Александр Дюма
Двадцать лет спустя
Глава XXXIII
Стычка
Пребывание в Нуайоне было непродолжительным. Все спали глубоким сном. Рауль велел разбудить себя, если приедет Гримо, но Гримо не приехал. Лошади, без сомнения, тоже оценили восьмичасовой полный отдых и предоставленную им роскошную подстилку из соломы. В пять часов утра де Гиша разбудил Рауль, который пришел пожелать ему доброго утра. Наскоро позавтракав, к шести часам они сделали уже две мили.
Беседа молодого графа представляла живейший интерес для Рауля. Юный граф много рассказывал, а Рауль больше слушал. Воспитанный в Париже, где Рауль провел всего один день, да еще при дворе, которого Рауль не видел, де Гиш со своими пажескими проказами и двумя дуэлями, в которые он ухитрился ввязаться, невзирая на эдикты, а главное – несмотря на надзор своего наставника, был для Рауля занимательнейшим собеседником. Рауль побывал в Париже только у Скаррона, и он назвал де Гишу лиц, которых он там видел. Гиш знал всех – г-жу де Нельян, мадемуазель д’Обинье, мадемуазель де Скюдери, мадемуазель Поле, г-жу де Шеврез – и принялся остроумно их всех высмеивать. Рауль очень боялся, как бы он не вздумал смеяться и над герцогиней де Шеврез, к которой он сам чувствовал искреннюю и глубокую симпатию. Но, инстинктивно ли или из расположения к герцогине, только де Гиш рассыпался в похвалах ей. От этих похвал дружба Рауля к графу усилилась.
Затем разговор перешел на любовь и на ухаживание за дамами. Тут Бражелону тоже пришлось больше слушать, чем говорить. Он и слушал и, прослушав три-четыре довольно прозрачных рассказа, подумал, что граф, как и он, скрывает в сердце какую-то тайну.
Гиш, как мы сказали, воспитывался при дворе, и все интриги двора были ему известны. Рауль много слышал о дворе от графа де Ла Фер, только двор этот сильно изменился с того времени, как Атос его видел. Поэтому рассказы графа де Гиша содержали много совершенно нового для его спутника. Беспощадный и остроумный, молодой граф разобрал всех по косточкам. Он рассказал о былой любовной связи между г-жой де Лонгвиль и Колиньи; о столь роковой для последнего дуэли на Королевской площади, на которую г-жа де Лонгвиль смотрела из окна; о новой ее связи с князем Марсильяком, ревновавшим ее до того, что он хотел бы перестрелять всех и каждого, даже ее духовника, аббата д’Эрбле; о любовных интригах принца Уэльского с герцогиней де Монпансье, племянницей покойного короля, столь прославившейся впоследствии своим тайным браком с Лозеном. Даже самой королеве досталось изрядно, и кардинал Мазарини тоже получил свою долю насмешек.
День пролетел незаметно. Воспитатель графа, весельчак, человек светский, исполненный учености «по самую макушку», как выражался его ученик, не раз напомнил Раулю глубокую образованность и насмешливое, меткое остроумие Атоса. Но никто, по мнению Рауля, не мог сравниться с графом де Ла Фер в изяществе, тонкости и благородстве языка и манер. Ездоки на этот раз берегли своих лошадей больше вчерашнего и в четыре часа спешились в Appace. Путники приближались к театру войны и решили пробыть в этом городе до следующего утра, потому что испанские отряды часто, пользуясь ночной темнотою, отваживались делать нападения даже в окрестностях Арраса.
Французская армия стояла между Понт-а-Марком и Валансьеном, загибаясь к Дуэ. Сам принц, по слухам, находился в Бетюне.
Неприятельская армия занимала местность от Касселя до Куртре, и так как грабежи и всякого рода насилия были нередки, то несчастное пограничное население покидало свои уединенные жилища и спасалось в укрепленных городах, где оно могло рассчитывать на убежище и защиту. Аррас был переполнен беженцами.
Говорили о предстоящей битве, которая должна была быть решающей. Принц будто бы до сих пор только маневрировал в ожидании подкреплений, которые теперь прибыли. Молодые люди были очень рады, что поспели так вовремя.
