Екатерина Анатольевна Троу
Перфундере
–Что я, это ты здорово придумал с этими баллонами. Я и забыла, что из сжиженного кислорода можно устраивать такое эпичное файер-шоу!
Мы усмехнулись. Да, юмор был так себе, но на безрыбье…
–Где-то здесь была аптечка…
–Гони, гони, Свен! – прохрипел он. – Поздно…
И только тогда я увидела, как мимо проносятся машины, орущие сиреной и мигающие сине-красными огнями. Как заворожённая, я смотрю на кровь, сочащуюся сквозь пальцы, на Йона, на окна, и время становится вязким.
Йон снова отстраняет меня, пытаясь самостоятельно справиться с кровотечением. Я перебираюсь на переднее сидение, вставляю ключ в замок зажигания, не включая фар, и гоню, гоню, уже не боясь, что наша машина покажется подозрительной на пустынных улицах промзоны. Здесь недалеко. «Давай же, колымага!». Минута, две, ещё один квартал…
…
Кажется, лишь теперь, спустя множество странных и страшных дней на земле, я наконец понимаю, что происходило со мной во сне. Все отключения сознания и «видения не из моей жизни» … Настоящее било кулаком в дверь, а я не хотела его впускать. Тогда, на Перфундере, я вновь пережила этот ужас – ужас предчувствия потери, протеста против системы, против смерти, против бессмысленной гибели. Тогда, три года назад, во мне как-то уживались жажда жизни и комплекс героя, пусть и с маской инкогнито. Эта философия была и у Йона с планеты Перфундере, и у реального Йона. Он отрицал идею самоуничтожения, желая бороться до последней капли крови. Я никогда не замечала в нём этого, но Йон и правда был мечтателем. Он казался мне прагматичным, но то было лишь проявлением его силы, за которой скрывалась уязвимая душа, со слабым местом в виде любимых людей. Человек во сне помог мне понять настоящего Йона, но было слишком поздно…
Я до сих пор думаю, что именно в тот день мы истратили весь наш запас везения. В тот день выжили мы оба, хотя Йон был на грани смерти. В тот день Вселенная повернулась к нам лицом и разрешила нам победить в схватке за жизнь и за добычу. «Но, – сказала она, пригрозив пальцем, – Это в последний раз». И с того дня всё стало рушиться. Один за другим, нас покидали близкие. Йон разучился верить, а я теряла связь с реальностью. Однако, будь у меня хоть тысяча дублей, я бы не изменила прошлого. Мы были молодые, глупые и наивные. Мы пытались изменить мир. Мы пытались спасти тех немногих, что стали для нас семьёй. И мы боролись за них, боролись, пока не поняли, что слишком слабы, чтобы столкнуться рогами с этим городом, со всем этим трижды перекрученным, взбудораженным миром. Но одно я знаю точно: этот город не одержит верх над нами даже после нашей смерти. Йон вышел победителем из этой схватки, потому что не сдавался до конца. И я никогда не подведу его. Я не сдамся.
Глава 7
Свет в конце тоннеля
Первое, что встретило меня во внешнем мире, был воздух. Тёплый, притомившийся, он сновал по туннелям метро, цепляясь за вагоны состава, перекатываясь от станции к станции. Платформа, такая же, как и в детстве, с плиточным покрытием, песочным хрустом под ногами, с лампами дневного света, взирающими на пассажиров сквозь потемневший от времени и грязи пластик, была наполовину заставлена коробками и ящиками из толстого пласта склеенных опилок. Ещё год назад, а может и немного меньше, метро использовали в качестве склада. Это продолжалось относительно недолго, примерно четыре года.
В сосудах метро вновь застучали железнодорожные колёса, когда на городском совете было принято решение о нецелесообразности отказа от использования столь экономного, в сравнении с наземным, транспорта. Кроме всего прочего лайт-брэтовцы продолжали брызгать слюной за сохранность вдребезги разбитого окружающего мира. Пассивные борцы за «лёгкое дыхание» сыпали обвинениями направо-налево, не задумываясь ни на секунду о целесообразности своих словесных манипуляций. И даже в вопросе, касающемся метро, единственное, чем они могли быть полезны человечеству – осуществлять привычную деятельность, при этом незаметно для себя превращаясь в заточенный инструмент в руках конгрессменов, тем самым хотя бы никому не мешая и не производя на свет новых инсургентов. Конгрессмены же, в свою очередь, не чурались пользованием этим модным уже не первый год течением и, конечно, людской наивностью, которая продолжала своё жалкое существование, невзирая на то, какой оттенок серого приобретает небо каждый новый год этой странной, но всё-таки жизни.
