покрепче, но все запасы были подчищены, а идти за бутылкой виски посреди ночи – не самая разумная идея. Поэтому Розмари удовлетворилась тем, что есть. Разогрев в микроволновой печи остатки алкоголя, она заключила бокал меж ладоней, чтобы согреть руки.
Они проговорили несколько часов. О мире Перфундере, который пережила в своём сне Сванвейг, о её прошлом, о прошлом Розмари, о том, что они обе думают об этом недоразумении, что в быту привыкли называть нормальной жизнью. Эта инопланетная девушка была как кусочек пластмассы на магнитной доске мира: ничто не способно удержать её в нём. Когда-то она была одной из составляющих системы мироустройства, Свен занимала нижнюю ступень, и всё же была частью общества, пока земля не ушла у неё из-под ног. Впрочем, и до этого она была частью оппозиции.
Однако всё может быть иначе. Свен постепенно теряла почву под ногами, теряя близких, предаваясь собственным мыслям. Уходя в сон и возвращаясь в реальность, она проходила этапы разрушения связи с прошлым. Только вот такая терапия, проведённая собственным сознанием, не дала должных результатов, а лишь усугубила ситуацию.
Перфундере… Розмари силилась представить себе эту планету, с изумрудными болотами, фосфоресцирующими растениями, лазоревым небом и густыми лесами, подпирающими облака, и не могла, не могла, потому что это была не её идилличная картина мира. Сложенная из кирпичиков личности история могла быть по-настоящему прочувствована лишь этой личностью, но даже при всём при этом Розмари ощущала в душе этот прогорклый вкус потери, что снедал Сванвейг. Прикрыв глаза рукой, журналистка вспоминала, как в какой-то момент голос девушки изменился, а плечи предательски вздрогнули. Розмари казалось, что она держала в себе все эти мысли слишком долго, и в результате эмоции нашли выход только сейчас, спустя время. По щекам девушки покатились слёзы, а Розмари растерянно смотрела на неё, опустив руку на плечо, словно таким образом пытаясь подсоединиться к какому-то каналу души Свен, вбирая в себя часть её боли. За свою карьеру журналиста она повидала многое и многих, сломленных, потерянных, убитых. Все они выглядели жалко, и вызывали у Розмари лишь усталость и отторжение. Но со Свен всё было иначе. Казалось бы, кто она? Лакомый кусочек сенсации, кукла в рекламной акции, человек, завладевший предметом зависти. Она была бета-тестером, отхватившим желанный приз, получившим все привилегии, да к тому же бесплатно. И никого не волновало, что её взяли как объект, только что потерявший уже второго родителя, просто чтобы узнать, как на таком человеке отразится долгосрочное погружение в сон? Свен не была наивной, она осознавала всё это, вот только несправедливость перестала трогать её сердце. В голосе девушки чувствовалась сила и воля к борьбе, но борьбе не за место под солнцем, не за покой и уединение на этой планете, а за тот утраченный мир, созданный её разумом, и за тех людей, которых уже нет в её осязаемой жизни.
И тогда Розмари поняла, что вызвало у Свен этот всплеск эмоций, смывающий штукатурку с лица, точно клоунский грим после окончания увеселительного мероприятия. Она говорила: «Знаешь, как это ужасно – забывать? Я чувствую, как отдельные фрагменты сна теряют резкость, детали безвозвратно исчезают. Я выдёргиваю из памяти клочки воспоминаний, точно потрошу подушку с холофайбером. Даже в моей голове это выглядит странно. Вспоминая одно, ты забываешь другое. И так день за днём реальность испепелит мир Перфундере, и больше никто не будет способен воскресить его в моей памяти».
«Знаешь, как это ужасно – забывать… – повторила про себя Розмари. – Знаю, дорогая Свен, знаю. Я забыла, что значит быть человеком, убила в себе способность чувствовать. Как только я тебя увидела, сразу поняла, что травля не приведёт ни к чему хорошему. Я следовала за тобой, пока ты убегала от окруживших тебя репортёров. Я придумала с ходу эту дурацкую историю про несчастного мужичка, попавшего под машину. Но ты отмахнулась от неё, как от бессмысленного реквизита. Я видела это по твоим глазам – ты не поверила мне, я для тебя оставалась одним из стервятников, лишь с чуть более гуманными методами. Однако, преследуя свои цели, ты рассказала мне свою историю. Ты заставила меня чувствовать чужую боль. Не знаю, благодарить мне тебя за это или ненавидеть».