Они поужинали и легли спать в одной комнате. Они были в том возрасте, когда дружба завязывается быстро. Им уже казалось, что они знают друг друга со дня рождения и никогда не захотят расстаться. Вечер прошел в разговорах о войне; слуги чистили оружие; молодые люди заряжали пистолеты на случай стычки. На следующий день оба проснулись огорченные, им снилось, что они приехали слишком поздно и не смогут участвовать в битве. Распространился слух, что принц Конде очистил Бетюн и отступил к Карвену, оставив, впрочем, в Бетюне гарнизон. Но так как это известие не было достоверным, то молодые люди решили продолжать свой путь на Бетюн, рассчитывая, что дорогой они всегда смогут свернуть вправо и ехать в Карвен.
Воспитатель графа де Гиша, знавший в совершенстве местность, предложил поехать проселочной дорогой, лежавшей посередине между дорогами в Ланс и в Бетюн. В Аблене можно будет все разузнать, а для Гримо они оставили маршрут. Около семи часов все отправились в путь. Юный и пылкий Гиш с увлечением говорил Раулю:
– Нас сейчас трое, и с нами трое слуг. Слуги наши хорошо вооружены, и ваш мне кажется довольно стойким.
– Я никогда не видел его в деле, – ответил Рауль, – но он бретонец: это обещает многое.
– Да, да, – отвечал Гиш, – я уверен, что при случае и он сумеет стрелять. Мои же люди надежные, бывавшие в походах с моим отцом. Итак, нас шестеро воинов. Если мы натолкнемся на маленький неприятельский отряд, равный по численности нашему или даже немного больше нашего, неужели мы не нападем на них, Рауль?
– Разумеется, нападем, – ответил виконт.
– Тише, тише, молодые люди, – вмешался в разговор воспитатель, – вот о чем размечтались! А инструкции, которые мне даны, граф! Вы забыли, что мне приказано доставить вас к принцу целым и невредимым. Когда будете в армии, лезьте под пули, если вам угодно. А до тех пор я, как главнокомандующий, приказываю вам отступать и сам повернусь тылом, завидев хоть один вражеский шлем.
Гиш и Рауль переглянулись с улыбкой. Местность становилась все лесистее. От времени до времени встречались небольшие группы беженцев-крестьян, которые гнали перед собой скот и везли на тележках или тащили на себе самое ценное из своего имущества.
До Аблена доехали без приключений. Там навели справки и узнали, что принц действительно покинул Бетюн и теперь находится между Камбреном и Ванти. Опять оставив маршрут для Гримо, они отправились кратчайшей дорогой, которая через полчаса привела маленький отряд на берег ручейка, впадающего в Лис.
Местность, вся изрезанная изумрудно-зелеными лощинками, была восхитительна. Случалось, их тропа пересекала небольшие рощицы. Каждый раз при въезде в такую рощицу воспитатель, опасаясь засады, высылал вперед двух слуг в качестве авангарда. Сам он вместе с молодыми людьми представлял главные силы армии, а Оливен, с карабином наготове, прикрывал тыл. Через некоторое время вдали показался довольно густой лес; за сто шагов от этого леса Арменж принял обычные меры предосторожности и выслал вперед двух слуг.
Слуги скрылись в зарослях. Молодые люди и воспитатель, весело болтая, ехали за ними шагах в ста. Оливен держался сзади приблизительно на таком же расстоянии. Вдруг загремели ружейные выстрелы. Воспитатель крикнул: «Стой!» Молодые люди повиновались и остановили лошадей. В ту же минуту они увидели мчавшихся назад слуг.
Молодые люди, горя нетерпением узнать, в чем дело, поспешили им навстречу. Воспитатель последовал за ними.
– Вам преградили путь? – быстро спросили молодые люди.
– Нет, не то, – отвечали слуги, – должно быть, нас даже и не заметили. Выстрелы раздались в ста шагах перед нами, видимо, в самой чаще леса, и мы вернулись за указаниями.
– Мое указание, – сказал Арменж, – и даже мой приказ – отступить! В этом лесу, быть может, засада.
– И вы ничего не видели? – спросил граф своих слуг.
– Я видел как будто всадников в желтом, спускавшихся по руслу реки, – ответил один из них.
– Так, – сказал воспитатель, – мы наткнулись на отряд испанцев. Назад, скорей назад!
