Александр Дюма
Двадцать лет спустя
Глава XXXI
Перст судьбы
Едва д’Артаньян произнес эти слова, как на фелуке, которая уже начала исчезать в ночном тумане, послышался свисток.
– Вы хорошо понимаете, – заметил д’Артаньян, – что это что-нибудь да означает.
В ту же минуту на палубе появился фонарь и на корме показались силуэты людей.
И вдруг ужасный крик, крик отчаяния, пронесся над морем. Он, казалось, рассеял облака, закрывавшие луну, которая своим бледным светом озарила серые паруса и черные снасти фелуки. Темные тени растерянно метались по палубе, испуская жалобные вопли.
Вдруг наши друзья увидели, что на верхней площадке появился Мордаунт с факелом в руке.
Тени, метавшиеся на фелуке, означали следующее. В назначенный момент Грослоу вызвал своих людей на палубу. Мордаунт вышел из своего помещения, прислушался у двери каюты, спят ли французы, и сошел вниз, успокоенный тишиной. Действительно, можно ли было догадаться о том, что произошло?
Мордаунт открыл дверь в отделение, где находились бочки, и бросился к фитилю. Пылая жаждой мести, уверенный в себе, как всякий ослепленный волей рока, он приложил факел к запалу.
В это время Грослоу и его матросы собрались на корме.
– Хватай канат, – скомандовал Грослоу, – и подтяни шлюпку.
Один из матросов уцепился за борт фелуки, схватил канат и начал тянуть. Канат легко поддался.
– Канат перерезан! – воскликнул матрос. – Шлюпки нет.
– Как шлюпки нет? – закричал Грослоу, бросаясь, в свою очередь, к борту. – Этого не может быть!
– Но это так, – отвечал матрос. – Смотрите сами, канат обрезан, да вот и конец его.
Убедившись, Грослоу испустил тот ужасный вопль, который долетел до наших друзей.
– Что случилось? – вскричал Мордаунт, поднимавшийся в это время по трапу.
С факелом в руке он бросился на корму.
– Наши враги бежали. Они обрезали канат и ускользнули в шлюпке.
Одним прыжком Мордаунт очутился возле каюты и распахнул дверь ударом ноги.
– Пусто! – закричал он. – О дьяволы!
– Мы их догоним, – сказал Грослоу, – они не могли отплыть далеко, и мы потопим их, опрокинув шлюпку.
– Да, но огонь… – простонал Мордаунт, – я уже поджег…
– Что?
– Фитиль.
– Тысяча чертей! – заревел Грослоу, бросаясь к люку. – Может быть, еще не поздно!
Мордаунт ответил ужасным смехом. Черты его исказились ужасом и ненавистью. Он поднял к небу свои воспаленные глаза, как бы бросая туда последнее проклятие, швырнул факел в море и затем ринулся в воду сам.
В тот же момент, едва Грослоу успел ступить на первую ступеньку трапа, палуба треснула; из трещины, словно из кратера вулкана, с ужасающим грохотом, похожим на залп сотни орудий, вырвался сноп пламени. В багровом воздухе полетели в разные стороны горящие обломки.
Затем этот страшный огонь погас, обломки один за другим погрузились в бездну, треща и затухая, и через несколько мгновений ничто более, кроме колебания воздуха, не указывало на происшедшее. Только фелука исчезла под водой, и вместе с ней погибли Грослоу и трое его матросов.
Четверо друзей видели все это; ни одна мелочь не ускользнула от них. На миг осветил их ярко вспыхнувший свет взрыва, озаривший все море вокруг. Они увидели друг друга замершими в самых разнообразных положениях, и у всех лица выражали неописуемый ужас, несмотря на то что в груди их бились твердые, как бронза, сердца. Множество горящих осколков попадало в море около самой лодки. Когда вспыхнувший вулкан погас, тьма вновь покрыла и шлюпку, и волнующийся океан.
С минуту царило подавленное молчание. Портос и д’Артаньян сидели, судорожно сжимая весла, и бессознательно продолжали держать их над водой, перегнувшись всем телом вперед.
– Клянусь богом, – первый прервал гробовое молчание Арамис, – на этот раз, мне кажется, все действительно кончено.
– Ко мне, господа! Сюда! Помогите! Помогите! – вдруг долетел до слуха сидевших в шлюпке жалобный голос, словно исходящий от какого-то морского духа.