Жизненный опыт и инстинкт приспосабливаться формируют наш способ мировосприятия. Кто-то, образно говоря, пересаживается на автобус, кто-то – в подземные вагоны, но лишь немногие находят в себе силы двигаться на своих двоих. Не каждому нравится ощущать поток рассекаемого воздуха клетками собственного лба. Розмари выбрала для себя режим экономии эмоций, она пересела на автобус, чтобы видеть всё своими глазами, сталкиваться взглядами с теми, кому нужна помощь, но при этом не испытывать сострадания, не ловить лицом обжигающий или промораживающий до костей ветер. И оказалось, что не так-то это просто – нести в своей душе боль другого. Но, думая о том, что эта девушка, сбежавшая от белых больничных стен и страха быть брошенной на рекламную амбразуру, сейчас крепко спит в её гостиной, на душе становилось хорошо. «Может быть, это и значит – быть добрым человеком, – подумала Розмари. – Не играя роли… Необычная это штука – чувства…»
Глава 6
Воспоминания
Тусклое, одностороннее освещение проезжей части. Белесый налёт химикатов сползает с поребриков, вдоль которых тонким ручейком струится дождевая вода. Кому-то сегодня не повезло, у кого-то сегодня нет крыши над головой по разным обстоятельствам. Банкротство, предательство, мошенничество. Много ли терминологии надо, чтобы описать способы уничтожения человеческой жизни? Совсем нет. Но мы здесь не потому, что нам негде ночевать этой ночью. Мы здесь потому, что не можем смириться.
Треск скотча. Йон заклеивает вторую штанину ещё одним слоем, на всякий случай. Кислотный дождь – коварная штука, которая не прощает ошибок. Мы знаем об этом не понаслышке, поэтому с двойными вниманием проверяем свою самодельную амуницию – по сути, костюмы уличных уборщиков, укреплённые подручными средствами. Мы не говорим, просто киваем друг другу и поднимаем дверь кузова. В нос тут же ударяет едкий, сладковатый запах фенола. Для нас это значит только одно – ветер дует с северной стороны. Мы берём рюкзаки, зонты и спрыгиваем на асфальт, разбрасывая в стороны мелкие брызги. Где-то за горизонтом гремит пурпурное небо.
Мы минуем два квартала, на всякий случай заглядывая в закутки и редкие окна, где всё ещё горит тусклый свет. Ненужные, но привычные меры предосторожности. Во время дождя никто не появляется на улице. К тому же, в своей амуниции мы почти сливаемся с асфальтом и стенами домов. Время позднее. В такой час люди либо спят, либо работают. Да и кому вообще придёт в голову глазеть в окно в 73-м районе? Почти абсолютная промзона. Здесь мы чувствуем себя как дома, и не только потому, что частенько работам в этом районе, но и потому, что наш 82-й мало чем отличается от 73-го.
И вот, наконец, оно. Йон выуживает из заднего кармана карту, прикладывает к терминалу и, хвала небесам, мы слышим приветливый писк – красный глазик приобретает успокаивающий, зелёный оттенок. Дальше всё по программе: Йон поднимает затвор гармошкой, я ввожу код сигналки, спрятанный уже с внутренней стороны двери.
–Фонари у тебя.
Я достаю из рюкзака пару диодных фонарей. Темноту тут же пронзают два ярких луча.
–Я – направо, ты – налево, – говорит Йон. Мы расходимся в разные концы огромного складского помещения.
Бесконечные палеты с различным грузом. Есть здесь и бесполезные вещи: полиэтилены, сетки, пластиковые заготовки, стройматериалы. Я поднимаю брезентовый полог очередного тюка, и снова ничего. Оно и не удивительно, ведь такие вещи редко хранятся у входа. Я возвращаю покрытие в прежнее положение и перехожу к следующему палету. Слышу, как Йон делает то же самое. Так проходит 20-30 минут. Сложно судить о времени, когда все твои рецепторы находятся на пределе. Может, прошёл даже час, пока наконец… бинго! Я подаю сигнал: три щелчка, три вспышки фонарика в потолок. Луч света упирается в низкий свод. Я слышу, как замирает Йон, а через пару секунд – начинает двигаться в мою сторону.