…
–Выходишь на шестой станции, направо по направлению движения состава, запомнила?
–Угу.
–Дальше смотри сюда. Тебе нужно будет идти вдоль вот этой улицы, – Розмари очертила пальцем линию на карте, – А затем свернуть в арку, когда дойдёшь до перекрёстка. Угловой дом, в нём аптека, круглосуточный магазин, отель и что-то ещё, не помню. Проходишь через арку и упираешься в небольшой трёхэтажный дом. Третий этаж, 19-я квартира. Держи ключ.
–А ты уверена, что там никого нет?
–Уверена. Сестра уехала из города ещё месяц назад. Мы с ней довольно дружны, плюс она всегда онлайн, так что неожиданных появлений не предвидится.
–А ничего?
–Фхх, Свен, прекрати ломаться! Я же сказала, что всё нормально.
–Спасибо тебе.
–Пустяки. – Немного помолчав, Розмари добавила, – И всё-таки, ты уверена, что не хочешь остановиться у меня?
–Уверена. Не хочу, чтобы из-за меня у тебя были проблемы. Странно что сотрудники ЛИС до сих пор меня не нашли… Ты и так слишком много для меня сделала, Розмари.
Девушка в ответ лишь покачала головой.
–Береги себя.
–И ты.
…
Стайки людей вползали в распахнутые двери вагонов. Ещё немного, и поезд тронется, будет набирать скорость, проходя поворот за поворотом, чеканя метры, унося людей куда-то, чтобы через какое-то время вновь вернуть на то же место.
Поручень холодил руку, а навязчивая реклама пестрела на всех экранах вагона, призывая к покупкам и кредитам. Я отвела глаза. Взгляд упал на кольцо. По телу расплескался кипяток, будто я решила позаниматься спортом с температурой под 40. Уже привычное ощущение. Мама рассказывала мне, что раньше были такие вещи – шерстяные, натуральные шерстяные носки, кофты, шарфы. Кутаешься в них, и тебе тепло, но в то же время больно, точно маленькие коготки скребут твоё тело. Взгляд на кольцо вызвал во мне подобное чувство. Йон… Я словно слышу его ободряющий голос, когда засыпаю и когда просыпаюсь. Его голос отдаётся в грохоте колёс метро, он звучит в воспоминаниях о Перфундере и в отголосках прошлой, неспокойной, реальной жизни. Кажется, Йон будет со мной всегда и всюду. И всё же его нет. Это чёртово кольцо свидетельствует лучше всяких предсмертных записок и заключений коронера. Серебряный венец смерти. А Йона больше нет…
Я зажмурилась, останавливая подступающие к горлу слёзы. Вчерашний день будто откупорил во мне до той поры крепко сидящий клапан, и все эмоции, стыдливо жмущиеся к стенке ещё вчера, теперь бушевали в голове непреодолимым тайфуном. Я боялась оставаться одна, потому что мысли завладевали мной. Я не знала, что происходит в моей голове, и было страшно, и горячо, и в то же время холодно и пустынно. Осознание пришло с пугающей ясностью, осознание того, что скоро я потеряю свой сон, а значит, потеряю себя. Я забуду его, забуду живого, никогда не сдающегося Йона, забуду, что мир может быть другим, что я могу быть другой. И тогда больше не будет контраста. Может, тогда мне станет легче выживать? Или же все заработанные деньги я буду пускать на короткий сеанс искусственного сна? Метастазы обречённости распространятся по всему организму. Некуда бежать, поздно что-то делать. Что мне останется? Лишь колоть наркотик, чтобы хоть ненадолго продлить эту бессмысленную жизнь…
«А что, если во сне я не смогу вернуться на Перфундере? Что, если за пределами сознания меня ждёт заострённая модель моих кошмаров, как у тех бедолаг, что коротают дни в третьем корпусе акклиматизационного центра? Я решительно отбросила эту мысль, испугавшись нарастающей под рёбрами паники. Может, я схожу с ума? Может, это начало конца моей осознанной жизни?», – думала я, и корила себя за это, корила за неумение тормозить динамо-машину в моей голове, беспрерывно вырабатывавшую всё новые и новые кошмары. «Это ловушка!» – говорила я себе, но не могла прекратить думать. Так ноги довели меня в полупрострации до квартиры сестры Розмари, подняли на третий этаж и запустили в однокомнатную обитель, созданную лишь для коротких ночёвок какого-то незнакомого мне человека.