Все переглянулись. Атос вздрогнул.
– Это он! Это его голос! – проговорил он.
Все хранили молчание, потому что, подобно Атосу, все узнали этот голос. Расширенными от ужаса глазами они невольно обратились к тому месту, где исчезла фелука, и, насколько хватало зрения, всматривались в темноту.
Через минуту на воде показался человек; он плыл, с силою рассекая волны. Атос медленно протянул руку, указывая товарищам на плывущего.
– Да, да, – проговорил д’Артаньян, – я его хорошо вижу.
– Опять он! – пыхтя, как кузнечный мех, заметил Портос. – Он, наверное, железный.
– Боже мой, – прошептал Атос.
Арамис и д’Артаньян шептались.
Мордаунт сделал еще несколько взмахов и в знак отчаяния поднял кверху одну руку.
– Господа, помогите, ради всего святого, помогите! Я чувствую, силы покидают меня… я погибаю…
Голос, моливший о помощи, так дрожал, что жалость проникла в сердце Атоса.
– Несчастный! – пробормотал он.
– Только этого не хватало! – заметил д’Артаньян. – Вы еще жалеете его! Но он плывет прямо на нас. Неужели он думает, что мы возьмем его? Гребите, Портос, гребите!
И, подавая пример, д’Артаньян заработал своим веслом. Два сильных взмаха сразу продвинули шлюпку футов на двадцать.
– О! Вы не оставите меня, не дадите погибнуть, сжальтесь над несчастным! – взывал Мордаунт.
– Ага! – крикнул ему Портос. – Теперь вы, кажется, попались, старина: теперь вам не уйти, разве что прямо в ад!
– О Портос, – умоляющим голосом произнес граф де Ла Фер.
– Оставьте меня в покое, Атос. Сказать по правде, вы становитесь смешны с вашим вечным великодушием. Предупреждаю вас, что если он подплывет к шлюпке на десять шагов, я размозжу ему веслом голову.
– О, будьте милосердны, не удаляйтесь от меня! Сжальтесь надо мной! – кричал молодой человек.
Порою волна заливала его с головой, и на поверхности появлялись пузыри от его порывистого, утомленного дыхания.
Тем временем д’Артаньян, внимательно следивший за каждым движением Мордаунта, кончил переговариваться с Арамисом и встал.
– Сударь, – обратился он к плывущему, – прошу вас удалиться. Раскаяние ваше слишком свежо, чтобы мы могли питать к нему хотя бы малейшее доверие. Заметьте, что обломки фелуки, на которой вы хотели испечь нас, еще дымятся, вероятно, кое-где на поверхности моря; и потому ваше теперешнее положение – прямо великолепное по сравнению с тем, что вы готовили нам. Не наша вина, что вашими жертвами стали, вместо нас, Грослоу и его люди.
– Господа! – в отчаянии возопил Мордаунт. – Клянусь вам, что мое раскаяние искренне. Господа, я так еще молод, мне лишь двадцать три года! Господа, я поддался весьма понятному чувству, я хотел отомстить за свою мать; и вы на моем месте поступили бы так же, как я.
Д’Артаньян, заметив, что Атос все более проникается чувством жалости, на последние слова Мордаунта только презрительно усмехнулся и пробормотал:
– Как сказать!
Мордаунту оставалось сделать только три-четыре взмаха, чтобы достигнуть шлюпки: близость смерти, казалось, придала ему сверхчеловеческую силу.
– Увы, – вновь начал он, – я должен умереть! Вы хотите убить сына так же, как убили мать. Но я не признаю себя виновным. По всем законам божеским и человеческим сын должен отомстить за мать. Но если даже это преступление, – прибавил он, – то раз я каюсь, раз я прошу прощения, меня надо простить.
В эту минуту силы как будто оставили его. Он погрузился в воду, волна залила его, и голос его прервался.
– О, мое сердце разрывается! – воскликнул Атос.
Мордаунт снова появился.
– А я, – отвечал ему резко д’Артаньян, – считаю, что с этим надо покончить. Слушайте, убийца своего дяди, палач короля Карла, поджигатель, отправляйтесь-ка на дно. Если же вы приблизитесь к шлюпке еще ближе, я размозжу вам веслом голову.