Молодые люди обменивались взглядами, как бы советуясь друг с другом.
В эту минуту послышался выстрел из пистолета, за которым последовали крики, призывавшие на помощь.
Молодые люди переглянулись еще раз, убедились, что ни тот, ни другой не расположен отступать, и, в то время как воспитатель уже повернул свою лошадь, бросились вперед.
Рауль крикнул:
– За мной, Оливен!
А Гиш:
– За мной, Юрбен и Бланше!
И прежде чем Арменж успел опомниться от изумления, они уже исчезли в лесу.
Пришпоривая лошадей, молодые люди выхватили пистолеты.
Через пять минут они, по-видимому, приблизились к месту, откуда раздавались крики. Тогда они сдержали лошадей и стали продвигаться с осторожностью.
– Тише, – сказал де Гиш, – всадники.
– Да, трое верхом и трое спешившихся.
– Что они делают? Вы видите?
– Мне кажется, они обыскивают раненого или убитого человека.
– Вероятно, какое-нибудь подлое убийство, – сказал де Гиш.
– Но ведь это же солдаты, – возразил Бражелон.
– Да, но убежавшие из армии, почти грабители с большой дороги.
– Пришпорим, – сказал Рауль.
– Пришпорим, – повторил де Гиш.
– Стойте! – вскричал бедный воспитатель. – Умоляю вас!..
Но молодые люди не слушали ничего. Они помчались один быстрее другого, и крики воспитателя только предупредили испанцев.
Трое всадников немедленно бросились к ним навстречу, в то время как остальные продолжали обирать двух путешественников, ибо, подъехав ближе, молодые люди увидели не одно, а два лежащих тела.
На расстоянии десяти шагов Гиш выстрелил первый и промахнулся. Испанец, устремившийся на Рауля, выстрелил тоже, и Рауль почувствовал в левой руке боль, как от удара хлыстом. Шага за четыре от врага он выстрелил; испанец, пораженный в грудь, раскинул руки и упал навзничь на круп лошади, которая, закусив удила, понесла.
В ту же минуту Рауль, точно в тумане, увидел дуло мушкета, направленное в него. Он вспомнил совет Атоса и с быстротою молнии поднял на дыбы свою лошадь. Раздался выстрел. Лошадь отпрыгнула в сторону, ноги ее подкосились, и она грохнулась наземь, примяв ногу Рауля.
Испанец бросился к нему, схватил мушкет за дуло и замахнулся, чтобы прикладом раздробить ему голову.
К несчастью, Рауль находился в таком положении, что не мог вытащить ни шпаги из ножен, ни пистолета из кобуры. Он увидел, как приклад взвился над его головой, и невольно зажмурил глаза. Но в эту минуту де Гиш одним скачком налетел на испанца и приставил ему пистолет к горлу.
– Сдавайтесь, – сказал он, – или смерть вам.
Мушкет вывалился из рук солдата, и он тотчас сдался.
Гиш подозвал одного из своих слуг, поручил ему стеречь пленного, с приказанием пустить пулю в лоб, если тот сделает малейшую попытку к бегству, и, спрыгнув с лошади, подошел к Раулю.
– Ну, граф, – сказал Рауль с улыбкой, хотя бледность обличала его волнение, неизбежное при первой схватке, – вы быстро расплачиваетесь со своими долгами. Не захотели долго быть мне обязанным. Если б не вы, – прибавил он, повторяя слова графа, – я был бы теперь трижды мертв.
– Мой противник убежал, – отвечал Гиш, – и дал мне возможность прийти вам на помощь. Но вы, кажется, серьезно ранены! Я вижу, вы весь в крови!
– Мне как будто, – ответил Рауль, – оцарапало руку. Помогите мне выбраться из-под лошади, и затем, надеюсь, ничто не помешает нам продолжать путь.
Д’Арменж и Оливен слезли с коней и стали оттаскивать лошадь, бившуюся в агонии.
Раулю удалось вынуть ногу из стремени и высвободить ее из-под лошади. Через секунду он был на ногах.
– Ничего не повредили? – спросил Гиш.
– По счастью, ничего, уверяю вас, – ответил Рауль. – Но что сталось с несчастными, которых эти негодяи хотели убить?