–Молодец, Свен, – кивает он, снимая с плеч пустой рюкзак.
Этот момент торжества всегда доставляет мне истинное удовольствие. Лучше него – только успешное завершение вылазки. Отточенными движениями мы под завязку набиваем наши большие рюкзаки респираторами и запасными фильтрами. В другой день мы бы уже двинули к выходу. Но только не сегодня. Где-то здесь должна быть припрятана целая партия «золотых слитков» нашей эпохи – баллонов с воздухом.
Время идёт. Мы вновь разбредаемся по зданию, теперь уже нагруженные бесценной добычей. Мы не можем её оставить, ведь, как известно, в любой момент может запахнуть жареным.
Ряды палетов ведут меня в тёмное нутро здания. Здесь пахнет сыростью и плесенью. Иногда, замирая и прислушиваясь, я улавливаю нестройные марши тараканов в некоторых тюках. Но иногда мир внутри этого бетонного короба точно замирает. В такие минуты я не слышу даже шагов Йона. Эти мгновения – самые страшные. Хорошо, что это только мгновения.
Я иду дальше. Лицо улавливает ветерок. Странно. Я возвращаюсь на то же место, поворачиваю, ощупывая светом фонарика потолок и стены. Тонкая лента сквозняка снова касается моего лица. Я двигаюсь навстречу источнику. И тут я понимаю, что помещение это – не просто бетонный короб. Понимаю я это в тот момент, когда вижу перед собой ещё один отсек. Помещение намного меньше и не такое загруженное. Но в глубине его. Да, кажется, я не ошибаюсь. Кажется, это…
И тогда раздаётся щелчок. Второй. Третий… Четвёртый. И свет тут же гаснет. Внутри всё точно обмирает. Я отдираю конечности от пола и выскакиваю в основное помещение, прикрыв фонарь. Ничего не понимаю. Нахожу тюк повыше, взбираюсь на него, с ужасом ощущая движение под брезентом. Но сейчас не до того. Я всматриваюсь в темноту. Ничего. Тогда я моргаю фонарём в потолок, один раз. Йон с другого конца помещения отвечает мне тем же.
Тяжело бежать бесшумно в полной темноте, да ещё и с тяжёлым рюкзаком на закорках, но другого выхода нет. Я продвигаюсь полушагом – полубегом, пытаясь не забыть, с какой стороны я видела свет фонаря Йона. Бегу 10, 20, 40 секунд, и внезапно тишину взрезает треск: гаражная дверь склада ползёт вверх, а из-под неё, чуть пригнувшись, появляется человек. Огромное пятно света от фонаря охранника тут же начинает метаться по помещению. Я падаю лицом в пол, стараясь дышать через раз. Луч света пробегает по стенам, палетам и полоткам, выхватывая из мрака бесформенные тени различных грузов.
В такую минуту самая незначительная мелочь может спасти или погубить. Та ночь была живым доказательством теории Эффекта бабочки. Жаль только что именно мы были экспонатами для наглядной демонстрации.
Я слышу звук. Сначала то было едва уловимое скольжение, однако оно становилось громче. Что-то катилось, что-то прямо со стороны…
Бах! Одиночный выстрел раздался гулким эхом. Глухой, тяжёлый удар. А колёсики всё вращаются. Я поднимаюсь под защитой тюка с грузом и что есть силы бросаю свой фонарь в противоположную сторону. Грохот от его падения примораживает ЧОПа к стене. Нутром чувствую, как дрожит его рука с пистолетом. Но теперь пути назад нет. Пока слышны шаги, я бегом пробираюсь в ту часть здания, где видела Йона. Всё катится к чертям, всё идёт не так, как должно было. И как нам теперь выпутываться из этого…
Я замираю за одним нагруженным полетом, когда ЧОП затихает – возможно, нашёл мой фонарь. Я подползаю ближе к широкому прохожу, высматривая свет по левую сторону от входа, и вижу, вижу, как охранник разворачивается и идёт в сторону выхода! Что это с ним? Струсил? Или пошёл за подмогой?