Мордаунт, движимый отчаянием, сделал еще один взмах по направлению к шлюпке. Д’Артаньян обеими руками поднял весло. Атос встал.
– Д’Артаньян! Д’Артаньян! – остановил он его. – Д’Артаньян, сын мой, я вас умоляю! Этот несчастный умрет, но недостойно дать погибнуть человеку, не протянув ему руку, ведь сейчас достаточно только руку протянуть, чтобы его спасти. О, мое сердце повелевает мне поступить так! Я не могу перенести этого. Пусть он живет.
– Великолепно! – воскликнул д’Артаньян. – Почему бы вам не связать себя по рукам и ногам и не отдаться этому негодяю? Так было бы проще. Ах, граф де Ла Фер, вы хотите погибнуть из-за него, но я, ваш сын, – как вы сами сейчас назвали меня, – я не желаю этого.
В первый раз д’Артаньян устоял перед просьбой Атоса, когда тот называл его сыном.
Арамис хладнокровно вынул свою шпагу, которую захватил с собою и держал в зубах, когда плыл к лодке.
– Если он положит руку свою на борт, – заявил он, – я отрублю ее, так как он низкий убийца.
– А я… – начал Портос, – погодите…
– Что вы хотите сделать? – спросил Арамис.
– Я брошусь в воду и задушу его.
– О друзья, – вскричал Атос с невыразимым чувством, – будем человечны!
Д’Артаньян застонал. Арамис опустил свою шпагу. Портос сел.
– Смотрите, – продолжал Атос, – смотрите: смерть уже кладет печать свою на его лицо, силы его истощены, еще минута – и он навеки погрузится в пучину. Друзья мои! Не заставляйте меня потом всю жизнь слышать укоры совести. Не дайте мне самому умереть от стыда и позора. Подарите мне жизнь этого несчастного, и я благословлю вас, я…
– Я гибну! – слабо крикнул Мордаунт. – Ко мне… ко мне…
– Подождите минуту, – проговорил тихо Арамис, наклоняясь налево к д’Артаньяну. – Один взмах весла, – добавил он, наклоняясь направо к Портосу.
Д’Артаньян не ответил ни жестом, ни словом. В нем происходила борьба, вызванная отчасти мольбами Атоса, отчасти зрелищем, которое было перед его глазами. Портос шевельнул веслом, лодка повернулась носом в другую сторону, и вследствие этого Атос приблизился к утопающему.
– Граф де Ла Фер! – воскликнул Мордаунт. – Граф де Ла Фер! К вам я обращаюсь, я вас умоляю: сжальтесь надо мной… Где вы, граф де Ла Фер? Я не вижу вас больше… я умираю… Спасите… Ко мне…
– Я здесь, – проговорил Атос, наклоняясь и протягивая руку с тем достоинством и благородством, которые всегда были ему присущи, – я здесь, возьмите мою руку и влезайте в шлюпку.
– Не могу я смотреть на это, – обратился д’Артаньян к остальным двум друзьям. – Такая слабость меня возмущает.
Оба друга в это время также отвернулись и тесно прижались друг к другу, словно боясь прикоснуться к тому, кому Атос решился протянуть руку.
Мордаунт, собрав остаток сил, вынырнул на поверхность, схватил протянутую ему руку и вцепился в нее с последней надеждой.
– Отлично, – проговорил Атос, – теперь другой рукой держитесь за меня. – И он подставил ему свое плечо, голова его почти коснулась головы Мордаунта, и два смертельных врага обнялись, как два родных брата.
Мордаунт схватил своими скрюченными пальцами воротник Атоса.
– Хорошо, хорошо, – сказал граф, – теперь вы спасены, успокойтесь.
– О… моя мать! – воскликнул Мордаунт с горящим взглядом и с выражением ненависти, которое невозможно описать. – Я могу принести тебе в жертву лишь одного, но зато это будет тот, которого выбрала бы ты.
И не успел д’Артаньян крикнуть, Портос поднять весло, а Арамис нагнуться, чтобы ловчее нанести удар, как шлюпка получила страшный толчок, Атос потерял равновесие, и Мордаунт увлек его за собой в воду, испустив дикий, торжествующий крик. Он душил его в своих объятиях, как змея обвился своими ногами вокруг его ног и не давал ему возможности сделать ни одного движения.