– Мы приехали слишком поздно. По-видимому, они их убили и убежали со своей добычей. Мои слуги около трупов.
– Пойдем посмотрим, вдруг они еще живы, и мы можем им помочь, – сказал Рауль. – Оливен, мы получили в наследство двух лошадей, но я потерял своего коня. Возьмите себе лучшую из двух лошадей, а мне дайте вашу.
И они направились к месту, где лежали жертвы.
Глава XXXIV
Монах
Двое мужчин лежали на земле. Один, пронзенный тремя пулями, лежал лицом вниз и плавал в собственной крови. Он был мертв. Другого слуги прислонили к дереву, он горячо молился, подняв глаза к небу. Пуля пробила ему верхнюю часть бедра.
Молодые люди подошли сначала к мертвому и переглянулись с удивлением.
– Это священник, – сказал Бражелон. – На голове у него тонзура. О негодяи! Поднять руку на священнослужителя!
– Пожалуйте сюда, сударь, – сказал Юрбен, старый солдат, участник всех походов кардинала-герцога. – Тому уже ничем не поможешь, а вот этого еще, пожалуй, можно спасти.
Раненый печально улыбнулся.
– Меня спасти? Нет, – сказал он. – Но помочь мне умереть – да.
– Вы священник? – спросил Рауль.
– Нет.
– Мне показалось, что ваш несчастный товарищ принадлежал к церкви, поэтому я вас об этом спросил, – сказал Рауль.
– Это бетюнский священник. Он хотел отвезти в надежное место священные сосуды и казну своей церкви; принц оставил наш город, и, может быть, завтра его займут испанцы. Так как все знали, что неприятельские шайки рыщут в окрестностях и план, задуманный священником, опасен, то никто не отважился сопровождать его. Тогда я предложил свои услуги.
– Эти негодяи напали на вас! Они стреляли в священника!
– Господа, – сказал раненый, оглядываясь, – я сильно страдаю, но мне все же хотелось бы, чтобы меня перенесли в какой-нибудь дом.
– Где бы вам могли помочь? – спросил де Гиш.
– Нет, где бы я мог исповедаться.
– Но может быть, – сказал Рауль, – вы вовсе не так опасно ранены, как думаете?
– Сударь, – отвечал раненый, – поверьте мне, нельзя терять ни минуты. Пуля пробила шейку бедренной кости и проникла в живот.
– Вы лекарь? – спросил де Гиш.
– Нет, – сказал умирающий, – но я немного понимаю в ранениях и знаю, что моя рана смертельна. Постарайтесь же перенести меня куда-нибудь, где бы я мог найти священника, или возьмите на себя труд привести его сюда, и бог вознаградит вас. Нужно спасти мою душу, – тело уже погибло.
– Умереть за исполнением доброго дела! Это невозможно, бог вам поможет.
– Господа, – сказал раненый, собирая все свои силы и стараясь встать, – ради бога, не будем терять время в пустых разговорах. Помогите мне добраться до ближайшей деревни или поклянитесь вашим вечным спасением, что вы пришлете сюда первого монаха, первого священника, которого вы встретите. Но, – прибавил он с отчаянием, – едва ли кто отважится прийти: ведь все знают, что испанцы бродят в окрестностях, и я умру без покаяния. О господи, господи! – воскликнул раненый с таким ужасом в голосе, что молодые люди вздрогнули. – Ты не допустишь этого! Это было бы слишком ужасно.
– Успокойтесь, – сказал Гиш, – клянусь вам, вы получите утешение, которого просите. Скажите нам только, есть ли здесь поблизости какое-нибудь жилье, где мы могли бы попросить помощи, или деревня, куда можно послать за священником?
– Благодарю вас, да вознаградит вас господь. В полумиле отсюда, по этой же дороге, есть трактир, а через милю примерно дальше – деревня Грене. Поезжайте к тамошнему священнику. Если не застанете его дома, обратитесь в августинский монастырь, последний дом селения направо, и приведите мне монаха. Монаха или священника, все равно, лишь бы он имел от святой церкви право отпускать грехи in articulo mortis.[15]
– Господин д’Арменж, – сказал де Гиш, – останьтесь при раненом и наблюдайте, чтобы его перенесли как можно осторожнее. Прикажите сделать носилки из веток и положите на них все наши плащи. Двое слуг понесут его, а третий для смены пусть идет рядом. Мы поедем, виконт и я, за священником.