…
–Свен.
–Мм?
–Я не буду писать эту статью.
–Перестань, – усмехнулась я. – Не нужно этого. Знаю, что будешь, и ничуть не осуждаю, ведь я сама вызвалась рассказать тебе всё.
–Если тебе просто был нужен друг, если ты не преследовала иные цели, только скажи, и эта история никогда не будет опубликована в нашем блоге.
–И профессиональная этика тебе это позволит?
–Об этом не беспокойся.
–Нет. Пиши. Напиши хорошую статью. Я знаю, что ты сможешь. Одна просьба.
–Какая?
–Не публикуй сразу же. Подожди немного, хотя бы несколько дней. Хочу, чтобы этот накал немного схлынул. Я не переживу ещё одной травли твоими собратьями, понимаешь?
–Может статься, что именно эта статья может уберечь тебя от нападок репортёров. Предоставить исчерпывающие ответы на все вопросы и дать понять, что ценной информацией уже владеет конкурент. Это – единственный способ отвязаться от нашего брата.
–Ты сказала это чуть ли не с гордостью. Всё же ты одна из них…
–Да, так и есть, – кивнула Розмари. – Прости за это.
–Брось.
–Ещё кое-что. Небольшой подарок.
–Книга?
–Ага. Настоящая бумажная книга, какие уже никто не читает. В квартире есть плэйбокс и вай-фай, можешь ими свободно пользоваться. Но… это хорошая книга.
–Я прочитаю её, обязательно.
…
Мне предстояла бессонная ночь в съёмной комнате, которую я возненавидела при первой мысли о том, что ждёт меня за этой дверью. Моя новая обитель символизировала начало новой жизни, а точнее, возвращение к старой, которая, казалось, была очень-очень давно и как будто не со мной. Оставили бы меня в моей палате, тогда, даже не имея надежды на возвращение на Перфундере, во мне бы теплилась надежда, что когда-нибудь я доберусь, доползу каким-то невероятным образом до нереального места, заменившего мне дом. Жизнь в корпусе акклиматизации переплеталась с ожиданием чуда, а существование в промозглой реальности, в одной из тех комнат, в которых живут сотни, тысячи, миллионы людей, не ведающих, что такое счастье, ощущалось как поражение. Подобно смертельному вирусу, в душу проникало апатичное предчувствие конца. Нужно было сделать что-то. Прогуляться? Собирался дождь. Ещё не хватало попасть в больницу с химическими ожогами – тогда меня точно найдут. Но что тогда?
И тут я вспомнила про книгу, которую дала мне Розмари. Я поднялась, включила свет, который неизвестно зачем погасила, и достала из сумки книгу в чёрном переплёте. Что-то внутри меня заскрежетало с ноющей болью, какая-то нить натянулась и с треском оборвалась. Почему день за днём образ Йона становился для меня всё более и более нереальным? Словно ночной работник закрашивал чьи-то произведения искусства, обречённые считаться вандализмом. Рисунок, выведенный чёрным мелком, покрывали бледно-голубым, выцветшим жёлтым и умирающим зелёным. Появлялось много всего, но что-то единственное, что хотелось видеть на облупленной стене заброшенного здания, бесследно исчезало. Во всём был виноват цвет. Отчего-то земляне в последние годы подсознательно избегали чёрного цвета, но ведь именно он ассоциировался у меня с Йоном. Пространство заполнялось белизной, бледностью, серостью, но никак не чернотой. Очевидно, правительственные психологи установили, что чёрный цвет является потенциально опасным для общества, в котором тема самоубийства становится всё более популярной, и он просто исчез, а вместе с ним будто исчезла из мира сила отваги, тонкость романтики, всё поглотило «среднее», «приглушённое», будто кто-то закрыл лёгким, едва заметным тюлем прежнее звёздное небо, и в эту минуту пейзаж за стеклом поблек и потерял свою глубину.