Не успев ни крикнуть, ни позвать на помощь, Атос оказался в воде. Он пытался держаться на поверхности, но тяжесть тела Мордаунта влекла его вниз. И постепенно он стал тонуть. Некоторое время были еще видны его волосы, наконец все исчезло, и только широкая воронка указывала на место, где оба скрылись под водой; но и она вскоре сгладилась.
Трое друзей, оставшиеся в шлюпке, онемели от ужаса; их душили негодование и отчаяние. Они приподнялись и так и остались неподвижны, как статуи, с расширенными глазами и с протянутыми вперед руками. Они замерли, оцепенели, но тем сильнее слышно было биение их сердец. Портос опомнился первый. Он запустил руки в свои пышные волосы и выдрал огромный клок их.
– О! – испустил он душераздирающий вопль, особенно ужасный в устах такого человека. – О Атос, Атос! Благородное сердце! Горе, горе нам, мы тебя не уберегли!
– О, горе, горе! – повторил д’Артаньян.
– Горе! – пробормотал Арамис.
В этот момент в центре кружка, освещенного луной, в четырех-пяти взмахах пловца от лодки, опять появилась на поверхности воронка вроде той, которая сопровождала исчезновение обоих тел. Вслед за тем всплыла голова, далее лицо, бледное, но с открытыми мертвыми глазами, наконец показалась грудь. Волна приподняла труп, затем опрокинула его на спину. И при свете луны сидевшие в лодке увидели торчавший в груди кинжал с блестящей золотой рукояткой.
– Мордаунт! Мордаунт! – вскричали трое друзей. – Это Мордаунт!
– Но где же Атос? – сказал д’Артаньян.
В ту же минуту шлюпка накренилась на левую сторону под какой-то новой, невидимой тяжестью, и Гримо испустил радостный крик. Все обернулись и увидели Атоса, мертвенно-бледного, с потухшим взором. Дрожащей рукой взялся он за борт лодки, чтобы передохнуть. Восемь сильных рук потянулись к нему, подхватили его и уложили на дно шлюпки. Через минуту ласки друзей, обезумевших от радости, согрели, привели в чувство и вернули к жизни графа де Ла Фер.
– Вы не ранены? – спросил д’Артаньян.
– Нет, – отвечал Атос. – А он?
– О, он? К счастью, на этот раз мертв окончательно. Смотрите!
И д’Артаньян указал рукой: в нескольких десятках футов от них плыл, качаясь на волнах, труп Мордаунта с кинжалом в груди. Он то исчезал между волнами, то поднимался на гребни и следил за своими врагами взглядом, полным насмешки и бесконечной ненависти.
Наконец он погрузился в воду. Атос проводил его взором, полным сожаления.
– Браво, Атос! – проговорил д’Артаньян с чувством, которое редко у него вырывалось наружу.
– Великолепный удар! – воскликнул Портос.
– У меня есть сын, – сказал Атос, – я хочу жить.
– Наконец-то! – заметил д’Артаньян.
«Это не я его убил, – сказал про себя Атос, – это судьба».
Глава XXXII
О том, как Мушкетона едва не съели, после того как раньше он едва не был изжарен
Глубокое молчание надолго воцарилось в шлюпке после ужасной сцены, о которой мы только что рассказали.
Луна выглянула на минуту, – как будто судьбе хотелось, чтобы ни одна деталь не ускользнула от зрителей, – и скрылась. Все снова погрузилось во тьму, столь ужасную в пустынях, особенно в зыбкой и влажной пустыне, называемой Океаном. Слышен был только вой западного ветра, игравшего гребнями валов.
Портос первый прервал молчание:
– Я много видел на своем веку, но ничто не потрясло меня так, как это. И все же, хотя волнение еще не улеглось во мне, заявляю вам, что глубоко счастлив. У меня точно гора с плеч свалилась, и наконец-то я могу вздохнуть свободно.
В подтверждение своих слов Портос вздохнул так громко, что можно было подивиться силе его легких.
– А я, – заговорил Арамис, – не могу сказать про себя того же. Я поражен, я не верю тому, что мне говорят мои глаза, я сомневаюсь в том, что я видел, мне страшно, мне все кажется, что вот-вот вынырнет этот злодей, держа в руке кинжал, который мы видели у него в груди.