– Поезжайте, граф, – ответил воспитатель. – Но, ради всего святого, не подвергайте себя опасности.
– Не беспокойтесь. К тому же на сегодня мы уже спасены. Вы знаете правило: non bis in idem.[16]
– Мужайтесь, – сказал Рауль раненому, – мы исполним вашу просьбу.
– Да благословит вас бог, – ответил умирающий с выражением величайшей благодарности.
Молодые люди помчались в указанном направлении, а воспитатель графа де Гиша занялся устройством носилок.
Минут через десять граф и Рауль завидели гостиницу. Не сходя с лошади, Рауль вызвал хозяина, предупредил его, что к нему сейчас принесут раненого, и велел ему приготовить все нужное для перевязки: кровать, бинты, корпию. Кроме того, Рауль попросил хозяина, если тот знает поблизости лекаря или хирурга, послать за ним и пообещал вознаградить посыльного. Хозяин, видя двух богато одетых юношей, пообещал все, о чем его просили, и молодые люди, убедившись, что приготовления к приему раненого начались, поскакали дальше в Грене.
Они проехали больше мили и завидели уже крыши домов, крытые красной черепицей, ярко выделявшиеся среди окружающей зелени, как вдруг показался едущий им навстречу верхом на муле бедный монах, которого, судя по его широкополой шляпе и серой шерстяной рясе, они приняли за августинца. На этот раз случай посылал именно то, чего они искали. Они подъехали к монаху.
Это был человек лет двадцати двух или трех, которого аскетическая жизнь делала на вид гораздо старше. Он был бледен, но это была не та матовая бледность, которая красит лицо, а какая-то болезненная желтизна. Его короткие волосы, чуть видневшиеся из-под шляпы, были светло-русые; бледно-голубые глаза казались совсем тусклыми.
– Позвольте вас спросить, – с обычной вежливостью обратился к нему Рауль, – вы священник?
– А вы зачем спрашиваете? – безразлично, почти грубо ответил монах.
– Чтобы знать, – надменно ответил де Гиш.
Незнакомец ударил мула пятками и продолжал свой путь.
Де Гиш одним скачком очутился впереди него и преградил ему дорогу.
– Отвечайте, – сказал он. – Вас спросили вежливо, а каждый вопрос требует ответа.
– Я полагаю, что имею право говорить или не говорить, кто я такой, первому встречному, которому вздумается меня спрашивать.
Де Гиш с великим трудом подавил в себе яростное желание пересчитать кости монаху.
– Прежде всего, – сказал он, – мы не первые встречные: мой друг – виконт де Бражелон, а я – граф де Гиш. Затем мы спрашиваем вас об этом вовсе не из прихоти: раненый, умирающий человек нуждается в помощи церкви. Если вы священник, я приглашаю вас из человеколюбия последовать за нами, чтобы помочь этому человеку. Если же вы не священник – тогда другое дело; предупреждаю вас из учтивости, которая, видимо, вам вовсе не знакома, что я готов проучить вас за дерзость.
Монах смертельно побледнел и улыбнулся так странно, что у Рауля, не спускавшего с него глаз, сердце сжалось от этой улыбки, как от оскорбления.
– Это какой-нибудь испанский или фламандский шпион, – сказал он, хватаясь за пистолет.
Быстрый, как молния, угрожающий взгляд был ответом Раулю.
– Так что же, – продолжал де Гиш, – вы будете отвечать?
– Я священник, – сказал человек.
И лицо его стало опять бесстрастным.
– В таком случае, отец, – сказал Рауль, вкладывая пистолет обратно в кобуру и принуждая себя говорить почтительно, – раз вы священник, то вам, как сказал уже мой друг, представляется случай исполнить свой долг. Сейчас должны принести встреченного нами раненого, которого мы поместим в ближайшей гостинице. Он просит священника. Наши слуги сопровождают его.
– Я поеду туда, – сказал монах.
И он ударил мула пятками.
– А если вы не поедете, – сказал де Гиш, – то, поверьте, наши лошади в силах догнать вашего мула. А мы можем велеть схватить вас всюду, где бы вы ни были. И тогда, клянусь вам, расправа будет коротка: нетрудно найти дерево и крепкую веревку.