Я с жадностью впилась глазами в чёрную обложку, и мне вдруг стало невыносимо горько и обидно, невыносимо совестно из-за того, что всё куда-то ушло и уже никогда не повторится, а я даже не пытаюсь сопротивляться. Чёрный цвет наносил страшные удары, бьющие точно в цель. Я обманывала себя, я была введена в заблуждение! Я никогда не думала о том, кто такой Йон именно для меня. Ведь, день за днём просыпаясь на Земле, я не делила его на «Йона из сна» и «Йона из реальности». Он был и остался целостным, его личность не распалась на два мира. Я не осознавала, насколько сильно Йон был дорог мне, пока чуть не потеряла во сне и потеряла на яву, и никогда не признавалась себе в своих чувствах.
На мои представления о любви влияли фильмы и книги. В душе я смеялась над ней, введённая в заблуждение. Чтож, может, я сужу слишком строго и для кого-то любовь – это и правда такой смерч эмоций, попав в который, теряешь под ногами всякую опору. И почему все, кто придерживаются столь узкого взгляда на это чувство, забывают, как по лицу бьют обломки разрушенных зданий, как лёгкие набиваются пылью. Когда в грозовой туче иссякает энергия, всё, подхваченное этим торнадо, падает на землю, и все те, кто так свято верил в сумасшедшие чувства любви, ещё долго закрашивают тональными кремами синяки и выкашливают песок, сваливая вину на случайные падения или недосып. Нет, это вовсе не любовь.
Я не спрашивала себя, что такое это странное чувство. Я ответила без вопроса. Всё намного проще, чем пишут сентиментальные поэты, чем то воспевается в фильмах и книгах. Настоящую любовь сложно показать в искусстве. Она таится где-то в душе; уютной, горьковатой истомой разливается по всему организму. Это всего лишь чувство глубокой привязанности, сродни родственной любви, но не имеющее ничего общего с привычкой. Это чувство теплоты и доброты к человеку, который стал частью твоей души, хотя ты можешь этого и не замечать. Всё это – простые вещи, насыщенные, но не кричащие тона чувств, приятная музыка, от которой клонит в сон, под которую хочется тихонько танцевать. Любовь – живой, всепоглощающий оксюморон, сложный для понимания даже более чем недоказуемая формула.
…
Раз, два, три, четыре. Поворот на пятках. Раз, два, три, четыре, поворот. Доктор Леман молча мерил пространство от окна до двери широкими шагами. Влево, затем вправо. Я сидела на краю кровати и следила за его движениями, чувствуя, как голова начинает кружиться.
–Доктор Леман…
–Скажи, ну зачем нужно было сбегать?! Я всё понимаю, эти журналюги выбьют почву из-под ног у кого угодно, но ты ведь так и не вернулась! Тебя искали повсюду! Чёрт, что это было?
Лоб доктора прорезался тремя глубокими морщинами, а брови вздыбились серыми пучками, напоминая хвосты двух старых попугаев. Хмурый взгляд его глаз был направлен в пол.
–Неужели ты не понимаешь, что без денег и документов ты беспомощнее осиротевшего котёнка? Если бы… Как ты вообще…
–Простите, что доставила столько хлопот.
–Главное, что с тобой всё в порядке. Но это было очень глупо в твоей стороны.
–Я понимаю.
Конечно, я могла бы возмутиться тем, что меня отдали на съедение репортёрам. Могла бы оправдаться помутнением рассудка от травли и нахлынувших воспоминаний, связанных с самоубийством отца. Но этот человек заслужил хотя бы разыгранное раскаяние с опущенными глазами, ведь он не враг, он не тот, с кем мне хотелось бы бороться.
–Мистер Леман, простите, Вы нас не оставите?
–Конечно.