– О, на этот счет я спокоен, – отвечал Портос. – Удар пришелся под пятое ребро, и кинжал вонзился по рукоятку. Я вас не упрекаю, Атос; наоборот – уж если ударить кинжалом, так только так. Теперь я жив, весел, дышу легко.
– Не спешите праздновать победу, Портос! – прервал его д’Артаньян. – Никогда еще мы не подвергались такой опасности, как теперь, ведь человеку легче справиться с другим человеком, чем со стихией. Мы в открытом море, ночью, без лоцмана, в утлой шлюпке; один порыв ветра посильнее может опрокинуть ее – и мы погибли.
Мушкетон глубоко вздохнул.
– Вы неблагодарны, д’Артаньян, – заговорил Атос, – да, неблагодарны к доброй судьбе, ведущей нас, – и это тогда, когда мы спаслись таким чудесным образом. Миновать столько опасностей для того, чтобы сразу затем погибнуть? О нет! Мы вышли из Гринвича при западном ветре. Этот ветер дует и сейчас.
Атос отыскал на небе Полярную звезду.
– Вот Большая Медведица, значит, там и Франция. Мы идем по ветру, и если он не переменится, мы попадем в Кале или в Булонь. Если шлюпка опрокинется, то мы настолько сильны и умеем так хорошо плавать, – по крайней мере пятеро из нас, – что сможем перевернуть ее, а если нам это не удастся, то будем держаться за нее. Наконец, мы находимся на пути между Дувром и Кале и между Портсмутом и Булонью. Если бы вода сохраняла следы проходящих по ней судов, то здесь пролегла бы глубокая колея. Я ни минуты не сомневаюсь, что днем мы обязательно встретим какое-нибудь рыболовное судно, которое нас подберет.
– Ну а если мы никого не встретим или, например, если ветер повернет к северу?
– Ну, это дело другое: тогда мы увидим землю только по ту сторону океана.
– Иначе говоря, умрем с голоду, – пояснил Арамис.
– Да, это весьма возможно, – отвечал граф де Ла Фер.
Мушкетон опять испустил вздох, на этот раз еще более грустный, чем первый.
– Мустон, – обратился к нему Портос, – и чего ты все вздыхаешь? Это становится скучным.
– Потому что холодно, сударь, – отвечал Мушкетон.
– Вздор! – заметил Портос.
– Как вздор? – изумленно спросил Мушкетон.
– Конечно. У тебя тело покрыто таким толстым слоем жира, что воздуху до тебя не добраться. Нет, тут что-то другое, говори прямо.
– Ну, если уж говорить прямо, так этот самый жир, которым вы восхищаетесь, и пугает меня.
– Да почему же, Мустон? Говори смелее, мы позволяем тебе.
– Я вспомнил, сударь, что в библиотеке замка Брасье есть много описаний путешествий и между прочим описание путешествия Жана Моке, знаменитого мореплавателя Генриха Четвертого.
– Ну и что же?
– Так вот, сударь, – продолжал Мушкетон, – в этих книгах описано много приключений на море, вроде того, что мы переживаем в настоящее время.
– Продолжай, продолжай, Мустон, это становится интересно.
– Так вот, сударь, в подобных случаях путешественники, измученные голодом, как сообщает Жан Моке, имеют ужасное обыкновение съедать друг друга, начиная с…
– С самых жирных! – воскликнул д’Артаньян, не в силах удержаться от смеха, несмотря на всю серьезность положения.
– Да, да, сударь, – отвечал Мушкетон, немного растерявшись от этого неожиданного смеха, – и позвольте мне заметить вам, что я не вижу в этом ничего смешного.
– О, вот пример истинного самопожертвования! Благородный Мустон! – сказал Портос. – Я готов биться о какой угодно заклад, что ты уже видишь, как тебя освежевали, вроде лося, разрезали на части, – и твой жирный окорок обгладывает твой господин.
– Да, сударь, хотя к этой радости, которую вы угадываете во мне, должен признаться, примешивается и печаль. Все же я не стану сожалеть о себе, если буду уверен, что умираю для вашей пользы.
– Мустон, – проговорил растроганный Портос, – если нам суждено когда-нибудь увидеть наш замок Пьерфон, то ты получишь в потомственное владение виноградник, который находится за фермой.