Глаза монаха снова сверкнули, но и только. Он повторил опять: «Я поеду туда» – и двинулся по дороге.
– Поедем за ним, – сказал де Гиш, – это будет вернее.
– Я и сам хотел вам это предложить, – ответил Рауль.
И молодые люди направились вслед за монахом, стараясь держаться за ним на расстоянии пистолетного выстрела. Минут через пять монах оглянулся, как бы желая убедиться, следят ли за ним.
– Видите, – сказал Рауль, – как мы хорошо сделали, что поехали за ним.
– Ужасное лицо у этого монаха! – сказал де Гиш.
– Ужасное! – повторил Рауль. – В особенности его выражение; эти желтые волосы, тусклые глаза, эти губы, проваливающиеся при каждом слове, которое он произносит…
– Да, – сказал де Гиш, которого менее, чем Рауля, поразили эти подробности, потому что он разговаривал, в то время как Рауль занимался наблюдением. – Да, странное лицо. Но знаете, все эти монахи подвергают себя таким уродующим человека мучениям! От постов они бледнеют, бичевание делает их лицемерными, а глаза их тускнеют от слез: они оплакивают житейские блага, которых лишились и которыми мы наслаждаемся.
– Как бы то ни было, – сказал Рауль, – бедняга получит своего священника. Но, судя по лицу, у кающегося, право, совесть чище, чем у духовника. Я, признаться, привык к священникам совсем другого вида.
– Видите ли, – сказал де Гиш, – он из странствующих монахов, что просят милостыню на большой дороге, пока им не свалится приход с неба. По большей части это иностранцы – шотландцы, ирландцы, датчане. Мне иногда показывали таких.
– Столь же безобразных?
– Нет, но все же достаточно отвратительных.
– Какое несчастье для бедного раненого умирать на руках у подобного монаха!
– Положим, разрешение-то грехов идет не от того, кто его дает, а от бога, – сказал Гиш. – Но признаюсь, я предпочел бы умереть без покаяния, чем иметь дело с таким духовником. Вы согласны со мной, не правда ли, виконт? Я видел, вы поглаживали ручку вашего пистолета, словно вам хотелось размозжить ему голову.
– Да, граф, странная вещь, которая вас удивит: при виде этого человека я почувствовал неописуемый ужас. Вам приходилось когда-нибудь повстречать змею?
– Никогда, – сказал де Гиш.
– Со мной это часто случалось в наших лесах возле Блуа. Помнится, когда я в первый раз увидел змею и она, извиваясь, посмотрела на меня своими тусклыми глазками, покачивая головой и высовывая язык, я побледнел и замер на месте, словно зачарованный, пока граф де Ла Фер…
– Ваш отец? – спросил де Гиш.
– Нет, мой опекун, – ответил Рауль, краснея.
– Ну, ну?
– …Пока граф де Ла Фер не сказал мне: «Ну что же, Бражелон, скорей за шпагу!» Тогда я подбежал к гадине и рассек ее пополам в тот момент, когда она, шипя, поднялась на хвосте, чтобы броситься на меня. Уверяю вас, такое же чувство я испытал при виде этого человека, когда он сказал: «А вы зачем спрашиваете?» – и посмотрел на меня.
– И вы сожалеете, что не рассекли его пополам, как ту змею?
– Ну да, почти что, – сказал Рауль.
Они были уже недалеко от гостиницы, когда увидели на дороге приближающуюся с другой стороны процессию во главе с д’Арменжем. Два человека несли умирающего, третий вел лошадей.
Молодые люди прибавили ходу.
– Вот раненый, – сказал де Гиш, проезжая мимо августинца. – Будьте так добры, поторопитесь немного, сеньор монах!
Рауль постарался проехать по дороге как можно дальше от монаха, отворачиваясь от него с омерзением.
Теперь молодые люди ехали не позади августинца, а впереди него. Они поспешили к раненому и сообщили ему радостное известие. Умирающий приподнялся, чтобы посмотреть в указанном направлении, увидел монаха, который приближался, подгоняя мула, и с лицом, просветленным радостью, опять опустился на носилки.