«А вот с этим – с удовольствием», – ухмыльнулась я про себя. Это была опрометчивая ненависть, не ведущая ни к чему хорошему, но она доставляла мне удовольствие. Хотелось думать, что каким-то образом я смогу отомстить этому человеку за надменность и лицемерие. Пусть это будет самообман, но всё же…
–Мисс Ланкастер, Вы понимаете, что после таких выходок мы имеем право поместить Вас в другое отделение. Или даже лишить некоторой свободы?
–Как Вам будет угодно, сэр, – ответила я, протянув руки ладонями вверх, сжатые в запястьях.
–Хах, – усмехнулся доктор Келли. Он хлопнул себя по коленям и сел на стул в углу комнаты. Закинув ногу на ногу и расправив белый больничный халат, Келли взглянул в окно. Его лисьи глаза сверкнули холодной зеленью.
Глава 8
Всего одно условие
Книжка, подаренная Розмари, так и не дочитанная в те далёкие два дня, оказалась как нельзя кстати. Перспектива провести день в бесцельном блуждании по белоснежному царству не слишком-то льстила моему воображению. Конечно, можно было бы выйти в зал, сыграть в донго, посидеть за плейбоксом, но… У книги не было заморочек, она не пыталась вывести тебя на разговор, подбить на откровенность или сбросить в омут помешательства. Книга просто говорит, сдержанно и в то же время бодро. Она рассказывает, но не внушает, а призывает делать собственные выводы. Роскошь, о которой многие забыли.
Приятный холод и шероховатость переплёта пробудили в моей памяти невыносимо прекрасные образы из прошлого. Это «прошлое» – спасённое от мерцающих картинок плэйбоксов, аудиоигр и прочей виртуальной мишуре – имело способность оберегать сознание от зыбучих песков «настоящего». То, что я держала в руках, было одним из уступов берега над кипучим жерлом хищного, но такого скучного мира. И я была невыразимо рада, что могла схватиться за этот уступ и хоть на время окунуться в то, что когда-то называлось жизнью.
Глаза вспыхнули бодрым блеском. Даже ладони, казалось, слегка вспотели. И меня будто выключили. Выключили и… включили. Этот предсказуемый стук в дверь порвал все нити, натянутые между мной и бумажным миром.
–Мисс Ланкастер, – у меня дежа вю. – Пожалуйста, собирайтесь. Доктор Келли ждёт Вас у себя в кабинете.
…
–Вполне возможно, что… Да, помимо предстоящей пресс-конференции мы планируем провести ряд дополнительных встреч, Ваше присутствие на которых, конечно же, утверждено.
Как всегда отстраненно-надменный, Келли сидел напротив, покачивая ногой в лакированном ботинке, копался в ПК, время от времени бросая взгляд на мою малозначительную персону. Со времени нашей первой встречи прошло меньше месяца, однако он показался мне длинною в вечность. Многое изменилось с тех пор. Вопрос о возвращении на Перфундере перестал стоять для меня так остро, как в первые дни после «приземления». На смену внутренней истерике пришёл металлический холод. Я знала, что буду делать, если потерплю неудачу. И, надо сказать, что-то внутри окаменело, устав надеяться и бояться.
Всё это время мне казалось, что я нахожусь в долговой яме, без возможности выхода из неё в обозримом будущем. Но нет, это было не так. Я поняла, что у меня есть преимущество. Мне нечего терять, зато есть за что бороться. А когда за спиной нет груза страха, бороться намного легче.
Со времени нашей первой встречи я не только поменяла отношение к ситуации. Я успела ещё и перечитать договор, который около года назад подписала почти не глядя. И то, что я там увидела, укрепило фундамент моей уверенности. Заметил ли это Келли? Не сразу, но…
–Какого рода встречи?
–Полный список ещё не утверждён. Схема Вашей роли не будет существенно отличаться от официальной презентации, так что ограничимся несколькими репетициями со мной, перед остальными Вас будет готовить персонал.
–И всё-таки? – меня не интересовал ответ, просто хотелось потянуть время, присмотреться к ситуации, чтобы занять удачную позицию и выстрелить в правильный момент.