– И ты, конечно, назовешь его «Виноградником самоотверженности», – сказал Арамис, – чтобы сохранить в веках память о своем великом самопожертвовании.
– Шевалье, – вмешался, смеясь, д’Артаньян, – но ведь вы, разумеется, отведаете Мустона без особых угрызений совести не раньше, чем после двух-трех дней голодовки.
– Ну нет, – заявил Арамис, – я предпочел бы Блезуа; мы его не так давно знаем.
Пока друзья перебрасывались шутками, стараясь главным образом отвлечь Атоса от мрачных мыслей о только что пережитом, слуги все же чувствовали себя как-то не по себе, за исключением одного Гримо, который был уверен, что, как бы плохо ни пришлось, беда не коснется его головы.
Он не принимал никакого участия в разговоре, молчал, по своему обыкновению, и изо всех сил работал обоими веслами.
– Ты все гребешь? – обратился к нему Атос.
Гримо утвердительно кивнул головой.
– А зачем?
– Я греюсь.
Действительно, у всех других зуб на зуб не попадал от стужи, а у Гримо на лбу крупными каплями выступил пот.
Вдруг Мушкетон испустил радостный крик и высоко поднял над головой руку, вооруженную бутылкой.
– О! – ликовал он, передавая бутылку Портосу. – О, дорогой господин, мы спасены! В лодке есть съестное.
Он стал проворно рыться под скамейкой, откуда вытащил столь драгоценный предмет. Там оказалась еще дюжина таких бутылок, хлеб и кусок солонины.
Нет надобности говорить, что эта находка развеселила всех, за исключением Атоса.
– Черт побери! – воскликнул Портос (а читатель помнит, что он был голоден уже когда садились в фелуку). – Удивительно, как от волнении пустеет в желудке!
Он залпом выхлебнул бутылку и один съел добрую треть хлеба и солонины.
– Ну а теперь спите или постарайтесь уснуть, – сказал Атос. – Я останусь на вахте.
Для всякого иного человека, не такого закала, как наши храбрые искатели приключений, подобное предложение показалось бы смешным. В самом деле, они промокли до костей, дул ледяной ветер, только что пережитое должно было помешать им заснуть. Но у этих избранных людей с железной волей, закаленных всевозможными лишениями, ничто не могло вызвать бессонницы, если наступало время для сна и он был необходим.
И вот каждый из них, вполне доверяя кормчему, устроился поудобнее и постарался воспользоваться советом Атоса. Атос же, сидя у руля и устремив взгляд к небу, где он старался прочесть дорогу во Францию, остался один сидеть, как и обещал, задумчиво бодрствуя и направляя шлюпку по назначенному ей пути.
После нескольких часов сна путешественники были разбужены Атосом.
Первые утренние лучи уже озарили голубоватую поверхность моря. Впереди них, на расстоянии десяти мушкетных выстрелов, виднелась какая-то темная масса, над которой поднимался треугольный парус, узкий и длинный, как крыло ласточки.
– Корабль! – в один голос вскричали радостно четверо друзей, которым вторили – каждый по-своему – слуги.
Действительно, это было транспортное судно, шедшее из Дюнкерка в Булонь.
Голоса четырех мушкетеров, Блезуа и Мушкетона слились в единый мощный крик, перекатывавшийся по упругой водной глади, а Гримо молча надел шапку на конец весла и поднял его, стараясь привлечь внимание плывущих.
Через четверть часа шлюпка с корабля взяла их на буксир; они перешли на палубу дюнкерского судна. Гримо, от имени своего хозяина, предложил шкиперу двадцать гиней.
А в девять часов утра благодаря попутному ветру наши французы пристали к берегу своей родины.
– Черт возьми! Как уверенно здесь чувствуешь себя, – говорил Портос, зарываясь своими сильными ногами в песок. – Пусть-ка попробует кто-нибудь задеть меня или бросить на меня косой взгляд! Черт возьми! Я готов вызвать сейчас на бой целое государство!
– Только, пожалуйста, бросайте этот вызов не так громко, – заметил д’Артаньян, – так как на нас и без того уже начинают посматривать.
– Что ж такого? – не унимался Портос. – Нами просто любуются!
– Ну а я, – отвечал д’Артаньян, – вовсе не собираюсь сейчас чваниться. Я заметил, Портос, людей в черном, а при нынешних обстоятельствах, должен признаться, я побаиваюсь людей, одетых в черное.