– Теперь, – сказали молодые люди, – мы сделали для вас все, что могли, и так как мы спешим в армию принца, то будем продолжать наш путь. Вы извините нас, не правда ли? Говорят, что готовится сражение, и мы не хотели бы явиться на следующий день после него.
– Поезжайте, молодые сеньоры, – сказал раненый, – и будьте благословенны за вашу заботу. Вы поистине сделали для меня все, что было в ваших силах. Я могу только сказать вам еще раз: да хранит бог вас и всех близких вашему сердцу.
– Мы поедем вперед, – сказал де Гиш своему воспитателю, – а вы догоните нас по дороге в Камбрен.
Трактирщик ждал у дверей. Он все приготовил – постель, бинты, корпию – и послал конюха за лекарем в ближайший город Ланс.
– Хорошо, – сказал трактирщик, – все будет сделано, как вы приказали. Но сами-то вы разве не остановитесь, чтобы перевязать вашу рану? – прибавил он, обращаясь к Бражелону.
– О, моя рана пустячная, – отвечал виконт. – Успею заняться ею на следующей остановке. Прошу вас об одном: если проедет верховой и спросит вас о молодом человеке на рыжей лошади, в сопровождении лакея, – скажите ему, что вы меня видели, что я поехал дальше и рассчитываю обедать в Мазенгарбе, а ночевать в Камбрене. Этот верховой – мой слуга.
– Не лучше ли будет для большей верности спросить его имя и назвать ему ваше? – сказал хозяин.
– Лишняя предосторожность не повредит, – ответил Рауль. – Меня зовут виконт де Бражелон, а его – Гримо.
В это время с одной стороны принесли раненого, а с другой подъехал монах. Молодые люди посторонились, чтобы пропустить носилки. Монах между тем слез с мула и велел отвести его в конюшню, не расседлывая.
– Сеньор монах, – сказал де Гиш, – хорошенько исповедуйте этого человека и не беспокойтесь о расходах, за вас и за вашего мула заплачено.
– Благодарю вас, сударь, – ответил монах с той же улыбкой, от которой Бражелон содрогнулся.
– Едемте, граф, – сказал Рауль, испытывавший инстинктивное отвращение к августинцу. – Едемте, мне здесь как-то не по себе.
– Благодарю вас еще раз, прекрасные сеньоры, – сказал раненый, – не забывайте меня в своих молитвах.
– Будьте покойны, – ответил де Гиш и пришпорил своего коня, чтобы догнать Рауля, отъехавшего уже шагов на двадцать.
В это время слуги внесли носилки в дом. Хозяин и хозяйка стояли на ступеньках перед дверью.
Несчастный раненый, видимо, испытывал страшные мучения, но его волновала только одна мысль: идет ли за ним монах.
При виде бледного, окровавленного человека хозяйка схватила мужа за руку.
– Что случилось? – спросил тот. – Уж не дурно ли тебе?
– Нет, но ты посмотри на него, – сказала хозяйка, указывая мужу на раненого.
– Да, мне кажется, ему очень плохо.
– Я не об этом, – продолжала хозяйка, вся дрожа, – я спрашиваю тебя: узнаешь ли ты его?
– Этого человека? Постой…
– А, вижу, ты узнал его, ты тоже побледнел, – сказала жена.
– В самом деле! – воскликнул хозяин. – Горе нашему дому! Это бывший бетюнский палач!
– Бывший бетюнский палач! – прошептал молодой монах, останавливаясь, и на лице его отразилось отвращение к тому, кого он собирался исповедовать.
Д’Арменж, стоявший в дверях, заметил его колебания.
– Сеньор монах, – сказал он, – настоящий ли это палач или бывший, все-таки он человек. Окажите ему последнюю помощь, которую он у вас просит: ваш поступок от этого будет еще достойнее.
Монах, ничего не ответив, молча направился в нижнюю комнату, где слуги уложили умирающего на кровать.
Увидев служителя алтаря, шедшего к изголовью больного, слуги вышли и затворили за собой дверь.
Д’Арменж и Оливен дожидались их. Все четверо сели на коней и рысью пустились по дороге вслед за Раулем и его спутником, уже исчезнувшими вдали.
Когда воспитатель и его свита уже скрылись из виду, перед гостиницей остановился новый путник.