ЧОП подныривает под створкой откидных ворот и выходит на улицу. Минута, другая. Он не возвращается, но и не уезжает, иначе бы мы услышали шум мотора. Что всё это значит?
–Эй! Свен!
Йон, как и я, укрылся за нагромождениями. Я крадусь на звук его голоса. Йон включает фонарик и оседает а пол, держась за бок. Я ускоряюсь, на ходу выуживая запасной карманный фонарь, смотрю на Йона и вижу, как сквозь пальцы сочится алая кровь. Боже…
–В той стороне есть запасной выход. Быстрее беги туда, я его отвлеку. И вот, возьми, – Йон протягивает мне ключ от здания. – Нельзя, чтобы Кейн попался из-за этого. И вот ключи от грузовика.
–Ты что, издеваешься? Я никуда без тебя не пойду. Куда он делся?
–Выскочил за дверь после того, как ты чуть не довела нас обоих до инфаркта. О чём ты только думала? Он ведь мог выстрелить и в твою сторону!
–А что я должна была делать? – я сняла шарф и прижала его к ране. Ткань тут же окрасилась в красное.
Тёплая кровь. Тёплая, почти горячая. В глазах начинало темнеть. И как Йон может быть так спокоен сейчас? Почему я должна бояться в одиночку?
–И вообще, что это был за звук?
–Видимо, пол покатый, – виновато потупился Йон. Вот теперь и он был растерян, так что мне даже стало стыдно за свои слова. В двух шагах от них стояла тележка, доверху наполненная баллонами с воздухом.
–Ты их нашёл!
–Забудь об этом. Теперь уже не важно, – он убрал мою руку. – Может выкручусь как-нибудь. Но ты должна спасти то, что нам удалось достать. Подумай о тех, для кого мы это делаем. Пожалуйста. Возьми рюкзак и беги. Быстрее, он скоро вернётся!
Йон смотрел на меня возбуждёнными, осоловелыми глазами, то ли от шока, то ли от потери крови. Легче от его страха не стало. Стало только хуже. Или…
«Нет, нет, всё это не правильно. Так не должно было произойти. Ведь мы всё сделали правильно!». Словно заклинание, я нашёптывала эти слова, снимая с плеч тяжёлый рюкзак и осторожно поднимаясь на ноги. «Да поможет нам Бог!». Я бросилась с места к главному входу, не успев даже до конца обдумать свой план. Да и был ли он? Скорее, был только протест против жертвенности, протест против потери, протест против системы, который всегда двигал нами. А теперь вся сила нашего гнева была во мне, и, кажется, только гнев и отчаяние помогли мне в ту минуту. Прыжок вверх, и ворота с треском опускаются.
–Какого чёрта ты творишь? – орёт Йон.
–Поднимайся!
Но он уже и сам с трудом встаёт, едва держась на ногах, но всё же…
–Держись за меня и показывай свой чёрный ход!
–Рюкзак.
–Хватит и моего.
–Но…
–Я не могу тебя потерять, слышишь? Быстрее!
–Стой, стой, подожди. Раз уж ты решила безумствовать…
К счастью, дверь совсем близко. Ключ – хвала небесам, зелёный свет! На улице по-прежнему идёт дождь, но его кислота кажется нам теперь почти спасительной. Лицо и голову тут же начинает жечь, но мы думаем только об одном: хорошо, что рюкзак непромокаемый, иначе бы всё было напрасно. Секунда, другая, и нутро здания внезапно взрывается грохотом. Машины голосят сиренами, фары мерцают жёлтым светом сквозь потоки дождя. Мы бежим. Бежим бесконечно долго, путаясь в ногах, одурманенные страхом и болью в голове и коже. И вот, наконец, наш мини-грузовик. Я в трудом сбрасываю рюкзак, заталкиваю его в кузов. Йон почти вползает внутрь, я поднимаюсь следом за ним и захлопываю дверцу.
–Ты молодец. Спасибо тебе, Свен, – голос Йона едва слышен. Синие губы дрожат, лицо покраснело и воспалилось под каплями кислотного дождя. На него больно смотреть, но я заставляю себя быть оптимистом.