– Это таможенники, – объяснил Арамис.
– При прежнем кардинале, – сказал Атос, – на нас обратили бы больше внимания, чем на товары. А при этом, успокойтесь, друзья, будут больше смотреть на товары, чем на нас.
– Я все-таки чувствую себя не совсем уверенно, – проговорил д’Артаньян, – и потому направлюсь в дюны.
– Отчего не в город? – спросил Портос. – Я всегда предпочту хорошую гостиницу этим пескам, которые господь сотворил, кажется, для одних кроликов. Кроме того, я хочу есть.
– Делайте, Портос, как хотите, – отвечал д’Артаньян. – Ну а я убежден, что для людей в нашем положении самое покойное место – пустыня.
И д’Артаньян, уверенный, что на его стороне большинство, направился, не дожидаясь ответа Портоса, к дюнам. Все его спутники последовали за ним и вскоре скрылись за песчаным пригорком, не обратив на себя ничьего внимания.
– Ну а теперь, – заговорил Арамис, когда прошли около четверти мили, – поговорим.
– Нет, нет, – возразил д’Артаньян, – напротив, бежим дальше. Мы ускользнули от Кромвеля, от Мордаунта, от моря; это были три чудовища, которые готовились нас поглотить, но от господина Мазарини нам не ускользнуть.
– Вы правы, д’Артаньян, – заметил Арамис, – и мое мнение, что для безопасности нам лучше разойтись.
– Да, да, Арамис, – подтвердил д’Артаньян, – давайте разойдемся.
Портос хотел возражать против этого решения, но д’Артаньян, сжав его руку, дал понять, чтобы он помолчал. Портос подчинялся своему другу всегда и во всем, со своим обычным добродушием признавая его умственное превосходство. Слова, готовые уже сорваться с его уст, замерли.
– Но к чему нам расходиться? – спросил все же Атос.
– Потому что, – начал д’Артаньян, – мы, я и Портос, были посланы к Кромвелю, а вместо этого служили Карлу Первому, что вовсе не одно и то же. Если Мазарини узнает, что мы приехали с графом де Ла Фер и шевалье д’Эрбле, то вина наша будет доказана. Если мы возвращаемся одни, то наша вина еще сомнительна, а в сомнительном положении дело можно повернуть как угодно. Во всяком случае, мне хочется хорошенько подурачить господина Мазарини.
– Да, – воскликнул Портос, – вы правы!
– Вы забываете, – возразил д’Артаньяну Атос, – что мы ваши пленники. Наше слово остается в силе, и если вы доставите нас, как пленников, в Париж…
– Полноте, Атос! – прервал его д’Артаньян. – Право, удивляюсь, как человек такого тонкого ума, как вы, говорит жалкие слова, которые постыдился бы сказать школьник. Шевалье д’Эрбле, – продолжал д’Артаньян, обращаясь к Арамису, который стоял, опираясь на шпагу, и, по-видимому, с первых же слов Атоса стал склоняться в пользу его мнения, хотя раньше держался противного, – шевалье д’Эрбле, поймите, что в данном случае я, как всегда, проявляю осторожность, быть может – чрезмерную. В конце концов Портос и я не рискуем ничем. Но если случится, что нас попытаются арестовать на ваших глазах, – вы же понимаете, что семерых захватить не так легко, как троих, – придется пустить в ход шпаги, и дело, и без того скверное, разрастется в такую историю, которая погубит нас всех четверых. Если беда, допустим даже, обрушится на голову двоих из нас, то двое других останутся на свободе и смогут освободить двух остальных всякими правдами и неправдами. Да и как знать, может быть, в отдельности, вы у королевы, а мы у Мазарини, добьемся и получим прощение, которого нам никогда не получить, если мы будем вместе. Итак, вперед! Атос и Арамис, вы идите направо; а вы, Портос, идите со мной налево. Пусть друзья наши направятся в Нормандию, а мы кратчайшим путем – в Париж.
– Ну а если нас по дороге захватят, как нам тайно предупредить друг друга? – спросил Арамис.