–Конечно, назначены встречи с несколькими телеканалами, тематическими блогерами, ну и выезд в Конгресс-холл, само собой.
–Ясно. Только на репетициях мне не хотелось бы пользоваться Имаджинографом. После того, как доктор Уолкер вывел на экран секундные образы, они пропали из моей головы, – солгала я. – Если Вы не хотите потерять мои «рекламные листовки», лучше не рискуйте.
–Чтож, это разумно. Мы знаем, что при использовании Имаджинографа существует вероятность подобного побочного эффекта. Так что ограничимся устными репетициями.
–Хорошо.
–В таком случае, увидимся в понедельник. Санитар проводит Вас до…
–У меня остался один вопрос.
–Я слушаю.
–Мистер Келли. Я тут на досуге освежила в памяти то, что подписывала год назад. В договоре я давала согласие на проведение медицинских тестов по окончании эксперимента. При этом о моём последующем участии в популяризации вашего проекта не было сказано ни слова. Как Вы считаете, это означает, что я имею полное право по завершении всех тестов покинуть Центр?
Руководитель ЛИС приосанился, спустив, наконец, беспокойную ногу с колена, и посмотрел на меня с усмешкой.
–Надеюсь, Вы понимаете, что в таком случае Центр не будет оказывать Вам помощь с таким же энтузиазмом, с каким он готов делать это сейчас.
«Я нужна тебе больше, чем ты мне! Пойми ты это, чёртов доктор!»
–На текущий момент Ваша адаптация, мисс Ланкастер, полностью не завершена, поэтому мы не можем поручиться за то, что Вы не представляете угрозу для себя и окружающих.
–Никогда бы не подумала, что владельцы такой инновационной технологии, как Искусственный сон, падут так низко, что прибегнут к шантажу. А знаете, что? Отлично, назначайте встречу, я с удовольствием расскажу свою историю. Как раз и проверим, все ли на этой планете также прагматичны, как и Вы.
Никогда не забуду этот взгляд лисьих глаз рафинированного франта Келли, момент, когда его вниманием, наконец, завладели в полном объеме. Острые черты лица тут же заиграли стальным отливом – видимо, не часто его оружие применяют против него самого. Келли отодвинул от себя ПК и сложил узловатые пальцы в замок. Прекрасный защитный приём. Ах, мистер Келли, тебе ли это не знать… Вот он – нужный момент.
–Предлагаю сделку.
…
«Но, заснув однажды, никогда не просыпайтесь». Да, я могу сказать это с чистой совестью, потому что и сама желаю для себя той же участи. Есть всего одно условие… Я произношу эту фразу чётко, громче обычного, расправив лёгкие для звонкости голоса, усиленного аппаратурой, и тут же зажмуриваюсь на мгновение, ожидая чего угодно: мощных лап секьюрити, случайной пули в висок, чьих угодно воплей. Вижу сквозь закрытые веки округлённые глаза, опавшую пелену рекламной эйфории после всех пламенных выступлений Келли. Я вижу шок, единицы тревожно перешёптывающихся зрителей среди океана изумления и осознания. Я проваливаюсь в эти образы, мне хочется остаться в них и торжествовать, как торжествует умирающий диверсант от звуков разрывающейся бомбы. Моё плечо сжимает чья-то рука. Я чувствую угрозу в этом прикосновении. Рука сжимается сильнее. Не хочется думать о боли. Мне нужно открыть глаза.
Осторожно размыкаю веки, настраиваю резкость, вглядываюсь в лица, стараясь подавить дрожь в коленях. Смотрю и… Не вижу ничего. Ничего из тех образов, что рождались под опущенными веками. Всё тот же восторг, заинтересованность, надежда. У кого-то – алчный блеск в глазах, а у кого-то – влажные градиентные переливы страдания и надежды. Невидимый надзиратель медленно ослабляет хватку. Почему-то я была уверена, что это был Келли. Он-то прекрасно понял посыл сказанных мною слов, в отличие от толпы. Остаётся только удовлетвориться осознанием того факта, что мне-таки удалось пощекотать нервы руководству лаборатории сна.