– Что вам угодно, сударь? – спросил побледневший хозяин, все еще взволнованный своим открытием.
Путник знаком показал, что хочет пить, затем слез с лошади и сделал движение, каким чистят лошадь.
– Черт возьми, – пробормотал хозяин, – а этот вот, кажется, еще и немой. Где хотите вы пить? – спросил он громко.
– Здесь, – сказал путешественник, указывая на стол.
«Оказывается, я ошибся, – подумал хозяин. – Он не совсем немой».
Он поклонился, сходил за бутылкой вина и печеньем и поставил их на стол перед своим молчаливым посетителем.
– Угодно ли вам, сударь, еще чего-нибудь? – спросил он.
– Да, – ответил путешественник.
– Что же вам угодно?
– Узнать, не проезжал ли здесь молодой человек пятнадцати лет, верхом на рыжей лошади, в сопровождении слуги.
– Виконт де Бражелон? – спросил хозяин.
– Именно.
– Значит, вас зовут господин Гримо?
Приезжий утвердительно кивнул головой.
– Так вот, – сказал хозяин, – ваш молодой барин был здесь четверть часа тому назад. Он будет обедать в Мазенгарбе и ночевать в Камбрене.
– А сколько отсюда до Мазенгарба?
– Две с половиной мили.
– Благодарю вас.
Гримо, убедившись в том, что еще до вечера увидится со своим молодым барином, успокоился, отер себе лоб, налил стакан вина и выпил его молча.
Он поставил стакан на стол и только что собрался наполнить его снова, как страшный крик раздался из комнаты, в которой был монах с умирающим. Гримо вскочил.
– Что это такое? – спросил он. – Откуда этот крик?
– Из комнаты раненого, – ответил хозяин.
– Какого раненого? – спросил Гримо.
– Бывший бетюнский палач был ранен испанскими бандитами. Его привезли сюда, и сейчас он исповедуется августинскому монаху. Он, видно, сильно страдает.
– Бывший бетюнский палач! – пробормотал Гримо, напрягая память. – Человек лет под шестьдесят, высокий, широкоплечий, смуглый, волосы и борода черные?
– Так, так, только борода поседела, а волосы стали совсем белые. Вы его знаете? – спросил хозяин.
– Я видел его один раз, – сказал Гримо, лицо которого омрачилось при этом воспоминании.
Тут вбежала хозяйка, вся дрожа.
– Ты слышал? – спросила она мужа.
– Да, – ответил тот, с беспокойством поглядывая на дверь.
Крик повторился; он был слабее и тотчас же перешел в долгий, протяжный стон.
Все трое в ужасе переглянулись.
– Надо посмотреть, что там такое, – сказал Гримо.
– Можно подумать, что там кого-нибудь душат, – пробормотал хозяин.
– Господи Иисусе! – воскликнула его жена, крестясь.
Гримо говорил мало, зато, как мы знаем, умел действовать. Он бросился к двери и с силой толкнул ее, но она была заперта изнутри на задвижку.
– Отворите! – крикнул хозяин. – Отворите, сеньор монах, отворите сию же минуту!
Ответа не последовало.
– Отворите, или я вышибу дверь! – крикнул Гримо.
Никакого ответа. Тогда Гримо посмотрел вокруг и увидел кочергу, случайно стоявшую в углу. Он подсунул ее под дверь, и, прежде чем хозяин успел помешать, дверь соскочила с петель. Комната была залита кровью, сочившейся через тюфяк. Раненый уже не мог говорить, а только хрипел. Монах исчез.
– А монах? – вскричал хозяин. – Где же монах?
Гримо бросился к открытому окну, выходившему во двор.
– Он выскочил отсюда! – воскликнул он.
– Вы думаете? – переспросил испуганный хозяин. – Эй, посмотрите, в конюшне ли мул монаха!
– Мула нет! – крикнул слуга, к которому был обращен этот вопрос.
Гримо нахмурился, а хозяин, сложив руки, как для молитвы, опасливо оглядывался. Жена его даже побоялась войти в комнату и, объятая страхом, осталась стоять за дверью.
Гримо подошел к раненому и вгляделся в суровые, резкие черты его лица, вызвавшего в нем такое страшное воспоминание.