– Очень просто, – отвечал д’Артаньян, – условимся относительно пути и будем твердо держаться его. Отправляйтесь на Сен-Валери, затем на Дьен и оттуда прямым путем в Париж; а мы направимся на Аббевиль, Амьен, Перонн, Компьен и Санлис, и в каждой гостинице, в каждом доме, где мы будем останавливаться, мы будем писать ножом на стене или алмазом на стекле какие-нибудь знаки, которыми смогут руководиться в своих поисках те, кто останется на свободе.
– Ах, дорогой мой! Мне бы так хотелось сказать вам, что лучшее, что я видел в своей жизни, – это ваша голова! Но нет, есть еще нечто лучшее – это ваше сердце.
И Атос протянул д’Артаньяну руку.
– Бросьте, Атос, разве лисица умна? – проговорил гасконец, пожимая плечами. – Нет, она умеет только таскать кур, заметать свой след и находить дорогу ночью не хуже, чем днем. Вот и все. Итак, решено?
– Решено.
– В таком случае разделим деньги, – продолжал д’Артаньян. – У нас должно оставаться около двухсот пистолей. Гримо, сколько там осталось?
– Сто восемьдесят полулуидоров.
– Так. А вот и солнце! Здравствуй, дорогое солнышко! Хотя ты здесь и не такое, как в моей милой Гаскони, но ты похоже, или мне кажется, что ты похоже на него. Здравствуй! Давненько я тебя не видел!
– Полно, д’Артаньян! – воскликнул Атос. – Не разыгрывайте бодрячка. У вас слезы на глазах, так будем же искренни друг перед другом, даже если эта искренность выставляет напоказ наши хорошие качества.
– Что вы, разве можно расставаться хладнокровно, да еще в такую опасную минуту, с двумя такими друзьями, как Арамис и вы?
– Нет, конечно, нельзя! – воскликнул Атос. – И поэтому обнимите меня, сын мой.
– Что это со мной? – проговорил Портос, всхлипывая. – Мне кажется, я плачу. Как это глупо!
Четверо друзей, не выдержав, бросились друг другу в объятия. В братском порыве этим людям казалось, что у них одна душа и одно сердце.
Блезуа и Гримо должны были отправиться с Атосом и Арамисом, Портосу и д’Артаньяну вполне достаточно было Мушкетона.
Как всегда в таких случаях, деньги были разделены по-братски. Затем друзья еще раз пожали друг другу руки и расстались; одни пошли в одну сторону, другие в другую. Несколько раз они оборачивались, и эхо дюн не раз повторило прощальные возгласы расставшихся. Наконец они потеряли друг друга из виду.
– Черт побери, – начал Портос, – надо вам сказать сразу – я никогда не смог бы думать о вас дурно, вам это известно, д’Артаньян, но я вас просто не узнаю!
– Почему же? – спросил д’Артаньян с тонкой улыбкой.
– Потому что, как вы сами говорите, Атос и Арамис подвергаются сейчас величайшей опасности и, значит, не время покидать их теперь. Я-то, признаюсь, готов был последовать за ними, да и сейчас рад бы вернуться, несмотря на всех Мазарини на свете.
– Вы были бы правы, Портос, если бы дело обстояло так. Но вы забываете одно пустячное обстоятельство, а этот пустячок опрокидывает все ваши соображения. Поймите, что наибольшей опасности подвергаются не наши друзья, а мы сами, и мы расстались с ними не для того, чтобы бросить их на произвол судьбы, а потому, что не желаем их скомпрометировать.
– Правда? – переспросил Портос, глядя на своего спутника изумленными глазами.
– Ну да, разумеется. Если бы нас всех схватили, им бы грозила только Бастилия, а нам с вами – Гревская площадь.
– Ого! – воскликнул Портос. – Оттуда далеко до баронской короны, которую вы мне обещали, д’Артаньян.
– Может быть, и не так далеко, как вам кажется. Вы знаете поговорку: «Все пути ведут в Рим»?
– Но почему же мы подвергаемся большей опасности, чем Атос и Арамис? – осведомился Портос.
– Потому, что они исполняли только поручение королевы Генриетты, а мы изменили Мазарини, пославшему нас в Англию; потому, что мы выехали с письмом к Кромвелю, а сделались сторонниками короля Карла; потому, что мы не только не содействовали падению головы короля Карла, осужденного всеми этими Мазарини, Кромвелями, Джойсами, Приджами, Ферфаксами, а даже пытались, хоть и неудачно, его спасти.