Я поднимаюсь с места. Толпа взрывается аплодисментами. Море людей качается, плещется, клокочет, растворяя в себе каждое слово, упавшее в его глубины. Они – единый организм. Одна эмоция на всех, и какое право я имею вносить разлад в эту целостность? Меня разбил паралич. Я смотрю на них и тону в этом море, в глазах, способных видеть лишь подсвеченную сторону луны, а они смотрят на меня и рукоплещут. Я знаю, что они видят не меня. Они видят образ счастья, созданный их собственным воображением. Механизм действия рекламы не поменялся спустя столетия. В последний раз я попыталась прорваться сквозь завесу мрака, но потерпела неудачу. Знала ли я об этом заранее? Пожалуй. Надеялась ли на другую реакцию? Да, к чему кривить душой. Я должна была попытаться, хотя бы ради Йона.
Доктор Келли, поднявшись со своего места, берёт микрофон и с видимым облегчением заявляет: «Фух! От такой истории я даже сам захотел поспать недельку-другую». Общественность отзывается одобрительным хохотом, как и полагается тренированной годами собачке. Келли говорил что-то ещё, с воодушевлением, ярко и лаконично, как он умеет. Я смотрела на него с ненавистью, но эта ненависть была инертной, рефлекторной. Я больше не испытывала сильных эмоций ни к нему, ни ко всей команде ЛИС, ни к людям, не желающим видеть дальше своего носа. Жаждущие забвения, избавления, развлечения, ощущения, наслаждения, они, мерно покачиваясь, идут к своей цели. Каждый получит то, что желает. А десерт засыплют за пазуху. «А теперь – самое интересное!» – возвещает Келли.
И я открываю холмы, открываю Катарос, открываю взлётную площадку с межгалактическим паромом. Открываю Изумрудное озеро и цветники возле новеньких домиков. Открываю Винджейскую деревню и Коэлум. Открываю ребят – переселенцев, Мэтта и Кайлу, Тейнзи, городской совет. Открываю маму, открываю Йона… Нахожу в толпе доктора Лемана, смотрю на него, вижу, как округляются его глаза и вытягивается лицо. Эти два образа – только для него. И, возможно, немного для Розмари, которая тоже здесь, где-то среди скопления прессы. Я перекрываю воспоминания о маме и Йоне ничего особенно не значащими картинками: закаты, рассветы, теплицы и мельницы, дома и люди, с которыми я так или иначе пересекалась. Я изливаюсь на экран проектора воспоминаниями о жизни. Не о сне, а именно о жизни. Кадр за кадром я начинаю более уверено контролировать поток сознания, но это не значит, что внешнее вмешательство стало чем-то простым для меня. Этот процесс кажется мне неким кощунственным извращением и, чтобы справиться с поминутно подступающей панической атакой, я закрываю глаза и вспоминаю, для чего я это делаю. Я выискиваю в памяти то, чем я могу поделиться, не повредив хрупкие конструкции сна. Аккуратно беру воспоминание в руки и поднимаю над головой, передавая четырёхпалой клешне-щупальцу. Существо глядит на него циклопическим ликом, освещая грани, примятые клешнёй. Затем стальные пальцы разжимаются, мой образ обрушивается, теряя свою первозданную красоту, но не становясь для меня менее значимыми. Уцелеть удаётся не многим. Я приближаюсь к грани и перешагиваю через неё. Грани больше нет.
Глава 9
Комната, где всегда горит свет
Я не помню ночи длиннее этой, потому что не знаю, существует ли более великое счастье, чем то, что ждёт меня утром. Несколько часов напролёт, уставившись в потолок, я настойчиво прокручивала в голове образы Перфундере: воспоминания, ожидания, детали и лица. В какой-то момент я немного задремала. Открыв глаза, как мне показалось, через несколько часов, я увидела свет в окне. Восторг от наступившего утра тут же вскинул меня с кровати, но через пару мгновений свет погас. Всего лишь прожектор… Он включался автоматически, когда по улице проходил случайный путник. Чтобы некий маргинал не угодил в лужу с кислотными осадками, освещение включалось за несколько секунд до появления объекта в зоне распространения света. Однако и эти предметы заботы о человеческой жизни потихоньку уходили в прошлое. Уличные прожекторы заменяли карманными фонариками размером не больше мизинца, которые, конечно, не могла себе позволить определённая часть населения.
Неоднозначное настроение не давало мне покоя. Всё внутри рвалось и металось из стороны в сторону, и я решила вернуться за ноутбук. Смотреть в потолок было просто невыносимо. Очередная страница исписана виртуальным почерком. Доктор Леман, как только стало известно о моём возвращении в состояние искусственного сна, посоветовал мне начать писать о Перфундере, ибо, излагая всю историю в письменной форме, легче привести в порядок мысли, что необходимо для спокойного, а главное, правильного погружения в сон. И я поняла, что это действительно так. Вот уже три дня я веду дневник, в котором повествование началось с самого первого из всех чётких моментов, которые сохранились в моей памяти. Сон – удивительная штука. Но мой сон был ещё более удивительным. И, сидя в белой конуре за экраном ПК, я всё сильнее восторгаюсь, каким же фантастично-прекрасным был тот мир, который я покинула месяц назад. Время разлуки тянулось целую вечность, каждый день обходился мне в литр крови. Но тем не менее я вернулась, вспомнила, кто я, чтобы затем забыть, и не жалею о потраченном, пусть и не по моему желанию, времени.
Прошло четыре месяца с момента моего пробуждения, и только две недели назад я поняла, что победила. Я дала им всё, что они хотели: конференции, интервью, статьи – чего только не было. Стоила ли предстоящая награда стольких усилий? Смогу ли я вернуться, или тот мир, каким я его знала, безвозвратно потерян? Радостная новость воскресила во мне волнение, страх и сомнения. Но за последние три дня уединения со мной произошли удивительные метаморфозы. Всё куда-то ушло, рассеялось, растворилось в жидком воздухе палаты. Осталась лишь распирающая глубина в груди. Никогда прежде я не чувствовала такой ясности мышления. Быть может, это действие кислорода, недостачу которого я испытывала на протяжении всей своей жизни? Нет. Просто в разум постепенно вползает осознание покоя, в тихую обитель которого я скоро войду, и будь что будет за этой завесой. Завтра, нет, уже сегодня утром всё будет по-другому. Я вернусь в тот мир, с которым меня разлучили. Надеюсь, вернусь…
Я долго думала, что я буду делать с этими записками, с этими плодами продолжительной беготни пальцев по клавиатуре. Конечно, можно удалить. Но отчего-то хочется, чтобы мою историю кто-нибудь прочитал. Пусть в ней нет эффектных сцен или интересных поворотов сюжета. Но этот дневник – вся моя жизнь, начиная с того момента, когда в ней появился какой-то смысл, и заканчивая сегодняшним днём. В сущности, мне всё равно, ведь, когда чьи-либо глаза пробегутся по этим сточкам, меня уже здесь не будет. Но, пока я на Земле не только телом, но и разумом, мне хочется оставить свой скромный след на этой планете. Проблема в том, что за Земле не осталось ни одного близкого человека. Единственный знакомый – доктор Леман – которому я всем сердцем благодарна за заботу, особенно в первые дни после пробуждения. В отношении него меня особенно греет мысль, что теперь он, наконец, будет жить своей жизнью и жизнью своей семьи вместо того, чтобы подбирать кости за вымирающими Ланкастерами. Но был ещё один человек. Да, это ты, Розмари. Пусть я едва тебя знаю. Но в тот момент, когда я так отчаянно нуждалась в понимающем друге, ты вдруг появилась среди этой жадной толпы. Часы общения с тобой стали самыми счастливыми мгновениями этих долгих месяцев, они вселили в меня надежду. Поэтому я хочу, чтобы именно ты прочитала всё это. Пусть всё написанное мной называется, скажем, «Дневником испытателя» или «Путешествием на планету снов», а лучше просто «Перфундере», ведь именно эта несуществующая планета стала для меня центром всей Вселенной. Перфундере! Странно, как точно значение этого слова отражает всё сказанное мною выше… Ведь я увязла в этом полугодовом сне, как в трясине, погрузилась так глубоко, что выбраться уже невозможно. Но мне не хочется высвобождаться из её мягких объятий, ведь в этом болоте мне тепло и уютно. Это болото – мой настоящий дом.